Глава четвертая. Вдоль побережья Адриатики

Норманнские соборы Апулии. — Отвиль. — Норманн­ские рыцари Сицилии. — Норманны в Англии и в Ита­лии. — Свадебные посольства. — Поле боя в Каннах. — «Дисфида» из Барлетты. — Бронзовый император Фридрих II, «Поражающий Вселенную». — Его замок дель Монте. — Его книга о птицах и соколиной охо­те. — Его похороны.

Я не знаю более романтического побережья, чем в Апу­лии. За многие сотни лет солнце выбелило местный песча­ник так, что он стал похож на мел. На пятьдесят миль, в любую сторону от Бари, протянулась череда маленьких морских портов и рыбачьих деревень, причем в каждом таком селении имеется свой норманнский массивный за­мок — иногда обновленный Гогенштауфенами или пред­ставителями Анжуйской династии — и лабиринт узких улиц, в некоторых случаях таких восточных на вид, что может показаться, будто ты в Марокко. Но больше всего мне запомнился ослепительный свет и, разумеется, изум­рудное Адриатическое море, переходящее в оттенок, ко­торый Гомер назвал «винно-темным».

Нигде в Европе вы не найдете столько норманнских со­боров, стоящих рядом друг с другом. Возможно, педант упрекнет меня в том, что я называю их норманнскими, а не апулийско-романскими. На это я смогу лишь сказать, что темные и торжественные нефы, с их округлыми арками, резные массивные двери, изящные аркады и сотня других деталей исключительно норманнского происхождения. Трудно сказать, какой из этих соборов самый интересный, но возможность пройти пешком от одного здания к друго­му побуждает не однажды посетить их и сделать сравне­ние. В десяти милях от Бари находится собор Джовинаццо, построенный в 1283 году. Еще две мили, и вы уже в прекрасной Молфетте. В воде отражается белый собор с тремя куполами и двумя колокольнями. Восемь миль — и вас приветствует Бишелье с собором XII века. Не полени­тесь, преодолейте еще пять миль — вы увидите собор Трани (1096) и наверняка залюбуетесь его великолепными брон­зовыми дверями. Как и Молфетта, он стоит рядом с морем. Тот, кто проедет еще десять миль, окажется в прибрежном городе Барлетта. Здешний собор возвели в 1139 году. А ведь отсюда до Бари каких-то тридцать пять миль.

Если, возвращаясь в Бари, сделать крюк и отъехать на восемь миль в глубь материка, можно увидеть место, где проходила битва при Каннах, и могилу крестоносца Боэмунда, покорившего Антиохию в 1098 году. Проедете еще двенадцать миль — попадете в Андрию. В соборе этого города похоронена английская жена Фридриха II. Затем ваш путь лежит в Руво-ди-Пулья с норманнским собором, еще двенадцать миль — и вот вы уже с восхищением раз­глядываете изысканный собор Битонто (построен в 1200 го­ду). Ну, а теперь — в Бари.

Не могу представить другого столь маленького про­странства, которое представляло бы такой интерес для ис­торика и в особенности для архитектора. Апулийские со­боры и церкви — относительно неизвестная глава в исто­рии норманнской архитектуры, и вряд ли что-нибудь о них написано. Они остаются в восхитительной тени; в малень­ких бухтах жизнь идет своим чередом; раз в неделю возле соборов шумят уличные базары. Это — самое красивое воспоминание о норманнах, некогда завоевавших Южную Италию.

Думаю, только в Англии и Южной Италии норманн­ское завоевание стало существенной частью историческо­го процесса. Но юные итальянцы и английские дети чита­ют о двух разных завоеваниях. В Англии феодальная ар­мия под командованием герцога высадилась на остров и захватила страну после одного сражения. В Италию нор­манны являлись поодиночке, продавали свои услуги тому, кто больше заплатит, и постепенно, в течение долгого вре­мени, брали власть над своими хозяевами и в конце концов стали контролировать всю страну.

Норманны напоминают людей, к которым чувствуешь... Нет, неприязнь — слишком сильное слово... Скорее, ин­стинктивное неприятие. В ряду их пороков можно назвать алчность и жестокость, а в числе достоинств — исключи­тельную физическую доблесть. К этому можно добавить дисциплину и преданность руководителю. В отличие от них, англосаксы, несмотря на присущую им меланхолию, были приятными, поэтичными людьми, работающими на земле, в то время как ломбардцы, византийцы и сарацины, кому в Италии противостояли норманны, являлись продуктом бо­лее высокой цивилизации. Норманны — надо отдать им должное — были бесстрашными солдатами, смелыми по­литиками и хорошими администраторами. Но почему их нельзя любить?

