Материальная культура. Изменения в хозяйственном устройстве.

Поселения и жилища. Изменения в хозяйственно-бытовом укладе башкир в связи с постепенным переходом их к полукочевому скотоводству, а затем и к земледелию коснулись прежде всего поселений и жилищ. Началось формиро­вание постоянных поселений — аулов, или деревень. Логично предположить, что возникновение аулов на севере и северо-западе Башкирии произошло раньше, поскольку процесс оседания башкирских племен начался с Прикамья и нижнего Прибелья.

До середины XVII века сведения о башкирских деревнях в документах единичны. В Деревни возникали преимущественно в местах прежних зимовок, в условиях, многократно проверенных на случай непогоды.

Первые поселения отличались не­прочностью. Но переселение было связано не только с полукочевыми тра­дициями. Зачастую оно объяснялось конкретными социальными и экономи­ческими обстоятельствами, продажей части вотчинных земель, постройкой заводов, отчуждением земель под кре­пости и др. Долгое время башкирские деревни характеризовались небольшими разме­рами.

За три столетия, прошедшие со времени присоединения Башкирии к русскому государству, в устройстве аульных жилищ успели сложиться опреде­ленные традиции. Это не исключало присутствия в них многих локальных особенностей. Местная специфика в выборе строительного материала, в способах сооружения жилищ, в их внутреннем устройстве в значительной мере была обусловлена конкретной природно-географической средой, направленностью социально-экономического развития той или иной территориальной группы. На формирование строительных навыков башкир оказывали влияние и расселившиеся на Южном Урале русские, татары, чуваши, марийцы и другие народы, имевшие в домовом строительстве большой опыт.

В горно-лесных волостях основным материалом при сооружении деревенских изб и хозяйственных построек был лес. Особенно ценились хвойные породы. Осина была главным строительным материалом в Приуралье. Береза преобладала в постройках восточного Зауралья. Избы, клети, бани, летние кухни, сараи рубили из бревен распространенной в восточной Европе техникой «в чашку»; кое-где в горах и в зауральской Башкирии использовали пазовую столбовую технику, более характерную для территории Сибири. Крыли на два ската ручным тесом, корой, дранкой. В лесостепи, наряду с деревом, для стен применяли камень-плитняк, глину, приречный тальник (из него делали плетневые стены и изгороди). Для крыши использовали солому. В степях рано наряду с бревенчатыми, строили саманные, дерновые, каркасные избы. В устройстве крыш находил приме­нение опыт всего разноэтнического населения края: основа крыши могла быть стропильной, бревенчатой костровой, столбовой.

Корой, тесом крыли безгвоздевым способом, распространенным на всем восточноевропейском севере: свясла и гнеты удерживали покрытие на деревянном каркасе; нижний его край закреплялся в желобе, лежавшем на деревянных крюках или штырях. Однако в деталях покрытия у башкир прослеживались свои особенности. Обычными для горных районов были нависающие по коньку один над другим скаты. Часто встречались незакрытые с обеих сторон Фронтоны. Много общего у башкир с Другими народами края обнаруживалось в покрытии изб соломой. Для засушли­вого Зауралья были привычными земляные крыши.

В условиях плотно заселенной лесостепи и степи на юго-западе Башкирии распространился характерный для этих мест тип жилища — плетневые мазанки с соломенной крышей и земляным полом. Жилища у башкир были невысокими.

В 70-х гг. XVIII в. И. Георги писал о затягивании в башкирских деревнях окон рыбьими кожами или «окунутыми в масло тряпицами». По мере распространения оконного стекла случаи использования рыбьих кож, брюшины,бычьих пузырей стали восприниматься как экзотическое явление.

Башкирские избы были однокамерные с пристроем-сенями. На севере сени имели бревенчатые стены и мощеный пол, перед входом сооружалось высокое крыльцо со ступеньками. На юге пол в сенях оставался земляным, а крыльцо заменяла каменная плита или настил из досок. Как прежде в юрте, внутреннее пространство избы разгораживалось занавесом на «чистую» и кухонную половины. У передней стены выделялось почетное место для приема гостей и угощения. Некоторые состоятельные семьи имели две избы, соединенные се­нями: одна была «чистой», гостевой, другая - хозяйственной. Мебели в баш­кирских домах часто не было. Нары во всю переднюю стену и печь у входа являлись основными элементами тради­ционного интерьера.

