Рукопись, найденная в бутылке

 

 

Мыс Доброй Надежды. Мы с доброй надеждой тебя покидали,

Но море чернело, и красный закат холодов

Стоял над кормою, где пассажирки рыдали,

И призрак Титаника нас провожал среди льдов.

 

В сумраке ахнул протяжный обеденный гонг.

В зале оркестр запел о любви невозвратной.

Вспыхнул на мачте блуждающий Эльмов огонь.

Перекрестились матросы внизу троекратно.

 

Мы погибали в таинственных южных морях,

Волны хлестали, смывая шезлонги и лодки.

Мы целовались, корабль опускался во мрак.

В трюме кричал арестант, сотрясая колодки.

 

С лодкою за борт, кривясь, исчезал рулевой,

Хлопали выстрелы, визги рвались на удары

Мы целовались, и над Твоей головой

Гасли ракеты, взвиваясь прекрасно и даром.

 

Мы на пустом корабле оставались вдвоем,

Мы погружались, но мы погружались в веселье.

Розовым утром безбрежный расцвел водоем,

Мы со слезами встречали свое новоселье.

 

Солнце взошло над курчавой Твоей головой,

Ты просыпалась и пошевелила рукою.

В трюме, ныряя, я встретился с мертвой ногой.

Милый мертвец, мы неделю питались тобою.

 

Милая, мы умираем, прижмись же ко мне.

Небо нас угнетает, нас душит синяя твердь.

Милая, мы просыпаемся, это во сне.

Милая, это не правда. Милая, это смерть.

 

Тихо восходит на щеки последний румянец.

Невыразимо счастливыми души вернутся ко снам.

Рукопись эту в бутылке, прочти, иностранец,

И позавидуй с богами и звездами нам.

 

 

Гамлет

 

 

«Гамлет, Ты уезжаешь, останься со мной,

Мы прикоснемся к земле и, рыдая, заснем от печали

Мы насладимся до слез униженьем печали земной,

Мы закричим от печали, как раньше до нас не кричали.

 

Гамлет. Ты знаешь, любовь согревает снега,

Ты прикоснешься к земле и прошепчешь: „забудь обо всем!“

Высунет месяц свои золотые рога,

Порозовеет денница над домом, где мы заснем».

 

Гамлет ей отвечает: – забудь обо мне,

Там надо мной отплывают огромные птицы,

Тихо большие цветы расцветают, в огне

Их улыбаются незабвенные лица.

 

Синие души вращаются в снах голубых,

Розовой мост проплывает над морем лиловым.

Ангелы тихо с него окликают живых

К жизни прекрасной, необъяснимой и новой.

 

Там на большой высоте расцветает мороз,

Юноша спит на вершине горы розоватой,

Сад проплывает в малиновом зареве роз,

Воздух светает, и полюс блестит синеватый.

 

Молча снежинка спускается бабочкой алой.

Тихо стекают на здания струйки огня,

Но растворяясь в сиреневом небе Валгаллы,

Гамлет пропал до наступления дня.

 

«Гамлет, Ты уезжаешь, останься со мной!»

Пела безумная девушка под луной.

 

 

Флаги

 

 

В летний день над белым тротуаром

Фонари висели из бумаги.

Трубный голос шамкал над бульваром,

На больших шестах мечтали флаги.

 

Им казалось море близко где‑то,

И по ним волна жары бежала,

Воздух спал, не видя снов как Лета,

Всех нас флагов осеняла жалость.

 

Им являлся остов корабельный,

Черный дым что отлетает нежно,

И молитва над волной безбрежной

Корабельной музыки в сочельник.

 

Быстрый взлет на мачту в океане,

Шум салютов, крик матросов черных,

И огромный спуск над якорями

В час паденья тела в ткани скорбной.

 

Первым блещет флаг над горизонтом

И под вспышки пушек бодро вьется

И последним тонет средь обломков

И еще крылом о воду бьется.

 

Как душа. что покидает тело,

Как любовь моя к Тебе. Ответь!

Сколько раз Ты в летний день хотела

Завернуться в флаг и умереть.

 

 

Мистическое рондо

 

Татьяне Шапиро

 

 

Белый домик, я тебя увидел

 Из окна.

Может быть в тебе живет Овидий

 И весна.

В полдень тихо сходит с белой башни

 Сон людской.

Франт проходит в розовой рубашке

 Городской.

Шелк песка шумит и затихает.

 Дышат смолы.

Отдаленный выстрел долетает

 Точно голубь.

Руки спят, едва меня касаясь,

 Голос сонный,

С отдаленной башни долетая,

 Славит солнце.

«Спят на солнце золотые души

 Тех кто верят.

