Царевич намерен был овладеть Престолом чрез бунтовщиков и возможное приглашение иноземных войск

В это время Алексей уже был занят мыслью о бегстве за границу. Виновником такого проекта был Александр Кикин, находившийся на службе у царевны Марии Алексеевны, бывший прежде в довольно близких отношениях к Царю и далеко превосходивший царевича умом и способностями. Кикин уже в 1714 году по случаю поездки царевича в Карлсбад советовал ему оставаться подольше за границей для избежания столкновений с отцом. После возвращения Алексея в Россию в конце 1714 года Кикин говорил ему: «Напрасно ты ни с кем не видался от французского двора и туда не уехал: король человек великодушный; он и королей под своей протекцией держит, а тебя ему не великое дело продержать».[141]

Вскоре после отъезда за границу Царя отправилась в Карлсбад сестра Его, царевна Мария Алексеевна. Кикин, находившийся при ней, на прощание говорил Алексею: «Я тебе место какое-нибудь сыщу».

Немного позже, 12 июля 1716 года, скончалась в Петербурге другая сестра Царя, Наталья Алексеевна. При этом случае голландский резидент де-Би доносил своему правительству: «Особы знатные и достойные веры говорили мне, что покойная великая княжна Наталья, умирая, сказала царевичу: пока я была жива, я удерживала брата от враждебных намерений против тебя; но теперь умираю, и время тебе самому о себе промыслить; лучше всего, при первом случае, отдайся под покровительство императора».[142]

Есть известие, что царевич обращался к шведскому министру Герцу с просьбой о шведской помощи и что Герц уговорил Карла ХII войти в сношение с Алексеем при посредстве Понятовского, пригласить его в Швецию и обещать помощь, и когда Алексей после того бежал в Австрию и Италию и затем отдался Толстому и Румянцеву, то Герц жаловался, что из неуместного мягкосердечия упущен отличный случай получить выгодные условия мира. Мы не имеем возможности проверить эти данные по другим источникам. Впрочем, некоторым подтверждением этого факта можно считать следующий намек в письме Петра к Екатерине из Ревеля от 1 августа 1718 года, где, очевидно, идет речь о царевиче: «Я здесь услышал такую диковинку про него, что чуть не пуще всего, что явно явилось».[143]

Во все это время царевича не покидала надежда на скорую кончину Царя. Разные лица говорили о пророчествах и сновидениях, не оставлявших будто никакого сомнения в предстоявшей перемене. Поэтому для Алексея важным делом было избегать открытой борьбы с отцом, выиграть время. Вскоре, однако, его испугало новое письмо отца, который 26 августа 1716 года писал из Копенгагена, что теперь нужно решить: или постричься, или безостановочно отправиться к отцу. Алексей объявил, что едет к отцу, но решился бежать к императору Карлу VI, своему родственнику (императрица была родной сестрой супруги Алексея Шарлотты [которая уже умерла (в 1715 году)].

Алексей намеревался на время укрыться за границей во владениях императора. После смерти отца он предполагал возвратиться в Россию, где рассчитывал на расположение к нему некоторых сенаторов, архиереев и военноначальников…

Однако в расчетах царевича оказалась крупная ошибка. Царь оставался в живых. Борьба между отцом и сыном должна была кончиться катастрофой для последнего. [Это является предупреждением всем, кто мечтает перехитрить и победить Помазанника Божьего: никакие ухищрения лукавого, использующего слабости людей, не могут быть успешны! ]

26 сентября Алексей выехал из Петербурга. …В Любаве царевич видел Кикина, который говорил, что нашел для царевича место: «Поезжай в Вену, к цесарю: там не выдадут; если отец к тебе пришлет кого-нибудь уговаривать тебя, то не езди: он тебе голову отсечет публично. Отец тебя не подстрижет ныне, а хочет тебя при себе держать неотступно и с собою возить всюду, чтоб ты от волокиты умер, понеже ты труда не понесешь, и ныне тебя зовут для того, и тебе, кроме побегу, спастись ничем иным нельзя».

