Старая любовь не пожар, А загорится – не потушишь

 

Было уже поздно, но я все равно решила добираться на общественном транспорте, чтобы не платить за такси. Метро было закрыто, поэтому я направилась по пустой улице к ярко освещенной автобусной остановке. Сквозь запахи выхлопных газов, сточных вод и жареных кофейных зерен начал пробиваться аромат весны. Он струился от зацветших деревьев, смолосемянников. На этих крепких деревцах с невзрачными листьями расцветают цветы с самым великолепным ароматом – они пахнут влюбленностью.

Этот пьянящий запах напомнил мне об Освальдо. Ни с одним мужчиной я не теряла голову до такой степени. Мне хотелось верить, что эти чувства всамделишные, а не просто прелюдия к гриппозной горячке.

Пока я раздумывала о своем одиночестве, у тротуара остановился большой темный «Бентли». Я покачала головой, что на языке улицы означает «проваливай, придурок!», но тут задняя дверца открылась. Себастьян Беккетт‑Уизерспун высунулся из машины; его лицо украшал образец идеальной улыбки.

– Какая неожиданная встреча! – воскликнул он.

Больше всего меня удивило дружелюбное выражение его лица.

– Это звучало бы куда убедительней, если бы ты не разыскивал меня все это время. – Я отступила назад от греха подальше.

Он провел рукой по своим блестящим золотистым волосам; этот жест был знаком мне до боли.

– Я искал тебя, Мил. Я просто хотел… просто хотел…

Он вылез из машины. Все во мне подпрыгивало, словно внутри заработал блендер, в который поместили одуревшую лягушку, – ощущения гораздо более неприятные, чем можно подумать. Рядом с Себастьяном я чувствовала себя той, кем являюсь на самом деле, а если точнее – кем не являюсь. Я не мужчина. И не истинная американка. У моей семьи нет большого состояния. Я не как все. У меня нет связей. И вообще нет ничего, что имеет значение для Себастьяна. Но он все равно считал, что я чудесная. Или по крайней мере так говорил.

Он остановился напротив меня. Я заметила, как изменилось выражение его лица, когда Себастьян подошел поближе.

– Ты выглядишь…

– Мне кажется, я выгляжу замечательно. Я очищалась при помощи йоги и воды.

– Прости меня, Милагро, – мягко проговорил он. – Я был так потрясен, снова увидев тебя. Я вел себя как свинья у Кэтлин и… раньше. Нельзя ли попробовать вернуть то, что однажды было между нами?

Конечно же, я давно грезила этим моментом. В моих мечтах были слезы и изумительное платье, но реальность превзошла все мои фантазии, поскольку даже в них я не представляла себе ни темного «Бентли», ни Себастьяна, ставшего известным писателем, ни того, что он решит попросить у меня прощения именно в тот момент, когда я буду чувствовать себя такой хрупкой и обнищавшей.

– Не думаю, что смогу снова поверить тебе. – Говоря одно, я ощущала совершенно другое. Одна часть меня надеялась на то, что Себастьян снова станет таким, как был раньше, а вторая, более эгоистичная, лелеяла надежду на то, что он поможет найти издателя для моего романа.

– Мил, ты среди тех немногих, кто по‑настоящему знает меня. – Он пристально посмотрел мне в глаза. – Прости меня за тот вечер. Я был так потрясен. Понимаю, что я поступил нехорошо тогда… и раньше. – Он сглотнул. – Я завидовал, Мил. Ты пишешь лучше, чем я. Я еще не дорос до твоего уровня, а потому завидовал и боялся.

Неужели он говорит правду? Или просто играет на моем тщеславии?

– А с чего это ты вдруг решил помириться, Себастьян?

Он грустно улыбнулся:

– Я скучал по тебе.

– Что ты делал в отеле «Крофт» тем вечером? Зачем ты пришел в номер?

Он потянулся и осторожно тронул меня за руку.

– Ты была так расстроена, когда уезжала, что я решил поехать за тобой. Я волновался за тебя.

– Я в состоянии сама о себе позаботиться, – сказала я, ощупывая рукой шею в поисках предательских припухлостей. – Последнее время мне немного нездоровится.

– Я и подумал, что ты неважно выглядишь. – Он указал рукой на машину. – Поедем ко мне, поговорим. – Дальше он сказал, что остановился в соседнем городке. – Там прекрасный дом, окруженный яблоневым садом. В нем есть комната для гостей.

Какая городская девчонка не мечтает пожить в доме с яблоневым садом? Ну, например, я – до того момента как Себастьян рассказал мне о нем. Зато потом эта мысль показалась мне невероятно романтичной, я даже вспомнила Лору Инголлз Уайлдер' [24]. Ну, эдакий «Домик в прерии», только удобства не на улице да юмор позамысловатей. Интересно, чего хотел Себастьян – скоротать со мной ночку или чего‑то еще?

