Глава 13. Пиратская закваска Адмирала

 

 

Через месяц Джи снова мог ходить.

– Теперь вы должны пройти обучение у Адмирала, – произнес он однажды, поднимая на нас отрешенный взгляд. – Если он не передаст немного пиратской субстанции в вашу кровь, для закваски, то вы так и останетесь навсегда пассивными данниками вагината. Адмирал – тайный Жрец бога Апполо и Диониса, Король искусства Алхимии. Обучение он проводит своеобразно и непредсказуемо. Он всегда ставит ученика в экстремальные обстоятельства, перед внутренним выбором – только тогда и может произойти алхимическая закваска на иной крови.

– Я давно мечтал об этом, – сказал я, и мое сердце взволнованно забилось от предполагаемой рискованной вылазки.

– Гиацинта говорила, что это может для нас плохо кончиться, – опасливо возразил Петрович.

– Вы будете находиться под моей защитой. Но Адмирала не так-то легко найти. Если с ним договориться о встрече, то он обязательно не придет. Вчера я узнал, что он появится со своим учеником Сувереном у Шахматной – будет праздновать день рождения. Вот там мы его и сможем отыскать.

Но вначале надо как следует запастись крепкими напитками: без водки в этих кругах не принимают.

Мы во главе с Джи немедленно отправились в Москву. Доехав до станции "Добрынинская", мы зашли в местный гастроном и купили армянский коньяк и бутылку пиратского рома.

– Ну вот, теперь мы готовы к алхимической ситуации, – улыбнулся Джи. – Aqua Vita придаст всему нужный градус. Петрович, я назначаю тебя хранителем огненной воды. Доставать напитки будешь только по моему знаку.

– Я вас не подведу, – улыбнулся Петрович, аккуратно укладывая бутылки в кожаную сумку.

Я шел, замечая каждую мелочь – так обострилось мое внимание. Наконец мы оказались перед тяжелой дверью. Джи позвонил.

Дверь открыла дама лет тридцати пяти. На ней был тонкий голубой свитер и короткая черная юбка, на стройных ногах – туфли с высокими каблуками. Ее серые глаза с холодным удивлением осмотрели меня и Петровича. В пальцах она держала длинный костяной мундштук с дымящейся сигаретой.

Из глубины квартиры слышались громкие голоса и гитара.

– А это что за юные дарования? – недовольно спросила она, сбросив пепел на паркет прихожей. – Вы же знаете, что я не расположена принимать посторонних лиц.

– Это мои ординарцы, – поспешил сказать Джи, – они хорошо знают свое дело.

Шахматная, по-прежнему стоя в проеме двери, надменно прищурилась:

– А может быть, подарить им свободный от нас вечер?

Я изобразил приветливую улыбку.

– Я думаю, что будет лучше, если они посидят у тебя на кухне, – улыбнулся Джи.

– Я лучше знаю, что делать, а чего не делать в моем доме, – ответила она. – А впрочем, заходите.

Мы с Петровичем одновременно протиснулись в узкий проем двери и оказались в обширной прихожей с высоким потолком.

Оставив вещи в коридоре, я осторожно последовал за Джи на кухню.

В центре ее стоял большой стол красного дерева с ножками в виде львиных лап. На столе была тарелка ветчины, салат и почти пустая бутылка токайского. На широком подоконнике – старинные шахматы с огромными резными фигурами.

В кухне было двое: сам Адмирал и Суверен – молодой человек крепкого сложения, с прилизанным налево черным чубом. Его истерически блестящие глаза презрительно смотрели на меня.

– А, сам Мэтр к нам пожаловал, – обрадовался он. – Хотя я встречаю вас очень редко, но у меня ощущение, будто я с вами беседую каждый день.

– Ну, значит, твоя система дальней связи "Авакс" работает отлично, – улыбнулся Джи.

Адмирал сидел на стуле в черной рубахе, расстегнутой на груди, и черных джинсах.

Он смотрел на утонченное лицо Шахматной и, перебирая струны гитары, тихо напевал Вертинского:

 

К мысу радости, к скалам печали ли,

К островам из сиреневых птиц –

И все равно, где бы мы ни встречали вас,

Не поднять нам усталых ресниц…

 

Он бросил взгляд на нас и, отпив вина, продолжил:

 

…И сладко вспоминая иное небо мая,

Как дикая магнолия в цвету,

Вы плачете, Иветта, что ваша песня спета,

Что это лето где-то унеслось в мечту…

 

– Наконец-то ты появился, – сказал он Джи, поднимаясь навстречу. – Сегодня день рождения твоего эзотерического сынка. Я думал, ты опять не придешь – вот только не осталось нормального напитка.

– Петрович, – произнес Джи, – достань-ка бутылочку пиратского рома – она нам весьма пригодится.