Тихо сердцу шепчут о грядущем

 Из‑за двери.

О, Тристан, иди столетий мимо

 И внемли,

Я люблю тебя необъяснимо

 Вне земли.

Ты с луны мне говоришь о счастье.

 Счастье – смерть.

Я тебя на солнце буду ждать,

 Будь тверд».

Жарко дышат смолы. Все проходит.

 Спит рука. На башне ангел спит.

Меж деревьев белый пароходик

 Колесом раскрашенным шумит.

 

 

Римское утро

 

 

Поет весна. Летит синица в горы.

На ипподроме лошади бегут.

Легионер грустит у входа в город.

Раб Эпиктет молчит в своем углу.

 

Род зеленью акаций низкорослых

Спешит вода в отверстия клоак,

А в синеву глядя, где блещут звезды,

Болтают духи о своих делах.

 

По вековой дороге бледно‑серой

Автомобиль сенатора скользит.

Блестит сирень, кричит матрос с галеры.

Христос на аэроплане вдаль летит.

 

Богиня всходит в сумерки на башню.

С огромной башни тихо вьется флаг.

Христос, постлав газеты лист вчерашний,

Спит в воздухе с звездою в волосах.

 

А в храме мраморном собаки лают

И статуи играют на рояле.

Века из бани выйти не желают,

Рука луны блестит на одеяле.

 

А Эпиктет поет. Моя судьба

Стирает Рим, как утро облака.

 

 

Мистическое рондо II

 

 

Было жарко. Флаги молча вились,

 Пели трубы.

На руке часы остановились

 У Гекубы.

 

По веревке ночь спустилась с башни

 К нам на двор.

Слышен был на расстоянье страшном

 Разговор.

 

На гранитном виадуке

 Говорили,

Что внизу в аду тела не в духе,

 Где забыли.

 

На высокой ярко‑красной башне

 Ангел пел,

А в зеленом небе, детям страшном,

 Черный дирижабль летел.

 

Тихо солнце ехало по рельсам

 Раскаленным.

С башни ангел пел о мертвой Эльзе

 Голосом отдаленным…

 

О прекрасной смерти в час победы,

 В час венчанья,

О венчанье с солнцем мертвой Эды,

 О молчанье

 

И насквозь был виден замок снежный

 В сердце лета

И огромный пляж на побережье

 Леты…

 

1928

 

Богиня жизни

 

 

Плыл лунный шар над крепостною крышей,

Спала на солнце неземная площадь,

Цветы сияли, были черны ниши.

В тени мечтала золотая лошадь.

 

А далеко внизу сходили важно

Каких‑то лестниц голубые плиты.

Богиня жизни на вершине башни

Смотрела вдаль с улыбкой Гераклита.

 

А там цвела сирень, клонясь на мрамор,

И было звездно в синеве весенней.

Там дни слонялись, как цыганский табор,

Там был рассвет, и парк, и воскресенье,

 

Где корабли тонули в снежном дыме.

На палубе играли трубы хором,

Сквозь сон листвы танцоры проходили.

Кончалась ночь, и голубели горы.

 

Над остановкой облако алело,

Автомобиль скользил, трубя устало, труба мечтала

И танцевать пытался неумело

Румяный ангел на исходе бала.

 

Когда горел, дымя, фонарь бумажный

И соловей в соседнем парке охал.

Но в розах плыл рассветный холод влажный,

Оркестры гасли, возвращаясь к Богу, трубя тревогу.

 

Уж начинался новый день вне власти

Ночной, весенней, неземной метели.

Был летний праздник полон шумом счастья.

В лиловом небе дирижабли пели.

 

Стреляли пушки в море белой пыли.

В шуршащих кортах девушки потели,

А в балаганах дети пиво пили

И маленькой рукой махать хотели.

 

А вдалеке, где замок красных плит,

Мечтала смерть, курчавый Гераклит.

 

 

Смерть детей

 

Моисею Блюму

 

 

Розовеет закат над заснеженным миром.

Возникает сиреневый голос луны.

Над трамваем, в рогах электрической лиры

Искра прыгает в воздухе темном зимы.

 

Высоко над домами, над башнями окон,

Пролетает во сне серевеющий снег

И пролив в переулок сиреневый локон

Спит зима и во сне уступает весне.

 

Расцветает молчанья свинцовая роза –

Сон людей и бессмысленный шепот богов,

Но над каменным сводом ночного мороза

Слышен девичий шепот легчайших шагов.

 

По небесному своду на розовых пятках

Деловитые ангелы ходят в тиши,

С ними дети играют в полуночи в прятки

Или вешают звезды на елку души.

 

На хвосте у медведицы звездочка скачет.