Я вдруг и сама заволновалась, не в силах понять: что мне‑то от него надо?

– Завтра у меня дела, – заявила я, имея в виду поход к врачу и попытку хотя бы пару часиков отработать в яслях, чтобы получить немного денег.

– Я отвезу тебя назад, когда захочешь. Обещаю.

Может, потешить самолюбие – послать Себастьяна к чертовой матери, сесть на автобус и направиться в свою депрессивную квартиру? Или все‑таки поехать с ним в шикарный дом, посмеяться над прошлым, познакомиться с его литературной компанией и поклясться в вечной преданности нашей… как это назвать‑то?

– Ладно, даю тебе еще один шанс.

Когда он обнял меня, я была поражена. Прежним остался даже его свежий цитрусовый одеколон. Я как будто вернулась домой – да, именно домой, а не в продезинфицированное от пола до потолка показушное обиталище моей матери Регины.

Себастьян придержал для меня дверцу машины, и я скользнула на сиденье, расположенное за спиной у водителя; самого шофера не было видно за темной стеклянной перегородкой. Себастьян забрался в машину и закрыл дверцу. Затем нажал кнопку связи с водителем и произнес:

– Поехали.

Я заметила, что в его реплике место для «пожалуйста» не предусматривалось.

Стекла были такими темными, что я с трудом различала свет уличных фонарей. Себастьян взял меня за руку и улыбнулся. Наши пальцы сплелись так же, как это бывало раньше.

– Ты выглядишь усталой, – обратился ко мне Себастьян. – Почему ты не отдыхаешь?

Я пребывала в возбужденном состоянии, но все равно закрыла глаза, чтобы, наслаждаясь текущим моментом, вспомнить прошлое. Когда он впервые привел меня в зал, заполненный лучшими преподавателями университета, я была страшно взволнованна. Самым восхитительным было то, что присутствующим, казалось, нравилось общаться со мной, провинциалкой Милагро Де Лос Сантос.

Рядом с Себастьяном я чувствовала себя умной, красивой и талантливой. Тогда ему было всего двадцать, но он уже умел подать себя, выглядеть очаровательным и привлекательным. Он пытался отшлифовать меня, и в некотором смысле даже преуспел в этом. Мы допоздна обсуждали увиденные пьесы и прочитанные эссе. Он мягко поправлял меня, если я неверно произносила вычитанные в книгах слова, тем самым поощряя стремление к более прилежной учебе.

Но даже в самые лучшие времена не все было гладко. На высокосветских приемах внутренний идиотизм побуждал меня отпускать неуместные остроты. Себастьян старался отучить меня от склонности к рокерской одежде и называл мою любовь к авторам‑женщинам «наивно‑сентиментальной».

Если подружка Себастьяна Тесси Кенсингтон и считала его интерес ко мне странным, то ни ризу не сказала об этом. Себастьян шутил, что она радуется возможности не посещать скучные, на ее взгляд, мероприятия. Так все и продолжалось, пока я не начала встречаться с забывчивым растаманом по имени Берни с инженерного факультета. Возможно, «встречаться» – не совсем то слово, потому что Берни, на которого нельзя было положиться даже в моменты его просветлений, вел себя так, будто наши отношения – затянувшийся секс на одну ночь. Зато это помогало сохранять остроту ощущений.

Мы с Себастьяном ругались из‑за Берни, вступали в глупые и ожесточенные бои, хотя оба знали, что он абсолютно этого недостоин.

Я подождала еще несколько минут, по‑прежнему ощущая прохладную руку Себастьяна в своей ладони. Открыв глаза, я сказала:

– Помнишь Берни, любителя марихуаны и моего поклонника? Я бросила его, только чтобы порадовать тебя.

Берни тогда стоически перенес боль расставания, пожав плечами и пробормотав: «Ну раз тебя куда‑то понесло, чувиха…»

– А он это разве заметил?

– Он был растоптан, полностью уничтожен. Надеюсь, ему удалось прийти в себя. А ты с чем‑нибудь расставался ради меня, Себастьян?

– Разве что с самоуважением, – заявил он, отпустив мою руку.

Его резкий тон насторожил меня.

– Что ты имеешь в виду?

Он отвернулся. Я подозревала, что мы движемся не в том направлении, и не только в эмоциональном смысле. Мне ничего не было видно сквозь затемненное окно машины, поэтому я решила опустить его и нажала на кнопку. Она не сработала.

– Попроси, пожалуйста, водителя опустить это стекло, – сказала я Себастьяну, но он не обратил на меня никакого внимания.

Прижавшись лицом к окну, я увидела густой лес и покрытые травой холмы – совсем непохоже на городок.

– Где мы?

– Совсем скоро мы будем на месте.

– На каком таком месте? – Себастьян вдруг стал меня напрягать.