Петрович быстро разлил ром по граненым рюмкам.

– А меня почему пропускаешь? – подняла очаровательные глаза Шахматная.

– Я думал, вы пьете только прозрачное винцо, – ответил Петрович.

– Приучайся меньше думать и больше делать, – холодно ответила она.

– Предлагаю поднять бокалы за твое пиратское сердце, – произнес Джи.

– Но ты учти, – выпив ром, сказал Адмирал, – что не каждый может такого сынка подвзять, потому что я резок. Я люблю, чтобы было по-нашему, по-честному. Я был и в Египте неплох, но с той поры я изменил цвет лица. Посмотри, ведь у меня уже почти не осталось волос!

– Эгх, – заметил Джи, обняв Адмирала левой рукой, – через много лет ты будешь стоять за моей спиной – жрец неведомого культа, который никогда никому не будет известен, – и говорить то же самое и про меня. А знаешь ли ты, что моя борода стала седеть уже в тридцать лет? Спой-ка нам о Робинзоне Крузо.

 

В бледных ладонях струится вода.

В бледных ладонях – следы барракуд.

Хищно смеется морская звезда.

Робинзон Крузо на двадцать секунд.

 

Нет у меня ни жены, ни детей,

Есть только хохота рыжая медь.

Сам себе – остров, сам себе – тень,

Сам себе – парадоксальная смерть…

 

– Там, где мы, – добавил Адмирал, – там центр событий, центр мира.

– Займись моими олухами, – вдруг попросил Джи, – они без тебя пропадут.

– Они у тебя совсем неплохи, – сказал Адмирал, пристально посмотрев в мои глаза. – А у меня ученики удерживаются максимум год. Александр – последний ученичок – уже предал меня. Он говорит, что по уму, мол, я ему равен, но что по таланту он круче.

– Сразу видно парвеню, который еще не успел Традицию изучить, а уже вещает от ее лица, – добавил Суверен.

– Да, Саня – это надежда советской Алхимии, – иронически сказал Джи.

Шахматная холодно наблюдала за происходящим, словно подсчитывая в аккуратно подстриженной головке комбинации и ходы невидимой партии. Она заложила ногу на ногу, соблазнительные колени невольно притягивали взгляд. Адмирал, исподлобья глядя на нее, запел:

 

Где нет параллелей и нет полюсов, плывет оскаленный труп,

Он ищет в туманах подводных лесов эллипс любимых губ.

И кости его распадаются в неумолимой воде,

И рука в последней грации тянется к бороде.

 

"Вот с этой красавицей, – мечтал я, – можно было бы неплохо отдохнуть от ратных подвигов. Только ее глаза предательски холодны".

– Адмирал – это более милосердная и жертвенная сущность, чем я, прервал мои мысли голос Джи. – А вы – просто ослы, болваны, идиоты в кубе, абсолютно никчемные и ничего не понимающие люди.

– Я знаю, – Адмирал снова внимательно посмотрел в мои глаза, – эти ребята никогда тебя не предадут.

– Почему они везде следуют за мной, – с досадой произнес Джи, подливая себе ром, – я до сих пор не могу понять.

– Они понимают, что ты – абсолютный Мэтр. Им просто некого любить, кроме тебя, – во всем мире.

– Нас всего несколько на планете, – сказал Джи, положив руку на плечо Адмиралу, – ты да я, да два олуха Царя Небесного.

– Нас мало, но мы крепкие ребята, – добавил Адмирал и тихо запел:

 

Кони-Йото – старый шаман,

Внешне выглядит очень странно.

Он глотает морозный туман,

Как другие глотают сметану.

 

Кони-Йото любит гулять

Со своим меховым пальто.

Кони-Йото любит играть

С тем, чего не знает никто…

 

– Чем ты занимался последнее время? – поинтересовался Джи.

– Погружался в пучины Нигредо, исследуя пространство мертвого рока. Да инспирировал две рок-группы – Бобчинского и Добчинского – и сделал им несколько программ. Но эта современная молодежь жутко рациональна, признает только "ты мне, я тебе". Тогда я решил их проучить.

Бобчинскому я сделал замечательный цикл песен про котов, но когда пришел Добчинский, я дал эти песни и ему.

Когда Бобчинский пришел ко мне разбираться, я сказал, что Добчинский, подлец и гад, украл у меня тексты, а Добчинскому я сказал то же самое про Бобчинского. Когда они встретились и выяснили это, Бобчинский прибежал ко мне и стал истерически орать, что он не вор. Но тут Белый Тигр метко указала ему: "А ведь честный человек никогда не обидится, если его назовут вором".

Адмирал прикоснулся к струнам гитары:

 

…Мы с тобою не составим исключения,

И не будем мы иметь ни тел, ни душ.

