Глава вторая. Норманнское завоевание Апулии

Полуостров Гаргано. — Пещера святого Михаила. — Падре Пио. — Посещение Сан-Джованни-Ротондо. — Жизнь современного святого. — Как у падре Пио появился стигмат. — Его чудеса. — Его доступность. — Госпиталь Ла Гуардиа.

Покинув вечером высоты Абруццо, я увидел перед со­бой северную долину Апулии. Смотрел на нее с удоволь­ствием и чувством физического облегчения, ибо езда по горной местности действует на нервы всякого, кто пока еще цепляется за жизнь. Долина Капитаната... Такого назва­ния я раньше не встречал, хотя, возможно, что оно встре­чается в других частях света, бывших когда-то подвласт­ными византийской администрации, поскольку оно вызы­вает в памяти титул катапана, чиновника, правившего Апулией при восточных императорах.

Невольно испытываешь волнение, когда ступаешь на землю, о которой читал, но никогда не посещал. Не разо­чаруюсь ли? Будет ли все здесь отличаться от того, что нарисовало воображение? Какая из прочитанных книг точ­нее всего совпадет с собственным опытом? Апулия удивила меня уже с первого взгляда. Я ожидал увидеть пусты­ню. Каждый раз при упоминании Апулии Гораций упо­требляет эпитеты «сухой» и «испытывающий жажду», но я увидел перед собой уходящую в даль прекрасно увлаж­ненную долину. Она золотилась пшеницей и другими зла­ками, здесь были и сады, и пастбища. Меня заинтересовали дороги, прямые, как это принято у римлян. Скоро я узнал, что преображение Апулии началось всего лишь с 1939 го­да, когда завершилось строительство самого большого в Европе акведука (на это ушло тридцать лет), и с восточ­ных склонов Апеннин потекли реки, дающие жизнь не­когда изнывавшей от жажды земле. Я видел перед собой мирную сцену. Вдали поднимался дымок. Горизонт сиял ослепительным блеском, и я знал, что это — Адриатиче­ское море.

Италия, как всем известно, напоминает по форме кава­лерийский сапог, носок которого указывает на запад, а Апулия находится на каблуке. Это — северо-восточная часть страны, омываемая Адриатикой, а на юге — Ионическим морем. Сегодня регион состоит из пяти провинций: Бари, главный город которой одновременно является столицей региона, Фоджа, Бриндизи, Лечче и Таранто. У этих про­винций разное историческое прошлое: Бари почитает мощи святого Николая, которые ее моряки в 1087 году украли в Малой Азии; Фоджа — это провинция, которую любил император Фридрих II; Лечче — «Флоренция искусства барокко»; и Таранто — Тарент дохристианской эпохи. Провинцию основали люди, сосланные из Спарты, и су­мели достигнуть такого коммерческого успеха, что их кра­сивые серебряные монеты, изображающие человека вер­хом на дельфине, стали валютой всего региона.

Апулия также является ключом к пониманию Южной Италии. События, определившие судьбу Юга, создание ко­ролевства Сицилии, а позднее и Неаполитанского королев­ства, зародились в Апулии. Самым важным событием стало норманнское завоевание, которое началось в первые годы XI столетия. Гийом де Жюмьеж рассказывает о норман­нском рыцаре, который сказал своему сюзерену: «Я очень беден, а в этой стране (Нормандии) я не могу получить облегчения; поэтому я отправляюсь в Апулию, где смогу жить достойно». «Кто тебе это посоветовал?» — спросил сюзерен. — «Моя бедность», — ответил вассал. Выхо­дит, для норманнов, живших в этом маленьком и динамич­ном государстве за пятьдесят лет до вторжения в Англию, юг Италии являлся землей обетованной. Безземельные мо­лодые люди слышали рассказы о том, что там можно зара­ботать деньги, купить землю, добиться высокого поло­жения. Это была страна, в которой смелые и удачливые люди могли быть вознаграждены графствами, герцогства­ми и, возможно, даже королевствами. В результате в стране начался политический хаос: Ломбардия воевала с греками Византии; те и другие боролись с сарацинами. Война обе­щала оппортунистам невероятную награду. Как и кондо­тьеры эпохи Ренессанса, норманны полностью воспользо­вались ситуацией, однако здесь и заканчивается сходство. Кондотьеры проливали кровь, только когда не могли это­го избежать, а норманны пускались во все тяжкие.

