В которой наша героиня сталкивается лицом к лицу с негодяем

 

Увидев его так близко, в темно‑синей трикотажной рубашке и джинсах, я подумала, что этот подлец еще красивее, чем мне казалось. Неприятности не оставили у него на лбу ни единой складочки, тревоги и беспокойства не испортили кремовую кожу ни единым прыщиком, а его тело непонятно с какой стати выглядело здоровым и стройным. Только волосы были в беспорядке – торчавшие в разные стороны кудряшки как бы говорили: «Чрезмерен мир для нас, пойдем‑ка снова спать!»

У ограды послышался характерный шорох, и я поняла: одно из красноглазых чудовищ протиснулось сквозь перекладины забора. Я вздернула руку, чтобы ухватиться за Освальда. Пусть он сделал мне много плохого, но все равно очень жаль, что его мышцы вот‑вот разорвут в клочья.

Возможно, Освальд посчитал, что я решила его ударить, потому что отошел от меня и позвал:

– Эй, Дейзи!

Готовая биться до самого конца, я повернулась чтобы встретиться взглядом со зверюгой. На меня смотрела какая‑то лохматая собачонка.

– Освальд, – сказала я, – «Что ты тут, черт возьми, делаешь?» это вряд ли подходящее приветствие, я ведь оказалась здесь по твоей вине.

Сморгнув слезы, я опустила дрожащие руки.

– Я хотел сказать, что ты дразнишь животных и лазишь через заборы.

Освальд внимательно посмотрел на меня, а я отвернулась, чтобы он не заметил темных кругов под моими глазами. Я стеснялась своего ужасного вида и была уверена: он стоит и удивляется – с чего это вдруг его потянуло ко мне? Скрестив руки, я прикрыла грудь.

– Хочешь овсянки? – наконец заговорил он. – У тебя голодный вид. Еда помогает мыслить.

– Мне не нужна твоя жалость.

– А я и не собирался тебя жалеть. Просто предложил тебе овсянки. Заходи. – Его глубокий низкий голос выводил слова мягко и нежно и потому все, что слетало с его губ, звучало крайне соблазнительно.

Я продолжала стоять на том же месте.

– Эдна сказала, что ты живешь в хижине.

– По мнению бабушки, это и есть хижина.

Я нерешительно продвинулась вперед на несколько шагов. За дверью располагалась просторная комната, обставленная совершенно не гармоничной мебелью. На одной из стен висели плакаты, демонстрирующие анатомию домашних животных. Металлический письменный стол оливкового цвета был завален учебниками. Освальд указал на него и пояснил:

– Это мой командный пост.

– Чем командуешь? – поинтересовалась я.

– Сейчас я помогаю Гэбриелу отслеживать членов КАКА. Меня ведь посадили под домашний арест.

– Ты поэтому не пришел сегодня на барбекю?

Освальд пожал плечами:

– Я и так ем много овощей.

– А при чем тут овощи?

– Ни при чем. Просто я и так ем их в избытке. У тебя с этим какие‑то трудности?

– У меня сейчас много трудностей, Освальд, но твои отношения с овощами к их числу не относятся. – Почему‑то это фраза прозвучала не так ядовито, как я предполагала.

– Так будешь овсянку или нет? – спросил Освальд.

Он направился на совмещенную с комнатой кухню. Похоже, члены этой семьи – кулинарные фетишисты, потому что все тамошнее оборудование состояло из новых дорогих моделей, стилизованных под старую кухонную утварь. Стойка для посуды, помещавшаяся рядом с мойкой, иллюстрировала одиночество – одна‑единственная тарелка, бокал для вина и кружка.

Освальд наполнил кастрюлю водой и насыпал в нее немного соли. Судя по всему, он не был знаком с известным высказыванием: если наблюдать за кастрюлей с водой, она никогда не закипит. Возможно, вампиры его не используют. Может быть, у них это звучит так: «Если наблюдать за кровеносным сосудом, то он не прорвется». Пока Освальд смотрел на кастрюлю, я могла спокойно глядеть на него и вспоминать тот головокружительный момент в отеле «Крофт».