Таким образом, царевич, показывая вид, что едет к отцу, скрылся и тайно отправился в Вену. …

Эмисары Петр Толстой и Румянцев …[прибыли] для ведения с царевичем переговоров о возвращении в Россию. В этом случае особенно Толстой, обнаруживая необычайную опытность и ловкость, уговоривал Алексея к возвращению в Россию, чем оказал Царю существенную услугу. …

Тот самый Алексей, который при каждом известии о каких-либо безпорядках в России, о мятежном духе русского войска в Мекленбурге, о болезни брата Петра Петровича радовался и рассчитывал на разные перемены, теперь упал духом чрезвычайно быстро при одном заявлении Толстого, что Петр непременно сумеет захватить царевича, где бы то ни было…

Нет сомнения, что со стороны Алексея Государству грозила страшная опасность. За несколько лет до катастрофы царевича Джон Перри писал: «В случае преждевременной кончины Царя все созданное Им с большим трудом рушилось бы неприменно. Нрав царевича совершенно противоположен нраву Царя; он склонен к суеверию и ханжеству, и нетрудно будет уговорить его к восстановлению всего прежнего и к уничтожению всего того, что было начато отцом» и т.д.[144] …

Иностранные дипломаты де-Лави, Плейер, Вебер, де-Би и др. в это время постоянно говорят о страшных опасностях, окружавших Царя на каждом шагу, о существующем намерении убить Его, о политических заговорах и т.д. Поэтому де-Лави находит чрезвычайную строгостьцелесообразной и необходимой. Он пишет в начале 1718 года: «Царь должен быть весьма доволен успехом Своего министра, Толстого, ибо если бы он не привез беглеца – этому Государю предстояла бы большая опасность. Отсутствие наследника возбуждало надежды недовольных и дало им смелость составить заговор против своего Монарха (это 29-й заговор, открытый со времени Его вступления на Престол). К счастью, о нем узнали вовремя» и пр.[145]

Далеко не все были рады приезду царевича. В особенности друзья его были крайне озабочены, ожидая страшного розыска. [По русской пословице: знает кошка, чье мясо съела.]… Василий Владимирович Долгорукий говорил князю Богдану Гагарину: «Слышал ты, дурак-царевич сюда едет…» [То есть "друзья" царевича считали его дураком и хотели его использовать "в темную" (то есть побуждать его к каким-то действиям, не раскрывая настоящих своих планов).]…

В 1698 году после Своего путешествия за границу Петр возвратился грозным судьей над стрельцами. Страшный розыск, пытки и казни тогда представляли собой противоположность с занятиями Петра на Западе. Теперь, в 1718 году повторилось то же самое явление. После долгого пребывания на Западе – в Германии, Голландии, Париже – Царь опять должен был трудиться в качестве судьи, присутствовать при пытках и казнях для доставления победы началу преобразования. Россия со времени последних кризисов такого рода превратилась в первоклассную державу, сделалась членом системы европейских государств. Многое было сделано уже и для внутренней реформы. Петр справился со многими противниками: те элементы, которые Царь назвал «семенем Милославского», были побеждены, придавлены; не было более стрельцов; Софья скончалась в монастыре; астраханский и булавинский бунты не имели успеха; казаки, раскольники должны были покориться воле преобразователя. Осталось покончить с царевичем Алексеем [точнее, с мечтаниями слуг сатаны использовать царевича в делах тьмы].

Как по случаю стрелецкого розыска в 1698 году, так и в деле царевича Алексея Царь употреблял все возможные средства для открытия настоящих виновников брожения, вожаков готовившегося враждебного действия. Это старание Царя придало всему следствию весьма широкие размеры. Алексей как личность не мог быть столь опасен. Спрашивалось: кто действовал на него? Кто делал ему внушения? Были ли у него приверженцы? Существовало ли что-либо похожее на политическую партию?

Прежде всего нужно было лишить царевича права престолонаследия.

…Алексей прибыл в Москву 31 января. 3 февраля в Кремле собралось духовенство и светские вельможи, явился Царь и ввели царевича без шпаги. Отец обратился к нему с выговорами; Алексей бросился на колени, признал себя во всем виновным и просил помилования. Отец обещал ему милость при двух условиях: если откажется от наследства и откроет всех, кто присоветовал ему бегство. …

Царевич показал о своих беседах с Кикиным, Вяземским, царевной Марией Алексеевной, князем Василием Владимировичем Долгоруким и др., кое о чем он и умолчал.

…Царица Евдокия была заключена в Старо-Ладожский девичий монастырь; царевна Мария Алексеевна прожила несколько лет в заключении в Шлюссеньберге. 15 и 17 марта 1718 года совершились казни некоторых важных преступников. Глебов был посажен на кол; Досифей [расстриженный Суздальский епископ] и Кикин были колесованы и пр.

