Теократическая утопия и теория любви Соловьева: влияние Федорова

Соловьев воображал, что Царство Божие на земле осуществится в качестве «свободной теократии». Поскольку Бог - высший автори­тет и власть, рассуждал Соловьев, то правительство, состоящее из людей, всегда - узурпация и тирания. С другой стороны, Бог не про­являет свою власть непосредственно: на земле Бога представляет Его высокий наместник - император и пророки. Структура легитимной власти авторитета - триедина в соответствии с тремя субстанциями Святой Троицы: триединство папского, имперского и пророческого элементов - это отражение во времени триединства Бога-Отца, Сына и Святого Духа. Царство Божие установится на земле, когда челове­чество соединится под властью одного первосвященника и одного императора и когда подлинные пророки - «свободное дыхание боже­ственного духа» - будут проявляться постоянно среди простых лю­дей, опосредуя власть земного времени и власть духовную. После со­единения и подчинения Богу род человеческий осуществит свою мис­сию во вселенной: тварный мир сольется с божественным миром, восстановит единство в падшей природе и одолеет силы хаоса и смерти.

Как упоминалось ранее, выбор Соловьевым первосвященника пал на римского папу. Подобно Чаадаеву до него, Соловьев пришел к вы­воду, что в ссоре с Византией правота была на стороне Рима. Отко­ловшись от всеобщего единства, православная церковь позволила, чтобы христианство стало прислуживать национальному партикуля­ризму. Католическая церковь тоже делала ошибки, но она была ак­тивной исторической силой, посвятившей себя строительству Царства Божия, тогда как в православии течение подлинного христианства представлено в созерцательной жизни монастырей. Соловьев утвер-

Анджей Валицкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

ГЛАВА 17. Владимир Соловьев и метафизический идеализм 411

дился в своем критическом взгляде на православие как на такую рели­гию, которая раболепствует перед мирскими властями в ходе осу­ществления Победоносцевым преследований религиозных и нацио­нальных меньшинств и вследствие той роли, которую играла церковь в их русификации. В статье Saint Vladimir et 1'Etat Chretien (1888) Со­ловьев даже утверждает, что в России идеал всемирной церкви выра­жает не официальное православие, но преследуемые староверы.

Соловьев был человеком удивительных противоречий: осуждая все формы национализма, он верил, что России суждено сыграть мес­сианскую роль в политическом объединении человечества под вла­стью царя. Русская империя станет «третьим Римом», который при­мирит первые два'. Успех этой миссии, на взгляд Соловьева, зависит от внутреннего преобразования российского общества и, в частности, от решения еврейского и польского вопросов. Но при всех этих своих оговорках тем более удивительно, насколько сильно Соловьев тяготел к идеализированной картине русского самодержавия и до какой сте­пени его оценки находились под воздействием взглядов, распростра­ненных в реакционных кругах, - взглядов, против которых он сам же и выступал. Русский абсолютизм, по мысли Соловьева, создаст обновле­ние и искупление Европы путем конфронтации с безбожными силами Западного мира; правда, Соловьев не высказывал в точности то, что он имел в виду, но не может быть никакого сомнения в том, что его вера в такого рода миссию официального правительства несовместима с заяв­ленным им идеалом полной свободы совести.

Мнения Соловьева по польскому вопросу тоже наивны и, в сущ­ности, реакционны². Он был убежден, что враждебность Польши к России коренится в чисто духовных причинах и что с материальной стороны связь с Россией для Польши - преимущество. Поскольку «польскость» Соловьев отождествлял с католичеством и с ведущей ролью дворянства (широко распространенное воззрение, популяризи­рованное славянофилами и народниками), то он, естественно, считал, что примирение России с Римом устранит основную причину поль­ской вражды, особенно если Польшу попросят сыграть важную роль посредника в этом примирении. В то же время общественные притя-

Идея, что Москва может стать «третьим Римом», впервые была сформули­рована в конце пятнадцатого столетия монахом Филофеем, который заявил, что после падения Византии (второго Рима) Россия избрана Богом для того, чтобы быть третьим и последним Римом.