Дети сели на зайцев, за нею спешат,

А проснувшись наутро безудержно плачут,

На игрушки земные смотреть не хотят.

 

Рождество расцветает над лоном печали.

Праздник, праздник, ты чей? – Я надзвездный, чужой

Хором свечи в столовой в ответ зазвучали,

Удивленная девочка стала большой.

 

А когда над окном, над потушенной елкой,

Зазвучал фиолетовый голос луны.

Дети сами открыли окошко светелки

С подоконника медленно бросились в сны.

 

1927

 

Детство Гамлета

 

Ирине Одоевцевой

 

 

Много детей собралось в эту ночь на мосту.

Синие звезды надели лимонные шляпы.

Спрятала когти медведица в мягкую лапу.

Мальчик надел свой новый матросский костюм.

 

Мост этот тихо качался меж жизнью и смертью,

Там на одной стороне, был холодный рассвет.

Черный фонарщик нес голову ночи на жерди,

Нехотя загорался под крышами газовый свет.

 

Зимнее утро чесалось под снежной периной.

А на другой стороне был отвесный лиловый лес.

Сверху курлыкал невидимый блеск соловьиный.

Яркие лодки спускались сквозь листья с небес.

 

В воздухе города желтые крыши горели.

Странное синее небо темнело вдали.

Люди на всех этажах улыбались, блестели.

Только внизу было вовсе не видно земли.

 

Поезд красивых вагонов сквозь сон подымался.

Странные люди из окон махали платками.

В глетчере синем оркестр наигрывал вальсы

Кто‑то с воздушных шаров говорил с облаками.

 

Каждый был тих и красив и умен беспредельно.

Светлый дракон их о Боге учил на горе,

В городе ж снежном и сонном был понедельник.

Нужно в гимназию было идти на заре.

 

Кто‑то из воздуха детям шептал над мостами.

Дети молчали, они от огней отвернулись.

Странный кондуктор им роздал билеты с крестами.

Радостно лаял будильник на тех, кто вернулись.

 

1929

 

«Девочка возвратилась, ангел запел наугад…»

 

Михаилу Осиповичу Цетлину

 

 

Девочка возвратилась, ангел запел наугад.

На деревянных инструментах дождик забарабанил

Девочка возвратилась в снова зацветший ад,

Розы ей улыбались розовыми губами.

 

Папочка, видишь, там киска, милая киска.

Нет, дорогая, это сфинкс заснул на лугу,

Папочка, ты видишь белого трубочиста?

Девочка, я не вижу, девочка, я не могу.

 

Тихо проходят над городом синие звезды

Желтые дымные братья внизу – фонари.

Звезды зовут их на небо; там игры и отдых.

Только они не хотят уходить до зари.

 

Кротко в лесу спят под корнями белые зайцы,

Елка звенит в тишине золотыми лучами.

Сонно вдали отвечают друзья эдельвейсы,

Тихо ей лапками машут над ледниками.

 

Ночь оплывает и горы слегка розовеют.

Ангелы молча стоят на рассветном снегу.

Ангел, спаси ее елку. – Я не умею,

Пусть догорит, я помочь ей погибнуть могу.

 

Белое небо в снегу распустилось, как время,

Пепельный день заменил бледно‑алый рассвет.

Мертвая елка упала в лесу на колени

Снежную душу срубил молодой дровосек.

 

Мертвая елка уехала. Сани скрипели

Гладя дорогу зелеными космами рук,

В небе был праздник, там яркое дерево пело,

Ангелы, за руки взявшись, смеялись вокруг.

 

 

Черный заяц

 

Николаю Оцупу

 

 

Гаснет пламя елки, тихо в зале.

В темной детской спит герой умаясь.

А с карниза красными глазами

Неподвижно смотрит снежный заяц.

 

Снег летит с небес сплошной стеною,

Фонари гуляют в белых шапках.

В поле, с керосиновой луною,

Паровоз бежит на красных лапках.

 

Горы‑волны ходят в океане.

С островов гудят сирены грозно.

И большой корабль затертый льдами

Накренясь лежит под флагом звездным.

 

Там в каюте граммофон играет.

И друзья танцуют в полумраке.

Путаясь в ногах собаки лают.

К кораблю летит скелет во фраке.

 

У него в руке луна и роза,

А в другой письмо где желтый локон,

Сквозь узоры звездного мороза

Ангелы за ним следят из окон.

 

Никому войдя мешать не станет.

Вежливо рукой танцоров тронет,

А когда ночное солнце встанет

Лед растает и корабль утонет.

 

Только звездный флаг на белой льдине

В южном море с палубы узнают.

И фуражки офицеры снимут.

Краткий выстрел в море отпылает.

