Глава 9. Противостояние мистических дам

 

 

12 января 1983 года.

Прибыв в Москву, мы сразу направились в Красково, в избушку на курьих ножках. Госпожа Гиацинта отсутствовала, а Фея радостно встретила нас. На кухне было пусто: ни крошки хлеба, ни зернышка риса, только одинокая головка чеснока болталась на ниточке в углу.

– Это защита от нечистой силы, – вымолвила Фея, заметив мой удивленный взгляд.

– Срочно отправляемся в магазин, – произнес Джи.

Фея накинула белую шубку.

– Я иду с вами. Советую для начала заглянуть в пивной ларек, – сказала она. – Туда сегодня завезли свежее пиво и бочку тихоокеанской селедки.

Пройдя по заснеженной тропинке, мы вышли на крутой склон реки, где одиноко стояла пивная будка. Румяная продавщица налила нам в десятилитровый бочонок пенящегося пива. Мы заказали по большой кружке и разместились у зеленой стойки, покрытой пивными наледями.

– Петрович, – напомнил Джи, – нарежь нам селедочки – мы сейчас отпразднуем пикник на обочине.

Петрович, брезгливо морщась, полез в карман за перочинным ножиком.

– Как бедный Ягненочек по вас соскучился! – вздохнула Фея, попивая пиво.

– Пора нам начать более глубоко осваивать Москву, – предложил Джи. – В провинции у нас возможностей намного больше – благодаря поддержке "Кадарсиса". А вот сумеем ли мы развернуться в Москве, на своей собственной энергетике?

– Вчера я беседовала с Сильвером, – сообщила Фея. – У него простаивает двухкомнатная квартира. Он сейчас сидит дома и ожидает прихода силы.

– Некогда Сильвер был моим ординарцем, – задумчиво произнес Джи, – но затем облажался и ушел с передней линии фронта в тыловой запас. Но раз через Фею мистический мэр города направляет нас к Сильверу, то придется вытащить его из запыленного ящика на свет Божий. Алхимик работает с любым материалом, превращая все в золото, или, по крайней мере, в медь,

– Я с удовольствием встречусь с пиратом Сильвером! – воскликнул я.

– И я хочу пожать ему руку, – добавил Петрович.

– Господа, – обратился к нам Джи, – мы сейчас же отправляемся в гости.

– А как же бедный Ягненок? – обиделась Фея. – Опять Волк его бросает!

– Я беру тебя с собой, – сказал Джи.

– Нет, я лучше останусь писать картину, – ответила Фея. – Вы только оставьте Ягненку бочонок пива и пару селедочек из Тихого океана.

 

Мы застали Сильвера бодрым и воодушевленным.

– Заходите, я как раз сижу один, пью водку. Это, конечно, для головы плохо, но зачем нам в России голова? Нам нужны доброе сердце, фаллос и сияющие глаза. Я часто думаю, что на самом деле я – неудавшаяся инкарнация Конфуция. В Москве его душа получила мало шансов проявить себя.

Мы устроились на кухне.

– Чем ты сейчас занимаешься? – обратился к нему Джи.

– Стираю личную историю да пишу о былом.

– Это интересно, – заметил Джи. – Петрович, что ж ты сидишь, как товарищ Очумелов? Достань пива, накрой на стол по-человечески.

Через секунду на столе появилось десять бутылок пива, лук и свежая жирная селедка.

– Вспомним былые времена, – произнес Сильвер, потягивая пиво из громадной кружки.

– Не мог бы ты прочесть нам что-нибудь? – попросил Джи Сильвера.

Сильвер взял с холодильника пачку помятых, небрежно сложенных листов и стал читать:

– Чтобы достигнуть познания высших миров, необходимо следовать велениям Духа…

– Превосходно, – сказал Джи минут через пять, – очень тонко написано. Я вижу в этом определенную алхимическую инспирацию.

– Я творю свободно, – отвечал Сильвер. – Пишу то, что чувствую.

– Неплохой конспект Штейнера, – похвалил я.

– А что ты имеешь против? – мгновенно ощетинился Сильвер.

– Пойдем, Касьян, поговорим, – сказал мне Джи.

Мы прошли в небольшую комнату рядом с кухней, где стояли на полках самиздатовские тома эзолитературы.

– Я чувствую, что Сильвер вновь возродился к жизни. Будем в его квартирке строить алхимическое пространство.

– Да ведь это же нереально, – ответил я. – Мы будем стараться, строить – а Сильвер все переделает в музей доктора Штейнера.