Оба наших позабытых отражения

Встретятся в тумане черных луж…

 

– Не могли бы вы меня, господин Адмирал, научить тайнам Великого Делания? – собравшись с духом, произнес Петрович. – Я бы пошел и купил вам две бутылки коньяку!

– Ты, Петрович, что, в Алхимию решил въехать? – повысил голос Адмирал. – Что, дуралей, думаешь Господа Бога карасями купить?

– Будешь по ночам бегать за водкой, – усмехнулась Шахматная, – так и пройдет твое обучение. Тебе никогда не пропоить сборную алкоголиков Петра Борисовича.

– Так, а тебе никто не давал слова, – повернулся к ней Адмирал. – А твоим лучшим учителем, Петрович, – добавил он, – на данный момент может быть только вот эта кошка.

– Почему это? – обиделся Петрович.

– Она всегда, по мере возможности плавно, уходит от всякой агрессии и никогда не ввязывается ни в какую склоку, – ответил Адмирал, беря кошку и мягко переворачивая вверх лапками.

– Она плавно выходит из любой критической ситуации и стушевывает агрессию. Вот этому психологическому искусству и необходимо учиться. Никогда не отвечать внутренней агрессией на агрессию любого человека и даже врага. Надо учиться плавному смазыванию опасной ситуации. Никогда вслух не упорствовать на своем, будь ты сильный или слабый человек. А для начала тебе надо научиться идти по Пути Честности.

– Что это за Путь? – спросил Петрович.

– Путь Честности – это честно понять, какой ты идиот, и помнить об этом всегда, – и Адмирал бросил кошку на колени Петровичу.

– Любишь ты пошутить, – произнесла Шахматная, выпустив колечко дыма.

– Я не шучу, – серьезно заметил Адмирал.

 

Учитесь плавать, учитесь плавать,

Учитесь водку пить из горла.

И рано, рано из Мопассана

Читайте только рассказ "Орля".

Учитесь плавать, учитесь прыгать

На перламутре летучих рыб –

И перед вами, как злая прихоть,

Взорвется знаний трухлявый гриб.

 

– Где же Фея, почему она с вами не пришла? – с любопытством спросила Шахматная.

– Адмирал и Фея несовместимы, – отвечал Джи. – Когда мы встречаемся с Адмиралом, Фея тут же чувствует пиратскую волну реальности и взрывается. Перед любым художником открываются постепенно тонкие миры, и это не всегда светлые миры. Недаром Высоцкий сказал:

"Но что-то ангелы поют такими злыми голосами…"

То есть художник, артист сталкивается с сущностями на тонком плане. Когда Адмирал занялся Алхимией, перед ним раскрылись черные миры – от этого и символика его поэзии соответствующая.

– Кто научил тебя тайнам Алхимии? – спросил я у Адмирала.

– Я считаю своими учителями, – произнес он, отхлебнув пиратского рома, – Джи и представителей мира кошачьих. А мои внутренние убеждения проснулись в восемь лет. Мне не надо было читать что-либо про эзотеризм – это было внутри меня… Дорогой Джи, не мог бы ты мне что-либо пожелать? – спросил Адмирал, всматриваясь в его потусторонние глаза.

– Я поднимаю бокал за твое абсолютное провозвестие. За

Жреца неведомого культа.

– Почему вы везде таскаете за собой этих двух типов? – поинтересовалась Шахматная, презрительно глядя на нас.

– Это и для меня, может быть, является загадкой, – ответил Джи.

– Им некого любить, кроме вас, месье, – произнес Адмирал, – они прекрасно понимают, что вы абсолютный Мэтр оккультизма и абсолютный Мэтр каких-то орденов. Петровичу некуда возвращаться, кроме своих рощ, а Касьяну – кроме своих джунглей. Они верят в тебя, хотя и непонятно, откуда это им известно.

– Наш обычный мир им кажется сумасшедшим домом, – добавил Суверен и продекламировал:

 

В сумасшедшем доме, в сумасшедшем доме,

В сумасшедшем доме – музыкальный вечер.

Крики, клики, шорох струн.

На гладком фортепьяно отрезанные руки

Играют белый ноктюрн…

 

– Я начинаю видеть кошмар в твоих глазах, мой дорогой Суверен, – прервал его Адмирал.

– Значит, мне надо возвращаться к жене: она ждет меня уже три дня.

– Тогда подай мне пиджак, жалкая сволочь, и принеси туфли – я тоже ухожу.

Адмирал, в своем вельветовом пиджачке и стоптанных туфлях на босу ногу, собрался покинуть вместе с Сувереном дом Шахматной. На улице стоял тридцатиградусный мороз.

– Смотри не замерзни! – воскликнула Шахматная. – Хочешь, я тебе подарю стильный теплый плащ?

– Ты настоящий друг, – ответил Адмирал, натягивая плащ, – только мне ты ничем не сможешь помочь.