Вероятно, потому, что они были невероятно жестоки. Возможно, ужас, с которым связано у нас слово «темни­ца», происходит со времен завоевания Англии, когда по­явились мрачные рассказы о судьбе людей, которых чу­жеземцы забрали с собой в стоявшие на горах замки. С тех пор их никто не видел. Английский монах, Одерик Вита­лий, хроникер XII века, походя упоминает рыцаря по име­ни Уильям Фицджеральд. Его любезно пригласили на свадьбу и прямо на пиршестве «без какой-либо причины и обвинения лишили глаз, гениталий и верхней части ушей». Был один норманн: рассердившись на жену, он приказал ей надеть свадебное платье, после чего привязал к столбу и сжег. Тот же человек имел привычку унижать сыновей: предварительно взнуздав их, как лошадей, отец заставлял детей ползать на четвереньках. Это были не действия не­скольких маньяков или садистов, о зверствах норманнов можно долго рассказывать. Во время войны они сжигали целые поселения, уничтожали посевы и скот. Об этом сви­детельствуют их «набеги на Север» в Англии и голо до-мор, устроенный армией норманнов в Калабрии.

Рассказ о норманнском завоевании Южной Италии хо­рошо изложен Гиббоном, и это, возможно, расхолодило последующих английских авторов, за исключением Джо­на Джулиуса Нориджа, чья книга «Норманны на Юге» посвящена исключительно этой теме. Лорд Норидж рас­путал клубок свидетельств современников и дал жизнь пер­сонажам, которые до сих пор казались темными и зага­дочными. Его книгу непременно должен прочитать вся­кий, кто с познавательной целью выезжает к югу от Рима. Главными персонажами времен завоевания стали члены семьи, о которой я уже упоминал, — Отвили. Отец, Танк-ред де Отвиль, был скромным рыцарем. У него имелось фе­одальное поместье примерно в восьми милях от Кутанса, к югу от Шербура, на приятном полуострове Котентан, чья западная сторона обращена к острову Джерси. У Отвиля от двух браков имелось двенадцать сыновей и несколько Дочерей. Пятерых сыновей от первого брака звали: Гийом (известен под прозвищем Железная Рука), Дрого, Хам­фри, Джеффри и Серло. От второго брака у Танкреда ро­дилось семеро сыновей: Роберт (известен как Гвискар, или Хитроумный), Може, Гийом, Обри, Танкред, Умберт и самый младший, ставший по воле судьбы самым извест­ным, — Роджер. Маленький замок, в котором выросло это шумное семейство, вскоре стал слишком тесным для них, и, по словам хрониста Одерика Виталия, который жил при последних Отвилях, отец передал поместье своему чет­вертому сыну, Джеффри, а остальным сказал, что «с по­мощью храбрости и талантов они должны заработать себе на жизнь за пределами родной земли».

Живи Отвили в 1066 году, вместо 1036-го, то, без со­мнения, их храбрость и таланты с успехом были бы при­ложены в завоевании Англии, однако в 1036 году Виль­гельму Завоевателю было лишь девять лет. Амбициозные молодые норманны грезили о поиске своей фортуны в Ис­пании, в сражениях с маврами или в более тяжелых сраже­ниях на юге Италии. Норманны прославились в Италии как смелые воины, и в течение десяти лет город Аверса яв­лялся норманнским городом. Туда устремлялись норманн­ские наемники, и потому трое старших Отвилей в 1036 году отправились в Аверсу в поисках счастья.

Никто из тех, кто провожал первых трех братьев в до­рогу, и предположить не мог, как отметит их судьба. Фор­туна, обычно столь капризная, благоволила не только тем троим, но и младшим членам семейства Отвилей: они сде­лались герцогами и королями.

Дрого и Хамфри приехали в Аверсу в 1035 году и тот­час смекнули, что политическая ситуация сложилась для них чрезвычайно удачно. Солдата-наемника ожидала куда большая награда, чем в какое-либо другое время, вплоть до Ренессанса. Престиж норманна как воина стоял так высоко, что ломбардцы, византийцы и местная знать буквально дрались за эмигрантов. Отвилям выпала масса воз­можностей для хитроумных маневров, в которых норман­ны особенно искусны. Однако такими уж паладинами, ка­кими воображают их современные исследователи, они вряд ли все были. Вероятно, что и норманнское завоевание Южной Италии не было столь трудной военной операци­ей, как это можно себе представить. Местный ландшафт был тяжелый, да и сарацины не из легкого десятка, однако хорошо тренированный норманнский кавалерист способен был одолеть несколько византийцев и ломбардцев. Нор­маннская военная база в Аверсе, находившаяся к северу от Неаполя, была создана норманном Райнульфом за два­дцать лет до появления там Отвилей. Райнульф был еще жив. Должно быть, он с радостью принял троих столь ис­кусных рекрутов. Норманны не были высоким народом, но древние авторитеты постоянно подчеркивают рост От­вилей, создавая тем самым впечатление о семье велика­нов. Возможно, это было лестью, поскольку маленьким мужчинам нравится, когда их называют высокими. Впро­чем, Анна Комнина, у которой не было причины для лес­ти, тоже отметила рост Роберта Гвискара.