– Ты опять идешь против моих планов, – недовольно сказал Джи. – Тогда зачем ты всюду бродишь за мною? Куда бы мы ни пришли – надуваешься и сидишь словно сыч, со значительной миной, равнодушный к людям, которые тебя окружают. От всех воротишь нос, словно они низшего сословия. Луч предназначен для всех людей нашей планеты, для их сущностного роста, и тебе в первую очередь надо рассказать им о своих внутренних поисках. А ты со скучающей маской ждешь, когда тебя начнут веселить и развлекать, или когда придет интересная, в твоем понимании, ученица. Тогда ты откроешь рот, чтобы проглотить ее необъятным чревом, переварить двенадцатиперстной кишкой и выплюнуть за ненадобностью…

Я слушал его, потупив взгляд, не понимая, чем я мог так задеть своего Мастера.

– Ты стал похож на неандертальца, который навел тоску в школьном пространстве, залез под юбки красивым ученицам и удалился, не сказав никому доброго слова. Ты давно забыл про обучение, потерял основы понимания школьной ситуации и стал разлагаться. Ты так и не научился отделять грубое от тонкого. А ведь вам прочитана масса доктрин, лекций, вы встретились с таким количеством замечательных людей, адептов, учеников – и куда все это пошло?

Больше всего я боялся, что Джи исчезнет в неизвестном направлении, бросив меня на произвол судьбы.

– Что же мне нужно делать, чтобы измениться? – смущенно спросил я.

– Для этого тебе надо сразиться со своим великаном. Великан в герметической традиции символизирует тщеславие и самолюбие, которые космически подключены к мощным темным энергиям. Победить их может только очень сильное светлое подключение.

В комнату тихо проскользнул Петрович.

– Вы уже куплены внешним миром, – продолжал Джи, – и для восстановления на Путь вас надо перекупить. Фальшивые ваши "я" нельзя переубедить. Но здоровые "я", привычки, внешние ресурсы можно, хоть и не сразу, переубедить и завоевать.

Иисус говорит: "Только тот может быть учеником Моим, кто исполняет слово Мое".

Однажды к Иисусу пришел юноша и спросил:

"Что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?"

"Если хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди", – ответил Иисус и перечислил их. Юноша говорит Ему:

"Все это я выполняю от юности моей, чего еще недостает мне?"

И тогда Иисус сказал ему:

"Пойди, продай имение твое и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на Небесах. Тогда приходи и следуй за Мною".

Юноша загрустил и сказал: "Не могу".

И тогда Иисус ответил:

"Легче верблюду пройти сквозь игольные уши, чем богатому войти в Царствие Небесное".

Ваша сущность – это бедная, затравленная Золушка, которой ничего не перепадает из гигантского имения. Юноша – это инициативная группа, которая искренне хочет идти к учителям, но не может. Переплавка вашего состава, его возрождение, сублимация низших энергий под руководством инициативной группы и есть искреннее поведение. При этом внутри вас постоянно льется кровь ленивых, инертных и автоматических "я". Они не желают сдавать свои комфортные позиции инициативной группе Арджуны, неизвестно откуда свалившейся им на голову.

– Спасибо за наставление, – произнес я. – Хотя так и не понял, как сублимировать низшие энергии.

Мы вернулись на кухню. Сильвер молчаливо пил водку.

– Хоть я и одинок, но горячее сердце не дает мне сорваться, – произнес он. – Жаль, что ты, Касьян, так и не понял, о чем говорит тебе Джи. Твоя проблема в том, что ты не можешь подняться с уровня живота на уровень сердца. Поэтому из тебя излучается тяжелая хаотическая энергия, которая уничтожает в школьном пространстве тонкие вибрации сердца.

– Ты хочешь сказать, что, под видом обучения, я разрушаю Школу? – разозлился я.

– Хорошо хоть, ты сам это произнес, – вставил Джи.

От такого печального открытия я лег на диван в соседней комнате и отключился.

Посреди ночи, заслышав странный шум, я встал и пошел на кухню – а там сидел черт с лицом Сильвера и ожесточенно пил водку. Глаза его пылали красным огнем, а багровое лицо ехидно ухмылялось. Он предложил присесть и налил полный стакан. Я судорожно выпил и поднял глаза – но вместо черта передо мной оказалась прелестная юная девушка. Она мило улыбнулась и пересела мне на колени. От вспыхнувшего эротического желания я чуть было не потерял разум. Лаская обнаженные плечи юной красотки, я случайно взглянул на ее ноги и с ужасом заметил, что из-под платья торчат черные копыта…

Я проснулся оттого, что Петрович тряс меня за ногу:

– Ты разбудил весь дом своим безумным криком!

– Спасибо, брат, ты меня вовремя выручил, – только и смог вымолвить я.

Чтобы прийти в себя, я пошел в ванную и пустил на себя струю ледяной воды. Сон пропал, и я сел на кухне у окна, глядя на падающий снег в конусе света ночного фонаря. Через полчаса на кухне появился Петрович.

– Ну и место! Здесь невозможно уснуть: пространство крутит душу и сворачивает в трубку.

– Иди спать, – сказал я, – да не забудь прочитать "Отче наш".