В жилищах сооружали печи-ками­ны — «чувалы» с прямой трубой и высокой топкой. Внутри печи была перекладина, к которой на цепи подвешивали иногда котел. Чаще же готовили в котле, наглухо вмазанном в очажок, сложенный сбоку чувала. На ок­раинах Башкирии встречались и другие очаги, где вмазанный в топку котел и хлебная печь были объединены сложной системой дымоходов.

Этническое своеобразие ярко проявлялось в декоративно-художественном оформлении жилища. Нары покрывались кошмами и паласами. Поверх них вдоль окон и по бокам располагались узкие стеганые подстилки, на которые расса­живались гости и члены семьи во время трапез. Посередине расстилалась тканая или вышитая скатерть. В правом углу нар, ближе к кухонной части на специальной деревянной подставке устанавливался сундучок, в котором хранились дорогие для хозяйки вещи: платья, отрезы ткани, платки, украшения. Поверх сундука горкой складывали постель: стеганые и сшитые из декоративных клинышков одеяла, ковры, кошмы, по­душки. Над нарами по стенам были развешаны тканые и вышитые полотенца и другие художественные изделия. Через жердь под потолкомперебрасы­вали праздничную одежду, цветастые шали, яркие скатерти, столовые поло­тенца. Иногда в избе специальным пологом отгораживали постель для молодых.

Украшением гостевой части дома служило оружие: ружья, сабли, лук и стрелы в колчане. На вбитых в стены гвоздях висела праздничная упряжь: посеребренные стремена, уздечки, инкрустированные седла. Выразительной деталью старого жилища была подве­шенная к потолку колыбель. В хозяйственном углу, кроме котла, находился самовар, на припечье и на лавках стояли деревянные кадочки, лоток для муки, чаши, ковши и другие кухонные принадлежности. На стене висел шкафчик для посуды. Пристрастие к чайной посуде П. Небольсин объяснял особым гостеприимством, свойственным башкирскому народу.

Длительное время избы в аулах выполняли многие функции кочевого жилища. Под нарами в жилой комнате и в сенях хранилась многочисленная утварь, были сложены съестные припасы. В закуток около печи в морозы помещали новорожденных ягнят, теленка. Это объяснялось небольшим числом хозяйст­венных построек, отсутствием огороженного двора.

Типичным для башкирских дворов было обособление дома от хозяйственных строений и особенно от скотного двора. Амбары (клети) и бревенчатые бани были связаны у башкир с оседлой жизнью; в их конструкции прослеживались общеуральские традиции. Напротив, летние кухни появились под влиянием коче­вого быта, они служили на усадьбах жилищем в теплую погоду. Некоторые хозяйственные сооружения (бани, хлебные открытые печи, погреба) зачастую строили и затем использовали по дого­воренности несколько родственных семей; их выносили за пределы усадеб.

В местностях, где кочевание продолжалось, хозяйственных построек в аулах было немного. Чаще всего это были помещения для содержания скота в зимнее время: хлева, овчарни, землянки для молодняка.

Длительные выезды на летние пастбища обусловили существование, наряду саулами, летних поселений и традиционных кочевых жилищ, У каждой кочевой группы, обычно объединявшей родственников, было несколько летовок, в большей или меньшей мере удаленных от деревни. В горах на каждом из стойбищ имелись избушки. В степях и лесостепях башкиры пользовались переносными жилищами. Давние, преимущественно таежные традиции, видны в устройстве не только летних бревенчатых избушек, но и крытых корой или берестой конических и двускатных шалашей, корьевых аласыков. В степи использовались юрты и крытые кошмой полусферические и прямоугольные балаганчики.

С прекращением кочевания некоторые из этих архаичных построек продолжали применяться для временного укрытия и жилья на лесоразработках, рудниках, золотых приисках, на охоте и рыбной ловле. Немало элементов, характерных для кочевого быта, было перенесено в приусадебные хозяйственные постройки.

Народный костюм. Первые письменные свидетельства о башкирской одежде относятся ко второй половине XVIII в. Они связаны с естественно-научными экспедициями, работавшими под руко­водством И. Г. Георги, П. С. Палласа, И. И. Лепехина.

Одной из особенностей башкирского быта XVIII века, обратившей на себя внимание путешественников, было широкое использование при изготовлении одежды материалов преимущественно животного происхождения. Из овчин башкиры шили шубы, тулупы, наплечные покрывала. Домашнее сукно было незаменимым материалом для теплых халатов. Для шляп и зимней обуви употреблялся войлок. Из обработанных коп­чением кож шили туфли, глубокие башмаки и сапоги, делали пояса, сумки и ремни.