Первой экспедицией, в которой отличились братья, ста­ла атака на сарацин в Сицилии. Во время этой кампании Гийом и получил прозвище, под которым впоследствии стал известен, — Fer-de-Bras Железная Рука. Он отправился верхом в одиночку и зарубил знатного воина-сарацина. За десять лет пребывания в Италии братья сделались знаме­ниты и богаты. Когда Райнульф скончался, его место занял Железная Рука, Дрого сделался графом Апулии, а Хамф­ри стал графом Лавелло. Обстоятельства смерти Гийома, случившейся в 1046 году, остались неизвестны. Дрого на­следовал брату.

Можно вообразить, что после историй, ходивших по Нормандии, много беспокойных и амбициозных молодых людей стали думать об Италии. Семья Отвилей, должно быть, гордилась братьями. Интересно бы увидеть их пе­реписку, но, к сожалению, наше желание неосуществимо. Печально, однако, что братская любовь в больших семь­ях, бывает, дает осечку. Более того, ненависть между бра­тьями приобретает особенно жестокий характер: она подпитывается жгучими воспоминаниями о детских обидах, ревности и несправедливости. Возможно, что и в семье От­вилей было что-то подобное, поскольку занявшие прочное положение братья не часто приветствовали появление млад­ших родственников. Когда старший сын от второго брака, Роберт, позднее прозванный Гвискаром — самый свире­пый из семейства, — явился в Италию, Гийом только что умер, и делами заправлял Дрого. Он не только отказал в помощи своему юному сводному брату, но и послал его в малярийный район Калабрии охранять горные проходы. Роберту это не понравилось. Разве для этого он явился в Италию? У него совсем не было денег, а брат отказался ему помочь. Поэтому он сделал то, что сделал бы на его месте в то время любой нормандец: захватил в горах кре­пость и стал феодалом-разбойником. Из своего замка в Сан-Марко-Арджентано он командовал бандой головоре­зов, сжигал фермы, монастыри и церкви, уничтожал посе­вы, угонял скот и сделался проклятием этих мест. Его хит­рость заключалась в том, что он начинал жечь зерно, ви­ноградники, дом, церковь или монастырь, но тотчас гасил огонь, когда ему приносили золото. Документы того вре­мени пестрят описанием его подвигов, среди которых были даже и фальшивые похороны (у гроба, доверху заполнен­ного мечами, сидели плакальщики, в подходящий момент бросавшиеся в атаку). Впрочем, удивительно, что в Ка­лабрии кто-то мог попасться на такой трюк. Брат Аматус из монастыря Монте-Кассино вел хронику событий. Он составил перечень злодеяний Роберта, записывал количе­ство ослов, племенных кобыл и откормленных свиней, ко­торых украл, заметив при этом, что не жалел даже кресть­ян: отбирал у них хлеб и вино. Странно поэтому, что Ро­берт ничуть не разбогател и даже похудел. Во время посе­щения Апулии, возможно, пытаясь вытянуть из Дрого деньги, он встретил земляка по имени Жирар, который — как пишет хроникер — первый назвал его Гвискаром. «Эй, Гвискар, — сказал Жирар, — что ты мыкаешься? По­слушай меня, женись на моей тетке, сестре моего отца, а я стану твоим рыцарем и пойду с тобой покорять Калабрию. Я приведу тебе двести всадников». Роберт послушал его совета и женился на тете. Звали ее Альберада, и она про­славилась тем, что произвела на свет великого крестонос­ца, Боэмунда Антиохского. Должно быть, замуж она вы­шла совсем юной, потому что, согласно документам, после родов она жила еще семьдесят лет.

Положение Роберта Гвискара продолжало улучшать­ся. Однажды в 1051 году, когда Дрого шел на мессу, че­ловек по имени Рис выскочил из-за двери и пронзил его ножом. Хотя Дрого и бессердечно поступил с юным сводным братом, он тем не менее был самым благожела­тельным из троих старших сыновей Танкреда. Хамфри, принявший после него бразды правления, не был таким приятным: в его жилах текла жестокая норманнская кровь. Чтобы «облегчить свое горе», писал старый хронист, он отрубил у убийцы своего брата руки и ноги, а все, что оста­лось, сжег заживо.