Петрович выкурил сигарету и ушел.

Утром все было как обычно. Только я более пристально стал всматриваться в черные глаза Сильвера.

– Ты чего уставился? – недовольно произнес он. – Ты разве не знаешь, что раз в месяц настоящие мужчины напиваются до чистого сознания? – и деловито достал из шкафа припрятанные три бутылки водки.

– Ты знаешь все тонкости человеческой души, – сказал я и присел рядом.

– Мысли о смерти невольно западают мне в душу, – сказал он, – когда я вижу тебя. Все мы мертвецы, все мы спим.

Сильвер выпил, и его глаза засверкали холодным блеском. В них была затаенная ярость и страх перед вечным адом. В этот момент появился Джи.

– Я вижу, вы тут делом занимаетесь – заметил он.

– Да так, говорим о вечности, – сказал Сильвер.

На кухню выполз заспанный Петрович, но, взглянув на Джи, быстро проснулся:

– Через секунду чай будет подан.

– А твой Ванюша растет прямо на глазах, – засмеялся Сильвер. – Я с детства любил русские сказки – про Ивана-Дурака и упрямых королей.

– В нашем джаз-ансамбле тоже есть свой царек, – ответил Джи. – Это Норман, который бесконечно гордится своим положением. И злой визирь тоже есть-толстый хамоватый контрабасист, сующий свой нос во все дела маленького царства. Наш царек – любитель лести и казенного порядка, без улыбки и смеха. Он издал указ: "Смеяться и радоваться разрешается только по праздникам, а остальное время надо быть сосредоточенно-угрюмым. Смех на работе строго запрещен, а веселое настроение приравнивается к халатности".

– А есть ли принцесса в вашем государстве? – спросил Сильвер.

– Наша принцесса – атмосфера Школы, хрупкая атмосфера вечного праздника – Весны Боттичелли.

Придя в это королевство, вы попадаете в волшебное пространство "Тысяча и одной ночи" и можете алхимическим путем в короткий срок себя изменить.

Нас мало касаются распоряжения нелепого царька и интриги злого визиря. Мы не зависим в своей свободе от влияний внешней среды, от интриг придворных льстецов. Мы самодостаточны настолько, что в любое время можем покинуть пределы Королевства Кривых Зеркал.

Это хорошо видно в сказке "Алиса в Зазеркалье": Алиса, провалившись под землю, вошла в карточное королевство, где всем инакомыслящим рубили головы. Но Алиса, не поддавшись наваждению страха инфернального мира, подула на них – и все королевство рассыпалось. Мы, как Алиса в Зазеркалье, настолько независимы, что можем позволить себе любоваться отточенностью ролей в нашей Commedia dell’ Arte. Это очень важно для внесения импульса метаморфозы в застарелый театр Карабаса. Мы всегда можем покинуть Королевство Кривых Зеркал и найти новое место обитания…

В это время раздался звонок в дверь. Сильвер пошел открывать и вернулся с прелестной юной особой, кудрявой и свежей, одетой в жемчужно-серый свитерок, на котором позванивали серебряные украшения.

– Это моя преданная ученица, – сказал он и собрался продолжить чтение.

– Так это же моя Коломбина! – воскликнул Петрович. – Почему ты скрывала от меня, что знакома с Сильвером?

– Чем меньше знаешь, тем дольше проживешь, – усмехнулась она.

– Дай-ка я посмотрю линии на твоей руке, – сказал Петрович. – Видимо,*я что-то упустил.

Через час Петрович вызвал меня в отдельную комнату и прошептал:

– Я все еще раз проверил – с этой девушкой можно идти к небожителям.

– Ты слишком быстро увлекаешься прелестными ученицами, – заметил я, – а потом, взвалив на себя их нелегкую карму, стонешь, как муравей, несущий бревно.

– Что же мне, в монахи податься? – разозлился Петрович.

– Есть такая традиционная идея, – сказал я, собираясь с мыслями, – что Просветления можно достигнуть, если ты потерял все свое личностное достояние. Тогда можно с Мастером войти в космическую реальность.

– Когда я получу причитающиеся деньги от родителей, – ухмыльнулся Петрович, – тогда и небо пошире откроется передо мною…

– Эх, Петрович, – сказал Джи, появляясь в комнате, – ты лучшая карикатура на всякое обучение. Никогда не строй свое счастье на деньгах – они просто служат хорошим средством для создания школьных ситуаций.

Когда мы поздно вечером наконец выбрались на холодные московские улицы, Петрович озабоченно сообщил:

– Если вы позволите, господа, я отправлюсь в Кубинку – к Коломбине.

– Не поздно ли ты собрался? – усмехнулся я. – Скоро полночь.

– В самый раз, – отвечал он, пританцовывая от холода.

– Вот если бы ты так стремился к внутреннему развитию! – рассмеялся Джи.