– Расскажи мне о своем рандеву в отеле, – потребовал он.

– Это тебя не касается. Мне казалось, мы снова будем дружить.

– Что он тебе говорил? Что он с тобой делал? Как его зовут? Мне нужно знать.

Я не могла поверить в то, что Себастьян решил похитить меня только ради информации об Освальдо. Именно это я и сказала, барабаня в стеклянную перегородку.

Окно, отделявшее нас от водителя, опустилось.

– Сэр?

– Все нормально, Питере! – рявкнул Себастьян. И злобно обратился ко мне: – Я не похищаю тебя, манерная шлюшка, я посажу тебя под стражу и допрошу.

«Шлюшка» – это еще ладно, но «манерная» – это уже перебор.

– Я ненавижу тебя, напыщенный сопляк! Немедленно выпусти меня из машины! – Я пнула ногой сиденье водителя. – Если ты меня не выпустишь, я подам на тебя в суд!

– Немедленно прекрати беситься, – сказал Себастьян. – Ты не выйдешь отсюда, поскольку очень вероятно, что ты подхватила инфекцию.

Когда я прекратила долбить ногой по сиденью, он произнес:

– Ах, неужели ты наконец обратила на меня свое жалкое внимание? Думаешь, я не заметил, что ты больна? Как ты жила последнее время, Милагро? Что ела? Или, точнее, что пила?

От его слов я вся похолодела. Откуда он узнал о моем недомогании? И чем я в конце концов заразилась?

– Так ты поэтому искал меня?

– Другой причины снова встречаться с тобой у меня не было. По‑моему, я предельно ясно дал это понять в дни моей беспечной юности.

Вот мерзавец!

– Ты можешь обманывать себя сколько угодно, но меня не проведешь, Себастьян. Я‑то знаю, что ты когда‑то чувствовал ко мне. – Я заметила, что в его глазах промелькнула боль.

– Возможно, я слишком быстро поддался твоим дешевым чарам, – признался он. – Я не понял тогда, что ничего для тебя не значу; ты просто хотела завладеть мной и всем, что у меня было. Ты использовала меня, Милагро.

Его обвинение поразило меня.

– Это неправда, Себастьян. У меня было к тебе настоящее чувство. Ты знал, что я чувствовала.

Судя по выражению его лица, он смутился и отвернулся.

– Я больше не поддамся на твой обман. Я каждый день благодарю близких и друзей за то, что они помогли мне освободиться из капкана твоей жадности. Зато теперь, пусть мне и неприятно снова иметь с тобой дело, ты можешь принести пользу нашей организации.

– Организации?

– Не будь глупее, чем это необходимо, – посоветовал он, снова обретя спокойствие. – Я состою в «Коалиции американцев за консервацию Америки». Мы стремимся очистить нашу страну от гнусных паразитов.

– КАКА? – Я так и сказала: «кака». – KAКA сама гнусный паразит, да и ты ни в какой компании не работаешь. Носишься туда‑сюда, изображая из себя писателя!

– Насколько я понимаю, ты все та же поперечная девица! Мы не употребляем аббревиатуру КАКА, а произносим по буквам – Ка‑А‑Ка‑А и я состою в советах директоров двух крупных компаний.

– Насколько я понимаю, ты все тот же высокомерный мерзавец! Немедленно выпусти меня из этой чертовой машины!

– Или что? – Он толкнул меня, и я привалилась к дверце машины. – Ты слабенькая. Всегда считала себя сильной и независимой, а теперь имеешь такой жалкий вид!

К сожалению, он был прав. У меня не было сил вступать в бой mano a mano' [25]на заднем сиденье несущегося на всех парах «Бентли», как, впрочем, и еле ползущего «Хендая».

– А при чем тут вообще я?

– Ты будешь нашим подопытным кроликом. Честно говоря, мы крайне удивлены, что ты жива. Наверное, это связано с присущей твоей нации почти тараканьей способностью приспосабливаться к токсинам и сопротивляться им. Мы проведем осмотр и, если ты согласишься сотрудничать, возможно, всего лишь стерилизуем тебя и будем за тобой наблюдать.

В сложившейся картине, словно в пазле, не хватало некоторых фрагментов, но и без них было ясно, насколько она отвратительна. Меня чем‑то заразили – это понятно. Себастьян считает, что я должна была умереть, а носитель вируса – Освальдо.

– А ты конкретно шизнутый! Меня с чем инфицировали?

– «Чем меня инфицировали», – поправил он.

Нет, быстро убивать Себастьяна не стоит! Я начала воображать возможные орудия пыток, похожие на те, о которых читала в книгах Иэна Флеминга.

– На твою рану попала кровь вампира, дурында! – резко произнес он. – Ты заразилась от вампира.

– Ты что, живешь в Средневековье?! – заорала я. – Научился бы врать правдоподобно!