Вдруг его обрамленные темные ресницами глаза украдкой стрельнули в мою сторону. Он и вправду тайком наблюдал за мной и выглядел при этом ужасно виноватым.

– Я очень рад, что у тебя все в порядке, – наконец сказал он.

– Ты действительно считаешь, что у меня все в порядке? Я ведь, между прочим, гощу в доме, кишащем вампирами. Они могут напасть на меня в любой удобный момент.

– Недоедание представляет для тебя гораздо большую угрозу, чем мистические существа. Возможно, у тебя слишком богатое воображение.

Если бы я совсем недавно не перепутала собак с адским тварями, я наверняка нашла бы, что ответить.

– А как насчет извинений?

Лицо Освальда напряглось, и я подумала: неужели он решил обвинить во всей этой неразберихе меня?

– Черт побери, Освальд, ты даже не удосужился сообщить мне, что у тебя есть невеста. Она осматривала меня сегодня в больнице. Знаешь, какое это было унижение?

Освальд взял металлический контейнер с овсянкой и высыпал необходимое количество в воду.

– Я должен был рассказать тебе о Уинни. Она прекрасная женщина, просто замечательная и к тому же по‑настоящему предана своему делу.

Ему даже не надо было добавлять: «А ты нет», – и так все было ясно.

– Если она такая прекрасная, замечательная и преданная, зачем тогда ты повез меня в гостиницу?

Некоторое время серые глаза Освальда пристально смотрели на меня, и от ощущения прежней связи с ним я почти не дышала. Он протянул руку, чтобы убрать прядь волос, упавшую на мое лицо, и мне стало горячо от прикосновения его пальцев.

– Милагро, – произнес он еще более низким голосом.

Нельзя сказать наверняка, как я повела бы себя дальше, потому что вдруг послышались свист и шипение, и мы отскочили друг от друга. Пусть даже это была всего лишь убежавшая каша, ее оказалось достаточно, чтобы полностью изменить обстановку.

– Я увидел, что ты говорила с Беккетт‑Уизерспуном, и это заинтриговало меня, пробудило любопытство, – заговорил Освальд неожиданно жестким тоном. – Я подумал, что ты сможешь дать о нем какую‑нибудь информацию.

– Освальд, твое так называемое любопытство чуть было не стоило мне жизни! Теперь я превратилась в чертову вампиршу, подобную тебе и твоей сумасшедшей семейке!

– Нелепость какая‑то. Вампиров не существует. Ты не вампирша. Ты просто девушка, подхватившая инфекцию.

– Просто девушка, подхватившая инфекцию! – закричала я. – И это все? Я просто девушка, которую можно повалять, заразить невесть чем, и всем наплевать, что я могу заболеть или даже умереть, а ты возвращаешься к своей преданной и замечательной невесте, и все весело смеются.

– Нет, нет, я имел в виду совсем другое! – возразил он. – Я ведь не желал тебе зла.

– Освальд, ты не желал мне зла, но и добра ты мне тоже не желал, потому что ты даже не задумывался об этом. Для тебя я была просто вещью, мимолетным увлечением, о котором так легко забыть.

Возможно, мне хотелось услышать от него признание, что наша связь была очень необычной и до сих пор имеет власть над ним. Возможно, мне хотелось, чтобы он назвал меня красивой и неотразимой и сознался в том, что его одолело желание, что он испытывал ко мне большое и настоящее чувство и что его тяга ко мне еще сильнее, чем моя тяга к нему.

Но вместо этого он повторил:

– Я должен был сказать тебе, что у меня есть невеста. Поверь, я очень хочу, чтобы тебе было хорошо. Скажи, что я должен для этого сделать?

– Я обязательно что‑нибудь придумаю, Освальд. Так что, когда я попрошу тебя об услуге, помни: за тобой должок. Крупный должок. – Громко топая, я попыталась спуститься с крыльца, но собака преградила мне путь. – Пойдем, Дейзи.