Дверь захлопнулась, и на кухне повисла мертвая тишина. Создавалась атмосфера прямолинейного вытуривания.

– Ты давно знаешь Адмирала? – спросил я Шахматную.

– Уж поболее, чем тебя, – усмехнулась она. – Он родился где-то на Урале. Отец его то ли погиб на фронте, то ли пропал. Мать была актриса, подкинула его в шестилетнем возрасте своим родственникам, а сама исчезла. Вначале одиночество пугало, но когда он вошел в него, он понял, что действительно один на белом свете, и это стало для него источником невероятной энергетики. В одиннадцать лет он за полгода выучил греческий. Он рано осознал свою духовную родину, и это была Греция, хотя можно было бы скорее предположить, что это Скандинавия и кельтские мифы. Вспоминание духовной родины не является обычной памятью – это очень реальное глубокое переживание.

В школу Адмирал ходил с пеналом, в котором было два отделения. В одно наливалась водка – серебро, в другое пиво – золото. Все это выпивалось, и Адмирал шел в школу. Так он рассказывал о себе. Правда, каждый раз он рассказывает новую историю своей жизни.

Но на самом деле Адмирал был очень тихим и скромным юношей, до тридцати лет не курил, а пил очень мало.

Его беззаветная любовь – Белый Тигр – была прекрасной дамой из высшего общества. Он любил ее всей душой и относился к ней как истинный рыцарь – к даме сердца. Для него было немыслимо затащить ее в постель. Белый Тигр долго объясняла ему, что в жизни все наоборот, и что именно так и надо поступать.

Тигр все ему прощает: пьянку, уходы, Мата Хари. А когда Мата Хари стала охладевать к нему, Адмирал ушел к некой Эль-де. Та безумно его любила, давала деньги, каждый день лился рекой коньяк, хотя Адмирал просил водку. Собирались ее друзья, слушали Адмирала и называли его пророком. Они дожидались выезда за рубеж и нигде не работали.

Потом из Москвы стали доходить слухи о том, кто такой Адмирал на самом деле. Эльда тут же крестилась, а квартиру окропила святой водой. Тогда Адмирал вернулся к Белому Тигру.

– Да, странная у него жизнь, – произнес я.

– Я все смотрю на вас, – сказала Шахматная, отпив токайского, – и никак не могу понять, что же находится между вами?

– Между нами – дверь, – ответил Джи, – в которую можно войти.

– А вам не будет слабо, если я однажды рискну это сделать?

– усмехнулась она.

– Мы только за, – обрадовался Петрович.

– Не тебя спрашиваю.

Я посмотрел на часы: время приближалось к часу ночи. Шахматная перехватила мой взгляд и, закурив сигарету, сказала:

– Так и быть – сегодня я вас оставлю у себя. Тебе, Касьян, я могу постелить в отдельной комнате – там живет сосед, но он уже месяц не ночует дома, – и оставила мне ключи.

Я с удовольствием растянулся на широком диване с продавленными пружинами. Около трех часов ночи я ощутил, что меня крепко обнимают с обеих сторон два жутких существа. В полной темноте я никак не мог рассмотреть их, но ощущение потустороннего ужаса не оставляло меня. Я попробовал вырваться из их объятий, но не тут-то было. Через минуту заиграло старинное танго, и одно из них, вытащив меня в центр комнаты, стало отплясывать неимоверный танец. Тут-то я и разглядел ее. Это была старуха лет под девяносто, ее седые скомканные волосы свалялись на спине. Меня передернуло от ужаса. Она была настолько иссохшая, словно месяц пролежала в могиле. Я вгляделся и заметил, что часть ее тела была сгнившей. Я попытался освободиться из ее цепких объятий, но ее костлявые пальцы еще сильнее ухватились за мою спину. Она с силой прижималась ко мне, заставляя двигаться в такт музыке. Вскоре из постели вылезла другая старуха, такая же полусгнившая, и, уцепившись за меня сзади, принялась кружиться с нами. В таком ужасном состоянии я провел остаток ночи. Утром я выскочил к Шахматной.

– Что за ведьминская комнатушка у тебя по соседству?

– Не хотела пугать тебя сразу – год назад на этом диване скончались две сестры девяноста лет. Они пролежали в квартире несколько месяцев, пока их трупы случайно не обнаружили.

– Почему ты мне ничего не сказала об этом? – возмутился я.

– Это одна из частей посвятительного лабиринта, – холодно Улыбнулась она.

– Нам надо срочно выходить, – сказал появившийся Джи, – сегодня я вновь хочу встретиться с Адмиралом. Он живет на Академической. Но он любит, договорившись о встрече, тут же исчезать из дома – и ты застаешь пустую квартиру.

Чтобы не упустить Адмирала, мы, подъехав к его дому на Академической, сразу направились к телефонной будке, стоящей прямо у подъезда. Джи набрал номер.