Охота, издревле являвшаяся подсобным занятием в скотоводческом-земледельческом хозяйстве башкир, давала Дополнительное сырье для одежды. Особенно ценились лисьи и волчьи шубы, Шапки из меха лисы, выдры, бобра. Меха использовались для оторочки верхней одежды.

Домашний крапивный или конопляный холст, сотканный на горизонтальном деревянном станке, употреблялся для рубах, нагрудных повязок, штанов, головных платков, покрывал, В северной Башкирии получило развитие выборное многоцветное тканье. И нарядного холста здесь шили праздничные платья, мужские рубахи, жениховские штаны. По-прежнему большое применение в быту башкир находили покупные, в первую очередь среднеазиатские, персидские, китайские ткани. С присоединением к Русскому государству через общероссийский рынок в Башкирию стала поступать продукция западноевропейских мануфактур. Развитие текстильной промышленности в России с XVIII в. обеспечивало население края хлопчатобумажными тканями. Особенно большой спрос на фабричную и кустарную продукцию испытывали южные башкиры, занимавшиеся ткачеством в ограниченных масштабах. О распространении в первой половине XIX в. на юге Башкирии импортных и российских тканей говорят А. Игнатович, В, Черемшанский, П. Небольсин.

Характеристика башкирского костюма в трудах путешественников XVIII в. представляет собой фрагментарные зарисовки одежды отдельных территориальных групп населения. Состав мужского и женского костюма в целом был одинаков. Мужчины и женщины носили рубахи туникообразного, слегка расклешенного в подоле покроя, широкие в шагу штаны, распашную верхнюю одежду, на ногах — туфли или сапоги. Верхней мужской одеждой были шелковые или бархатные халаты и суконные чекмени, полы которых придерживались поясом или сабельной портупеей, На ряд мужчин дополняла тюбетейка, ме­ховая шапка с оторочкой или головной убор с высокой тульей — малахаи.

Длиннополый халат, скрывающий нижнее платье, и островерхий мала­хай — черты, которые отличали башкир от соседних народов. В таком облике запечатлены башкирские всадники, уча­стники Отечественной войны 1812г. и русских военных походов первой поло­вины XIX в. в произведениях русских и зарубежных художников.

Женская верхняя одежда из тонкого сукна или шелка украшалась позументом, серебряными подвесками, пер­ламутром, кораллами, аппликацией и вышивкой. Возрастные различия подчер­кивались формой головных уборов, характером украшений. Девушки, вплетая ленты и косники с «бренчащими подвесками», ходили простоволосые или носили покрытые монетами шапочки с «заостренным, длиною в пядень, затыльником». Женщины покрывали голову различными платками и носили тяжелые и плотные головные уборы в виде шлема с длинной наспинной полосой, украшенного кораллами и монетами. У зауральских башкир до начала XIX в. сохранялся высокий головной убор, сплошь зашитый кораллами и серебром.

Территориальные различия в народной одежде башкир во второй половине XVIII — начале XIX вв. были существенными. Ученые и путешественники особо выделяют костюм башкир Исетской провинции, высокохудожественный и красочный, изобилующий серебряными и коралловыми украшениями. Праздничный костюм этих мест состоял из длинного холщового платья с вышивкой по вороту и на рукавах, тонкого кафтана и яркого суконного халата, расшитого по полам и на груди цветным бисером. Головным убором женщин была меховая шапка, надетая поверх белого покрывала. В праздники женщины носили коралловые «чепцы» со множеством монет и блях. Главным украшением женского костюма служили массивные нагрудники с кораллами и серебром. Исетские башкирки надевал нагрудник с наспинником; поверх рас­полагалась перевязь — «спереди через плечо как будто орден висящее украшение». Общераспространенной обувью были сапоги домашней выделки, исетские же башкиры носили «бахилы» — высокую обувь, у которой «только койма у голов кожаная, а прочее все суконное».