Смерть Дрого была частью заговора, поддержанного, возможно, византийцами. Во всяком случае, это был яв­ный знак, что местное население не хочет более терпеть алчность и жестокость норманнов. Роберт Гвискар был не единственным разбойником, таких бандитов здесь были сотни. Дисциплинированные отряды под управлением ко­мандиров, таких как Хамфри, пользовались относитель­ным уважением. Другое дело — рыцарь с бандой голо­ворезов, делающий жизнь невыносимой. В 1053 году его святейшество Лев IX, в ответ на жалобные обращения, за­хотел убрать норманнов и пошел на юг с большой, но не­дисциплинированной армией, укрепленной немецкой ин­фантерией. Норманны забеспокоились, но больше всего их мучило то, что придется поднять мечи на наместника Хри­ста. Тем не менее в момент опасности они сомкнули ряды, и Роберт Гвискар поспешил из Калабрии на помощь бра­ту, забрав с собой всех, кого удалось привлечь.

Папская армия переправилась через реку Форторе у се­верного входа в Капитанату и разбила лагерь возле города Сивита, которого больше нет, хотя руины его находятся вблизи сельской дороги в тридцати милях к северо-западу от Фоджи. Норманны направили к папе делегацию. По­сланцы признались в своих прегрешениях и пообещали ис­правиться, но германская инфантерия, состоявшая из свет­ловолосых гигантов, осмеяла маленьких норманнов. Когда Хамфри и Роберт поняли, что сражение неизбежно, они решили, что чем скорее его начать, тем лучше, в особенно­сти потому, что знали: папа поджидает византийское под­крепление. Сражение, которое затем последовало, превра­тилось в зверскую резню. Кавалерия норманнов пропаха­ла папскую армию. Лев IX наблюдал за ее уничтожением с крепостных стен Сивиты. Только германская инфанте­рия оказала сопротивление норманнам и погибла до послед­него человека. Администрация города Сивита, опасаясь ме­сти норманнов, передала папу Хамфри и Роберту. И тут люди стали свидетелями странной сцены. Торжествующие норманны, взглянув на гордую и печальную фигуру пон­тифика, упали перед ним на колени и попросили проще­ния. Затем в сопровождении почетного караула проводи­ли его к его городу Беневенто, «вдоволь обеспечив вином и хлебом». Лев IX приехал в Рим на следующий год, где через несколько недель скончался.

Та битва выдвинула Роберта Гвискара на первый план и изменила статус норманнов. Три года Вильгельм Завое­ватель не мог преодолеть наложенное папой вето: он не раз­решал ему жениться на Матильде Фландрской, возмож­но, из-за кровного родства. Как только Вильгельм услы­шал, что папа взят в плен, тут же отменил вето и женился на Матильде.

Через четыре года Хамфри на смертном одре назначил Роберта Гвискара, брата от второго брака отца, своим на­следником и опекуном младшего сына. Сын этот исчез из истории, хотя неизвестно, имел ли дядя отношение к его исчезновению. Гвискару открылась дорога к славе и бо­гатству. Он был уже не главарем головорезов, а вождем норманнов, защитником папства. Вскоре он сделался гер­цогом Апулии и Калабрии и стал самой большой силой на юге Италии. Решив, что заслуживает более благородной и эффектной герцогини, нежели Альберада, он обнаружил фатальный недостаток в их союзе, распространенную улов­ку во времена Средневековья при совершении развода — кровные узы. Гвискар расстался с ней, преподнеся на про­щание богатые дары. Альберада забрала с собой их един­ственного сына, Боэмунда, в то время маленького мальчи­ка. Роберт женился на Сигельгаите, сестре ломбардского князя Салерно. Если он хотел иметь эффектную супругу, то не мог сделать лучшего выбора. Как и многие женщины того времени, она любила носить мужское платье, у нее даже имелось воинское облачение, изготовленное по ее фигуре. Анна Комнина, очевидно, цитировала кого-то, кто видел Сигельгаиту (в ее изложении — Гаиту), когда пи­сала, что вид ее внушал страх. В воображении невольно возникает облик оперной Брунгильды, но Сигельгаита была намного опаснее. Она выросла в Салерно, славившемся своей медицинской школой. Говорят, она была большой любительницей отравлений, но кто знает, было ли это прав­дой. В те времена любую неожиданную смерть приписы­вали отравлению. Одерик Виталий слушал, должно быть, рассказы странствующих монахов и священников об эска­падах знати с юга Италии и припас историю о последней жене герцога. Говорили, будто она пылала ненавистью к Боэмунду и напоила его зельем собственного приготовле­ния. Когда он был на пороге смерти, его отец, Гвискар, поняв, что случилось, взял в руки Библию и меч. «Послу­шай меня, Сигельгаита, — сказал он, — клянусь святым Евангелием, что, если мой сын Боэмунд умрет, я воткну этот меч в твою грудь». Сигельгаита, если верить расска­зу, пошла в свою лабораторию, и Боэмунд стал поправ­ляться, хотя, как отмечал Виталий, до конца своей жизни был очень бледным.