В новом издании настоящей книги автор значительно смягчил эту оценку, представляя взгляды Соловьева на национальный вопрос как благородную по­пытку соединить христианские ценности с идеей национальности, освобожден­ной от национализма и крепко связанной с либеральными принципами в полити­ческой жизни. (Примечание автора 2010 г.)

зания поместной польской аристократии можно будет удовлетворить, если аристократию пригласят занять место независимого и активного высшего класса, который в самой России отсутствует. А когда поляки будут удовлетворены морально, то это автоматически приведет к ис­чезновению русского нигилизма, который Соловьев называл «маской польского вопроса».

К чести Соловьева, он был способен признавать свои ошибки. Чем дальше, тем больше он терял иллюзии, связанные с «христиан­ством» консервативных кругов, где и к нему тоже относились с воз­растающим недоверием, а в связи с жестоким голодом 1891-1892 гг. он даже начал сомневаться в позитивной роли самодержавного госу­дарства. В своей лекции «Об упадке средневекового миросозерцания» (прочитанной в 1891 г., в год голода) Соловьев утверждал, что неве­рующие больше сделали для прогресса человечества, чем христиане. (После той лекции Леонтьев объявил его негодяем и орудием Анти­христа.) В следующем году Соловьев сказал Е. Трубецкому, что ему хочется присоединиться к неверующим и бороться против христиан своего времени¹. Несомненно, это было сказано в момент раздраже­ния, но это раздражение выражало неподдельную горечь разочаро­ванного идеалиста.

Хотя Соловьев и разочаровался в том, что касалось национальной миссии России и своей теократической утопии, но это не означало, что все утопические мотивы автоматически исчезли из его мировоз­зрения. Наоборот, в начале 1880-х гг. в его размышлениях преоблада­ет утопическое созерцание со специфическим оттенком эроса. Плода­ми этих размышлений стали пять статей под общим заглавием «Смысл любви» (1892-1894).

Эротическая струя, тесно связанная с идеалом «вечной женствен­ности», проходит через всю философию Соловьева. Его концепция Всеединства основывается на идее «суггестивного» единства части и целого, своего рода любовного сотрудничества, в котором устремле­ние к воссоединению и целостности преодолевает дезинтегрирую­щую, центробежную силу эгоизма². Но этот «панэротизм» в мировоз­зрении Соловьева сопровождается неприязнью к физическим взаимо­отношениям, которые Соловьев считал симптомом грехопадения: он проводит различие между любовью-эросом (под которой он понимает идеальную любовь, связывающую два пола) и собственно физические взаимоотношения между полами. Соловьев также отвергает взгляд, в соответствии с которым целью любви является зачатие, то есть про­должение рода, и утверждает, что в природе не существует прямого

¹ См.: Мочулъский К. Владимир Соловьев. Цит. изд. С. 195.

² Соловьев B.C. Собр. соч. Т. 6. С. 416.

Анджег1 Валицкии. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

ГЛАВА 17. Владимир Соловьев и метафизический идеализм 413

соответствия между плодородием и силой половой любви. Любовь между мужчинами и женщинами, на взгляд Соловьева, - одна из высших ценностей, и он отказывается принять точку зрения Шопен­гауэра, что такая любовь — мираж, которым природа пользуется для того, чтобы заставить любовников пожертвовать собой ради будущих поколений. Сущность любви, утверждает Соловьев, составляет порыв к восстановлению единства - реализации идеала подлинного человече­ского существа, идеала, который представляет нераздельное свободное единство мужского и женского начал. Полный, всецелый человек создан по образу и подобию своего Творца, и глубочайший смысл половой любви состоит в том, что она позволяет человеку пресуществиться в Бо­ге и вырваться из-под власти смерти. С другой стороны, физический акт \ любви помогает утвердить власть смерти, потому что он ведет к «дурной бесконечности» - бессмысленной пролиферации поколений, каждое из которых является только средством для следующего поколения. Поэтому физические взаимоотношения разрушают любовь и отрицают ее под­линный смысл. Властная сила, которая в силу грехопадения «Софии» обратилась вовне к порождению, должна быть направлена вовнутрь и стать орудием всемирного восстановления единства.