Местными обычаями объясняются некоторые разногласия очевидцев в описаниях башкирского традиционного костюма. И. Г. Георги в качестве обуви бедной части башкирского населения называет лапти с онучами. И. И. Лепехин же решительно утверждает, что «лаптей ни башкирки, ни башкирцы никогда не употребляют». Однако И. Г. Ге­орги был на севере Башкирии: об этом говорит упомянутая им девичья шапочка с монетами, а также отсутствие сведений о женском головном уборе «кашмау» и массивных нагрудниках, описанных в дневниках П. С. Палласа и И. И. Лепехина. Последние вели исследования в юго-восточной Башкирии и Зауральских районах. Действительно, на этой территории обувь была в основном кожаной, тогда как у северных башкир еще столетие назад для работы в лесу или в поле надевали обувь, плетенную из лыка, а порой и из бересты.

Своеобразие костюма северных башкир определяло применение узорного холста. Появление нарядных тканых рубах и штанов привело к формированию на севере нового праздничного костюмного комплекса, из которого были исключены халаты (они остались сезонной одеждой). Одновременно у северных башкир особую популярность приобрели короткие безрукавки — камзолы.

Использование кустарных и фабричных тканей усилило цветовую гамму народной одежды, намного расширило возможности декоративного оформления костюма.

Исторически на протяжении столетий складывались сложные культурные взаимоотношения башкир со многими, в первую очередь близкими по языку и религии, народами. Этому в большей мере способствовал разноэтнический состав Башкирии. Непосредственным источником распространения нового среди башкирского населения была торговля. Мелкая торговля в значительном объеме сосредоточилась в руках предпринимателей — татар. Татарские торговцы и ремесленники (портные, сапожники, шапочники, ювелиры) перемещались из аула в аул, предлагая свою продукцию: приталенные камзолы и бешметы, расшитые тюбетейки, узорные ичиги, туфли без задников, ювелирные украшения. На местных ярмарках приобреталась также лыковая обувь чувашского, мордовского, русского изготовления. Среди северных башкир пользовались спросом марийские катаные шляпы, удмуртские валенки. Следует заметить, что культурные взаимодействия с финно-пермскими народами и с русским населением края в области народного костюма проявлялись более сдержанно, чем в сфере хозяйственной деятельности или даже в домовом строительстве. Вместе с тем, длительное общение разных народов в пределах Волго-Уральского региона было плодотворным в плане развития народной одежды, обогащения ее соста­ва и связанных с ней художественно-декоративных навыков. Одним из результатов сотворчества явились общие традиции узорного ткачества, использовавшиеся в праздничной одежде башкир, татар, приуральских чувашей, южных удмуртов, восточных марийцев и других этнических групп, оказавшихся в тесном соседстве.

Просвещение. Большое влияние на просвещение в изучаемый период оказывала религия. Школа была достоянием лишь узкого круга лиц, в основном дворян и духовенства, и способствовала укреплению идеологии кре­постнического государства. Однако по мере вызревания в недрах феодального строя буржуазных отношений, народное образование теряло элитарность и отор­ванность от жизни. Оно приобретало светскость, становилось относительно доступным для демократических слоев населения. Число учебных заведений и учащихся возрастало, распространялась грамотность.

Первые учебные заведения в Башки­рии для башкирских и татарских детей возникли в XVII в. Это были мектебы (начальная школа) и медресе (школа повышенного типа). В конце XVIII в. в Оренбургской губернии их насчитыва­лось около 100. Наиболее крупными были медресе деревни Суюндуково (от­крыто в 1709 г.), дер. Четырманово (1713 г.), дер. Стерлибашево (1720 г.), Сеитовского посада (Каргала)-1745 г дер. Бураево (1755г.), дер. Тазларово (1767г.), дер. Балыклино (1771г.), Курмантаево (1786 г.) и др.

Мектебы и медресе находились в руках мусульманского духовенства. Учеба в мектебе начиналась с изучения арабского алфавита и наиболее употребляемых молитв. Затем ученик приступал к чтению части Корана (Афтияк), написанного на арабском языке, а также книг духовно-назидательного содержа­ния на тюрки. В некоторых мектебах проходили пись­мо и счет.

После 3—4-летнего пребывания в мектебе ученики могли продолжить образование в медресе, традиционная программа которого включала грамматику арабского языка, логику, философию, мусульманское богословие и право. По усмотрению заведующих школами — мударрисов — в некоторых из них до­полнительно преподавались риторика, правила стихосложения, астрономия, математика, каллиграфия и другие пред­меты. Основным языком преподавания был арабский. Крупные медресе облада­ли богатыми библиотеками, где имелись не только религиозные, но и светские книги.