– Я думаю, Коломбина поможет мне развить нужную скорость, – сказал Петрович и заспешил прочь.

– Береги свой кундабуфер! – крикнул вдогонку я.

– А мы сейчас поедем к себе, в наш уютный домик, – сказал Джи. – Фея нас ждет.

 

В десять утра я сидел на кухне и делал записи в дневнике. Вдруг на пороге появился Петрович, с перекошенной от мороза и новых впечатлений физиономией.

– Ты что это так рано? – удивился я. – Или милая Коломбина тебя не пригрела в своем голубином гнездышке?

– Прав был Мастер, – сокрушенно сообщил Петрович, – лучше бы я сидел дома и читал благочестивые псалмы. Понесла же меня нелегкая к черту на рога!

– А, объявился, – произнес Джи, внезапно возникший из-за двери, – рассказывай о своих похождениях.

– На платформе, откуда отправлялся поезд в Кубинку, – начал свой рассказ Петрович, наливая себе чаю, – было безлюдно и мрачно. Вдруг передо мной возник высокий зловещего вида человек в шапке из какой-то рыжей собаки.

– Куда это ты в такую ночь направляешься? – нагловато спросил он.

– В никуда, – холодно ответил я и отошел от него подальше.

Подошла последняя электричка, и я, чувствуя напряженность

пространства, с тревогой в душе сел в пустой вагон. Согревшись в тепле, я успокоился и незаметно заснул. Сквозь сладкий сон я услышал:

– Эй, храбрец, быстро вставай – поезд уходит в депо.

– Неужели это конечная? – ужаснулся я, нервно протирая глаза. – Или мне надо было пересесть в Акулово?

– Завтра пересядешь, – разозлился рыжий.

Он вытолкнул меня из вагона, и поезд уехал. Часы показывали полвторого. Стоял тридцатиградусный мороз, вокруг чернел лес – и больше никого. Меня сковал страх.

– Да ты не переживай, – прошипел все тот же тип, возникая из темноты, – переночуешь у меня. Хата большая, веселая, в карты играем, девочки хорошие, водка – рекой.

– Я лучше поймаю машину, – испугался я.

– По этому шоссе и днем не ездят, – хмыкнул тип, украшая свою речь всеми видами мата. – Околеешь – приходи, первая хата за лесом.

Я провел полчаса на морозе, прыгая, как кузнечик, во все стороны. Из леса неожиданно появился мой новый знакомый, а с ним – двое ему под стать. По их недоброй походке я понял, что на этот раз мне не выкрутиться. На мое счастье, из-за поворота на большой скорости появился грузовик. Я отчаянно бросился ему наперерез; завизжали тормоза.

– Ты что, хочешь меня в тюрьму упечь? – заорал шофер.

– Мне бы только отсюда смыться.

– Давай, садись, – понимающе сказал он.

Я впрыгнул в кабину и сразу приободрился. Под приятные мысли о встрече с Коломбиной я пригрелся в кабине и уснул. Поспав немного, я спросил у шофера:

– Далеко ли еще до Кубинки?

– Не знаю, – ответил тот, – я не местный.

– А где мы?

– Да возле Калуги.

– Не может быть! – ужаснулся я.

Было уже около четырех утра. Шофер остановил машину на краю поля, за которым виднелись яркие белые огни, и сказал:

– Вон там, я знаю, электричка останавливается. И езжай на ней хоть на край света.

Я вышел и побрел через поле по колено в снегу, кляня свои страсти, которые привели меня в это дурацкое положение. Станция оказалась летним фанерным домиком. Я прыгал, как заяц, на морозе и повторял:

– Знаки указывают, что надо возвращаться к Джи…

Через два часа подошла электричка из четырех вагонов.

Когда я оказался в тепле, передо мной вновь возник ласковый образ Коломбины, и я сладко задремал. Электричка вдруг остановилась. Я открыл один глаз и увидел перед носом ветвистую железнодорожную схему. Мне мгновенно стало ясно, что если я сейчас пересяду на поезд, идущий в Кубинку, то окажусь у Коломбины через пятнадцать минут! Все во мне напряглось, как струна, и я рванулся к выходу. Двери тут же закрылись, и левую ногу зажало. Электричка тем временем тронулась, набирая скорость, и меня поволокло по платформе. Край платформы уже приближался; я понял, что меня сейчас сбросит на рельсы, и заорал что было мочи. Поезд дотащил меня до конца перрона и вдруг остановился. Я с ужасом посмотрел на тяжелые колеса, под которыми чуть не погиб, выдернул ногу и, провожаемый фаллической бранью машиниста, пошатываясь, отошел от края.

"Смерть советует, – пронеслось в моем сознании, – что надо возвращаться к Джи". Но я не смог победить соблазн и все равно поехал в Кубинку! Когда я позвонил в дверь Коломбины, было уже семь утра.

