Д.Блур и Б.Латур о сильной программе социологии науки ( cт. Латура «Дайте мне лабораторию, и я переверну мир».ж. Логос, 2002, № 5-6 (35)).

Бруно Латур (фр. Bruno Latour) — французский социолог науки и философ, автор таких книг, как «Нового Времени не было. Эссе по симметричной антропологии», «Лабораторная жизнь» и «Наука в действии». Вместе с Мишелем Каллоном и Джоном Ло является одним из основоположников акторно-сетевой теории (ANT).

 

БЛУР (Bloor) Дэвид (род. 1942)—британский философ и социолог науки, лидер т. н. шотландской школы социологии науки. Руководитель Центра по изучению науки на социологическом факультете Эдинбургского университета. Вводя в социологию научного знания идеи позднего Л. Витгенштейна, когнитивной психологии и социальной антропологии, Блур (совместно с Б. Барнсом) выдвинул “ сильную программу ” (strong program), предназначенную реформировать анализ науки (и знания вообще) путем последовательного осуществления социологического подхода. Программа предполагает объяснение всякого (научного и вненаучного, истинного и ложного) знания из порождающих его социально-культурных условий и вне зависимости от его оценки самим познающим субъектом. З Блур утверждает, что всякое—как социально-гуманитарное, так и естественно-научное знание—без остатка “социально нагруженный” феномен, а потому в нем нет места объективной, внесоциальной истине. Этот вывод он обосновывает, опираясь на проведенный им социологический анализ математики, призванный подтвердить применимость социологии знания для анализа любого типа наук. Рассматривая языковые игры Витгенштейна как формы социальной деятельности, Блур находит у последнего образцы подлинной социологии знания. По замыслу Блура, его вариант социологии знания способен заменить собой философскую теорию познания. Взгляды Блура близки позициям ряда англоамериканских представителей “социальной теории познания” (С. Фуллер, Э. Голдман), одного из вариантов “натуралистической эпистемологии”, восходящей к идеям У. Куайна.

“Cильная программа”

Датировать рождение конструктивистской программы в философии науки можно серединой 1970-х гг.: именно в этот период выходит наиболее влиятельная книга Д. Блура “Знание и социальные представления”.

Центральным тезисам “сильной программы” как ее формулирует Д. Блур:

“1. Социология знания должна быть каузальной, т.е. иметь в качестве своего предмета условия, вызывающие те или иные представления и состояния знания. /…/

2. Социология знания должна быть беспристрастной в отношении истины и лжи, рационального и иррационального, достижений и провалов. Обе стороны данных дихотомий будут требовать объяснения.

3. Форма ее объяснений должна быть симметричной. Одни и те же типы причин будут объяснять, например, и истинные и ложные представления.

4. Социология знания должна быть рефлексивной. В принципе, ее объяснительные конструкции должны быть применимы к самой социологии. /…/

Данные четыре принципа – каузальность, беспристрастность, симметрия и рефлексивность – определяют то, что будет названо сильной программой в социологии знания”.

Сформулировав общие положения “сильной программы”, Д. Блур переходит к критике наиболее влиятельных на тот момент подходов к представлению и исследованию науки.

Первым объектом критики становится представление об автономности (привилегированной позиции) рационального знания, в рамках которой предполагается, что в объяснении (в том числе социологическом) нуждаются только ошибки, а “логика, рациональность и истина предстают как объясняющие сами себя – нет необходимости в привлечении причин”. В центре внимания Д. Блура здесь оказывается модель рациональной реконструкции истории науки И. Лакатоса. По мнению Д. Блура, подобные модели являются телеологическими, и проистекающие из нее “возражения против сильной программы основываются не на внутренней природе знания, но на понимании знания с позиций телеологической модели”. Телеологические модели наделяют научное знание и рациональность специфической внутренней ценностью и утверждают “естественность” связанных с ними практик, в результате чего и оказывается, что в объяснении нуждаются только девиации, а все, что соответствует заранее выбранным нормам рациональности, “естественно” и не требует специального объяснения. Д. Блур сближает такую позицию с идеологией в политическом смысле этого термина и обращает внимание на явный априоризм ее ключевых (телеологических) посылок.