Какие бы слухи ни ходили в народе, Роберт Гвискар и Сигельгаита оказались прекрасной парой. С первого дня их брака и в последующие двадцать семь лет, до кончины Роберта, они редко расставались. Согласно документам, Сигельгаита сопровождала своего супруга во все горячие точки доминиона. Она скакала подле мужа, с копьем в руке, и ухаживала за ним на смертном одре.

После кончины графа Хамфри и до того, как Роберт Гвискар сделался герцогом Апулии, в страну стали приез­жать другие Отвили, а среди них тот, кому было назначе­но судьбой оставить в тени даже Гвискара. Это был млад­ший сын от второго брака их отца — Роджер. Тогда ему было около двадцати шести лет, а его знаменитому бра­ту — сорок два. Между ними завязались точно такие же отношения, как между Робертом Гвискаром и Дрого. Стар­ший брат делал все, чтобы помешать младшему. Они час­то ссорились на публике. Однажды Роджер метнул меч в

Гвискара, а тот погрозил ему темницей. Они осаждали друг друга в городах и замках, но, когда приходила настоящая опасность, объединялись. Таким было начало великого партнерства.

В лице Роджера мы впервые встречаем симпатичного Отвиля, веселого, взбалмошного молодого человека, ко­торому нравилось дразнить своего властного и, возможно, надутого старшего брата. Он не однажды заставил герцо­га помотаться по горам Калабрии. И как же приятно, что после долгого рассказа о кровавых событиях, мучениях и сражениях мы наконец наталкиваемся на очаровательную любовную историю. Похоже, что, прежде чем уехать из Нормандии, Роджер влюбился в молодую женщину по имени Юдит. Она была близкой родственницей Завоева­теля и не могла считаться ровней бедному юному Отвилю. Юдит приехала в Италию со своим опекуном, который, очевидно, спасался от гнева Завоевателя. Роджер немед­ленно на ней женился и увез в свой замок, в Милето, на северо-западном побережье Калабрии. Виталий злорадно описывает это событие. Он сообщает, что Юдит (Юдифь) была монахиней в монастыре Святого Абрульфа. Она ус­тала от монотонной спокойной жизни, нарушила обет и уехала в Италию, где вышла замуж за Роджера Отвиля, который понятия не имел о ее прошлом. Виталий также делает чудовищное предположение, что Юдифь осталась бесплодной из-за того, что вызвала неудовольствие боже­ственного супруга.

Роджер и Юдит были счастливы; по крайней мере, из­вестно, что она рыдала, когда он оставил ее в Милето и от­правился в одно из своих сицилийских приключений. В по­следующем он брал жену с собой. Они перебрались через Мессинский пролив и захватили самый высокий город Си­цилии — Троину. Здесь они несколько зимних месяцев выдерживали осаду, и Роджер, вспоминая впоследствии об этих событиях, сказал, что у него и у Юдит был только один плащ, который они, стараясь согреться, носили по оче­реди. Как и полагается хорошей норманнской жене, Юдит исполняла обязанности караульного и обходила сторожевые посты на крепостных стенах. Они питались кониной и всем тем, что могли украсть во время ночных вылазок.

В последние годы Роберт Гвискар посвятил себя завое­ванию Бари, последнего византийского оплота в Италии, а Роджеру предоставил покорение Сицилии. Изо всех вра­гов, противостоявших норманнам, сарацины были самыми опасными и организованными. Интересно, например, уз­нать, что в бой они ходили с корзинами, в которых сидели домашние голуби (птиц кормили зерном и медом). Голуби должны были приносить в штаб новости. И как типично по-норманнски вел себя Роджер: после победы он захва­тил вражеских голубей, окунул бумагу в кровь сарацин и отправил птиц домой с этим мрачным посланием. Бари пал в 1071 году после мужественного сопротивления: осада города длилась три года. В следующем году пал Палермо. Победный марш по улицам сицилийских городов возглавил Роберт Гвискар. Рядом с ним шагала Сигельгаита. С мо­мента первого появления братьев Отвилей в Италии ми­нуло тридцать шесть лет. За это время они изгнали визан­тийцев и готовы были покорить сарацин. Начался второй акт их потрясающей эпохи.