– Это ты? – удивилась она. – А я всю ночь проплакала.

– Я это чувствовал! – воскликнул я, и сердце мое затрепетало. – Я знал, что ты меня ждешь.

– В наш магазин завезли импортные дубленки, а мне не хватает трехсот рублей. Ты ведь дашь мне деньги? – сквозь слезы спросила она, и в ее глазах заиграли алчные огоньки.

– А я чуть не погиб из-за тебя, – грустно сказал я.

 

– Лучше бы ты не приезжал, – вновь разревелась она.

– Эх, Петрович, пропадет твоя буйная головушка, – вздохнул Джи, – если ты свою пылкую кровь не направишь на работу над собой. За повышение уровня бытия всегда приходится дорого платить. А теперь надо сходить в магазин и устроить праздник – как в евангельской притче о блудном сыне.

Я быстро оделся, взял сумки, и мы отправились в магазин, расположенный в двух километрах от домика. Мы шли по лесной дорожке меж стройных сосен, поскрипывая замерзшим снегом.

– Ты, брат Касьян, так и не хочешь меняться в лучшую сторону, – сказал Джи, поглядывая на меня.

~ Хочу, но не знаю, как.

– Выпиши все свои отрицательные "я" и начни ежедневно работать над каждым из них. Через год ты сможешь проверить по этой таблице, насколько ты изменился.

– Я вижу себя прилежным учеником, которому нечего исправлять в своем сэлфе.

– Либо ты притворяешься ослом, либо завис в самолюбовании, – ответил Джи. – Поработай над шайками анархистов, которые в круговой осаде засели в кундабуфере.

– Я в них не разбираюсь.

– Тогда записывай, – отвечал Джи. – Первая шайка состоит из ревности к Гиацинте, пренебрежения к Фее и негативов к Петровичу Вторая – лелеет инфернальную мечту о распаде твоей монады, обещая свободу Высшего "Я". Третья пленила тебя постоянной обидой на мои коррекции. Четвертая опускает тебя на уровень второй чакры, в солдафонскую грубость и страх перед прыжком в котел с мертвой и живой водой алхимической трансмутации. Как ты видишь, твое обучение зашло в абсолютный тупик. Ты напрасно ходишь по обучающим ситуациям, не понимая, что они дают. Ты не интересуешься собратьями по Школе и не передаешь им свой внутренний опыт.

Я недовольно выслушал сообщение о внутренних разбойниках, а Джи добавил:

– Эти хаотические "я" создают мефистофельский образ, который уже стал вырисовываться на твоем благородном челе.

– Я рад бы все изменить, только не знаю, как.

– Для этого надо тебе пройти стадию Альбедо, – ответил Джи. – Начни ходить в церковь, исповедоваться и причащаться. А там батюшка приструнит твоих чертей крестом и святой водой.

В это время мы подошли к небольшому магазинчику, стоявшему у железнодорожного полотна. Я купил жирного цыпленка, красного вина и кило сухой московской колбасы.

– Ну, теперь Фея будет довольна, – заметил Джи.

– Не могли бы вы описать мои рабочие "я"? – попросил я с надеждой.

– Твои рабочие "я" на этом фоне выглядят весьма печально, – ответил Джи, когда мы вышли с полными сетками. – Это нафантазированная преданность Пути, вялая работа над собой да отдаленное представление о том, как помочь Школе. Если ты думаешь, что все это можно подменить зарабатыванием денег-это непонимание третьей линии работы. Господа Бога карасями не купишь.

А в своем мефистофельском обличии ты разрушил многие тонкие ситуации, которые я тщательно готовил и выращивал. Ты постоянно ставишь палки в колеса школьному строительству.

– Как ни печально, – отметил я, – но я все равно не замечаю проявлений своего темного начала.

– Хорошо, я помогу тебе, – сказал Джи. – Сосредоточь внимание на третьем глазе.

Я сконцентрировал взгляд на точке между бровями, и вдруг передо мной стали появляться ужасные образы темных существ.

– Ты видишь демонических существ, которые захватили пространство души, – пояснил Джи. – Когда я пытаюсь донести до тебя благую весть, эти монстры закрывают твою сущность темным покрывалом, и до тебя невозможно докричаться. Ты становишься глух и слеп. Эти демоны на все мои коррекции твоего поведения отвечают лютой ненавистью.

– Теперь до меня стало что-то доходить, – ответил я.

 

Мы вернулись домой. Фея сидела перед мольбертом, курила "Приму" и пила пустой чай, а Петрович отсыпался после неудачного набега на молодых учениц. Я зарисовал ужасные лики демонов, чтобы знать в лицо своих врагов, и обратился к Фее:

– Не могли бы вы подробно объяснить, как пройти стадию Альбедо?