– Я что же, похож на обманщика? Неужели ты думаешь, я стал бы возиться с тобой, если бы не это? – Его лицо вспыхнуло румянцем. – Мне очень хотелось бы, чтобы ты осталась в далеком‑предалеком прошлом и я смог окончательно стереть тебя из памяти, но ты снова тут как тут. – Он закрыл глаза и, немного помолчав, добавил: – Ты соблазнила меня при помощи своей низменной животной притягательности и попыталась опустить до своего уровня. Я отрекаюсь от тебя, Милагро, от тебя и от всех исчадий тьмы.

– Ты оскорбляешь меня за то, что я латина?

– Избавь меня от своих политкорректных штучек! – презрительно ухмыльнулся он. – Я имел в виду твою плоть, оскверненную вампиром.

Меня переполнял страх, и, чтобы набраться решимости, я мысленно обратилась к своей матери Регине. Не для того я столько лет выживала, чтобы трястись от страха перед каким‑то снобом из ПУ, даже если этот сноб совершенно безумен.

В моей сумочке лежал флакон одеколона «Джован Маск». Да, аромат уже не новый, но мне нравится дух диско, а кроме того, он прекрасно подойдет для того, чтобы брызнуть Себастьяну в глаза, когда машина остановится. Еще у меня есть ручка. Я брызну на него одеколоном, а потом всажу ручку в яремную вену.

– Ты сильно заблуждаешься, – сказала я, пытаясь отвлечь Себастьяна и приготовиться к нападению. – Вампиры пошли от Влада Колосажателя, убийцы‑садиста, но этот убийца‑садист был человеком. Влад, вампиры – посмотри в этимологическом словаре.

– И без тебя знаю, что Влад не был вампиром, но это не значит, что вампиров не существует. Я говорю о научном факте. Готов поспорить, что сейчас ты мечтаешь прокусить мне шею. – Он понизил голос. – Уверен, ты думаешь о том, как бы, вонзив свои зубы в мою плоть, сжать их и высосать все мои соки, всего меня; а потом твой ненасытный алый рот с полными губами разверзнется и поглотит меня…

– А ты размечтался, Себастьян! Меня совсем не тянет обсасывать какую‑либо часть твоего ущербного тела, – с пренебрежением заметила я. – Извини, что задаю такой очевидный вопрос, но какого черта международной корпорации понадобились вампиры? Боитесь конкуренции с другими кровососущими паразитами?

– Мы достигли той отметки, где наивность становится невыносимой вульгарностью, Милагро, – заявил он. А потом полез в карман и достал оттуда маленький пистолет.

– Выглядит как настоящее оружие в миниатюре. Уж не из сезонного ли каталога «Шарпер Имидж»' [26]для психов с весенним обострением ты его заказывал? – Я исподтишка рылась в своей сумочке.

– Не смей искушать меня!

– Искушать тебя? Ах вот в чем вся беда, Себастьян! Ты никак не можешь пережить то, что я тебя соблазнила!

– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – заорал он и направил на меня пистолет.

 

Глава шестая

Выживает клевейший

 

Внезапно в «Бентли» что‑то врезалось, и машину отбросило вправо. Я резко вздернула руку и въехала Себастьяну по носу. Он заорал от боли. В этот же момент машину очередным толчком сбило с дороги.

Мы, громыхая, с бешеной скоростью неслись под откос, и было совершенно неясно, сколько еще продлится этот аттракцион. Себастьян, вцепившись левой рукой в свой кровоточащий нос, изрыгал освященную веками англосаксонскую брань. Когда машину качнуло вправо, я схватилась за пистолет и завладела им.

Себастьян не двигался. Я отстегнула свой ремень безопасности и стала колотить по дверце ногой. Но тут она распахнулась, и две огромные руки, переходящие в не менее внушительные плечи, выволокли меня на покрытый колючим кустарником откос. Полная луна освещала державшего меня орангутанга, который, надо сказать, счастливым не выглядел.

– Ах ты безбожная тварь! Безбожная тварь! – рычал он. У него был отвратительно курносый нос, бесцветные поросячьи глазки и мощная шея, по ширине не отличавшаяся от головы. Он походил на бухгалтера, занимающегося борьбой.

– Отпусти ее! – крикнул кто‑то сильным мелодичным голосом.

Я повернула голову и увидела того самого рыжеголового официанта (черт бы его побрал!), который резво скакал вниз по холму, направляясь к нам. К сожалению, с ним не было ни вооруженной охраны, ни свирепых ротвейлеров. Однако внешне он был вылитый Индиана Джонс, замысливший поход в Кастро' [27], – крутые джинсы, рубашка цвета хаки и короткая приталенная кожаная куртка.

– Дьявол! – заорал водитель.