– А, это ты, дорогой Мэтр, – раздался голос в трубке. – Я, пожалуй, выйду сегодня на дело, только надо определить место встречи.

– Мы уже у твоих дверей, – ответил Джи.

– А, вот так? Вы меня что-то недооцениваете, – недовольно проговорил Адмирал.

– Наоборот – слишком ценю! – ответил Джи.

Адмирал вышел на тридцатиградусный мороз без плаща, в тех же туфлях на босу ногу.

– Ты не замерзнешь в своем пиджаке? – удивился я.

– Да я родился в нем, – натянуто улыбнулся он. – А теперь, ребята, надо заглянуть в ближайшую аптеку, чтобы затариться корвалолом. Ты, Петрович, надеюсь, хорошо знаешь, как это делается?

Через десять минут Петрович вышел из аптеки с двумя флаконами корвалола.

– Больше нет, – сконфуженно ответил он.

– Тогда зайдем в магазин парфюмерии, – сказал Адмирал. – Девушка с золотой улыбкой! – обратился он к симпатичной продавщице, – не найдется ли у вас подходящей дешевой парфюмерии, которая к тому же еще и укрепляет волосы?

– Вам я предложила бы лосьон для выращивания новых, – засмеялась продавщица, разглядывая голову Адмирала.

– Да нет, вы не поняли – мне просто надо как можно скорее опохмелиться!

– Господи, – ужаснулась девушка, – такого лосьона у нас нет!

– Нужно было тебе, Петрович, взяться за дело, – сухо сказал Адмирал и вышел на заснеженную улицу.

– Может, купим "Кубанской"? – предложил я, догоняя Адмирала.

– Так чего же ты молчал?

– Так я думал, ты хочешь с утра именно лосьёнчику выпить.

– Вообще-то я очень странный парень, – ответил Адмирал.

– А теперь мы отправимся к одному недобитому фашисту – Петру Борисовичу.

– А это что за персонаж? – спросил Джи.

– Бывший чемпион по плаванию. Он во Франции несколько лет подряд брал первые призы по баттерфляю, а теперь возглавляет сборную московских алкоголиков, которая занимает одно из первых мест. Тренировки проводит у себя на квартире, жена от него ушла, дети не родились, и в его флэту можно всегда переночевать.

– Отличная рекомендация, – восхитился Петрович.

Через час дверь без номера в подъезде панельной башни открыл высокий, как проморенное бревно, человек в замызганном спортивном костюме. Его изломанное лицо говорило о дремучести пролетарской души.

– А-а-а, сам Адмирал пожаловал, – пробасил он. – А эти чего за тобой увязались?

– Водку несут, – кивнул Адмирал.

– Ну, если пришли с билетом, то пусть раздеваются.

Мы вошли в большую кухню, в центре которой стоял пустой белый стол и три серые табуретки. Из окна без занавесок открывался вид на одинаковые коробки новых районов. Не успел Петрович моргнуть глазом, как его сумка была выпотрошена и изъятые три бутылки "Кубанской" появились на столе.

– Ну и скорости у тебя! – разозлился Петрович.

– У меня в доме свои порядки, – ухмыльнулся Петр Борисович, откупоривая водку. – Мы все делим поровну – кроме любимых женщин.

Мы расположились на неприбранной кухне и молча выпили по рюмке. Закусывать было нечем.

– Я как посмотрю, нынешний день начинается лучше, чем вчерашний, – хмыкнул Петр.

– А не найдется ли у тебя сигаретки? – спросил Адмирал.

– Сейчас поищу: вчера я где-то в комнате заныкал чинарик.

– А могу ли я что-либо доверить тебе или Гурию? – испытующе посмотрел на нас Адмирал, когда он вышел. – Ведь я владею гигантскими познаниями, которые не должны попасть в случайные руки. Я ведь единственный знаю, кто такой Джи, ибо я его лучший ученик, он посвятил меня в глубокие тайны. И я никогда не предам человека, который посвятил меня в Эзо. Я всегда об этом помню.

Знания Джи являют собой неизмеримую бездну. Другие думают, что, изучая алхимические трактаты, которые, может быть, Джи не читал, они превзойдут его. Но я думаю, сколько бы они ни читали, это не имеет значения… Только я – очень резкий. Я люблю пить честно, чтоб по-людски все было.

– Ты можешь им доверять, – произнес Джи, – они прошли подготовку в болотисто-лесистой местности.

– Я слеп, – сказал Адмирал. – Хоть у меня и два глаза, но один видит одно, а другой – другое.

Жаль, что ты, Касьян, не знаешь даже первого закона полярной зимовки.

– А почему я должен его знать?

– Потому что ты совсем запросто можешь оказаться там, – и он взял гитару:

 

Тяжелой тенью, в вечном сомненьи

Тянется твоя жизнь.