– Напиши полный список людей, которых ты когда-либо обидел, и садись читать покаянный канон, затем пойди и покайся перед батюшкой. Да будь искренен и не совершай больше того, в чем раскаялся. Читай утренние и вечерние молитвы, дабы Господь однажды услышал тебя и помиловал.

"Слишком хлопотно", – подумал я и никуда не пошел.

– Дай-ка я посмотрю, что ты там нарисовал, – попросила Фея. – Да тут и половины нет, – изумилась она, – это только начало!

– Эти демоны подселились к тебе в городе Дураков и увеличили силу твоего Уробороса, – добавил Джи. – Уроборос – твоя отрицательно сконцентрированная энергия. Уничтожить его невозможно – можно только постепенно преобразовать. Хорошо, что Петрович одним своим видом выманивает твоих чудовищ наружу, – пользуйся моментом, чтобы поработать над ними. Ибо Петрович уникален и не всегда будет рядом с тобой – а ты его не ценишь.

Тебе нужно спешить расправиться с этими чудовищами, иначе вполне возможно, что твои отношения с Гиацинтой испортятся, и она покинет тебя навсегда. Другой такой возвышенной дамы тебе в этой инкарнации не встретить. Но это только начало большой битвы. Когда ты трансформируешь Уробороса, в тебе забьет ключ воды живой. Ты многое поймешь иначе, многое увидишь по-другому. Для начала же вам с Петровичем надо воцерковиться и читать молитвы на старославянском – этот язык просветляет и успокаивает душу.

 

Джи ушел в свою комнату читать следующий том Бердяева. Фея вернулась к мольберту. Я наблюдал, как под ее кистью возникали чудесные цветы и птицы.

– Когда я была маленькой девочкой, – задумчиво сказала она, – родители взяли меня в Китай. Я запомнила причудливые города с разукрашенными домами, с резными красными крышами и воздушными летающими змеями.

Однажды я перелезла большой-большой китайский забор и попала в красивую китайскую оранжерею. Я любовалась цветами и не заметила, как ко мне подошел пожилой человек, похожий на даоса. Он взял меня за ручку и повел по цветочной дорожке, рассказывая волшебные истории о каждом красивом цветке. Он говорил по-китайски, но я поняла все, что он рассказывал. И тогда я вспомнила, что много лет назад прожила в Китае целую жизнь. Тогда я была принцессой…

– А как вы повстречались с Джи? – с интересом спросил я.

– Я в то время жила у моих друзей эзотериков. В их доме собирались интересные мистики, а питались мы так: ставили на стол кастрюлю каши – кто успел, тот не остался голодным. Но это совсем неважно. И там я впервые увидела Джи. Тогда мне только что исполнилось тридцать три года. Мы были два гиганта, оба уже прошли немалый мистический путь. Он был худощав, без бороды, у него были тонкие губы, и, может быть, из-за этого его лицо мне показалось жестоким. Когда мы на минуту остались с ним наедине, он сказал:

"Знаешь сказку "Аленький Цветочек"? Мы очень похожи на ее персонажей – не забывай меня".

С тех пор он исчез на два года, и я совершенно позабыла о нем. Вдруг я увидела его в сновидении. Одетый в роскошные одежды, он выходил из своего дворца с человеком небольшого роста.

"Кто это?" – поинтересовалась я.

"А, это брат – он глухонемой, с ним нельзя разговаривать..

Спустя несколько дней я опять встретила Джи в одной из эзотерических компаний.

"Вы помните меня?" – спрашивает он.

"Вы принц из моих сновидений", – отвечала я.

Мы долго скитались по Москве, жили у разных друзей и знакомых. Конечно, я очень страдала, когда он в компаниях ухаживал за молодыми ученицами, а ко мне в это время клеился кто-либо из капитанья. И, в конце концов, просто перестала ходить в эти ситуации. У него была своя жизнь.

– Это были обучающие ситуации для вас? – поинтересовался я.

– Ничего обучающего для себя я в них не видела, – резко произнесла Фея и ушла к себе. Я открыл дневник и стал описывать последние события.

Через некоторое время появился Петрович:

– Я попал в сновидение! Джи плавает в большом пруду с ледяной сверкающей водой, а я хожу вокруг и жалобно прошу:

"Помогите очиститься от тьмы!"

"Окунись в пруд с мертвой водой – и твоя душа просветлеет".

– Ну и что? – спросил я.

– Не поверил, – ответил Петрович.

Внезапно открылась дверь, и появилась Гиацинта. Я хотел обнять ее, но что-то меня остановило. Гиацинта не отводила взгляда, и я почувствовал нагнетание пугающего холода. Вдруг на столе, подпрыгивая, зазвонил будильник. Гиацинта блеснула глазами, со всей силы ударила по будильнику и вышла, хлопнув дверью, а будильник, крякнув, затикал в два раза быстрее и громче.

– Ну и ну, – перевел дух Петрович.