Я поплелась обратно в дом, чувствуя себя еще хуже, чем раньше. За оградой нас с Дейзи догнали другие собаки, которые присоединились к нашему маршу позора. Вернее, к моему маршу. Вполне вероятно, что интимные отношения доктора Уиннифред Хардинг и обожающего ее Освальда еще великолепней, чем то, что я испытала с ним в отеле. Возможно, выбор ухажеров на основе банального плотского желания как раз и ведет к отношениям с маленьким сроком годности.

Я никогда не считала себя совсем уж легкомысленной. Но, возможно, по‑настоящему пустые люди не в состоянии осознать собственную неглубокость. Вероятно, мы замечаем только сияющую поверхность собственного «я», тогда как другим сразу бросается в глаза табличка, на которой крупными буквами выведено: «Глубина 1 метр. Нырять запрещается».

Одна из собак, черно‑коричневой масти, гордо приволокла мой полиэтиленовый пакет.

– Хорошая собачка, – похвалила я.

Контейнер с деликатесами оказался нетронутым, поэтому я открыла крышку и принялась со всем тщанием пережевывать его содержимое. Ну, во всяком случае, с тем тщанием, какого можно ожидать от поверхностной особы.

Издали дом казался теплым и уютным. Я была расстроена, но после еды мне полегчало. Даже нормальные люди способны на безумства, когда у них снижен сахар в крови. Однажды Нэнси, сидя на строжайшей женевской спа‑диете, купила бежевое вельветовое платье с крупными рубчиками только потому, что оно было уценено.

Ну что же, постараюсь найти положительные стороны в своем нынешнем положении и стану серьезной – и как писательница, и как человек. Полностью откажусь от связей, основанных исключительно на половом влечении, и как следствие – перестану нравиться мужчинам, которым нужны только хиханьки‑хаханьки на сеновале.

На кухне пила чай Эдна. Я преградила путь собакам, но Дейзи все‑таки удалось прорваться за порог. Я закрыла дверь.

– Юная леди, уже слишком поздно шататься туда‑сюда. Идите спать.

Я остановилась в нерешительности.

– А можно мне взять Дейзи в свою комнату?

Эдна повернулась и бросила взгляд на собаку, которая виляла задом, как проститутка на собрании проповедников.

– Хм.

Уже по пути в комнату для прислуги я снова услышала голос Эдны:

– Заснешь с собаками, проснешься с блохами!

Мне показалось, что она говорит не о Дейзи.

Я погрузилась в глубокий самодовлеющий сон, каким спят мои братья по несчастью – новоиспеченные заключенные, умалишенные и клептоманы, всей душой верящие в то, что назавтра они проснутся другими.

 

Глава одиннадцатая

Обновленная и возрожденная

 

Будильник разразился отвратительными «пип‑пип‑пип». Дейзи исчезла. Моху поклясться, что, прежде чем лечь в постель, я заперла дверь на замок. Меня беспокоило, что кто‑то заходил ко мне, пока я спала, даже если этот кто‑то просто хотел выпустить собаку.

Хорошо, что у меня есть отдельная ванная с чудесной восьмиугольной плиткой, которая наводит счастливые воспоминания о старых барах и спортивных клубах. После душа я оделась и принялась накладывать макияж с целью улучшить болезненный цвет лица. Если не считать того факта, что мой лифчик времен Второй мировой сморщился в полых местах из‑за недостатка пышущей здоровьем плоти, я выглядела значительно лучше, чем накануне.

Я напомнила себе о том, что следует сначала думать, а потом говорить. И даже заранее скорбела по всем тем беззаботным bon mots' [36], которые, увы, никогда не сорвутся с моих губ. Теперь мне уже не суждено узнать, что на самом деле обозначает слово «mot»' [37]. У меня были подозрения, что это нечто вроде колкости.

Эдна, облаченная в очередной наряд из журнала «Таун энд кантри», попивала кофеек. На столе стояла еще одна порция завтрака: мисочка с овсяными хлопьями, стакан красного апельсинового сока и кружка. Я вежливо улыбнулась и поздоровалась:

– Доброе утро, Эдна.

– Доброе утро, юная леди. Сегодня вы уже не такая страшная, – ответила она, слегка приподняв брови.

Быть серьезной – не значит терпеть оскорбления.