Первым из закоулков памяти всплывает имя авантю­риста Райнульфа. Ему была пожалована земля, на кото­рой в 1027 году он построил и укрепил город Аверса, что близ Неаполя. Здесь образовался рынок наемников. Про­шло немного времени, и наемники потеряли интерес к сра­жению за других людей, они решили завоевать страну для себя. Первым семейством, вошедшим в историю, стала семья скромного рыцаря Танкреда де Отвиля. Он жил к югу от Шербура, в селении с английским пейзажем. Место называлось Котантен. Танкред сказал своим двенадцати сыновьям, что, поскольку он не в состоянии оставить на­следство более чем одному из них, то пусть остальные до­бывают себе деньги сами. Само собой разумеется, что вы­бором их стала Аверса. Для норманнов того времени она была тем же, что Эльдорадо для испанцев XVI столетия.

Первыми пустились в путь трое старших сыновей, за­тем к ним присоединились и остальные. Двое вписали свои имена в историю Италии. Это были Роберт и Род­жер Отвиль. Случилось это в 1057 году. Прошло девять лет. Возможно, оба последовали бы за герцогом Виль­гельмом в Англию и основали бы семьи вдали от экзоти­ческих полувосточных красот, однако им выпала другая судьба. Вместе братья захватили Апулию и Калабрию и, перемахнув через Мессинский пролив, покорили Сици­лию. В ИЗО году сына Роджера де Отвиля, Роджера II, провозгласили королем Сицилии. Его дочь Констанца вышла замуж за императора Генриха VI, а сын стал Фридрихом II, тоже императором, и получил прозвище «Поражающий Вселенную».

По пути в Апулию интересно сравнить два норманн­ских завоевания. Завоевание Англии — спланированная военная операция, замаскированная под династическую борьбу. Эта операция получила одобрение Церкви. Заво­евание Италии — беспорядочные акции разных людей, действовавших в одиночку в поисках счастья. Первое за­воевание скоро было окончено, в то время как завоевание Южной Италии заняло большую часть столетия.

Все, кто знаком с норманнскими церквами и замками Англии, въезжают в Апулию с предвкушением того, что увидят в Италии нечто знакомое, найдут близнеца лон­донской Белой башни. Если бы не небольшая разница во времени, Роберты и Роджеры, носившие шелковые одеж­ды, расшитые куфическими письменами, устраивавшие га­ремы по образцу сарацинских эмиров и гулявшие в апель­синовых рощах возле синего моря, могли бы присоединить­ся к Уильямам и Генри, переплыть Ламанш и вписать свои имена в Дебретт.

По дороге в Фоджу я проехал совсем немного, когда увидел впереди себя то, что принял за крепостной город на вершине горы. Подъехав поближе, понял, что это, должно быть, замок Лучеры. Его размеры меня поразили. Я на­считал около двадцати башен, они вырастали из гигант­ских стен на равном расстоянии друг от друга. Да, поду­мал я, обойти замок не удастся и за полчаса. Стояла пол­ная тишина. Ни одного человека вблизи. Мне казалось, что здешние замки и города выглядят словно после чумы или набега.

Был уже вечер, и я настроился ночевать в Фодже, тем не менее мне захотелось увидеть главные ворота, а сюда вернуться на следующий день. Однако обнаружил, что до­рога заканчивается оврагом. Попробовал поехать по дру­гой дороге, но с тем же результатом: увидел, что вздымав­шиеся над головой светло-желтые стены по-прежнему не­доступны. Проходивший мимо меня священник с детьми указал другую дорогу, она и вывела меня к цели. К воро­там тянулась тенистая аллея. Я зачарованно глядел на за­мок, но тут послышался скрип в главных воротах: откры­лась маленькая боковая дверь, и появился высокий старик с тяжелой палкой в руке. Его можно было принять за нор­маннского феодала-разбойника. Рост у него был выше среднего итальянского, а глаза — голубые, что нередко встречаешь в этой части Италии. Во внешности старика было что-то воинственное или по меньшей мере агрессив­ное. Впечатление усиливала внушительная палка и старые немецкие военные ботинки. Оказалось, что он — смотри­тель. Он оглядел меня, и его глаза блеснули, словно у охот­ника, заметившего дичь. Старик немедленно открыл дверь и жестом пригласил войти. Я последовал в направлении, указанном его посохом, и, оглянувшись по сторонам, уви­дел зрелище, к которому был не готов. Стены и башни, обещавшие издали нетронутое Средневековье, охраняли лишь заросли вереска и мелкого кустарника. Я был разоча­рован, ведь я надеялся, что Лучера покажет мне замки, ко­торые Фридрих II настроил по всей Южной Италии. В его время они славились роскошью и водопроводами. За ис­ключением Лагопесоле, замок Лучеры был самым большим. Я шел по траве, проросшей из растрескавшегося мрамора, и вдруг подумал, что редко в наше время увидишь руины, по которым ходил Иеремия или другой персонаж Ветхого Завета. Археологи сделали запустение менее заметным: они вырыли ушедшие в землю колонны и снова их устано­вили, но большая часть юга Италии до сих пор не раско­пана. В Лучере, как и в десятке других мест, можно убе­диться в том, как беспощадно Время, чему способствует, конечно же, и человек, всегда готовый унести для своего свинарника хороший кусок мрамора.