– Гурджиев, – заметил Джи, – намеренно создавал в своем окружении напряженную ситуацию. Затевал такие ссоры между учениками, что многие уходили, проклиная его и весь Институт Гармонического Развития. А он лишь показывал ученикам их демонов. Но мало кто это осознавал – все разбегались, говоря, что Институт представляет собой сплошной кошмар. Наша Школа – школа сильных психологических шоков.

"Вот в этом я точно не сомневаюсь", – подумал я.

Я прилег отдохнуть и оказался в незнакомом городе, с улицами, на которых едва могли бы разъехаться два всадника. Я зашел вслед за прекрасной дамой в собор и вдруг оказался в огромном зале с одиноко горящей восковой свечой, возвышавшейся на золотом подсвечнике.

Незнакомка распахнула плащ, и ее алое шелковое платье коснулось лица. Она прижалась ко мне всем телом.

– Ты мог бы меня полюбить?

– Я уже люблю тебя, – затрепетал я.

– Я хочу раскрыть твое сердце, – улыбнулась она. – Но если возьмешь меня, то умрешь – попробуй побороть свою страсть.

– Не могу.

– Тогда убей себя, – холодно произнесла она и вложила в мою руку нож. Я вырвался и побежал, но на другом конце зала опять увидел ее. Прекрасная леди, вызывающе закинув ногу на ногу, сидела в черном кресле. Ее талию охватывала прозрачная голубая шаль.

– Напрасно доверяешься женщинам, покорившим твое сердце, – усмехнулась она.

– Чего ты хочешь? – спросил я.

– Когда ты ощутишь дыхание смерти, твое сердце запылает от любви.

Я посмотрел в ее распахнутые глаза – и алая роза затрепетала в моей душе.

– Вставай, – произнесла Гиацинта, прикасаясь губами к моей щеке, – я приготовила превосходный ужин.

Я вышел на кухню: за столом сидел Джи, и перед ним дымился жареный цыпленок. Петрович разливал по бокалам красное вино и раскладывал по тарелкам картошку.

 

Через несколько дней "Кадарсис" уезжал на гастроли в Брянск.

– Я могу взять только Касьяна, – сказал Джи. – Так требует царек нашего карточного королевства.

– А я? – требовательно спросил Петрович.

– А твоя задача – работать над собой. Основные направления работы – Фея и Гиацинта.

Отношения с Феей должны углубляться все больше и больше. От простой светской благожелательности, от согласия распить бутылочку-другую нужно перейти к тому, чтобы Фея раскрыла перед тобой глубины тех горних миров, в которых она королева. Она лишь притворяется человеком.

Внешние обстоятельства очень просты: жизнь в Шкатулке, совместное ведение хозяйства, прогулки в магазин, на почту или за пивом. Глубина зависит от твоего уровня бытия. Ты можешь стать ее учеником. Но для этого нужна твоя инициатива, которая может служить передаточным звеном между гением Феи и внешним миром.

Что же касается госпожи Гиацинты, то это вполне сложившаяся гранд-дама высокого ранга. Она прошла невероятно трудную школу таких сущностей, которые бродят уже в преддверии потустороннего, – Адмирала и Али. У Гиацинты ты можешь учиться ведению хозяйства, а также искусству рассказчика и писателя. Причем очень важно, чтобы Гиацинта поделилась с тобой воспоминаниями о прошлом, о людях, которых ты уже почти всех знаешь. Тогда их можно увидеть с совершенно другой, сущностной стороны.

– Смотри, Петрович, – покосился я, – не переусердствуй в обучении у Гиацинты, а то секир-башка…

– В этом видна вся твоя мизерабельность, – усмехнулась Гиацинта, подозрительно нежно глядя в глаза Петровичу.

 

Утром джаз-банд прибыл в неприветливый Брянск. Пронизывающий ветер задувал снежную крупу в рукава и за воротник пальто. Нас встретил синий филармонический автобус и отвез в гостиницу. Время тянулось однообразно и скучно: я не мог войти в поле Джи и вертелся на периферии своего сэлфа. О чем бы я ни начинал думать, мои ревнивые мысли сходились к одной ужасной точке: "Гиацинта осталась с Петровичем".

– Да что это с тобой? – спросил Джи после концерта. – Может, у тебя температура?

– Хуже – у меня ревность, – честно ответил я.

– На тебе лица нет – ты словно черная туча в предвестии грозы. Пойдем, погуляем.

Я молча оделся и заспешил за Джи. Мы шли по обледенелой дороге и через полчаса оказались на огромном озере, скованном льдом.

– Я прихожу в бешенство, – наконец заговорил я, – когда представляю себе, как Петрович закручивает любовную игру с госпожой Гиацинтой.

– Опять впал в состояние жалеющего себя Грушницкого, – покачал головой Джи. – Не можешь дотянуть до уровня благородного Печорина.