Выйди на площадь, стань на колени,

Скажи себе "Аминь".

Радио слушай, смотри телевизор,

Сшей себе пальто.

Забудь свое горе, стань в крематорий,

Там тебе скажут, ты кто…

 

– Не круто ли берешь? – недоверчиво спросил я.

– Надо брать еще круче, – заметил Петр Борисович и налил себе полный стакан водки. – Звонят, открой – это наши.

На кухне появился Суверен, в черной рубахе и черных кожаных сапогах, достал бутылку красного и поставил на стол:

– Это все, что удалось спасти от разгневанной жены.

– Но все начинается с Алхимии, – продолжал Адмирал, заметив, что я внимательно его слушаю. – Существуют три Пути:

Первый – Via Directrisa, Центральный Путь, он занимает всего лишь одно мгновение.

Есть другой Путь, который занимает один день.

Но есть Путь Влажной Алхимии, которым иду я, и этот путь занимает пятьдесят-шестьдесят лет планомерной работы. На этом пути имеют значение коллективные достижения. Здесь учителю важно привести других к свободе, и он нуждается в учениках, которые, именно благодаря своей неискушенности, могут натолкнуть на абсолютно новое решение.

– Ученики дают творческий толчок Мастеру, – вставил Суверен, грозно поглядывая на недовольную рожу Петра Борисовича, – без них невозможно творчество.

– Теперь мне решительно все равно, где быть и как жить, – произнес Адмирал. – Я только охочусь теперь за некоторыми качествами, необходимыми для окончательной трансформации.

– Это, наверное, воля, – добавил многозначительно Суверен.

– Это нечто другое, – ответил Адмирал.

Петрович налил ему полстакана водки, и Адмирал, отпив пару глотков, продолжал:

– Проблема состоит в том, чтобы haben oder sein – иметь или быть. Прежде чем решать остальные задачи, надо решить эту первичную проблему.

Когда я стал заниматься Алхимией, возникла колоссальная трудность в передаче, потому что никто не может вынести наступающего при этом одиночества и отчужденности. Другой проблемой является неоднозначность языка. Потому что русский язык, в принципе, бесконечномерен, и говоря что-либо, мы на самом деле подразумеваем совершенно разное.

– Как тебе удалось выйти из этой безысходной ситуации? – поинтересовался Суверен.

– Ища способ передачи, я обратился к песням. Кроме того, песни, как ни странно, лучший способ усвоения, восприятия и передачи эзодоктрины. Даже тотальные материалисты не могут с этим ничего поделать.

– Они жестко и последовательно искореняют всякий романтизм, – пояснил Суверен. – Переписали историю, запутали весь мир. Теперь никто уже не может понять, насколько тонка и изысканна была культура древней Греции.

– Именно так, – заметил Адмирал. – Скептицизм несет страшную опасность забывания своей духовной родины. Современный человек настолько им пропитался, что даже не осознает этого.

– Петрович, – недовольно произнес Джи, – почему ты не освежаешь пустые рюмки?

Адмирал настроил гитару:

 

Есть на свете бесполезные вопросы:

Отчего уходит лето в сентябре?

И рыдают голубые альбатросы,

Умирающие в утренней заре.

 

Может быть, на дне последнего колодца

Птицы видят отражения веков,

Может, жалко им истерзанного солнца

В дымной пасти кровожадных облаков.

 

Может быть, своим могуществом играя,

Им не хочется таиться и молчать,

Нам ведь только, нам ведь только умирая,

Разрешается тихонечко кричать.

 

Так оставьте бесполезные вопросы –

Отчего уходит лето в сентябре,

И рыдают голубые альбатросы,

Умирающие в утренней заре.

 

– Они отрицают иной мир, – говорил Адмирал, попивая водочку, – отрицают существование группового и личного бессмертия.

– Давно поймали мир на технику, – добавил Суверен, – и уже открыто поклоняются сатане.

– Опять вы об эзотеризме, – разозлился Петр Борисович, – я же всем запретил говорить на эту тему! И так бесы меня замучили – каждое утро просыпаюсь в синяках. Мой дом предназначен только для пьянки!

– Где ты видишь пьянку? – поинтересовался Адмирал.

– Правильно, пьянка только начинается, – заявил Петр Борисович и выпил полный стакан водки.

– Для чего вы пьете ужасный лосьон и запиваете одеколоном "Саша и Наташа"? – осторожно спросил Петрович бывшего чемпиона.

– Для того чтобы иметь честное отношение к телу, – отвечал тот. – Для меня не существует того, что навязано тебе людьми, а также того, что я могу обожраться микробов.