 

Амбиции Роберта Гвискара взлетели до небес. Несмо­тря на то что ему шел седьмой десяток, он был силен и страшен. Почему бы не напасть на Константинополь, не скинуть с трона императора Алексея I и не увенчать соб­ственную голову византийской короной? В 1081 году он переправил армию и флот через Адриатику. Авангардом командовал Боэмунд, его сын от первого брака. Роберта сопровождала Сигельгаита. По сравнению с этой авантю­рой — завершись она успехом — вторжение норманнского герцога в Англию показалось сущей мелочью. Гвискар едва разместил свою армию на территории, известной сейчас как Албания, когда на Рим и на папу Григория VII обру­шилась беда. Минуло четыре года с тех пор как папа отлу­чил императора Генриха IV и к тому же заставил его лезть в гору (если верить легенде — по снегу) к замку Каносса между Моденой и Пармой, где в это время находился папа, чтобы просить прощения. Прощение было даровано, но толь­ко после того, как император, словно кающийся грешник, прождал его три дня. Желая отмщения за доставленное уни­жение, Генрих шел на Рим, чтобы скинуть с трона Григо­рия, а тот послал норманнскому вассалу клич о помощи.

Клич дошел до Гвискара лишь на следующий, 1082 год. Но, как только он его получил, хотя момент был выбран крайне неудачный, Гвискар немедленно откликнулся. По­клявшись душой покойного отца, что не будет ни мыться, ни бриться, пока не доберется до Италии и не поможет Григорию, он оставил свою армию на Боэмунда и поспеш­но пересек Адриатику. В Южной Италии он собрал ужас­ное войско норманнов, сарацин и калабрийцев для разграб­ления Рима. Они прибыли в мае 1084 года и узнали, что армия императора бежала, а папа по-прежнему томится в тюрьме замка Святого Ангела. Гвискар освободил Григо­рия, а затем позволил своему войску предать Рим мечу и огню. Как пишет Аанчиани: «Несчастный город сделался сценой ужасов, в сравнении с которыми нападение ванда­лов кажется милосердным».

Норманнская армия двинулась на юг, оставив Рим, где в некоторых местах слой сажи доходил до двенадцати фу­тов в глубину. Ради собственной безопасности они взяли с собой папу Григория VII и поселили во дворце Гвискара в Салерно, а освободитель снова пересек Адриатику и при­соединился к армии на Балканах. В 1085 году папа умер.

Перед смертью сказал: «Я любил справедливость и нена­видел неправду, поэтому умираю в ссылке». Человек, по­сетивший Салерно и наткнувшийся в соборе на его моги­лу, вероятно, удивится тому, что самый могущественный средневековый понтифик погребен так далеко от Рима.

В том же году умер и Роберт Гвискар. Он пережил папу менее чем на два месяца. Анна Комнина, сестра Алексея I, написала в своем замечательном историческом дневнике, что Гвискар умер от лихорадки в возрасте семидесяти лет, и Си­гельгаита была подле его постели. Некоторые историки ут­верждают, что он умер в Дураццо, но Анна Комнина гово­рит, что Роберт скончался на греческом острове Кефало­ния, и это больше похоже на правду. В те дни, когда я путешествовал по Греции, маленькое суденышко, пропах­шее козами и оливковым маслом, отправлялось из Пирея каждую неделю, вроде бы по четвергам. Оно причаливало к северной оконечности Кефалонии, и местные люди готовы были поклясться, словно все случилось только вчера, что Роберт Гвискар умер именно там, и в доказательство ука­зывали на название их маленького порта — Фискардо.

 

Сигельгаита старалась, чтобы ее пасынок Боэмунд, унаследовавший кое-что от характера Отвилей, не уна­следовал бы и герцогство, которое перешло к ее безраз­личному отпрыску Роджеру, прозванному Борса «коше­лек» из-за его привычки пересчитывать деньги. Он пра­вил двадцать шесть лет и передал герцогство сыну, не оставившему наследника.

Героический этап норманнского завоевания Южной Италии закончился; начался период выстраивания госу­дарственности. Главный интерес вызывает фигура Родже­ра, младшего брата. Сейчас ему пятьдесят четыре. Его вол­нует не Византия, а Сицилия. Здесь он основал династию, кровь которой потечет в венах Гогенштауфенов и многих других представителей королевских семей Европы. Его сын, Роджер II, сделался королем Сицилии в 1139 году и стал одним из самых знаменитых монархов в Европе. Его экзотический двор в Палермо отличался культурой, рос­кошью и терпимостью к арабам, грекам и евреям. Сици­лия стала ведущей морской державой на Средиземномо­рье. Было бы интересно отметить, что потомки викингов снова пошли на корабли, однако это не так: сицилийскими моряками были арабы или греки из областей Калабрии, колонизованных греческими мореплавателями за несколь­ко столетий до новой эры. Из Сицилии примерно в это время в лексикон пришло слово «адмирал». Оно образо­валось от арабского «эмир» или «амир» («командир») и «амир-ал» (то есть «командующий чем-то»), после чего превратилось в англоязычное «адмирал».

