Материал 3. Золотой телец: идол или жертва. (литературное расследование)

Почитают ли люди Золотого Тельца? Непременно. Однако они еще и наперебой обвиняют друг друга в его почитании.

Задумаемся: почему страсть к стяжанию, столь древняя, переросла в предпринимательство лишь в средневековой Европе?

Потому, что есть и другая страсть – страсть присвоить плоды чужого стяжания, широко известная под псевдонимом “страсть к справедливости”: тема “насилия богачей” имеет и оборотную сторону – насилия над богачами.

Бедняк негодует на тех, кто купается в роскоши, когда другие не имеют необходимого. Воин наывает купца мошенником, а себя странствующим рыцарем: как известно, рыцари должны наказывать мошенников.

Воры тоже все знают про справедливость.

“В управе Уси сложены целые горы золота и драгоценностей. Разве не ясно, что все эти богатства добыты нечестным путем? Так почему бы ими не воспользоваться? Их можно раздать бедным”, – так рассуждает справедливый вор Праздный Дракон, китайский собрат Робина Гуда.

Хорошо, когда справедливый вор одинок и благороден. Плохо, когда справедливый вор создает партию нового типа.

ХХХ

В 1507 г. вышла книжечка Америго Веспуччи о Новом Свете. Мореплаватель с восторгом описывал блаженные народы, которые не знают пагубных слов “твое” и “мое”, владеют всем сообща и живут настолько близко от рая, насколько возможно. Книжечка очень впечатлила европейцев, и Новый Свет был назван не именем первооткрывателя Нового Света, а именем первооткрывателя мифа о Новом Свете.

Так же и Магеллан и его спутники были восхищены жителями Огненной Земли, избегшими страсти к стяжательству: каждый кусок холста, брошенный с корабля, дикарь тут же делил меж подоспевшими собратьями.

Увы! Нет “естественных” культур, есть культуры чужие. Если бы дикарь не поделил перепавший ему кусок холста, его бы самого “поделили” – или не допустили до праздника, или убили бы. Перед европейцами была не “естественная природа” человека, а высокоорганизованная социальная структура. В структуре этой, однако, всякий, кто копил добро не для того, чтобы раздать его друзьям или истребить на пиру, был преступником.

Отчего же, однако, эти испанцы и португальцы, хищники, конкистадоры и стяжатели, восхищались “естественными людьми”?

После открытия Америки поток награбленного хлынул в Испанию. Распахнулись горизонты мира. Началась первая и самая главная из новоевропейских революций – революция цен, Испания купалась в золоте и... нищала. Золото конкистадоров не пошло ей впрок, как не пошел впрок кусок холста – дикарю. В Южной Америке хозяйничали грабители, дома - чиновники. Золото проходило через страну, как через дырявое сито, и оседало в руках промышленных наций, англичан и голландцев.

Страну (на ином историческом витке) постигла участь Огненной Земли: испанцы добыли богатство, чтобы отдать его. Нет, недаром сочувствовали конкистадоры первобытным экспроприаторам...

ХХХ

Всякий, кто без греха, кидает камень в стяжателя. Философ презирает его за то, что умножающий богатства умножает свои потребности и разрушает добродетель общества. Отшельник полагает: можно спастись, лишь отрекшись от благ земных в пользу Бога и раздав их беднякам. С точки зрения аристократа золото также существует для того, чтобы раздать его, - но не в виде хлеба и зрелищ, а в виде кубков и златогривых коней. Все наперебой предлагают рецепты блюд из 3олотого Тельца:

Раздай, отдай, подари...

Ба! Да имеет ли смысл наживать добро, чтобы его раздать?

Имеет, ибо раздающий добро приобретает друзей, клиентов, верных, могущество, власть. Меланезийский бигмен, раздающий на пиру все сработанное им, римский патрон, содержащий за свой счет толпы нищих клиентов, германский конунг-кольцедаритель– все они живут по принципу “не имей сто рублей, а имей сто друзей”, принципу, который мы напрасно принимаем за принцип бессребренников – это самая надежная и архаическая форма помещения капитала.

Принцип “не имей сто рублей” – догосударственный принцип, и государство, возникнув, прекращает не столько войну “всех против всех”, сколько войну всех против имущества. Отныне никто не имеет права обирать собственника, кроме мытаря. Государство экспроприирует коллективные представления и заменяет всенародные раздачи закятом – налогом в пользу бедных.