– Основная проблема, как ее излагает Фромм, – повторил Адмирал, – заключается в haben oder sein – иметь или быть. И сначала вы должны разобраться с этой первостепенной проблемой, а потом уже решать и все остальные. И как бы вы ни уворачивались от решения этой проблемы – к тридцати пяти годам она неминуемо встанет перед вами.

– Но к тому времени, – вставил Суверен, – ни у кого уже нет сил ее решать. Люди, захваченные потоком жизни, уже мертвы, они не могут направить свои силы на реальные действия и стать на Путь восхождения.

– Существует невидимая сеть, окутывающая каждого человека, – произнес Адмирал. – Она закрывает от него другую реальность. Но в этой сети всегда есть слабое место, которое неофит должен найти сам, и никто ему в этом не поможет. И когда он нашел щель между мирами – с этого момента и начинается Путь. Учитель теперь может указать ему, как выбраться наружу.

– Просить у кого-либо что-либо – это акт кощунства и черной магии, – вдруг заявил Петр Борисович, – просить можно только у дьявола. Поэтому я отрицаю христианскую традицию.

– Ибо она, – произнес Адмирал, – далеко ушла от греческих мистерий.

– Почему в доме нечего есть? – вдруг заорал Петр Борисович и гневно посмотрел на нас.

– Петрович, зажарь кусок баранины, – попросил Джи, – у нас в рюкзачке лежит пара килограммов.

Петрович бросился исполнять приказ.

– Бойкий у вас Ванька Жуков, – улыбнулся Адмирал. – Я думаю, что он пойдет Путем даосов.

– Почему же? – удивился я.

– А ты выслушай притчу – и сам, может быть, поймешь.

Один юноша провел в учениках у даоса пять лет, и все пять лет он чистил картошку, а готовил другой ученик…

Петр Борисович заботливо подлил Адмиралу водки.

– …Ученик через пять лет спросил: "Сколько мне еще надо чистить картошку, чтобы чему-либо научиться?" Даос дал ему денег и сказал: "Убирайся. Раз не хочешь чистить дальше, тебе здесь делать нечего".

Мораль этой притчи такова, что, находясь в обучении у даосов, не следует задавать вопросов: "А что будет после того, как я это сделаю?"

– Так хватит говорить об эзотеризме, – заорал Петр Борисович, – мой дом предназначен только для пьянки!

– А где ты видишь пьянку? – удивился Суверен. – Здесь никто не пьет – тут все трезвые.

– Пьянка только начинается! – проорал Петр Борисович и вылил стакан водки в бездонную глотку. – А теперь попрошу спеть мою самую любимую: "Сидит пахан".

– Дай-ка гитарку, – попросил Адмирал и, лениво перебирая струны, запел хрипловатым голосом:

 

На Молдаванке музыка играет,

Кругом веселье пьяное шумит.

А в кабаке доходы пропивает,

Пахан Одессы Костя-инвалид.

 

Сидит пахан в отдельном кабинете,

Марусю поит розовым винцом,

А между тем имеет на примете

Ее вполне красивое лицо.

 

И вот пахан закуску подвигает,

Вином и матом душу горяча.

И говорит ей: детка, дорогая,

Мы пропадем без Кольки-ширмача…

 

– После этой песни всегда наступает переключение, – заметил Суверен, – и вместо выгоревшего состояния подается новая энергетика.

Вдруг раздался резкий звонок телефона. Петр Борисович поднял трубку.

– Это звонит Гиацинта, – сказал он, глядя на Адмирала.

– Скажи, что тут никого нет.

– Нет тут никого! – рявкнул в телефонную трубку Петр Борисович.

– Как же нет, коль я слышу Адмирала? – раздался в трубке звонкий голосок Гиацинты.

– Да это тебе показалось, – разозлился он. – И вообще нечего тебе сюда звонить!

– Ну, ты еще пожалеешь о своей грубости, Петенька, – разгневалась Гиацинта. – Завтра же с тобой обязательно что-то приключится!

– Плевать я хотел на твои угрозы, – расхохотался Петр и бросил трубку.

– Так что ты хотел сказать про Дао? – спросил Джи.

– Пу Сун-лин по-честному, по-китайски, написал на нескольких тысячах страниц трактат, который приближается к чистой доктрине даосизма.

– Почему приближается? – спросил я.

– Да потому что чистой доктрины даосизма не существует, – ответил Адмирал. – В названии книги Пу Сун-лина есть такая тонкость. Наш перевод: "Рассказы о людях необычайных". Оригинал – "Необычайные рассказы о людях". Еще в детстве я чувствовал эту ошибку. По этой неточности можно уже судить и об остальном переводе, – Адмирал снова подстроил гитару:

 

Сидит ширмач на Беломорканале,

Толкает тачку, стукает кайлой.

А фраера вдвойне богаче стали,

Кому же взяться опытной рукой?