Эти представления напоминают одержимость немецких романти­ков понятием андрогина. Соловьеву здесь особенно близок Баадер, который писал, что «любовь - это средство, благодаря которому муж­чина и женщина могут обрести внутреннюю полноту (в душе и в ду­хе) и таким образом осуществить идею целостного человеческого су­щества - образа изначальной божественности человека»¹. Общий ис­точник и концепции Соловьева, и концепции Баадера - это, конечно, платоновский миф о первых людях, которые были наказаны за свою самонадеянность тем, что подверглись рассечению на две половины.

Следует, однако, подчеркнуть, что у Соловьева был еще и другой, чисто русский источник вдохновения - концепция Николая Федорова (1828-1903), незаконного сына князя Павла Гагарина. Федоров рабо­тал в библиотеке в Румянцевском музее в Москве (ныне Библиотека имени Ленина) и был автором «Философии общего дела» (опублико­вана посмертно). Федоров был эксцентричным человеком, о котором мало кто знал при его жизни, и то значение, которое придавали ему позднее некоторые русские историки-эмигранты, представляется не­сколько преувеличенным². Следует, однако, отметить, что теории Фе-

¹ См.: Susini E. Franz von Baader et le romantisme mystique. Paris, 1942. Vol. 3. P. 569-572.

См. разделы, посвященные Федорову, в историях русской философии Зень-ковского и Лосского. Фрагменты из сочинений Федорова см. в издании: Edie J. eta/., Russian Philosophy. Chicago, 1965. Vol. 3. P. 16-54.

дорова произвели сильное впечатление как на Толстого, так и на До­стоевского и что Соловьев пытался развивать дальше эти теории в своей философии. Соловьев познакомился с идеями Федорова в 1878 г. и сразу же нашел их «недалекими от истины». Последовавшее затем личное знакомство углубило это впечатление. В начале 1880-х гг. Со­ловьев признал Федорова своим учителем и определил его концепцию как первый шаг, сделанный человеческим духом на пути к Христу'.

Мировоззрение Федорова - странная смесь религиозных и мисти­ческих мотивов с утилитаризмом здравого смысла, а радикальной критики капитализма - с индустриализацией, культом техники и есте­ственных наук. У Федорова была почти магическая вера в способ­ность человека овладеть силами природы и использовать их для решения «последних вопросов». Хотя он и призывал к целенаправ­ленной и планомерной перестройке действительности, но эту «проек­тивную» установку он подчинил утопической фантазии «общего дела», в соответствии с которой все усилия должны сосредоточиться на воскрешении мертвых и одолении самой смерти. Отсюда выходи­ло, что прогресс аморален в принципе, поскольку Федоров не мог принять «смерти отцов» - отказа от прошлых поколений как всего лишь ступеней, ведущих к счастью будущих поколений. Эти идеи, по всей вероятности, произвели впечатление на Достоевского, который устами Ивана Карамазова подверг критике все историософские тео­дицеи, пытавшиеся оправдать конечную справедливость божествен­ного провидения. «Воле к рождению» - распространению поколений смертных людей - Федоров противопоставляет «волю к воскресе­нию» - торжество над смертью и замену физической любви любовью братьев и сестер. Он думал, что этой цели можно достичь путем овла­дения природой и посредством установления общественной системы, основывающейся на общинной собственности и исключении всех факторов, которые разделяют людей и вводят элементы борьбы во взаимоотношения между ними.

Соловьев воспринял от Федорова его критику «воли к рождению», а также представление о том, что победа над смертью - единственное нравственное разрешение драмы истории. Соловьев также принимает мысль Федорова о том, что искупление должно быть общим, коллек­тивным актом и что единственный способ, каким человечество может достичь бессмертия, - соединение в Царстве Божием на земле. Оче­видно, однако, что Соловьева не мог не отталкивать натурализм Фе­дорова и его откровенный культ науки, и он не особенно симпати­зировал почитанию предков и связанному с ним эгалитарному ком­мунизму. Больше того, осуждение Соловьевым деторождения соеди-

Мочульский К. Владимир Соловьев. С. 153-154.

Анджей Валицкнй. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...