Ошибочно приняв мои размышления за разочарование, смотритель оперся на посох, как на копье, и пустился в долгое описание жизни Фридриха II, чему на тот момент я не готов был внимать. Я был бы больше ему благодарен, если бы он показал мне аутентичный портрет или бюст Фридриха. Как и его современник, святой Франциск, он был самым замечательным человеком своего века, однако, несмотря на весь свой блеск, историческим неудачником. Как полно доказал он эпиграмму Вольтера, что «она вовсе не Священная, не Римская и не империя». Внешность Фридриха не была героической. Он был среднего роста и к тому же довольно пухлым; волосы не рыжие, как у всех Гогенцоллернов, а каштановые. В Святой Земле арабы с удивлением смотрели на бритые подбородки и говорили, что на рынке рабов за такого человека нельзя было бы вы­ручить и двести драхм. Тем не менее император Священ­ной Римской империи, пускавшийся в исторические спо­ры на арабском языке, был достоин уважения. К тому же он был дружелюбен, любознателен и держался с чувством собственного достоинства.

Лучера — город и замок — были одним из удивитель­нейших достижений Фридриха, причем в век крестовых походов почти невероятным. Это вызвало громкий протест в христианском мире и дало козыри врагам императора в Латеранском дворце. Обнаружив, что остров Сицилию тер­роризируют банды сарацин, спустившихся с гор для раз­грабления городов, деревень и путешественников, Фрид­рих решил проблему оригинальным способом. Вместо того чтобы затеять изнурительную войну, Фридрих окружил сарацин, словно те были редкими разновидностями дичи, которую необходимо было развести в другом месте, и пе­ревез их в северную долину Апулии.

Старинный римский город Лучера, некогда центр Апу­лии, пришел в упадок. Император решил удалить оттуда немногих христиан и построил мусульманский город. Пре­образовал старый собор в мечеть, шокировав тем самым своих современников. За короткое время перевез двадцать тысяч сарацин, и те зажили свободно, исповедуя свою ре­лигию, под предводительством эмира и шейхов. С мина­ретов, построенных самым христианским императором, му­эдзины призывали прихожан на молитву. Фридрих все просчитал: он хорошо знал арабов, потому как его детство прошло рядом с ними в Сицилии. Жители Лучеры прояв­ляли фанатичную преданность по отношению к своему за­щитнику и служили ему везде, даже принимали участие в крестовых походах. Мы шли по пустырю, настоятель то и дело постукивал по земле своим посохом, указывая, что внизу пустота.

— Здесь туннель, по которому можно было пройти в го­род, — объяснил он, — но сейчас он замурован. Старики помнят, как мальчишками далеко по нему проползали.

Мы пришли к месту, где под травой видны были плос­кие камни.

— Здесь похоронено много сарацин, — сказал он.

Я усомнился в этом. Зачем понадобилось устраивать кладбище внутри стен замка? Раньше здесь имелись цер­ковь, мастерские, оружейные склады, барак, возможно, и императорская сокровищница, а также пресловутый гарем Фридриха. По этому поводу устроили много шума, хотя, выбирая женщин, Фридрих всего лишь следовал примеру норманнских предков в Сицилии, да и многих норманн­ских рыцарей того времени, живших в Испании: те радост­но переняли некоторые обычаи своих врагов.

Переход Фридриха от замка к замку, из Палермо че­рез Калабрианские горы в Апулию, должно быть, напо­минал продвижение цирка «Барнум и Бейли». Импера­торского слона научили носить штандарт Гогенштауфенов; императорские сокровища перевозились на спинах верб­людов; крытые носилки с женщинами гарема охранялись лучниками-сарацинами, ехавшими верхом. Императорские соколы и гончие путешествовали, как принцы. Охотничьи леопарды ехали на лошадях позади хозяев. Похожую кар­тину на стенах гробницы Медичи во Флоренции изобра­зил Беноццо Гоццоли, но процессия Фридриха происхо­дила за два с половиной столетия до эпохи Ренессанса и отражала полувосточную жизнь самого роскошного и ци­вилизованного двора в Европе.