Увы, долго, очень долго государству и предпринимателю не по пути. Если речь идет о демократическом полисе, ключевой фигурой в обществе оказывается средний гражданин, который понимает гражданство как право на социальное обеспечение, требует от богатого постройки кораблей и постановки пьес на собственный счет. В случае отказа следует передел земли и отмена долгов, иначе говоря, революция, “единственная отрава для процветающих государств, существующая для того, чтобы великие державы были тоже смертны” (Тит Ливий).

Если речь идет о централизованной империи, то ключевой фигурой в обществе оказывается чиновник, а не предприниматель. Он обладает собственностью не на средства призводства, а на процессы распределения и деятельно следит, чтобы в государстве не было “ни слишком богатых, склонных к независимости, ни слишком бедных, склонных к бунтам”. Государи не устают напоминать, что “от людей, гоняющихся за богатством и приверженных страсти стяжания, происходят все бедствия”, ибо именно вследствие этого, как сказано с замечательной искренностью в одном из декретов Юстиниана, “бедняки подвергаются опасности впасть в крайнюю нищету и не быть в состоянии уплачивать обычные и установленные по казенным описям налоги”.

А когда централизованная империя разваливается, тогда чиновник превращается в собственника законов и земли, а заодно и людей, сидящих на земле. Война становится единственным способом экономического обмена, а земля – единственным надежным достоянием, купец – законной добычей вооруженного сеньора, совершенно искренне считающего, что позорно добыть трудом то, что можно добыть доблестью.

Когда слышим мы жалобы прошлых эпох на бренность благ земных, на зависть богов и переменчивость Фортуны, на то, что не так сладко владеть добром, как тягостно его лишиться, – увы, верны эти жалобы.

ХХХ

Впрочем, тут у каждой культуры свои особенности.

Возьмем три литературных примера из трех главнейших средневековых культур: исламский мир, китайская империя, Европа. Заранее предупреждаю: примеры выбраны в качестве типичных.

Сценка из народного персидского романа “Самак-айяр”. Положительный герой является в город и заручается первым делом поддержкой чиновников Вальваля и Акбара. Дальше его предпринимательская деятельность разворачивается так:

“Пошел Самак на базар, стал взад-вперед расхживать и увидел возле перекрестка лавку со всей нужной ему утварью... Самак пошел к хозяину лавки и сказал:

- Мастер, уступи эту лавку, она мне нужна.

– Ты что, сдурел? – говорит тот человек. Чего это ради я тебе свою лавку отдавать буду?

Самак подошел ближе, ударил его кулаком и поволок прочь из лавки...” На шум и гам являются чиновники.

“- Исфахсалары, я эту лавку получить желаю, а он не отдает да еще срамит меня и поносит!

- Сейчас же освободи лавку и передай ее этому благородному мужу! – Приказали они и тотчас объявили всему народу, чтобы никто больше тем ремеслом не занимался...”

Мораль: за даровую лавку платят не владельцу лавки, а чиновнику. А надолго ли? – до следующего покупателя...

Китайская мысль исходила из идеи хронического дефицита продуктов первой необходимости, спасти от которого может только государство, и государство это не любило богачей, которые, “подобно шелковичным червям, пожирают плоть людей”.

В этих-то условиях богач Лу Нань, как гласит заголовок китайской повести эпохи Мин, “любитель поэзии и вина, не посчитался с уездным начальником”. Начальник, Ван Цэнь, облыжно обвинил его в убийстве – разорил богача и приговорил его к смерти. Многие знали о несправедливости, но молчали. “Кто бы стал ценою собственного чина и должности добиваться его оправдания?” Ведь Ван Цэнь повсюду писал, что богач, “полагаясь на свое богатство и влиятельные знакомства, чинит насилия над местными жителями, убивает простых людей, бунтует против начальника уезда и после всего этого ищет разные связи и прибегает к ходатайствам в надежде избежать наказания”. “В столице о начальнике уезда Сюаньянь стали говорить как о человеке смелом и решительном, и вскоре он получил повышение”, а потом и вовсе вознесся к вершинам.

В повести все кончается хорошо – новый справедливый чиновник оправдывает независимого Лу Наня: правда, состояние его погибло безвозвратно.

Если мусульманский чиновник бестрепетно вымогал деньги у богача или предыдущего везира и столь же бестрепетно ждал, когда наступит его черед, то китайский чиновник имел и другую возможность, - кичась своей неподкупностью, разорить местного богача для государственной, а не своей пользы и делать на этом не деньги, а карьеру.

Европейская литература тоже любит, чтобы торгово-финансовые похождения властей кончались хэппи-эндом.

Вот хотя бы “Сага о Халльдоре, сыне Снорри” (ХIII в.). Халльдор в большой милости у конунга Харалльда, и тот жалует ему корабль с грузом для торговли с Исландией.