Я была не в состоянии драться, но удар в пах он и в Африке удар в пах. Попадание было неточным, однако Питерс непроизвольно выронил меня. Не успела я обрести равновесие, как он снова попытался в меня вцепиться. В ответ я нацелила на него щегольской пистолетик. Мне представилось, что Себастьян, исполненный праведного гнева по отношению ко мне, отключил предохранитель, или что там у них отключается в этих штуковинах.

– Ты ведь не станешь убивать богобоязненного американца, девочка? – с заискивающей улыбкой произнес шофер.

Неужели у этого головореза вообще пусто в голове?

– Не‑а, я просто прострелю тебе колено.

Он кинулся ко мне, и я нажала на крючок. Целилась‑то я ему в колено, но пуля почему‑то изменила курс и поразила область, расположенную гораздо севернее, чем предполагалось. Питере прикрыл раненный орган руками, сложился вдвое и завопил пуще, чем какая‑нибудь nina' [28], обнаружившая, что обезглавили ее любимую куклу Барби.

Мне было недосуг любоваться результатом своего первого в жизни выстрела, потому что официант подошел уже совсем близко.

– Милагро! Я везде искал тебя! Слава богу, ты жива. Нам нужно срочно сматываться отсюда.

На подсознательном уровне официант вызывал у меня симпатию – он ведь такой лапулька! Однако я все же наставила на него пистолет и сказала:

– Подожди‑ка минутку. Почему ты все время ходишь за мной хвостом? Откуда мне знать, что ты не заодно с КАКА? Чем докажешь, что ты желаешь мне добра и хочешь обеспечить мою безопасность?

– Я тебя умоляю, дорогуша! – завопил он, воздев руки к небу. Слово «умоляю» в его исполнении звучало так, словно в нем было по меньшей мере двадцать гласных.

Его аргументация показалась мне весьма обоснованной, тем более что окровавленная голова Себастьяна высунулась из дверцы машины, как черт из табакерки.

– Милагро! – заверещал он. – Милагро! Сучка!

Я сунула пистолет в сумочку, и мы с официантом поползли вверх по насыпи. Он держал меня за руку и тянул за собой, демонстрируя нехарактерную для такого малявки силу. Я споткнулась о какой‑то камень и упала, порвав ремешок на босоножке и раскроив брючину на правом колене. Я начала было сползать по склону, но официант держал меня крепко, и мне удалось‑таки восстановить равновесие. Ежевика и умбиликус больно царапались и цеплялись за мои волосы.

Двигатель огромного сверкающего грузовика «Форд» работал на холостом ходу; из кабины раздавался грохот техно‑музыки. Мы захлопнули дверцы, и официант помчал со скоростью обалдевшей от сидения дома многодетной мамаши, которая боится опоздать к врачу за рецептом «Валиума». Мне никак не удавалось отдышаться, официант сунул мне литровую бутылку белкового напитка с натуральным малиновым соком. Я, не задумываясь, заглотила все ее содержимое. Когда сердце стало биться помедленнее, я спросила:

– Ты кто вообще?

– Меня зовут Гэбриел. – Он по‑прежнему поглядывал в зеркало заднего вида. – У малинового сока подходящий цвет. Твое возбуждение можно снимать с помощью цветового агента. Клюквенный сок, спелый виноград зинфандель – все красное подходит. Летом идеален гаспачо, особенно если сорвать помидоры прямо с грядки.

Я приподняла руку. Она почти перестала трястись.

– Мне безумно нравится обсуждать холодные супы, но не мог бы ты пояснить, зачем ты ходил за мной, куда мы едем и почему меня все преследуют.

Гэбриел убавил громкость проигрывателя.

– Мы едем в безопасное место, на загородное ранчо. Ты заразилась… ну, это нелегко объяснить. – Он бросил на меня озабоченный взгляд. – Просто чудо, что ты осталась жива.

– Да, я все время слышу одно и то же. Чудо – так меня зовут. – Возможно, он подумал, что я шучу. – А Освальдо?

– Ну да, Освальд, – кивнул Гэбриел. – Он сказал, что его кровь попала на тебя случайно.

– Случайно… Ну, не знаю… Подожди‑ка. Ты ведь пришел на прием с Освальдо?

– С Освальдом, – поправил меня рыжик. – Он мой троюродный брат.

Мое сердце опять ускорило свой ритм, на этот раз от мысли, что есть вероятность снова увидеться с Освальдом. Я прекрасно понимала: не стоит так сильно стремиться к мужчине, который чем‑то заразил меня, но я хотела его настолько сильно, что разум был надо мною не властен.

– Что ты делал у Кэтлин?

– В нашей семье я отвечаю за безопасность.

Саркастическое замечание чуть было не сорвалось у меня с языка, но я вовремя остановилась: ведь Гэбриел на самом деле убрал с дороги Себастьяна и того головореза.