В это время английское влияние в Сицилии было силь­но. Архиепископом Палермо был англичанин по имени Уолтер Оффамил. Король Вильгельм II женился на Иоан­не, дочери Генриха II Английского и сестре Ричарда Льви­ное Сердце. Путешественник того времени видел Виль­гельма, окруженного евнухами и женщинами в шелковых платьях, расшитых куфическими письменами. Они гово­рили по-арабски. Поскольку наследника не было, коро­левство передали тетке Вильгельма, тридцатилетней Кон­станции. Ее привезли из монастыря, в который она к тому времени удалилась. Вытащили из полной неизвестности в центр событий. Констанция вышла замуж за императора Генриха VI и стала матерью величайшего монарха XIII ве­ка, императора Фридриха II, призванного Stupor Mundi — «Поражающий Вселенную».

Итак, за какие-то сто шестьдесят лет Отвили, приехав­шие в Италию нищими авантюристами, покорили южную половину полуострова. Кровь норманнов потекла в жилах великих Гогенштауфенов. В истории Средневековья это — самая успешная карьера одной семьи.

В жаркие весенние дни я исходил морское побережье и никак не мог понять, какой город мне нравится больше. У них было семейное сходство: все ослепительно белые, рядом с самым синим из морей. Одни стояли на песке, дру­гие, такие как Полижнано-а-Маре, — на скалах. У всех имеются рыбачьи гавани, и в каждом городе есть собор, построенный то ли при норманнах, то ли при Гогенштауфенах. Свой выбор остановил на Молфетте и Трани, ко­сясь одним глазом на Джовинаццо.

Молфетта — один из самых оживленных рыбачьих го­родов. Здесь есть старинный собор. Сотни разноцветных лодок, названные в честь какого-то святого, стоят в тени этого благородного здания. Многие лодки — обычные, ве­сельные, с двумя большими ацетиленовыми лампами для ночной рыбалки. Один рыбак сказал мне, что он только что вернулся с побережья Югославии, где поймал самого большого осьминога в жизни. Я спросил, как он ловит ось­миногов. Он пошел к своей лодке и вернулся с трезубцем, рукоять которого была подлиннее, чем у Нептуна, в ос­тальном он был таким же. Таким орудием здесь пользу­ются со времен античности.

Вид из гавани великолепен. Даже сейчас не могу ре­шить, лучше ли он, чем в Трани! В конце причала в море лежат огромные каменные глыбы. Они сдерживают сильные зимние ветра. Между глыбами образовались пруды. В них плещутся мальчишки, ловят в водорослях крабов и креветок. На заднем плане поднимаются две башни собора, белые, точно мел. За собором раскинулся лабиринт улиц старого города. Дома отражаются в ма­леньких горных прудах. Церковь освятили примерно в 1150 году, когда еще был жив Роджер II. Короли и рыца­ри, участвовавшие во 2-м крестовом походе, высажива­лись в апулийских портах. Когда несчастливый француз­ский король Людовик VII возвращался домой, горюя о неудачном крестовом походе, его поджидало еще большее унижение: его едва не схватили пираты. Освободил его сицилийский адмирал. Он подплыл к бухте Золотой Рог, выпустил стрелы с серебряными наконечниками и доста­вил спасенного короля в Палермо.

Я всегда ходил в Трани (10 миль) с чувством приятно­го предвкушения. Этот город чуть меньше Молфетты. Как и все прибрежные города Адриатики, он ведет двой­ную жизнь — древней рыбачьей деревни и современного продолжения — города легкой промышленности. Эта де­ятельность появилась здесь около двадцати пяти лет на­зад. В Трани, однако, один из видов производства извес­тен с древних времен. Трани — центр винной торговли на юге Италии. Собор стоит рядом со старой гаванью, стены большой величественной площади омывают морские вол­ны. В наши дни редко увидишь в городе такое большое пу­стое пространство. Я вдоволь налюбовался элегантной архитектурой этой красивой церкви. На этот раз мне не мешали туристские автобусы и автомобили.

С другой стороны бухты раскинулся приятный парк. В те­ни падубов и пальм играют дети, а садовники поливают из шлангов клумбы с желтыми и красными каннами. Здесь я увидел цветочные часы. Стрелки перемещаются с помо­щью часового механизма или электрического устройства, вкопанного в землю. Я предпочитаю солнечные часы, но, увидев, что цветочные работают исправно, и это в публич­ном месте, где так много маленьких мальчиков, снова по­дивился цивилизованному поведению юных итальянцев.