– Кхм… спасибо, я навсегда сберегу ваш комплимент в своем сердце, – сказала я, наливая себе кофе.

– Нельзя допустить, чтобы вы просто маялись дурью, потому что в этом случае, я уверена, с вами будет много неприятностей. Чем вы собираетесь заняться сегодня?

У меня были подозрения, что Эдна не считает творчество серьезным делом. Выглянув в окно, я увидела заброшенную вьющуюся розу.

– Я могу подрезать эту розу и осмотреть ваш сад.

– Тот, кто близко знаком с землей, не всегда оказывается садовником.

– Эдна, если я расскажу все, что знаю о садоводстве, с вас просто свалятся носки, которые так идеально подходят к вашей одежде. Потому что я училась на садовника и приобрела большой опыт работы.

Так оно и было, хотя отец считал мой подход к садоводству радикальным – я была категорически против лужаек. А вот Джерри Ди как раз специализировался на них. Благодаря этим безупречным изумрудным коврам, за которыми нужно ухаживать не покладая рук, которые требуется постоянно поливать и бесконечно подкармливать химическими удобрениями, он и заработал свое состояние. Девиз его компании был таким: «ДЖЕРРИ уДИвит вас новой роскошной лужайкой!» К тому времени как он решил продать свою последнюю фирму и переехать в другое место, у него на постоянной работе числилось несколько бригад, занимавшихся озеленением загородных участков – от частных резиденций до коттеджных поселков. Даже если бы я поехала на место новой застройки, которого никогда прежде не видела, я все равно узнала бы работу Джерри Ди по живым изгородям и тому, как подстрижена трава.

– Если вы наконец закончили, – сказала Эдна, едва я допила кофе, – могу показать вам сарай садовника.

Мы направились в прихожую, где проделали уже знакомую процедуру с солнцезащитным кремом. На этот раз я опередила Эдну, которая наверняка собиралась дать мне какую‑нибудь дрянь, и успела вцепиться в хорошенькую соломенную шляпку. Когда мы обошли дом, госпожа Грант указала на забор, отгораживающий стоянку для машин.

– Там сзади сарайчик со всеми инструментами для садоводства.

Я обнаружила в сарае целый набор подходящих приспособлений и вернулась к Эдне. На дворе стояла ранняя весна, и в это время зелень должна уже набирать здоровый рост. Однако местные растения всем своим видом умоляли об эвтаназии.

– Это лошади все поели, – объяснила Эдна. – А если не они, тогда собаки вытоптали. Здесь постоянно бегают животные.

– Есть хорошая ограда – будет и хороший сад. Как думаете, можно мне кое‑что изменить?

– Делайте что хотите, юная леди. Уверена, мой внук не станет возражать.

– Вы имеете в виду Сэма, верно?

– Если вы хотели намекнуть на мое слабоумие, то уверяю вас – я все еще способна различать своих внуков.

– Знаете, разговор с вами приносит примерно столько же удовольствия, сколько удар молотком по собственным пальцам.

– Хм, – фыркнула госпожа Грант.

Но я уже и без того была уверена, что ранчо принадлежит Сэму. Эдна просто не могла позволить себе ответить «да» на какой‑либо из моих вопросов. И потом, было непохоже, что Освальд живет в этом доме и вообще хоть где‑то работает.

Множество мертвых старых побегов розы переплетались с молодыми и слабыми. Расцвело всего два несчастных бутона.

– Ой, это же плетистая роза Сомбрель, одно из моих любимых растений! – воскликнула я, а потом повернулась к Эдне и добавила: – Когда она здорова, она невероятно красива. Вы даже не представляете!

– Конечно, представляю, – последовал загадочный ответ.

Больше ничего на этом участке спасти было нельзя.

– Эдна, а у вас нет каких‑нибудь идей по поводу того, что могло бы здесь расти?

Она пожала плечами:

– Откуда мне знать? Не люблю я все эти деревенские мелочи. – Видимо, мое лицо приняло озадаченное выражение, потому что Эдна решила пояснить: – Я всегда жила в городах. Это мальчики настояли, чтобы я приехала сюда погостить.