– Освальд пошел туда посмотреть на Беккетт‑Уизерспуна, а меня послали за ним, чтобы чего не вышло.

– Да, ты хорошо поработал, – сухо заметила я.

– Но я ведь пытался тебя предупредить, верно?

Ну, хорошо, пытался.

– А какое отношение Себастьян имеет к вашей семье?

– Ка‑А‑Ка‑А, или, как ты говоришь, «кака», – новейшее детище жутковатой группировки, берущей свое начало от старинной криптомистической организации. Они множили свои богатство и власть веками. Для них до сих пор имеют значение некоторые допотопные суеверия, но важнее всего все‑таки деньги. – Гэбриел пожал плечами. – Думаю, это помогает им чувствовать себя особенными, продолжателями традиций, в общем, избранными. В этот клуб просто так не попасть.

Если Гэбриел говорил правду, то с помощью его объяснений мне удалось решить несколько загадок, внезапно возникших в моей жизни. Однако далеко не все.

– А что со мной? Что у меня за болезнь?

– Это генетическое заболевание, ну как, например, серповидно‑клеточная анемия или болезнь Тэя‑Сакса. Оно присутствует у Освальда, и у меня тоже.

– Если оно генетическое, как я умудрилась подцепить его?

– Думаю, на самом деле у тебя его и нет. Но я не врач.

– А безумный Себастьян считает, что вы вампиры, – немного подумав, заметила я.

Гэбриел с минуту подрыгался в такт музыке, выдерживая паузу.

– Люди ничего не знают об этом, – наконец произнес он. – Они верят в сказки и погрязли в дурацких предрассудках.

– Ага. И что ты этим хочешь сказать?

– Да не пьем мы человеческую кровь! Это все равно как верить в привидения и прочую ерунду. Просто взаимодействие с нашей кровью дает определенный эффект. Как, например, если смешать кровь четвертой группы с положительным и отрицательным резус‑факторами.

Нельзя сказать, что это сильно прояснило картину.

– И что?

– Мы перерабатываем белки не так, как большинство других людей. Поэтому нам необходимо употреблять в пищу больше белков, что и выражается в нашей тяге к э‑э… мясу. Ну, знаешь, как беременные, которые иногда едят глину из‑за недостатка минералов.

– Разница только в том, что беременные, поедающие глину, – просто женщины с причудами и странностями, а вот кровососущие ночные твари – это нечто абсурдное и извращенное.

Гэбриел свернул на другое шоссе, и мы двинулись на север.

– Я же сказал: мы не сосем кровь. Мне казалось, цветная женщина должна знать, что такое предрассудки.

Я тут же прикусила язык.

Даже среди ночи по шоссе носилось множество машин: наверняка кто‑то торопился домой с вечерней смены, кто‑то направлялся к своему наркоторговцу, а некоторые просто сматывались с какой‑нибудь вечеринки. И лишь меня одну эта дорога вела в загородную гасиенду графа Дракулы.

– А знаешь, – спокойным голосом произнес Гэбриел, – раньше больных проказой ненавидели и изгоняли, а современная медицина изобрела препараты против этой болезни.

– Если бы меня заразили проказой, думаю, я бы тоже была не в восторге.

– Ничего бы не было, если бы ты позаботилась о безопасном сексе, – парировал он. – Вот мы вынуждены думать о безопасном сексе всю жизнь. Ты даже не представляешь, каково это – влюбиться в кого‑нибудь, кто никогда не будет относиться к тебе серьезно только потому, что ты родился другим!

– Ха! – возмутилась я. – Ха‑ха! Во‑первых, у нас с Освальдом не было секса, а, во‑вторых, полагаю, я в курсе того, что значит быть вне привычных норм. И кроме того, вампиры – это тебе не этническое меньшинство!

– Мы не вампиры, – огрызнулся он. – Твои собратья могут по крайней мере заключать браки с людьми других национальностей, открыто быть самими собой и даже демонстрировать свою культуру.

Мы мчались в северном направлении по дороге, которую окружали черные силуэты холмов, выделяющиеся на фоне кобальтового неба. Звезды становились все ярче. Наша стремительная схватка с КАКА и жажда новой встречи с Освальдом отошли на второй план, как только я поняла, что, возможно, моя болезнь смертельна. Теперь жизнь можно было сравнить с моими любимыми платьями – дешевыми, легкомысленными и слишком короткими. Я тихо заплакала.

– Это не так уж и плохо, – попытался утешить меня Гэбриел. – На ситуацию можно посмотреть и с другой стороны. Если уж ты осталась жива, то теперь, возможно, проживешь дольше. И почти все это время у тебя будет отличная кожа.

– У меня и так отличная кожа, – буркнула я. Но его слова «если уж ты осталась жива» не шли у меня из головы. Как же так – я ни разу в жизни не слышала, что где‑то обитают подобные существа. – А много ли… э‑э… вас вообще?