Еще я обратил внимание на то, что местные жители очень интересуются предсказанием судьбы, даже если им ответит механический оракул. В парке был автомат, кото­рый, словно пифия, выдавал за монету безапелляционный ответ. Машина эта внешне походила на большие весы. За полученную от меня монету машина предостерегла меня от темной женщины, посоветовала поехать в Америку, а за­кончила такими словами: «Вы скоро окажетесь в необыч­ной ситуации». Пророчество немедленно свершилось. Воз­ле автомата дружески беседовали двое мужчин. Один из них стоял, повернувшись ко мне спиной. Читая свой лис­ток, я поднял глаза и увидел, что мужчина завел за спину руки и сделал жест против дурного глаза. Мне это и в са­мом деле показалось необычным. Никогда еще я не видел, чтобы кто-то воспринимал это суеверие так серьезно. Боль­шой и четвертый палец его правой руки указывали в зем­лю. Я обошел эту пару, чтобы посмотреть на собеседника суеверного человека, однако не прочел на его лице никако­го злого умысла. Напротив, он показался мне весьма при­ятным человеком. Если бы кто-то спросил моего мнения, то, скорее, я заподозрил бы как злонамеренного именно того человека, который сделал этот жест. Однако дурной глаз — странное явление, и даже твой лучший друг не ска­жет об этом, если он у тебя есть. Говорят, дурной глаз был у папы Пия IX. Я читал, что иногда те, кто подходили к нему за благословением и преклоняли колено, потихоньку делали этот жест.

Маленький порт Трани имеет форму полукруга. Он на­поминает бухту Палермо. Там, где ожидаешь увидеть маяк, высится красивый и одинокий собор. Вся сцена напомина­ет изящную модель в витрине туристского агентства. Рас­сказ о соборе смахивает на фантастику. Сооружение со­стоит из трех церквей, помещающихся одна над другой. Этот привлекательный духовный сэндвич появился в рим­ские времена вместе с захоронением или катакомбами, ко­торые христиане того времени связывали со святым Лев-кием1. В VI столетии был построен красивый собор, его посвятили Богоматери, но при этом не разрушили стояв­шую внизу романскую церковь. Теперь она стала криптой для здания, бывшего собором Трани почти четыре века. Потом начались крестовые походы. Лучшие и худшие люди Европы проходили через порты Адриатики по пути в Свя­тую Землю. В это время в Трани явился молодой грек-пилигрим. Он нес тяжелый крест и распевал «Купе Eleison». Звали этого молодого человека Никола. Он произ­вел сильное впечатление на современников, поскольку со времени его смерти в 1094 году прошло пять лет, и папа Урбан II его канонизировал. Люди города Трани приняли Николу Пеллегрино как своего святого покровителя и от­казались от прежнего святого, Левкия, после чего постро­или над старым собором еще один. Деньги собирали с на­селения, вероятно поэтому строительство так долго не мог­ли закончить. Здание нынешней церкви начали в год смерти пилигрима — 1094-й, но через сто лет работа все еще не была сделана. Результат все же вышел отличный: теперь мы видим красивую норманнскую церковь, стоящую над византийской предшественницей, а ниже — крошечные римские катакомбы.

 

1 Этот святой пострадал за Христа при императоре Деки (249— 251) в Кесарии Вифинской. Святой Левкий, укоривший правителя Кумврикия за несправедливое преследование христиан, после истяза­ний был усечен мечом.

 

Отличительной чертой собора Трани являются краси­вые бронзовые двери, примерно шестнадцати футов в вы­соту и десяти футов в ширину. Это чудо Южной Италии появилось в 1179 году. В то время у власти находились Вильгельм II Добрый и его английская супруга. Еще не был поражен стрелой в Нью-Форесте Вильгельм Рыжий. С полудня и до заката, на протяжении девятисот лет, брон­зовые двери согревало жаркое солнце, и сейчас они сдела­лись зелеными, словно поле ирландского клевера. Быть может, они не такие элегантные, как византийские, виден­ные мной в пещерной церкви Святого Ангела. Они гру­бее, массивнее, но барельефы на тридцати двух панелях выглядят более живыми. Как жаль, что мы мало знаем о создателе этих дверей. Известно лишь, что звали его Баризано да Трани, что он — автор дверей собора Равелло и боковых дверей собора Монреале близ Палермо. Инте­ресно было бы узнать, где он выучился изготовлять такие массивные изложницы, и он ли либо кто другой задумал эти тридцать две панели со святыми. Они здесь и сидят, и стоят, и едут верхом. Много тут и других сюжетов. Моде­лью для святого Георгия с копьем в руке несомненно по­служил какой-то норманнский барон, а фигура святого Юстаса (выезжающего на охоту со своими любимыми гон­чими) была, должно быть, знакома людям, жившим в мир­ные дни правления доброго короля Вильгельма. Тяжелый каркас двери украшен затейливыми узорами и медальона­ми, в каждом из них имеется изображение животного или птицы. Одно мне особенно понравилось: мчащийся во весь опор кентавр выпускает позади себя стрелу.