Я вдруг представила себе метрополис, а в нем Эдну в безупречном маленьком черном платье; в одной руке она держит очередной бокал мартини, а другая взлетает вверх каждый раз, когда она начинает смеяться, прищуривая свои невозможные обольстительные глаза. Мне хотелось бы, чтобы она рассказала об этом побольше, но я прекрасно знала: стоит мне задать вопрос, и я тут же вместо ответа услышу оскорбление.

– Значит, мы обе вынуждены торчать здесь против воли, – сказала я.

Эдна посмотрела на пастбища, деревья и невероятно синее небо над головой.

– Думаю, есть места и похуже.

– Стоянка грузовиков у автострады? – предположила я.

– В моем понимании это Стамбул в разгар жары, – возразила она.

У меня возникло стойкое убеждение, что она говорила не просто так – видимо, Эдна основывалась на собственном опыте.

– Я могу начать работу, но мне вряд ли удастся добиться чего‑нибудь, если здесь не поставить забор, который будет отгораживать сад от животных.

– Тогда сходите на конюшню или на сборище и найдите Эрни. Если у него есть время, он поставит вам забор. – Эдна развернулась и пошла в дом.

Кто такой Эрни и что такое сборище? Шагая по дорожке к конюшне, я заметила, что на поле играют и лают собаки. Увидев меня, они подбежали поближе. Когда я оказалась у конюшни, все собаки, кроме Дейзи, исчезли. А одна из них помчалась донимать пятнистых черно‑белых куриц, выглядевших весьма стильно, – они гуляли под дубом и клевали что‑то с земли.

За дверями конюшни обнаружилось полутемное, похожее на пещеру помещение. Я предполагала, что Эрни – это морщинистый беззубый слуга, привезенный членами вампирского клана из Старого Света, поэтому, войдя в конюшню, старалась морально подготовиться к встрече. Здесь царил запах испражнений, явно исходивший от животных и не противный. По обе стороны тянулись ряды дверей. Некоторые из них были закрыты, а у некоторых была открыта только верхняя половина.

Я заглянула в стойло и вздрогнула от неожиданности, когда в нем закудахтала и забила крыльями курица.

– Ау! – крикнула я. – Ау!

Стоявшая в соседнем стойле лошадь высунула голову из открытой части двери, потрясла ею и взглянула на меня. Я немного отступила, чтобы она не смогла дотянуться и укусить меня, и сказала:

– Не думаю, что ты Эрни.

Из‑за нижней половинки двери вынырнул молодой мужчина, чье упитанное тело обтягивала футболка. Его волосы были черными, гладкими и блестящими, совсем как мои, а вот кожа казалась гораздо смуглее.

– Да, я Эрни.

Отодвинув лошадь в сторону, он облокотился на полудверь. Мужчина обшарил меня медленным оценивающим взглядом; мне же необязательно было видеть нижнюю часть его плотного тела – и так понятно, что она тоже мощная и мускулистая. Его черты, как у других мексиканских индейцев, отличались резкостью и угловатостью, а легкая улыбка под усами была удивительно сексуальной. Такие усы Нэнси называет порнографическими. Было ясно: он пытался понять, кто я такая.

Обычное дело. Встречаясь с другими латиноамериканцами, всегда пытаешься понять: откуда они, приехали недавно или уже ассимилировались, предпочитают говорить по‑испански или по‑английски. А на самом деле важно вот что: можно ли расслабиться в обществе друг друга, можно ли рассчитывать друг на друга и понимать друг друга.

Первая фраза, произнесенная Эрни, рассказала о нем очень много.

– Ты, должно быть, Милагро, потому что, на мой взгляд, ты настоящее чудо. – Его неторопливая речь звучала переливчато.

Я улыбнулась, хотя слышала это не впервые.

– Да, так говорят.

Он обтер руку о футболку и протянул ее мне для пожатия.

– Mucho gusto' [38].

– Encantada'[39].

У него были красивые, сильные руки. Что плохого в том, что я восхищаюсь мужчинами во всем их удивительном многообразии?

Я поведала ему, что Эдна посоветовала мне спросить у него, может ли он снабдить сад оградой.