…При дальнейших допросах царевича и лиц его окружавших, оказалось, что он прежде старался умолчать: …[стало] видно, что преступления Алексея заключались не столько в каких-либо действиях, сколько в намерении действовать когда-то, при известных условиях, в разных предположениях и расчетах. Поэтому Петр в сущности не мог определить вину царевича несколько точнее, чем это было сделано в объявлении народу в мае 1718 года. Тут сказано: «По всему тому можно видеть, что он хотел получить наследство по воле своей чрез чужестранную помощь или чрез бунтавщиков и при животе отца своего»[146].

Показания царевича заставили Петра предать его суду духовенства и вельмож. Обращаясь к высшим сановникам с требованием произвести приговор над Алексеем, Царь заметил: “Прошу вас, дабы истиною сие дело вершили, чему достойно не флетируя (или не похлебуя) Мне и не опасаясь того, что ежели сие дело легко о наказания достойно, и когда вы так учините осуждением, чтоб Мне противно было, в чем вам клянусь самим Богом” и пр.

Тем временем Алексея заключили в Петропавловскую крепость, где был и застенок. Приближалась развязка. …

19 июня Алексей в крепости был подвержен пытке: дано ему было 25 ударов кнутом; он показал, что беседуя с Яковом Игнатьевым, говорил: “Я желаю отцу своему смерти”.

22 июня явился к царевичу Толстой еще с некоторыми вопросами, на которые он отвечал краткой автобиографической запиской, где было изложены причины его нравственной порчи и говорилось о вредном влиянии некоторых лиц, окружавших его в детстве и молодости. В конце записки было упомянуто о надежде на помощь императора Карла VI: «Ежели б до того дошло, и цесарь бы начал то производить в дело, как мне обещал, и вооруженною рукою доставить меня короны российской, то б я тогда, не жалея ничего, доступал наследства, а именно: ежели бы цесарь за то пожелал войск российских в помощь себе против какого-нибудь своего неприятеля или бы желал великой суммы денег, то б я все по воле учинил» и пр.[147]

24 июня … верховный суд, назначенный для суда над царевичем и состоявший из 127 человек, приговорил его к смерти[148]; главная вина его, по приговору, заключалась в том, что он «намерен был овладеть Престолом чрез бунтовщиков, чрез чужестранную цесарскую помощь и иноземные войска, с разорением всего государства, при животе Государя, отца своего».[149] …

Нет ни малейшего сомнения, что его пытали 18 и 24 июня, что ему было дано в этом случае 40 ударов. В этом может заключаться достаточная причина его смерти.

Петр в рескриптах к заграничным министрам своим велел описать кончину сына следующим образом: «Бог пресек сына Нашего, Алексея, живот по приключившейся ему жестокой болезни, которая вначале была подобна апоплексии». …

До настоящего времени нет вполне достоверного известия о том, каким образом умер царевич. Допуская возможность, что его казнили, мы считаем более вероятным, что он умер вследствие истязаний.[150]

При страшной опасности, грозившей в то время всякому беседовавшему о подробностях кончины Алексея [ибо этими разговорами враги Царя и народа Божьего создавали бы нездоровое возбуждение в Государстве], нельзя удивляться тому, что те лица, которые могли знать и узнали достоверно об этом факте, молчали и что их молчание лишает нас возможности проникнуть в тайну кончины царевича.

Алексея не стало. «Дух» Петра «мог быть спокоен». [Мы же должны понять, что Господь Бог даровал царственную свободу выбора каждому человеку. Но, уважая эту свободу, Господь помогает жить на земле счастливо и радостно только тем людям, которые стремятся наиболее точно выполнять волю Его. А так, как от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут (Лк. 12,48), то с Наследника Престола Давида и с Самого Богопомазанника взыскивается много и очень строго. Царевич Алексей, в отличие от своего отца Императора Петра Великого, этого не понимал, а потому своего отца-Богопомазанника не слушал, а все внимание свое отдал людям, которые и привели его к погибели. Единственная для спасения надежда ныне у него может быть только на молитвы своего отца-Богопомазаника и на то, что суровый приговор ему, утвержденный его отцом, является достаточным наказанием за уклонение быть верным и ревностным продолжателем Царского служения своего Великого отца.]