 

Были уже сумерки, когда я доехал до Фоджи. Оказа­лось, что это на удивление большой и оживленный город, с многочисленными кафе и ресторанами и великим множе­ством бумажных фабрик. Некоторые из них находились под юрисдикцией государства, что казалось нормальным в век бюрократии. Я выбрал лучший ресторан и заказал отличный ужин. Апулия на всю Италию славится съедоб­ными моллюсками и ракообразными. Салат из мидий был выше всяких похвал, телячьи эскалопы таяли во рту. За эскалопами последовали местные сыры из козьего и ове­чьего молока. Впервые я попробовал «Кастель-дель-Монте», вино, выращенное рядом с любимым охотничьим до­миком Фридриха II, возле Барлетты. Я решил, что оно — самое лучшее вино Апулии.

После ужина пошел прогуляться, но не нашел, чем вос­хититься. Город пострадал от землетрясения, случившего­ся в XVIII веке, а также от бомбежек во время Второй мировой войны, потому что здесь находились железнодо­рожный узел и авиабаза. Город перестроили, и сейчас он демонстрирует все черты современного итальянского ар­хитектурного стиля. Я обратил внимание на то, что под­черкнутая веселость и оживленность улиц закончилась сра­зу после девяти вечера, словно по звонку. Кафе опустели, автомобили исчезли, и вскоре Фоджа стала почти пустын­ной. В свете фонарей я увидел странную, призрачную сце­ну. Это был небольшой парк или сад с цветочными клум­бами и скамейками, рядом с которыми возвышалось около двадцати бронзовых статуй высотою чуть больше нормаль­ного человеческого роста. Скульптуры представляли со­бой мужчин и женщин, смахивавших на колдунов. Некоторые из них были в современных платьях, другие — в старинных одеждах. Я подумал, что вряд ли захочется, сидя на скамейке, читать газету — в наши дни само это заня­тие вселяет страх, — когда над тобой нависает подобный монстр. Полицейский сказал мне, что сад является мемориалом самому знаменитому жителю Фоджи — музыканту Умберто Джордано, родившемуся в 1867 году и умерше­му в 1948-м. Бронзовые статуи изображают персонажей его опер. Я сделал себе заметку: заглянуть в «Оксфордский музыкальный справочник». Там я прочел, что «Федора», возможно, единственная опера, при постановке которой на сцену вынесли велосипеды.

От Фоджи я взял курс на северо-восток и по пути в Манфредонию мало что встретил, за исключением дере­венского автобуса да фермерских повозок с типичными для Апулии невероятно высокими колесами. Полуостров Гаргано, который я видел на расстоянии, часто называют шпо­рой итальянского сапожка, хотя большинство всадников скажут, что шпора слишком высока. Гора, врезающаяся в Адриатическое море, выглядит впечатляюще. Она подни­мается на три тысячи футов над плоской поверхностью Капитанаты.

Встречая неприязненный прием у спиритов на каждом сеансе, я тем не менее чувствителен к жуткой атмосфере некоторых домов и многих местностей. Морская гладь Апу­лии и высокий мыс, к которому я сейчас направлялся, вы­звали у меня впечатление страны, населенной духами гре­ческих охотников за приключениями и купцов, которые за несколько столетий до христианской эры поселились воз­ле защищенных бухт и основали колонию — Великую Гре­цию. Сюда явились также римляне, византийцы, ломбард­цы, сарацины и норманны, эти северные бандиты и пира­ты, приехавшие с пустыми карманами и облачившиеся в конце концов в шелковые одеяния монархов.

Отъехав несколько миль от побережья, увидел покоре­женную землю, которая, как я решил, пострадала от древ­него землетрясения, однако, взглянув в карту, узнал, что это — бывший греческий город Сип, впоследствии захва­ченный римлянами и получивший название Римский Сипонт. До Рождества Христова это место славилось пше­ницей, скотом и лошадьми. Как и многие другие города древнего мира, он пережил всех врагов, за исключением малярийного комара. К средним векам город превратился в малярийное болото, и Манфред, красивый, но несчаст­ливый незаконнорожденный сын и преемник Фридриха II, переселил жителей в свой новый порт — Манфредонию. Говорят, Сипонт полностью уничтожили, чтобы заставить людей переехать, а ландшафт — что характерно для юга Италии — оставался все в том же положении целых семь­сот лет. Единственным зданием, устоявшим в большом го­роде, оказалась церковь. Она находится немного в сторо­не от дороги в небольшой роще раскидистых сосен. Ста­рик, работавший на дороге, сказал мне, что церковь — место упокоения знаменитой святой Марии-ди-Сипонто и раз в год под деревьями устраивают ярмарку. Пилигримы съезжаются со всех сторон, чтобы почтить Мадонну.