– Конечно. Как долго ты здесь пробудешь?

Мне стало интересно, хорошо ли Эрни знаком с этим семейством. Спрашивать помощника на ранчо, знает ли он, что его хозяева вампиры, казалось мне дурным тоном.

– ¿Quien sabe?' [40]– пожав плечами, сказала я. – Несколько недель mas о menos' [41]

– Ладно, хорошо. Я дождусь, пока Оз осмотрит лошадь, а потом приду к дому и что‑нибудь соображу.

– Оз? Ты имеешь в виду Освальда?

– Ну да, он разбирается в животных. Вот у этой девочки, Стеллы, какая‑то инфекция. Видишь? – Он снова пропал за нижней половинкой двери, и мне пришлось опереться на нее, чтобы увидеть то, на что он указывал, – опухшую переднюю ногу лошади. – Мы обычно не вызываем ветеринара, потому что у нас есть Оз.

– Ах да, он говорил мне, что хотел стать ветеринаром.

– Оз сумасшедший, – заметил Эрни, рассмеявшись. – Хотя с животными он действительно умеет обращаться.

Эрни рассказал мне о ранчо, о том, что только около гектара земли использовалось под выращивание синей люцерны для скота и как коровы поели почти весь виноградник.

– У нас почти восемнадцать гектаров по эту сторону речки и еще двадцать по другую, но там только на лошади можно ездить – кругом холмы. В этом месте хорошо просто жить.

Собираясь уходить, я вспомнила, что у меня есть еще один вопрос:

– Эрни, а что такое сборище?

– Так у нас называют ферму.

Рядом с конюшней я заметила большое прямоугольное строение. И была удивлена, когда, распахнув широкую дверь, увидела закрытый бассейн. В общем, все правильно: ведь вампирам для отдыха нужна защищенная от солнца зона. Я окунула руку в воду и поняла – она настолько холодная, что я не решилась бы поплавать в ней даже в здоровом состоянии.

Ранчо располагалось в большой долине, вокруг которой возвышались холмы с повисшими на них лентами тумана. В нескольких загонах пасся привычный набор животных, как на ферме у старика Макдональда' [42]. Я пошла по дорожке, которая, огибая поля, вела к быстро текущей речке.

На берегу ручья росли сосны и канадские багрянники, покрытые розовыми цветами. По другую сторону водоема долина отлого поднималась вверх, к лесу.

На обратном пути к дому я сделала крюк и прошла мимо коттеджа Освальда. Прямоугольная гранитная скульптура, стоявшая в центре ухоженного садика, не очень‑то характеризовала обитателя домика как «честного, простого провинциала». Пытаясь заглянуть в окна белого здания, вид на которое мне закрывала буйная растительность, я услышала чей‑то веселый голос:

– Меня ищешь?

Я запаниковала и, повернув голову, обратила пристыженный взор на улыбающегося Освальда. У него были совсем не вампирские белые зубы и ямочки, которые тоже вряд ли ожидаешь увидеть у вампира. По всей вероятности, эта генетическая особенность была призвана сбивать с толку жертву.

– Нет, конечно, – возмущенным тоном ответила я. – Я просто осматривала твои растения. У тебя, видимо, плодородная почва, раз все так хорошо растет.

– Да, у меня действительно хорошая почва. Вулканическая.

Поскольку Освальд смотрел мне прямо в глаза, у меня создалось неприятное впечатление, что он прекрасно знает, какие непристойные мыслишки (об извержениях, взрывах, излияниях лавы и так далее) просочились в мое сознание.

– Повезло, – пробормотала я, слегка кивнув, и пошла прочь, стараясь двигаться как можно медленнее.

Эрни шагами измерял периметр огородного участка.

– Босс сказал, чтобы я занялся этой работой. Думает, летом садик порадует Эдну.

Несмотря на то что у меня не было никаких причин радоваться возведению забора на принадлежавшей другим людям территории, я была очень довольна, о чем и поведала Сэму, который как раз вышел из дома.

– А еще нам понадобятся растения и семена. К тому же я должна знать, что вы хотели бы здесь видеть.