Учеба в медресе продолжалась около десяти лет, после чего его выпускники могли занять духовные должности или стать учителями Мусульманские школы не имели постоянных источников существования. Большинство мектебов и медресе содержались за счет добровольных пожертвований родителей учащихся. Лишь некоторые медресе имели вакуфы — недвижимое имущество (землю, мельницы и т. п.). Школы в большинстве случаев ютились в неприспособленных помещениях, не хватало простейших учебных принадлежностей.

Деления учащихся на классы не было. Новый материал учителем не объяснялся, ученик должен был разбираться в нем самостоятельно. Единственным способом усвоения далеких от реальной жизни религиозно-схоластических знаний была зубрежка. Поощрялось применение телесных наказаний, и розга являлась необходимым атрибутом мусульманской школы.

Несмотря на узость программы и несовершенство учебного процесса, мектебе и медресе сыграли определенную роль в распространении грамотности среди населения. Из них выходили не только духовные лица, но и образованные люди (абызы), которые нередко выступали в роли вольных учителей. Переходя из одной деревни в другую, они обучали детей чтению и письму. Первые русские учебные заведения в крае появились в XVIII в. В 20-х гг. в Уфе работала арифметическая (цифирная) школа. Когда в 1734 г. прибыла Оренбургская экспедиция, по инициативе ее начальника И. К. Кирилова в Уфе была открыта вторая арифметическая и словесная (подготовительная к первой) школы. Они давали начальное образование. В арифме­тической школе главное внимание уделилось арифметике, основам геометрии и алгебры, в словесной — чтению и пись­му. В 1739 г. в этих школах было 37 учеников.

С середины столетия важным центром просвещения в крае становится Оренбург. По указу Елизаветы Петровны в 1744 г. здесь открылась школа «татарских учеников». Из детей военных чиновников ежегодно набиралось 10 учеников, которые обучались главным образом русскому и восточным языкам. «Татарская школа», удовлетворявшая потребности местной администрации в кадрах писарей и переводчиков, просуществовала до середины 20-х годов XIX в.

В 1745г. в Оренбурге была основана инженерная школа, являвшаяся первым привилегированным учебным заведением в крае. В школе обучалось всего 10 учащихся. Они изучали арифметику, геометрию, фортификацию, инженерное дело и выпускались кондукторами (мастерами-строителями).

В 1748г. при Оренбургской губернской канцелярии для детей ссыльных была открыта «особливая школа», которая давала начальное образование и имела целью ослабить «дурное влияние» родителей на своих детей. Учащиеся безотлучно жили в казармах, получая казенное содержание. В конце XVIII в. в школе обучался 21 ученик.

В XVIII в. стали открываться правительственные школы и для нерусских народностей. Власти намеревались использовать их для усиления христианизации и русификации населения края. Но, несмотря на это русские учебные заведения становились важным средством светского просвещения башкир, татар, чувашей, мари, мордвы, приобщения их к русской культуре.

В 1735 г. в первоначальном Оренбурге (Орская крепость) для «иноверцев» учредили «арабскую» и «калмыцкую» школы. Они должны были готовить преданных царизму чиновников, а также содействовать тому, чтобы местные народы «христианский закон приняли». В 1741 г. эти школы перевели в Самару. В 1738 г. было принято решение об устройстве в Уфе специальной школы «для обучения иноверцев русскому языку». Но следов деятельности этой школы не сохранилось.

В начале 70-х гг. по инициативе известного рудознатца Исмаила Тасимова в столицу было подано прошение об открытии для башкир горной школы. Поддерживая это ходатайство, Сенат 31 октября 1773 г. докладывал Екатерине II: «Башкиры — Исмаил Тасимов с товарищами, прося Берг-Коллегию в 1771 г. о поставке своих руд на Юговские медеплавильные заводы и об отдаче им казенных рудников в содержание, изъяснили между прочим, что хотя они опытом и научаются и в горную экономию вникают, но, дабы промысел сей усовершенствовать, а горную экономию упрочить и через то, как себя и потомков своих, так и для общества сделаться возможно более полезными, имеют свою нужду в сведующих руководителях. А потому просят о заведении офицерской школы на том же основании, на каком учреждены и кадетские корпуса». На содержание школы башкиры соглашались выделять из доходов от продажи добываемой ими руды по 2250 руб. ежегодно. Горная школа в Башкирии не была открыта, но инициатива башкир не осталась безрезультатной. Она послужила толчком для осно­вания в 1773 г» в Петербурге горного училища, преобразованного затем в гор­ный институт.