Церковь, квадратная в основании и византийско-романская по стилю, представляет собой благородный пережи­ток мертвого и исчезнувшего города. Я полюбовался крыль­цом с богатой резьбой, круглой аркой и колоннами, поко­ящимися на спинах львов, как у ломбардских церквей на севере. Интерьер меня не вдохновил, к тому же я не уви­дел знаменитой Мадонны. Оказалось, что маленький дом, стоявший подле церкви, не пустует. Я постучал в дверь и спросил, где можно посмотреть на Мадонну. Старая жен­щина взяла ключ и, не говоря ни слова, спустилась в крип­ту по длинному лестничному маршу.

Единственный свет исходил от дюжины свечей, стояв­ших на алтаре перед задрапированной усыпальницей. Сте­ны от пола до потолка были увешаны невероятным коли­чеством церковных даров. Чиркая одну спичку за другой, я видел смоделированные из пластилина или воска ноги, руки, груди, животы, некоторые жутко окрашенные. Все они внушали ужас. Тут были костыли, протезы ног и гры­жевые бандажи. Когда спички закончились, я перешел на зажигалку. Рассмотрел коллекцию акварелей, изображав­ших мужчин, женщин и детей, избежавших верной смерти благодаря вмешательству Мадонны. Обычно ее изобра­жали на облаке в верхнем углу картины. Насколько я знаю, не существует книг, посвященных церковным дарам, хотя эта тема отражена в иллюстрациях. В любом подобном свя­тилище можно увидеть уйму драматических моментов: спа­сение от поезда или автомобиля, готового раздавить чело­века; спасение на море во время кораблекрушения; спасе­ние на краю пропасти. Всему этому человек был обязан Мадонне. Не знаю, то ли спасение в последний момент дает авторам таких иллюстраций вдохновение, то ли в боль­шинстве сельских местностей непременно найдется чело­век, способный написать для своих друзей такие картины.

Когда и зажигалка отказала, старушка принесла мне свеч­ку с алтаря, и при ее свете я увидел мужскую и женскую одежду — старые, серые от пыли шляпы, трости, зонты и свадебное платье, сшитое из материала, бывшего когда-то белым шелком. Сейчас платье было грязным, рваным, по­битым молью. С ржавого гвоздя над ним свисал патетиче­ский венок — имитация флердоранжа. Интересно, подумал я, что за чувство заставило принести этот дар Богоматери — благодарность, горе, потерянность или трагедия?

Потрепанный занавес закрывал Мадонну. Старушка дернула за веревочку, и в желтом свете свечей я увидел большую византийскую Мадонну. Ее лицо почернело от времени. На колене она держала темного, коротко остри­женного римского ребенка, похожего на один из римских или греческих портретов периода Птолемеев. Икона усу­губляла атмосферу невероятной старины. Она придавала темной крипте таинственный вид. Трудно было не сочув­ствовать тем, кто преподнес Богоматери дары, отражав­шие страдание в столь гротесковой форме.

По пути в Манфредонию я увидел изысканный мираж, который при ближайшем знакомстве растаял и превратил­ся в ветреный маленький современный порт. В 1620 году город разграбили и сожгли турки. Захватчикам, однако, не удалось справиться с замком, стоящим на морском бе­регу. Здание, хотя и перестроенное в более поздние вре­мена, до сих пор остается одним из приземистых квадрат­ных замков, с круглыми башнями по углам, возведенными еще до изобретения огнестрельного оружия. Замок стоит на хорошем месте: под ним море, в гавань, распустив па­руса, заходят рыбачьи лодки. По скрипучему мосту я пе­решел через ров и обнаружил, что замок закрыт. В Манф­редонию редко заглядывают путешественники, и город не может позволить себе такую роскошь, как привратник. Тем не менее объявление на воротах сообщало, что ключ мож­но взять в городской ратуше. Я живо представил себе эту процедуру: долгие объяснения в кабинете, беготня посыль­ных в поисках клерка, отчаяние, сожаление и извинения из-за того, что человек забрал с собой ключ в Фоджу!

Поэтому от посещения замка решил отказаться. За­глянув в щель забора, увидел запустение не меньшее, чем в Лучере.

Возможно, настанет день, когда в Манфредонию по­течет золото туристов, археологи приведут в порядок ста­рый замок, а у ворот появится человек в остроконечной шапке. Он станет рассказывать о добром короле Манфреде и злом Карле Анжуйском, которого в Апулии никто не любит... Но в настоящее время массивная крепость находится в том состоянии, в каком оставили ее Судьба и Время.

Дорога от Адриатики привела в глубь полуострова, а Домчавшись до гор, принялась вилять. На каменистой по­чве росли кривые оливковые деревья, а на поверхность Дружными компаниями выскакивали красные маки. На память пришла Иудея. Остановился, оглянулся на море. Услышал, как в утреннем тепле стрекочут цикады.