– Уверен, что мы с удовольствием воспримем любые ваши решения, касающиеся сада, – произнес Сэм своим успокоительным тоном.

– Надеюсь, вы не будете разочарованы, – сказала я.

– Уверен, что нет. А еще и я, и вся наша семья будем очень благодарны вам, если вы подключите к своей работе бабушку.

Как запросто можно превратить ясный день в ненастье!

– Мне показалось, она не испытывает интереса к садоводству.

– У бабушки никогда не было возможности заниматься этим, но я убежден, что подобный эксперимент доставит удовольствие всем нам.

Я подумала, что практика в отстреле кроликов наверняка принесет ей гораздо больше радости, однако говорить это не стала.

– В нашем округе существует несколько питомников. Съездите вдвоем и всё купите. Естественно за растения я заплачу.

Тучи рассеялись, и для меня снова засияло солнце.

– Я с удовольствием научу Эдну работать в саду, – пробормотала я. – А еще, Сэм, мне хотелось бы иметь возможность писать, когда…

– Я не забыл о нашем уговоре. Убежден, что уважение – основа положительных и стабильных отношений, – заявил он. Его карие глаза были честными, как у пса.

Ах, как же он прав! Основа положительных и стабильных отношений – именно уважение, а не влечение.

– Сэм, мы с вами придерживаемся одинаковых взглядов на эти важные понятия.

Он скромно наклонил голову.

Я спросила у Сэма, сообщала ли доктор Хардинг что‑нибудь о результатах моих анализов. Несмотря на то что мне было гораздо лучше, со мной иногда случались приступы слабости и усталости.

Он вскинул голову.

– Уинни сказала, что один из анализов не получился и она сделает его снова. Я пообещал позвонить ей сегодня еще раз и спросить, вышло ли у нее что‑нибудь.

– Знаете, – сказала я, – мне бы хотелось поставить ее в известность, что я чувствую себя ужасно из‑за того происшествия с Освальдом.

– Я сообщу ей о вашем искреннем сожалении.

Поскольку мне было интересно узнать побольше о планировке дома, я попросила Сэма устроить мне экскурсию. Пока он показывал мне помещения, я узнала, что он занимается капиталовложениями своей семьи.

– Таким образом можно использовать знания по юриспруденции и управлению, полученные в университете, – пояснил он. – Я не слишком рад этому, но мысль о том, что я тоже вношу свою лепту, доставляет мне удовольствие.

Помимо тех комнат, которые я уже видела, Сэм показал мне просторную и удобную комнату отдыха, гостевой туалет, симпатичную маленькую библиотеку со встроенными в стены книжными шкафами и уютным фиолетовым двухместным диваном с бархатной обивкой, на котором я смотрелась бы просто сногсшибательно.

Спальни на втором этаже выглядели безлико и напоминали гостиничные номера; на их фоне выделялись только хозяйские апартаменты, где на каждой стене висели великолепные образцы современного искусства.

– А в этой комнате сейчас живет бабушка, – сообщил Сэм.

Ради старой кровопийцы он отказался даже от своей комнаты! Заглянув внутрь, я заметила, что на потолке виднеются открытые балки – возможно, ночами она висит на них вниз головой.

Потом я прошмыгнула в кабинет Сэма, чтобы позвонить на свой автоответчик и прослушать сообщения. Мне почему‑то вдруг помстилось, что родители могли вспомнить обо мне и оставить свой привет. Но вместо этого я услышала злобный голос Себастьяна: «Милагро, настоятельно рекомендую тебе вернуться как можно скорее. В твоих же собственных интересах сделать так, как я говорю. Этот мир полон опасностей, и мне не хотелось бы, чтобы с тобой случилось нечто весьма прискорбное». Полным дураком он не был, поэтому не оставил ни своего имени, ни открытых угроз, однако уже от одного тона сообщения мне стало не по себе.

На обед пришли все, кроме Освальда. Я специально села рядом с Гэбриелом и очень обрадовалась, когда под столом он начал гладить мою ногу своей. Обед продолжал давешнюю тему красного цвета, что, как я выяснила позже, было сделано из уважения ко мне. На первое мы ели очень вкусный багрово‑красный борщ, а потом перешли к ростбифу с кровью, нарезанному тонкими кусочками.