– Немного, – печально ответил он. – Для политической силы – точно маловато.

Гэбриел молчал довольно долго. Я уж подумала, что рыжик больше ничего не скажет, но он вдруг добавил:

– С одной стороны, я понимаю, что это правильно, и наше время уже почти миновало. А с другой – надеюсь, что когда‑нибудь наука поможет остановить вымирание наших семейств.

Мы миновали виноградники, тянувшиеся вдоль обочины несколько километров, и по извилистой дороге взобрались на холм. Мощные деревья сомкнули свои ветви над дорогой, так что неба не было видно вовсе. И лишь отражающие свет указатели помогали нам продолжать путь. В том месте, где по одну сторону дороги обнаружился овраг, я достала из сумочки пистолет, стерла с него свои отпечатки и выбросила в окно, в темноту. Гэбриел молча наблюдал за моими действиями. Возможно, с ним я чувствовала себя в безопасности, а может, мне просто все стало безразлично. Я взяла и уснула.

Когда я проснулась перед самым рассветом, наша машина двигалась по тряской узкой дороге. Видимо, Гэбриел где‑то останавливался, потому что в руках он держал бумажную чашку, из которой то и дело отпивал кофе. Небо начало постепенно светлеть, что позволило мне предположить следующее: обступившие дорогу величественные деревья были вековыми дубами. Где‑то неподалеку прокукарекал петух. Птицы начали утреннюю перекличку и затянули свои песни.

Гэбриел свернул с дороги и остановил грузовик перед белыми воротами.

– Приехали, – объявил он.

Протянув руку из окна машины к столбу с домофоном, Гэбриел набрал какой‑то код. Ворота распахнулись. Как только мы въехали во двор, ворота тут же захлопнулись за нами. Впереди возник темный силуэт большого дома, окруженного деревьями; окна первого этажа излучали теплое свечение.

– Сколько же народу умерло от… как, кстати, вы это называете?

– Обычно мы говорим просто: «наше заболевание».

– И каков уровень смертности?

– У меня недостаточно знаний, чтобы ответить на твой вопрос. Я не располагаю такими сведениями.

– Ну да, – скептически заметила я.

Тут к грузовику примчалась целая стая разномастных тревожно лающих собак. Гэбриел медленно объехал дом и остановил грузовик.

– Они не укусят. – Рыжик выпрыгнул из машины и принялся гладить животных, радостно прыгающих вокруг и помахивающих хвостами.

Я выбралась из машины гораздо осторожнее. Оказавшись ближе, я поняла, что дом представляет собой прямоугольное строение из светлого песчаника. И двинулась за Гэбриелом к крыльцу.

– Может, кто‑то уже и встал, не знаю, – произнес он, открывая дверь.

На пороге я заколебалась, мучаясь в догадках, насколько же пугающим окажется интерьер. Обтянутые атласом гробы, доспехи, бесконечные мраморные коридоры, оглашаемые эхом безумного хохота? Впрочем, мои предположения насчет трансильванской темы закончились прямо в прихожей, которая была выполнена в стиле старинной калифорнийской миссии: каменные терракотовые плиты на полу и лестница со стальными перилами.

Справа располагалась арка, через которую открывался вид на просторную гостиную с белыми оштукатуренными стенами и совсем не страшной коричневой кожаной мебелью.

– Мне казалось, что вампиры предпочитают нечто более впечатляющее, – высказалась я, обернувшись к Гэбриелу. Тот остановился у зеркала, пытаясь пригладить волосы.

Гэбриел поднял на меня взгляд.

– Ты ужасно смешная. Нет. И, кстати, мы отражаемся в зеркалах. Так что долой глупые старые предрассудки.

– Ты скандировал это на вампирском гей‑параде? «Мы несмертные педики, час наш настал, запомни нечесаный натурал!»

За моей спиной кто‑то неодобрительно откашлялся. Обернувшись на этот звук, я заметила на лестничной площадке невысокую хрупкую женщину с серебристыми волосами. Несмотря на ранний час, она была одета в аккуратно выглаженные джинсы и превосходно сидевшую хлопковую блузку в бело‑розовую клеточку. Ее мягкие коричневые мокасины идеально подходили к коричневому же кожаному ремню. Она смотрела на меня невероятными изумрудно‑зелеными глазами, отчего я почувствовала себя оленем, оказавшимся в свете фар грузовика‑трейлера.

– Бабушка! – зардевшись, прохрипел Гэбриел.

Женщина стала спускаться с лестницы, а я почему‑то почувствовала себя неловко в своих дурацких zapatos' [29]со сломанным ремешком, рваных брюках и пиджаке под леопарда.

– Кто это, Гэбриел? – Женщина произнесла этот вопрос четко и холодно. Она ничуть не скрывала своей враждебности, и, конечно, ей было невдомек, что для меня быть нежеланной гостьей – самое привычное дело.