С конца XVIII в. просвещение в Башкирии, как и во всей стране, делает значительный шаг вперед. Сдвиги в экономике, растущие потребности края в грамотных кадрах способствовали появлению новых учебных заведений, более широкому распространению грамотности и знаний. Правительство приступило к организации школьного образования в общегосударственном масштабе.

В соответствии с уставом 1786 г. о народных училищах, в 1789 г. в Уфе было учреждено главное училище с пятилетним сроком обучения, а в Орен­бурге, Мензелинске, Челябинске открылись двухклассные малые училища, учебный курс которых соответствовал начальным классам главного училища и включал письмо, чтение, арифметику, рисование и «закон божий». В старших классах главного училища преподавались геометрия, физика, география, естествознание и др. Желающие могли изучать язык тюрки. В 1797 г. главное училище было переведено в Оренбург, откуда в свою очередь в Уфу переехало малое училище.

Материальное положение городских училищ было тяжелым. Не хватало под­готовленных учителей, а также учебников, классной мебели, наглядных пособии. Учащихся было немного. В конце XVIII в. в Оренбургском главном училище числилось 52 ученика, а в Уфимском, Мензелинском и Бузулукском малых училищах — 134. Среди учащихся преобладали выходцы из податных сословий. В 1802 г., например, в Уфимском малом училище из 50 учеников к дворянскому сословию принадлежали всего двое.

К середине 20-х годов XIX в, народные училища края были преобразованы в уездные. В малых училищах сроки обучения были увеличены до 5 лет и введена расширенная программа. В связи с передачей училищ из ведения приказа общественного призрения в Министерство просвещения постановка учебного дела и материальное положение в школах несколько улучшились. Уездные училища должны были «открыть детям различного состояния необходимые познания, сообразно состоянию их и промышленности»⁴. При уездных училищах были открыты приготовительные классы. В 1839 г. в Уфе, Оренбурге, Мензелинске, Бирске, Стерлитамаке, Троицке, Челябинске и Бузулуке Министерством просвещения были открыты двухгодичные приходские училища. В 1850 г. в министерских школах обучалось 983 учащихся, из них дети дворян и чиновников составляли 32,5%, купцов и ме­щан — 38%, разночинцев и крестьян— 29,5%⁵.

В сельской местности школы откры­вались Министерством государственных имуществ и ведомством уделов. В 50-хгг. в Оренбургской губернии действовало 56 таких школ, в которых было 2 062 ученика и 58 учителей.

Рост потребности в грамотных работниках и специалистах вынуждал и другие ведомства открывать свои шко­лы. В 1797 г. в Оренбурге, Опекой, Верхнеуральской, Кизкльской, Троицкой и Звериноголовской крепостях военное ведомство основало для солдатских и казачьих детей гарнизонные школы. Через год эти учебные заведения были реорганизованы в военно-сиротские отделения, а в 1827— 1828 гг. — в батальоны военных кантонистов. Воспитанники получали начальное образование и военную подготовку. Жили они под бдитель­ным надзором офицеров в казарменных условиях. После выпуска определялись в писари, редко — в унтер-офицеры. В школах царила жесткая дисциплина, широко применялись телесные наказания. Принудительный набор обеспечивал военным школам значительный контингент учащихся. Так, в 1834 г. в Оренбургском батальоне обучался 881 кантонист, в Верхнеуральском и Троицком полубатальонах и Звериноголовской роте — 584'.

Заботу об учреждении учебных заведений стало проявлять и командование Оренбургского казачьего войска. В 1819—1824 гг. оно открыло 18 станичных школ, учебный курс которых включал чтение, письмо, арифметику и «закон божий». Преподавание в них ве­лось методом взаимного обучения.

Со второй половины XVIII в. в крае начали функционировать горнозаводские школы. Сначала они были открыты при Верхоторском (1752 г.), Усть-Катавском и Катав-Ивановском (1780г.) заводах. В первой половине XIX в. шко­лы появились на Юрюзанском, Миасском, Златоустовском, Саткинском, Ку-синском, Авзяно-Петровском, Архангельском, Белорецком, Благовещенском, Богоявленском, Воскресенском и других заводах. В 1847г. во всех этих школах числилось 1123 учащихся из детей заводских работных людей и нижних чинов горного ведомства³. Горнозаводские школы имели профессиональное направление. Помимо общеобразовательных дисциплин в них изучали специальные предметы, в том числе черчение, топографию, счетоводство. Окончившие курс обучения определялись на должности чертежников, письмоводителей и пр.