Полуостров Гаргано сохранился благодаря своему гео­графическому положению. А чего еще можно ждать от ме­ста, где происходят сверхъестественные события? Здесь имеется два святилища: одно очень старое, а другое — со­временное. Первое — святилище Архангела Михаила на горе Святого Ангела. С него в западном мире начинаются все его святилища. Второе находится в монастыре капуци­нов, где долгие годы проживал падре Пио, коего почитают за святого и чудотворца.

Сначала я направился к горе Святого Ангела. Она свя­зана с норманнским завоеванием Южной Италии. Неког­да здесь была главная дорога, по которой шагали средне­вековые паломники. Корабли из Венеции и других портов Адриатического моря часто заходили в исчезнувший ныне Сипонт, потому что восхождение на гору Святого Ангела составляло не более часа. Рассказ о святилище напомнил мне легенду, которую я слышал с испанской стороны Пи­ренеев. В ней рассказывается, что в 490 году человек, по­терявший хорошего быка, неожиданно нашел его у входа в грот на вершине горы. Не в силах отогнать животное, че­ловек потерял терпение и метнул в быка дротик, а может, стрелу, но оружие, вместо того чтобы попасть в цель, раз­вернулось и поразило самого стрелка. Изумившись такой сверхъестественной враждебности, человек обратился за советом к святому Лауренцию, епископу Сипонта.

Произошел акт замещения, часто поощряемый старой Церковью. Политика замещения старого бога новым свя­тым редко давала осечку, особенно если достоинства ста­рого божества можно было увидеть в новом святом, и с помощью ладана, свечей и святой воды вновь обращенный думал, что церковь не слишком отличается от языческого храма. Исследователь таких вопросов не слишком удивит­ся, когда узнает, что древний оракул славился умением излечивать спящего человека. Больной приходил в обитали­ще оракула, захватив с собой шкуру черного барана. За­вернувшись в нее, укладывался спать, надеясь, что за это время оракул его излечит. Вот такие типичные языческие обиталища и освящал архангел Михаил.

Его культ начался на Босфоре и в Малой Азии. Говорят, что император Константин Великий посетил обиталище ора­кула, где известны были случаи излечения во время сна. Там стояла статуя крылатого божества. Во сне императору явился крылатый человек и объявил, что он — архангел Михаил. Проснувшись, император повелел построить храм святого и убрал языческое божество. Это была первая из четырех цер­квей, посвященных святому Михаилу, которые были пост­роены в Константинополе и его окрестностях. Святилища святого Михаила обычно имеют дело с исцелением, а пото­му связаны с водой — колодцем либо святым источником. Когда епископ Сипонта поспешил в грот, чтобы прояснить дело с пропавшим быком, история повторилась. Во время молитвы ему явился крылатый человек в алом пла­ще. Он назвался святым Михаилом. Этот святой — пер­вый из семи архангелов, архистратиг небесного воинства и борец с дьяволом и беззакониями среди людей. Архангел объявил, что спустился с вершины, чтобы забрать у ора­кула священный грот и установить на этом месте христи­анский алтарь. Архангел распорядился, чтобы епископ по­святил этот грот ему и всем ангелам. Епископ, трясясь, вошел в мрачную пещеру и обнаружил, что вся она залита светом, а в углу стоит алтарь, только что освященный са­мим архангелом. Алтарь по византийским обычаям был накрыт пурпурной тканью. Вот так культ святого Михаи­ла из Византии шагнул в византийскую Апулию, а святи­лище на горе Святого Ангела сделалось одним из главных мест паломничества христианского мира.

С горы Гарганус архангел совершил несколько важных полетов. В 590 году, во время чумы в Риме, его видел папа Григорий Великий. Архангел опустился на гробницу Ад­риана и вложил свой меч в ножны. По словам папы, этим жестом архангел Михаил дал понять, что эпидемии при­шел конец. Следующий полет, на вершину горы в Нор­мандии, произошел в 708 году. Там был обнаружен коло­дец с исцеляющей водой. Основанное там святилище по­лучило название Мон-Сен-Мишель. По распоряжению английского короля Эдуарда Исповедника гору Святого Михаила в Корнуэлле передали под юрисдикцию бенедик­тинцев Нормандии.

Больше всех святого Михаила почитали норманны. Они видели в нем святого воителя, борющегося со злом. Его меч, как и у них, редко был зачехлен. Отдавая ему почести и испрашивая благословения на ратные подвиги, какими бы кровопролитными те ни были, они чувствовали, что об­ращаются к сверхъестественному существу, считающему себя в душе норманном. Неудивительно, что эти воины — в поклонении которых присутствовали воспоминания о бо­гах, сражающихся с драконами, — посещали святилище, в которое архангел явился в первый раз.