 

Езжай, Маруся, милая, дотуда,

И обеспечь фартовому побег,

Да торопись, кудрявая, покуда

Не запропал хороший человек.

 

Маруся едет в литерном вагоне

И вот она у лагерных ворот

А в это время зорькою бубновой

Идет веселый лагерный развод.

 

Выходит Колька в кожаном реглане,

На нем кепи и яркий козырек,

В руках он держит разные бумаги,

А на груди – ударника значок.

 

На самом деле точно – никто не знает источника даосской Алхимии. Но если знать ее – тогда можно свободно ориентироваться в любой традиции. Даосская Алхимия в основном работает с запредельными вещами, которые совершенно непонятны профану.

В Алхимии есть несколько существенных доктрин, – продолжал Адмирал. – Первая: чтобы делать Золото, нужно его иметь. Традиция различает мертвое золото – ложки, браслеты, украшения – и природное золото – самородки, найденные на берегах рек, среди скал.

Алхимики имеют дело с природным золотом. Но они говорят, что оно – Свинец, над которым надо еще долго работать, трансформируя и проплавляя, чтобы получить настоящее Космическое Золото.

– Последний раз говорю, – вдруг заорал Петр Борисович, – хватит говорить про Алхимию! В моем доме тренируется сборная алкоголиков страны – и баста! – и он со всей силы ударил кулаком по столу. – Это разве пьянка? Пьянка только начинается!

– прокричал он и выпил еще стакан водки, затем покачнулся и, держась за стену, пошел в комнату и там растянулся на диване во весь свой огромный рост.

– Зачем вы возитесь с этой пьянью? – поинтересовался Джи.

– Нас должны окружать люди из народа, – заявил Суверен. Адмирал взял гитару:

 

О Маша, Маша, детка дорогая,

Привет Одессы розовым садам,

Скажи ты там, что Колька вырастает

Героем трассы в пламени труда.

 

Еще скажи: он больше не ворует,

Блатную жизнь навеки завязал.

Узнал он жизнь здесь новую такую,

Какую дал нам Беломорканал.

 

На Молдаванке музыка играет,

Кругом веселье пьяное шумит,

Пахан Марусе водки наливает,

Потом такую речь ей говорит:

 

У нас, ворья, суровые законы,

И по законам этим мы живем.

И если Колька честь свою уронит –

Мы ширмача попробуем пером…

 

Джи посмотрел на часы:

– Ну, мне пора. А вам, – он строго посмотрел на нас, – советую остаться, до тех пор пока Адмирал не передаст вам свою таинственную инспирацию.

– А в чем она будет состоять?

– Со временем узнаешь.

Джи оделся и, ни с кем не прощаясь, незаметно покинул квартирку-бис.

– А теперь – нашу песню, – сказал Адмирал.

 

Скоро, друзья, конец дороги,

Еще три шага, и вот –

Бархатный и высокий

Встанет перед нами эшафот.

 

Впереди еще три сантиметра,

Позади два десятка лет,

Еще волосы пьяны от ветра,

И лениво гибок скелет…

 

Суверен выпил стакан водки и застыл в странной позе на стуле, Адмирал от усталости опустил голову. Гитара выпала из рук и соскользнула на пол. Я положил голову на стол и тут же отключился.

Когда я очнулся, часы показывали два ночи. Суверен и Адмирал, так и не изменив позы, сидели, застывшие на стульях, как две восковые фигуры.

Тут из. двери появился Петр Борисович.

– Так надо ребятам помочь добраться до дивана, – шумно выдохнул он и потащил на плечах Суверена в комнату. – А вы с Петровичем можете пристроиться где-нибудь рядом, – по-доброму сказал он.

Рано утром Петр Борисович отправился на работу – грузить ящики в депо Москва-Товарная. Ровно в десять я вздрогнул от сильного удара в дверь. "А вот и милиция", – мелькнуло у меня в голове. Но на пороге появился плотный мужчина в штатском, с черной боярской бородой.

– У меня пятерка, – громовым голосом произнес он. – Пошлите кого-нибудь в очередь за пивом, – а сам, скинув галоши и пробасив "Господи, помилуй", направился на кухню и стал искать голодными глазами, чем похмелиться.

– Это наш орденский батюшка, – объяснил Суверен. – Так что тебе, Петрович, придется сгонять в магазин.

Выходя, Петрович шепнул мне на ухо:

– Я чувствую себя уже полностью выжженным.

– Ну, так поезжай к Коломбине и слегка развейся.

– Тогда я не пройду обучающую ситуацию, – испугался он.

– Значит, неси пиво.

– Только не выключай меня из своего внимания, – взмолился он, – иначе я не выдержу…

Не успел он вернуться, как дверь с шумом отворилась, и в коридор ввалился бледный Петр Борисович – на костылях, левая нога в гипсе.

– Что это с тобой приключилось? – басом спросил батюшка.