“Через несколько дней Халльдор встретился с конунгом, и тот спросил, сколько человек он набрал себе на корабль. Халльдор отвечает:

– Все торговые люди уже нанялись на другие корабли, и мне некого нанять себе”.

Как помочь любимцу? Конунг созывает торговых людей и объявляет о близящейся войне. “Поэтому ни один корабль не должен отплыть от страны прежде, чем я получу с каждого корабля столько людей и припасов, сколько я захочу. Только один кораблик, тот, что принадлежит Халльдору, отправится в Исландию”.

Естественно, что после таких известий от желающих наняться на корабль Халльдора отбоя нет. Узнав о том, что корабль полнехонек, конунг вновь созывает людей и извещает, что слухи о войне были ложны: плывите, купцы, куда хотите, возвращайтесь осенью и привезите нам сокровищ. В обмен будет вам от нас вознаграждение в дружбе”. Все торговые люди, что там были, обрадовались новости и хвалили конунга”.

Конунг и торговых людей не обидел, и неискусному купцу с дареным кораблем помог. В жизни, однако, королям было трудно удержаться от соблазна обложить купцов и промышленников произвольными военными поборами: что же до королевских любимцев – они могли, как Жак де Бон или Вельзер, получать всяческие привилегии и даже провинции на откуп, - но часто попадали на виселицу оттого, что король им слишком много задолжал, ибо бесспорно: повесить заимодавца - лучший способ расплатиться с долгами.

Вглядевшись в историю Европы, мы увидим там не пресловутый прогресс, а предпринимательство, которое рождается и умирает, как Адонис.

Череда варваров, от германцев до норманнов, уничтожила мир, именуемый Римской империей, а арабское нашествие изменило саму его географию, превратив Средиземное море из торгового центра ойкумены в ее враждебную окраину, сделав дорогу торговли местом воинских подвигов. В стране, где не стало государства, нищие не могли быть спокойны за свою жизнь, а богачи – за свое имущество. Никто не вез товаров на рынок – каждый потреблял их в натуральном хозяйстве, исчезли граждане, равные перед государством, возникли вассалы, лично верные королю.

В XI в., однако, города стали оживать. Кто их жители? Беглецы из деревни, выскочки, отщепенцы, у которых нет ничего, кроме удачи и предприимчивости. Князья нуждаются в них, узнав вкус роскоши и заморских тканей; купцы стремительно обогащаются. Но торговец очень хорошо знает, насколько непрочно его состояние и положение. Едва обогатившись, он вкладывает деньги не в торговлю и производство, а в откуп пошлин и в землю. Купцы становятся городской верхушкой, патрициями, рантье, знатью – они перестают быть купцами.

ХХХ

Проблема в том, что, как нельзя уничтожить религиозное чувство в душе человека, а можно придать ему лишь извращенные, атавистические формы поклонения земному богу, также нельзя уничтожить и чувство стяжания в хозяйстве, а можно лишь сделать его разрушительной стихией.

Средневековые запреты на ростовщичество приводят не к исчезновению ростовщиков, а к невероятным процентам, взимаемым за ссуду. Постоянная опасность конфискации не истребляет стремления к богатству, но ведет к тому, что деньги не вкладываются в производство, а тратятся на потребление, на роскошь. Угроза насилия ведет к тому, что богач сам прибегает к насилию, окружает себя кликой преданных сторонников и растрачивает деньги на подкуп чиновников. Там, где нельзя завести хозяйственное предприятие, предприятием, то есть деятельностью, которой занимаются ради обогащения, становится война, жажда мести, покупка чинов, мошенничество.

Война и власть, рассматриваемые как источник выгоды, служат уже не самосохранению, а саморазрушению общества; ибо предприниматель имеет тем больше, чем больше он произведет, а воин и чиновник тем больше, чем больше он отнимет.

Власти выгодно сковывать собственника множеством предписаний, дабы тот платил представителям власти за их нарушения. Тогда предприниматель попадает в порочный круг: имущество нельзя сохранить без власти. Но то, что за лишением власти следует конфискация имущества, создает дополнительный соблазн.

Опасно ли почитать золотого тельца? Не знаю.

Но много опасней упрекать других в его почитании, ибо слишком часто те, кто отстаивал право бедняков на жизнь и имущество, забывали о праве богачей не быть разоренными в результате обогащения бедняков и осуждали чужое стяжание лишь для того, чтобы присвоить себе его плоды.

ЮЛИЯ ЛАТЫНИНА

“Независимая газета” 9.07.92