С этими мыслями я поднялся по горной дороге к городу пилигримов — Сант-Анджело. Местность по-прежнему выглядела мрачной и безрадостной. На участках, где со­хранилась хорошая земля, росли оливы и миндаль. Дорога совершила поворот, и на гребне горы Святого Ангела я увидел город. В наши дни почти не надеешься, что тебя очарует окраина обычного итальянского города, посколь­ку повсюду понастроили ужасные цементные дома, балко­ны которых увешаны сохнущим бельем. В тени домов, на разбитых улицах, играют дети. Таким было мое первое впе­чатление от Сант-Анджело. Затем я вышел на узкую глав­ную улицу, в центре которой находится пещерный храм.

К нему ведут восемьдесят шесть ступеней (пуристы ска­жут — восемьдесят семь). Это — любопытный старый город. Несколько столетий назад здесь, должно быть, юти­лись пещерные жители. Даже на главной улице город со­храняет черты троглодита: такое впечатление производят размещенные в гротах таверны и магазины.

Благородный внутренний готический двор церкви об­ступили сувенирные лотки. Думаю, это одно из немногих мест, где можно купить настоящий посох пилигрима — странный предмет с сосновой шишкой на конце, доказы­вающей, что эта вещь из Сант-Анджело, хотя, насколько я мог увидеть, здесь теперь не растет ни единой сосны. Я оглядел собрание bondieuserie 1 среди которых больше всего было статуэток архангела, стоящего в воинственной позе — то ли с поднятым копьем, то ли с вынутым из но­жен мечом. Часть фигурок была из гипса, другие, менее симпатичные, — из пластмассы, а некоторые из жести. Были и картинки с изображением святого — монохром­ные и цветные. Ларьки также торговали четками, шарфа­ми, корзинами, чашечками для святой воды и прочими разнообразными дешевыми предметами, которые могли удовлетворить понятное желание людей унести домой ча­стицу святости. Я слышал, что святилище специализиру­ется на изготовлении съедобных лошадок — медовых и сырных. Этим бы и я соблазнился, однако в свой приход я их не увидел.

 

1 Дешевые предметы религиозного культа (ит.).

 

Двойной арочный вход готического стиля вел к длинно­му лестничному маршу. Над одной из арок были начерта­ны изречения на латыни: «Страшно это место. Здесь дом Бога и дверь в небо». Место и в самом деле страшное: бо­лее мрачных небесных врат и представить невозможно, когда начинаешь спускаться в темницу по сводчатой готической лестнице. Лестница привела в маленький атриум с обхватившей его галереей. На галерее стояли несколько ста­рых крестьян. Они шептали молитвы и, перекрестившись, дотрагивались до перил.

В нескольких шагах отсюда был вход в церковь. Я уви­дел двери, которые смело можно назвать одними из самых прекрасных дверей античности. В то время, когда Виль­гельм Завоеватель завершал завоевание Англии, глава амальфийской общины в Константинополе, богатый купец по имени Панталоне, решил подарить святилищу Архан­гела Михаила серебряные двери работы дамасских масте­ров. И эти двери по сию пору встречают всех, входящих в священный грот. Две створки разделены на двадцать четы­ре панели — чудо византийской ковки. Каждая панель изоб­ражает библейскую сцену, заканчивающуюся явлением свя­того Михаила епископу Сипонта. Фигуры, лица и складки одежды по большей части остались в неприкосновенности, а ведь византийские купцы ковали это серебро почти че­тырнадцать веков назад. На дверях проставлена дата — 1076 год, и обращение к посетителям — молиться за душу спонсора, Панталоне. В самом низу добавлено интересное обращение изготовителей дверей к священникам. Их про­сили по меньшей мере раз в год чистить двери, чтобы они ярко сияли. Увы, они давно уже не блестят, но зато, слов­но старая монета, покрылись красивой патиной.

На входе в церковь сразу можешь отличить посторон­него от местных жителей, крестьянина Южной Италии от посетителей из более цивилизованных регионов. Посторон­ний человек сразу проходит в церковь, крестьяне же бе­рутся за бронзовые кольца на дверях, свисающие из льви­ных пастей, и громко стучат ими. Затем целуют собствен­ные руки, касавшиеся бронзы, и лишь после этого входят в церковь. Войдя внутрь, я увидел теплое сияние свечей, зажженных перед высоким алтарем под покатым потол­ком пещеры. Сама пещера огромных размеров. За про­шедшие столетия она не слишком изменилась: это по-преж­нему грубый и холодный грот, в котором те, кто приходил посоветоваться с духом прорицателя Калхаса, спали, за­вернувшись в шкуры черного барана. Обращение в хрис­тианство не изменило суровую крышу и стены из грубого камня: по ним по-прежнему стекает вода, так что на полу собирается липкая грязь. Набожные пилигримы не обра­щают на нее внимания и встают в это месиво на колени.