– Итак, Мил, – сказал Гэбриел, – после обеда я уезжаю.

– Уезжаешь? – уныло переспросила я.

– Продолжу сражаться с силами зла и спасать мир от КАКА, – весело ответил он.

– Прекрати злорадствовать, Гэбриел, – осадила его бабушка. – Некоторым из нас придется остаться в этой культурной пустыне.

Да, на благодарную гостью она не похожа. Сэм откашлялся и произнес спокойным тоном:

– Бабушка, я просто уверен, что ты будешь очень рада, когда у тебя появится собственный садик. Представь, ты сама сможешь выращивать овощи!

Кусочки мяса с кровью оставили лужицу темной жидкости на моей тарелке. Пока другие были заняты едой и не смотрели, я собрала ее кусочком хлеба, а потом быстро сунула влажный комок в рот, смакуя роскошный солоноватый привкус крови.

– Сэмюэл, – обратилась к внуку Эдна, – овощи – это хорошо, но я здесь ни при чем. К тому же я не планировала проводить оставшиеся годы за работой в огороде.

Мне вдруг захотелось прийти на выручку к Сэму.

– Я хочу разбить такой садик, чтобы вы всегда могли срезать цветы для званых обедов и вечеров.

Эдна подняла взор к потолку.

– Зачем выращивать цветы, если их можно купить?

– Зачем готовить, если можно питаться фаст‑фудом? – парировала я.

Тут Гэбриел поднялся и сказал:

– Ну хорошо, я пожалуй пойду, пока дамы еще не скрестили ножи.

Мы все попрощались с Гэбриелом. Когда он крепко обнял меня, я прошептала:

– Будь осторожен, Гэбриел!

– Я же занимаюсь безопасностью, малышка, – прошептал он в ответ. – У меня сумасшедшие способности к этому делу.

Он меня рассмешил, но я ему верила. Мне стало стыдно, что я усмотрела кулинарные соображения в его словах о том, что меня нужно откормить. Я буду скучать по нему.

Когда мы были заняты десертом – мясистыми и сочными вишнями бинг, – на пороге возник Освальд с каким‑то темным чемоданчиком в руках.

– Это тебе, Милагро, – провозгласил он. Поставив чемоданчик на стол, Освальд открыл его, демонстрируя маленькую серую пишущую машинку. – Она отличная и работает прекрасно.

Серебряные буковки на хитроумном приспособлении складывались в слово «Оливетти».

– Ты, наверное, шутишь. Неужели ты предполагаешь, что я смогу работать на этом пережитке прошлого?

– Да, Освальд, – согласилась Эдна. – Как можно хоть что‑нибудь написать на этом приспособлении? Уверена, ни одно достойное внимания литературное произведение не может быть написано на такой рухляди.

Ой, какая же она все‑таки вредная! Чтобы насолить ей, я сказала:

– Извини, Освальд. Я ведь никогда раньше не работала на пишущих машинках. Она чудесная. Просто классная.

Он улыбнулся своей кривоватой улыбкой, и я на целых пять секунд забыла о том, что должна его ненавидеть.

– Вот и хорошо. Мне хотелось достать для тебя что‑нибудь необычное, а эта машинка особая. Она принадлежала замечательной писательнице.

– Правда? – удивилась я.

Сэм и Эдна не выказали ни малейшего интереса к происхождению машинки. А Эдна вообще самозабвенно смотрела в окно.

– Да, Дэне Франклин. Она писала рассказы. Очень хорошие. И была одной из самых красивых женщин своего времени. – У Освальда в глазах плясали озорные огоньки.

– Имя кажется мне знакомым, – сказала я, но, возможно, мне казалось так потому, что я вспомнила о Бене Франклине' [43]и Франклине Рузвельте' [44].

– Я уверена, что давно забытая бумагомарательница вряд ли заинтересует юную леди, – высказалась Эдна. – Можешь идти, Освальд.

Вот было бы здорово, если бы я умела посылать его так же запросто!

 

Глава двенадцатая