– Да мне легче бросить любимую Гиацинту, чем постоянно ее ревновать! – страстно выпалил я. – Или – уничтожить Петровича. Он этого заслуживает!

– Перед тобой есть выбор, – сурово произнес Джи, – пойти вверх, к рыцарству, или вниз, в вайшьи с быстрой мирской карьерой. По отношению к Гиацинте ты хочешь поступить подло. Ее душа тянется к тебе и стремится к свету, а ты собираешься бросить се из-за каких-то эгоистических претензий. Пусть она изменит тебе хоть со всеми мужчинами города, но в душе останется верна – ты должен всегда ей помогать, ибо она в себе сочетает твоего друга и учителя – с любимой и ученицей.

Если ты ее бросишь, ее подхватит жизненный хаос, и она пропадет. Это будет низко по отношению к ней. Ревность на самом деле является космическим Стражем Порога. Если ты одолеешь его в борьбе, он превратится в услужливого привратника, открывающего врата Посвящения.

– Я понимаю, что в Школе, – ответил я, – женщина не должна рассматриваться как сексуальный объект. Она может быть близким другом и соратником на духовном Пути. Но я не могу преодолеть эротического желания и выйти на дружеский уровень общения! Одна мысль, что Гиацинта изменяет с одним из моих друзей, сводит с ума.

– Ты забыл, что находишься в Школе для обучения, – произнес Джи. – Личные страсти полностью захлестнули твое воображение. Гурджиев бы мгновенно выгнал тебя за такую неконтролируемую ревность…

Два часа Джи выгуливал меня зеленому льду озера, пока мои черти не успокоились.

– Теперь можно тебя отвести в гостиницу, – сказал Джи и подставил ладонь большой снежинке, падающей с неба.

 

На следующее утро я проснулся от осторожного стука в дверь. Быстро вскочив, я открыл ее – на пороге стоял напуганный Петрович.

"Если бы интрижка удалась, – торжествуя, подумал я, – он приехал бы надутый как индюк".

– Заходи, Петруша, – улыбнулся Джи, – присаживайся, приготовь чайку, да расскажи о своих приключениях.

И Петрович, сбросив сумку на пол, начал свой рассказ.

– Как только вы уехали, я купил несколько бутылок вина. Мы сели с Феей на кухне, я разлил вино по бокалам и сказал:

– О Фея! Не могли бы вы мне поведать какую-нибудь историю про тонкий план?

– Зачем тебе тонкий план? Ты в этом еще не обжился.

– Я хочу добраться до небожителей.

– Я тебе лучше про этот мир расскажу, – Фея отпила вина и, чему-то улыбаясь, закурила. – У меня был знакомый заяц с завязанными ушами по прозвищу Пень-Дурень. Он тоже всегда просил: "Фея, помоги мне попасть на небеса". – "Не торопись, – отвечала я, – ты и без моей помощи однажды там окажешься".

Я проглотил колкий намек и вновь наполнил опустевшие бокалы.

– А другой мой знакомый, окончив школу, поступил в институт, – продолжала Фея. – Вернее, так он говорил родителям. Каждый день рано утром он уходил, вечером возвращался, и пять лет они ничего не подозревали. А он все это время посвятил медитациям. Не знаю, понимаешь ли ты меня, но нет мертвых душ – в каждом человеке живет или хотя бы теплится болезненное стремление к звездам, которое ничем не заглушить.

– Я слышал, что в юности вы много бедствовали, – сказал я.

Фея снисходительно улыбнулась.

– В пятнадцать лет во мне стала просыпаться память моих прежних инкарнаций в Древнем Египте. Черты лица стали меняться, и все в художественном училище восхищались: "Как ты похожа на египтянку!"

Чтобы уйти от родителей, я вышла замуж за одного прикольного парня. Он умел вниз головой спускаться по перилам лестницы или висеть на одной руке на высоте десятого этажа и прекрасно танцевал рок-н-ролл в коридорах училища. Мало кто умеет по-настоящему танцевать рок-н-ролл, потому что если сцепка рук разорвется, партнерша может улететь на другой конец зала. А на наш танец собиралась посмотреть целая толпа. Директор училища просил: "Пожалуйста, не танцуйте здесь", – а сам смотрел и не мог оторваться. Но это неважно.

Потом меня отчислили из училища по просьбе родителей, которые хотели меня перевоспитать, и послали на военный завод сверлить дырки в пулях. Когда заметили, что дырки кривые, поручили писать лозунги. Я писала призывы партии на огромном рулоне бумаге целый месяц, а когда закончила, подошел начальник и обомлел: "Да твоими лозунгами можно весь цех обвернуть три раза!" – и выдал мне премию.

Поскольку родители заставляли меня вставать в шесть утра и идти на завод, я сбежала жить к своему приятелю, который вел себя как истинный рыцарь и спал в углу на раскладушке.