В темном углу, рядом с одним из боковых алтарей, я увидел странную и печальную картину — двух крестьян, ползающих по полу на коленях. Последний раз я видел такое проявление раскаяния в испанской церкви. Хотя это уже не поощряется, но на юге Италии во время религиоз­ных праздников часто можно увидеть, как кающиеся греш­ники лижут церковный пол, пока язык не распухнет. Я смо­трел на эти фигуры с интересом, поскольку такое зрелище все-таки редкость, за исключением Скалы Санты в Риме, имеющей первоначальную форму, то есть идущие вверх ступени. (Не один Цезарь поднимался в Капитолий та­ким образом.) За высоким алтарем — первым, что освя­тил архангел четырнадцать веков назад, — находится ко­лодец с целебной водой. Это — обычный атрибут в святи­лищах архангела Михаила. В колодец опущен серебряный бочонок, из него пилигримам наливают воду — увы! — в пластиковые чашки.

Возле алтаря стоит знаменитая статуя архангела. Она воспроизведена во всех видах и продается в Сант-Андже­ло на каждом углу. На юге Италии повсюду видишь кар­тины с изображением архангела. Первоначальная скульп­тура, должно быть, была хорошей, однако сгорела во вре­мя одного из многочисленных нападений на святилище. Нынешнюю статую XVII века приписывают Сансовино или — что еще смехотворнее — Микеланджело. Статуя совсем не похожа на воинственного архангела. Это — ин­дифферентный персонаж, который мог бы быть изготов­лен из марципана. Поблизости, в темноте, я разглядел ин­тересный объект — мраморный трон епископа, стоящий на двух львах. С одной стороны трона была вырезана сце­на, на которой архангел поражает дракона, а с тыльной стороны — типичный арабский узор из переплетенных колец и прочих геометрических фигур. В то, что этот трон — как заверяли меня служащие — относится к ан­тичным временам, я, разумеется, не поверил. Скорее всего это было произведение норманнской Сицилии, дар одного из первых норманнских королей.

В 1016 году в этой таинственной пещере произошло со­бытие, которое нетрудно было восстановить, — приезд группы из сорока норманнских рыцарей. Возвращаясь до­мой из Святой Земли, они заглянули сюда по пути. Впол­не возможно, что это были те же рыцари, которые, выса­дившись в Салерно, обнаружили, что город захвачен са­рацинами. Рыцари взялись за оружие и повели на цитадель такую яростную атаку, что сарацины спешно уселись в свои корабли и убрались восвояси. Это событие так поразило правителя Салерно, что он попросил чужеземцев остаться и воевать за него. При этом пообещал высокое вознаграж­дение. Рыцарям же не терпелось домой, поэтому они от­клонили его предложение. Уезжали они с подарками — редкими фруктами, шелками и другими предметами, спо­собными соблазнить друзей, оставшихся дома, на поездку в Италию. То же повторилось в Сант-Анджело. К норман­нам обратился сосланный на Бари аристократ, некий Лом­бард. Он попросил их присоединиться к нему и изгнать византийцев, но получил тот же ответ: они посоветуют дру­зьям из Нормандии приехать и помочь в его предприятии. Все так и произошло, что доказала история. Вскоре после возвращения рыцарей домой норманнские наемники стали эмигрировать в Апулию. Так началось норманнское втор­жение и захват Южной Италии.

Когда норманны сделались королями Сицилии, полу­остров Гаргано стал частью наследства королев Сицилии, в таком качестве он перешел в собственность двух анг­лийских принцесс — Иоанны, дочери короля Генриха II, которая вышла замуж за короля Сицилии Вильгельма II, и Изабеллы, дочь короля Иоанна, ставшей третьей супру­гой императора Фридриха П. Приятно думать, что эти ан­глийские принцессы посещали знаменитое святилище, хотя Иоанна стала причиной для волнений. Вильгельм II скон­чался молодым и завещания не оставил, и его трон был узурпирован Танкредом. Он запер вдову и присвоил ее наследственные земли. Танкред не мог выбрать менее удач­ный момент для своего коварного поступка, поскольку брат Иоанны, Ричард Львиное Сердце, совершая крестовый поход, приближался к западному побережью Италии. Тан­кред вынужден был вернуть Иоанну брату, вместе с огром­ной суммой в золоте за Сант-Анджело. Говорят, что во время крестового похода Ричард и Иоанна вскоре эти день­ги растратили.