Устное народное творчество. С присоединением Башкирии к русскому государству содержание башкирского народного творчества существенно меняется, наполняясь новыми мотивами, идеями и образами, обусловленными социально-экономическими и культурными изменениями в жизни народа. В фольклорных произведениях наблюдается ослабление прежнего, господствовавшего на протяжении многих веков, эпического мышления и усиление исторического сознания народа. В недрах традиционных жанров появились новые направления, новые жанровые разновидности, что подтверж­дается содержанием исторических песен, баитов, наличием межжанровых образований, смешанных форм сравнительно поздней этиологии. В художественной форме в них нашли отражение основные события в жизни края.

В произведениях устнопоэтического народного творчества высвечены как положительные, так и негативные явления нового этапа истории башкирского народа. Сам акт вхождения Башкирии в состав России оценивается народом как положительное явление. Целый ряд предании («Род Кубаляк-Тиляу», «Тамь-янцы» и др.), а также некоторые исторические предания-песни («Семирод») констатируют добровольный характер присоединения. Достоверность фольклорных сюжетов, запечатлевших народную оценку этого важнейшего события в жизни башкирского народа, подтверждается данными письменных памятников — шежере. Так, имена послов башкирских племен (бурзянцев, тамьянцев, усерганцев, кыпсаков), прибывших к «белому царю» с челобитьем, в произ­ведениях фольклора и в шежере идентичны.

Политика грабежа башкирских земель, осуществляемая царским правительством, становится одной из важнейших тем преданий, исторических песен, байтов, эпических сказаний, пословиц. В них в своеобразной художественной форме показываются мошенничество, обман, подкуп, насилие горнозаводчиков, помещиков, купцов и чиновников при «покупке» и «аренде» башкирских земель. Таковы предания «Как боярин землю покупал», «Мурзагул» и др. Из традиционных сюжетов о расхищении башкирских земель особый интерес представляет предание о гибели жадного купца, пытавшегося обежать с восхода до заката солнца как можно большее пространство земли, чтобы овладеть ею («Продажа земли»).

Глубоко эмоционально, психологически насыщенно воспроизводят трагические события, связанные с изъятием земель, исторические песни и байты.

Центральное место в фольклоре занимают произведения о народных восстаниях. Многие сюжеты преданий, песен, эпоса, баитов утратили конкретные реалии и наполнились легендарными мотивами (например, предание-легенда об одном из предводителей башкирского восстания 1735—1740 гг. Акай-батыре, некоторые из них носят противоречивый характер (предания о Карасакале). Тема башкирского восстания 1735— 1740 гг. нашла отражение в эпосе «Карасакал и вороной конь» вобравшем в себя художественные приемы эпических сказаний - кубаиров. Заложенный в основу произведения заряд конкретного исто­ризма прежде всего идет от поэтики исторических песен и преданий, обра­зует новое качество в жанровом разви­тии эпоса. Трагические события, связанные с подавлением восстания, вызвали к жизни песню «Тевкелев», ставшую одним из шедевров башкирского музыкально-поэтического творчества.

В фольклорном наследии башкирского народа сохранился цикл преданий о восстании 1755 года. В художественной форме народные повествования донесли до нас сведения о бесчинстве в юго-восточной Башкирии (нынешний Баймакский район) начальника горноизыскательной партии Брагина («Кузнец Амин и начальник Брагин», «Двенадцать батыров и Брагин», «Камень Брагина» и др). Грандиозная по своим масштабам Крестьянская война 1773—1775 гг., совместная борьба русского, башкирского и других народов против гнета царского самодержавия оставили глубокий след вбашкирском народном творчестве. Во­преки стараниям царского правительства представить Крестьянскую войну «злодейским бунтом», «мятежом черни», а ее участников «злодеями», «преступниками», фольклор утверждает справедливый характер этой войны, а ее участников и предводителей изображает благородными борцами за справедливость, заступникам всех угнетенных. Центральное место в башкирском фольклоре занимают произведения о Е. И. Пугачеве и его ближайшем сподвижнике Салавате Юлаеве. В условиях жестокого преследования нелегко было носителям устнопоэтического, музыкального творчества (сэсэнам, певцам и кураистам) рассказывать о богатырях Пугачевского восстания, передавать из уст в уста фольклорные произведения, особенно такие монументальные худо­жественные полотна, как эпос. Очевидно поэтому эпические кубаиры о Сала­вате Юлаеве, национальном герое башкирского народа, дошли до нас только в отрывках. Созданные на основе древних фольклорных традиций эти кубаиры наделяют образ Салавата чертами идеального эпического богатыря (кубаир «Салават-батыр»).