Особой формой телеологической концепции Д. Блур считает эмпиризм, в рамках которого привилегированный статус получают природные (психофизиологические) познавательные способности человека. Основное возражение против эмпиризма, выдвигаемое Д. Блуром – его неизбежный психологизм и индивидуалистический характер, делающий проблематичным построение модели получения небытового (собственно, научного) знания. “…Знание, свойственное в нашей культуре, как оно представлено в нашей науке, не является знанием реальности, которой какой-либо индивид способен испытать или узнать, исходя из собственного опыта. Оно – это то, о чем говорят наши наиболее обоснованные теории и наиболее глубокие идеи, в отличие от того, что могут сказать явления. /…/ Поэтому знание лучше приравнивать к Культуре, чем к Опыту”. Таким образом, делает вывод Д. Блур, “Телеологическая модель, безусловно, выступает радикальной альтернативой социологии знания, однако, нет ни малейшего основания ее принять. Эмпиристская теория несостоятельна в качестве описания того, что люди на деле считают своим знанием.”

Разобравшись с основными конкурентами “сильной программы”, Д. Блур переходит к крайне важному обсуждению аргумента против “сильной программы”, построенному на ее самоприменимости.

Если любое знание социально детерминировано, то не является ли данное утверждение таким же ситуативным продуктом социальной практики, эпистемологическая значимость которого сомнительна? Ответ Д. Блура на этот вопрос чрезвычайно интересен с точки зрения выявления эпистемологических оснований конструктивистской программы. Д. Блур справедливо отмечает, что постановка вопроса зависит от принятия определенной модели рассмотрения теорий (утверждений), а именно модели, обязательно требующей решения вопроса об их истинности или ложности, понимаемой как адекватность фактическому положению дел, причем в качестве критерия истинности или ложности может выступать детерминация теории определенными типами причин. В частности, возражения от самоприменимости против “сильной программы” основываются на интуиции, согласно которой детерминация научного знания социальными факторам влечет ложность такого знания (поскольку знание как знание о действительности не должно обуславливаться никаким посторонними причинами). Однако такая интерпретационная рамка вовсе не является необходимой. Во-первых, само утверждение о независимости ” подлинного” знания от социальных процессов (на которой основывается трактовка социальной детерминации как источника ложности теории) сомнительно: “Если знание зависит от внешней по отношению к обществу позиции, и если истина зависит от выхода за пределы причинной связи социальных отношений, то мы можем считать, что их вообще не существует”. А во-вторых, вопрос об истинности или ложности теории вообще можно отложить, поскольку “ответ на вопрос о том, должно ли то или иное представление считаться истинным или ложным, никак не связан с ответом на вопрос, имеет ли данное представление причину”.

Таким образом, в ходе защиты “сильной программы”, в особенности в ходе обсуждения аргумента самоприменимости, Д. Блур обозначает смену предмета исследования, характеризующую конструктивистскую эпистемологию: вместо истинности или ложности знания в центре внимания оказываются причины и условия его появления и воспроизводства. Фактически само знание (наука или любые другие символические системы) становится на место действительности, которая является предметом изучения и источником оценки адекватности знания второго порядка – “знания о знании”, полученного в результате конструктивистских социологических исследований.

 

Перенося фокус исследования с вопроса истинности знания как соответствующего некоторой действительности на вопросы практик получения знания, конструктивисты помещают в центр внимания научную лабораторию, – то пространство, в которой и разворачивается процесс повседневной научной работы. Лаборатория с самого начала функционирует в условиях удаленности от чего бы то ни было “естественного”, если под последним понимать нечто не обязанное своим появлением деятельности человека. Полностью искусственная среда, искусственные материалы, используемые для опытов (их изготавливают специально для лабораторий) и т.д., – “Природа в научной лаборатории не показывается – будь это так, ее с самого начала определили бы как продукт научного труда”. Более того, люди, работающие в лаборатории, вовсе не интересуются в своей повседневной практике вопросами истинности или ложности полученных результатов, – в центре их внимания находятся сугубо процедурные задачи. Соответственно, вопрос о том, “идет” или “не идет” опыт, оказывается существенно более значимым, чем некое перспективное абстрактное значение, которое могут иметь результаты этого опыта.

Наука производится в лаборатории и не столько изучает что-либо, сколько является фабрикой, непрерывно инвестирующей собственные результаты в собственное развитие и производящей в ходе этого процесса материал и задачи для своей работы. Лаборатория не является местом изучения действительности, равно не является она и отражением какой-либо общей “социальной” или “культурной” практики, выражением “политический воли” или чего-либо подобного, – точнее говоря, все это присутствует в лабораторной практике, но ни один из перечисленных факторов не может быть назван ключевым. Исследования проводит конкретный коллектив, и именно локальное коммуникативное взаимодействие данного коллектива (с учетом всех материально-технических и социально-культурных условий) в конечном счете определяет результат.

Лаборатория не изучает мир, она создает его. При этом она создает не какой-то специфический лабораторный мир, представляющий ценность для играющих в него ученых, – она трансформирует всю действительность, что бы мы под ней ни понимали.