В присутствии альфа‑самки никогда нельзя показывать свой страх, иначе она атакует тебя, как зазевавшуюся газель на водопое. Сделав шаг вперед, я вытянула руку и, нарочито неискренне улыбнувшись, произнесла:

– Милагро Де Лос Сантос. Рада познакомиться.

– Гэбриел, – повторила женщина с упреком, не обращая на меня ни малейшего внимания.

– Это девушка, про которую нам рассказывал Освальд, – пояснил рыжик таким тоном, будто его застукали со шпаргалкой на контрольной.

– Так значит, она жива?

– Почему бы вам самой не проверить? Попробуйте ткнуть меня палкой, – подсказала я.

Женщина перевела свой горящий зеленый взгляд на Гэбриела.

– Ты ведь знаешь, я не согласна с мнением твоего кузена, что она должна быть здесь.

– Прошу прощения, – вмешалась я, – но «она» стоит перед вами.

Гэбриел покровительственно положил мне руку на плечо.

– Я с трудом увез ее от Беккетт‑Уизерспуна. Здесь ей будет лучше всего… – Под пристальным взглядом бабушки он запнулся, а потом добавил: – Пока.

– Мы позже обсудим это все вместе. – Дамочка обратилась ко мне: – Юная леди, я не стану притворяться, что довольна сложившейся ситуацией. Невозможно выразить, как мне жаль, что мой внук встретил вас и поддался на вашу попытку завести опасное знакомство. Вам явно недостает здравого смысла, а посему доверять вам нельзя. Откровенно говоря, я не в восторге от того, что вы появились здесь.

Ночь оказалась долгой, и я порядком устала.

– Если вы и дальше собираетесь катить на меня, то по крайней мере соблаговолите представиться. Мне бы хотелось обращаться к вам по имени, когда я позже решу на вас наехать.

Уголок ее рта дрогнул, но через мгновение лицо женщины приняло прежнее выражение, поэтому нельзя сказать наверняка, что это было – улыбка или презрительная ухмылка.

– Эдна Грант. Когда будете наезжать на меня, обращайтесь ко мне «госпожа Грант» или «Эдна». И то и то подойдет.

– С удовольствием, Эдна, – ответила я.

Судя по физиономии Гэбриела, он был готов провалиться сквозь землю.

– Гэбриел, проводи эту особу в свободную комнату.

– Хорошо, бабушка.

Гэбриел открыл одну из дверей, что были слева, и провел меня через просторную столовую в огромную кухню, где царили веселенькие покойницкие цвета – синий и желтый. На подставке‑вешалке поблескивали кастрюли и сковородки. А еще там располагались длинный деревянный стол и шикарная плита с шестью конфорками, прямо как в ресторане. Похоже, нынче вампирский бизнес приносит неплохую прибыль.

Гэбриел говорил что‑то об импорте кухонной плитки из Тосканы.

– Гэбриел, а что там насчет солнечного света? Значит ли это, что я больше никогда не смогу выходить на солнце?

Он вздохнул.

– Не знаю. Никто из чужих еще не заражался за время… за время моей жизни, по крайней мере. Нет‑нет, наши тела не воспламеняются под воздействием солнечного света.

– Я не это имела в виду…

Кто бы мог предположить, что вампиры настолько ранимы?

Он вздохнул.

– Ничего страшного. Некоторые страдают от фотофобии больше, некоторые меньше. Думаю, если ты станешь пользоваться солнцезащитным кремом и носить шляпу, все будет нормально.

– Ты тоже так делаешь?

– Здрасьте, приехали! – воскликнул он, показывая на свою голову. – Это не парик. Рыжий – мой натуральный цвет. Но и мне всегда приходится защищаться от вредного солнечного излучения.

Он отвел меня в маленький коридорчик, располагавшийся за кухней, и открыл дверь.

– Вот… э‑э… твоя комната.

Даже несмотря на то, что я редко бывала в гостях, мне не составило труда догадаться, что это за помещение.

– Комната прислуги. Ты запихиваешь мексиканскую девчонку в комнату для прислуги.

Лицо Гэбриела приняло смущенное выражение.

– На самом деле каждый из нас иногда живет здесь. – Он вошел в комнату, и я последовала за ним. – Поверь, порой хочется быть подальше от бабушки. – Открыв ставни, он впустил в помещение слабый свет зарождающегося дня и щелчком выключателя зажег лампу.

– Ладно уж, как‑нибудь…

Помещение походило скорее на комнату в студенческом общежитии, чем на обиталище служанки. Там стояли застеленная голубым покрывалом кровать и темно‑синее кресло с регулирующейся спинкой и подножьем, а в эркере помещался большой деревянный письменный стол. У книжного шкафа, заполненного книгами в мягких обложках, стоял старый велосипед с корзиной.