Фольклор о Крестьянской войне 1773—1775 гг. наиболее богато представлен легендами и преданиями. В них выражено непоколебимое стремление народа к свободе, его решимость уберечь родную землю от насилий и грабежа.

Поражение Крестьянской войны, казни вождей восставших масс, жесточайшие репрессивные меры карателей послужили материалом для создания байтов о Салавате Юлаеве («Салават», «Не забудем тебя, Салават» и др.). Для байтов характерно сплетение трагических и оптимистических мотивов.

Тема освободительной борьбы, проявляясь в разных аспектах, оставалась одной из главных тем фольклора и в последующие периоды.

В XVI—XVIII вв. очень сложными были башкиро-казахские отношения. С одной стороны, проявлялась духовная близость двух родственных народов, укреплялись дружественные связи между ними. Это нашло отражение в общности мотивов башкирского и казахского фольклора, сюжетах, рассказывающих о мирных контактах между двумя народами: взаимное участие казахов и башкир в празднествах, состязания сэсэнов и акынов, брачные связи (предания «Аман», «Киньябай», сказание-предание «Баик-Айдар сэсэн» и др.). Но, с другой стороны, постоянные феодальные набеги казахов и башкир друг на друга порождали недружелюбное отношение между ними. Это также отразилось в устно-поэтическом творчестве. В фольклоре юго-восточных башкир есть немало преданий, которые повествуют о приносимых набегами бедствиях и сурово осуждают кровавые межплеменные распри.

Историчны в своей основе предания и песни о набегах калмыков и стычках с татарами («Такагашка-батыр», «Умбет-батыр, «Аюка» и др.).

В рассматриваемый период традиционный репертуар фольклора пополнился новыми сюжетами о социаль­ных противоречиях в башкирском обществе. Классовая дифференциация, жестокость имущих классов, бесправное положение угнетенных, нищета - все это нашло яркое отражение в устно-поэтическом творчестве трудового народа.

Пляски - подражания животным и птицам, освобождаясь от обрядового содержания, как бы вновь возвращались к первоначальному смыслу, отражавшему тонкую наблюдательность человека, умение мастерски передавать повадки животных и птиц. Такие пляски как «Тунэрэк уйыны», «Кэкук», «Кугэрсен», «Аккош», «Кара тауык» исполнялись теперь на всех праздниках. В танцевальном искусстве продолжает жить прогрессивное начало, выражающее мечты народа о преобразовании жизни, о светлом будущем, о мире, о победе добра над злом. Вовлечение в экономическую и культурную жизнь России, тесное общение с русским народом в быту, совместные военные походы подготовили почву для восприятия башкирами русских плясок. Это находит своеобразное выражение в музыке, текстах песен, плясовых мелодиях, а также в народных плясках. Под влиянием русских и украинских (казачьих) танцев у башкир возникают пляски «Терпэкэ» (Трепак), «Сижик» (Чижик), Казачий, «Пулька нова» (Новая полька), «Барина» (Барыня), «Иске Барина» (Старая барыня).Отдельные движения в трансформированном виде вошли в башкирские пляски (маршевый шаг, широкие взмахи рук, движения «голубец», «веревочка», русские дроби с прыжка, присядки и др.). Заимствованные движения, как правило, видоизменялись в соответствии с традициями башкирских танцев. Куплеты песен, сопровождавшие подобные танцы, подчеркивали игровой характер исполнения. Иногда пляски исполнялись под русские мелодии.

Реконструируя танец, можно предположить, что в условиях нарас­тающей феодальной эксплуатации и на­ционального гнета охотничьи и воин­ственные танцы слились воедино, полу­чили новую окраску. Они воплощали собирательный образ башкирского воина-джигита, борца-освободителя, безгранично любящего свой народ, родину. Таково образное восприятие башкирских воинственных танцев («hунарсы», «Егеттэр бейеуе» и др.).

Заимствованные движения изменя­лись в соответствии со структурой, ритмическим рисунком, двигательными особенностями национальной хореографии. Это обстоятельство и является причиной сохранения национального своеоб­разия плясок различных народов.

В процессе развития, участия в создании хореографичес