 

Страшный заяц с красными глазами

За двойным стеклом, замысловатым,

Хитро смотрит: гаснет елка в зале.

Мертвый лысый мальчик спит в кровати

 

 

Hommage A Pablo Picasso

 

 

Привиденье зари появилось над островом черным.

Одинокий в тумане шептал голубые слова,

Пел гудок у мостов с фиолетовой барки моторной,

А в садах умирала рассветных часов синева.

 

На огромных канатах в бассейне заржавленный крейсер

Умолял: «Отпустите меня умереть в океане».

Но речной пароходик, в дыму и пару, точно гейзер

Насмехался над ним и шаланды тащил на аркане.

 

А у серой палатки, в вагоне на желтых колесах

Акробат и танцовщица спали обнявшись на сене.

Их отец великан в полосатой фуфайке матроса

Мылся прямо на площади чистой, пустой и весенней.

 

Утром в городе новом гуляли красивые дети,

Одинокий за ними следил улыбаясь в тумане.

Будет цирк наш во флагах, и самый огромный на свете,

Будет ездить качаясь в зеленом вагон‑ресторане.

 

И еще говорили, а звезды за ними следили,

Так хотелось им с ними играть в акробатов в пыли

И грядущие годы к порогу зари подходили,

И во сне улыбались грядущие зори земли.

 

Только вечер пришел. Одинокий заснул от печали,

А огромный закат был предчувствием вечности полон

На бульваре красивые трубы в огнях зазвучали.

И у серой палатки запел размалеванный клоун.

 

Высоко над ареной на тонкой стальной бечеве

Шла танцовщица девочка с нежным своим акробатом

Вдруг народ приподнялся и звук оборвался в трубе

Акробат и танцовщица в зори ушли без возврата.

 

Высоко над домами летел дирижабль зари,

Угасал и хладел синевеющий вечера воздух.

В лучезарном трико облака голубые цари

Безмятежно качались на тонких трапециях звездных

 

Одинокий шептал: «Завтра снова весна на земле

Будет снова мгновенно легко засыпать на рассвете.

Завтра вечность поет: Не забудь умереть на заре,

Из рассвета в закат перейти как небесные дети».

 

 

Мальчик и ангел

 

Юрию Фельзену

 

 

Солнце было низко, низко в небе

В черном мире между черных туч.

В золотом своем великолепье

Возвращался в горы мертвый луч.

 

Под сиренью в грязном переулке

Синеглазый ангел умирал.

И над ним, идя домой с прогулки,

Нежный, пьяный мальчик хохотал.

 

Что вас носит, ангельские дети,

Меж сиреней плакать на земле,

Нужно было рано на рассвете

Улететь на маленьком крыле.

 

Помню, звал сквозь розовые ветки

Голос часто слышанный во сне:

«Поздно, поздно возвращайся, детка,

День идет с небес, как синий снег».

 

Застывают в зеркале над парком

Отраженья звезд – цветы во льду.

Улыбаясь, разбивает парка

Это зеркало весной в аду.

 

Розовые звезды равнодушья,

Что вас носит в небе в белый день.

Только ангел мальчика не слушал,

Он смотрел как падает сирень.

 

Каждый крестик мимо пролетая,

Пел ему: «Возьми меня с собой».

А потом он точно снег растаял.

Черт же мальчика унес в кафе домой.

 

 

В духов день

 

Борису 3аковичу

 

 

Карлики и гномы на скамьях собора

Слушали музыку с лицами царей.

Пели и молились еле слышным хором

О том, чтобы солнце взошло из морей.

 

Только ночь была глубока, как годы,

Где столько звезд зашло и не встанет;

Черные лица смотрели в сводах,

Черные дьяконы шли с цветами.

 

Солнышко, солнце, мы так устали

Маленькие руки к небу подымать.

Черные бури в море перестали,

Розовый голос Твой все ж не слыхать.

 

Солнце, взойди! Наши души остынут,

Мы станем большими, мы забудем свой сон.

Ложное солнце плывет из пустыни,

Солнце восходит со всех сторон.

 

И к земле наклонялись. А духи смеялись,

Черные лица в колоннах пряча.

Серое зарево в небе появлялось,

К бойне тащилась первая кляча.

 

А когда наутро служитель в скуфейке

Пришел подметать холодный собор,

Он был удивлен, что на всех скамейках

Мертвые розы лежали, как сор.

 

Тихо собрал восковыми руками,

В маленький гроб на дворе положил,

И пошел, уменьшаясь меж облаками,

В сад золотой, где он летом жил.

 

 

Под землю

 

Сергею Кузнецову

 

 

Маленький священник играл на рояле

В церкви заколоченной, в снежную ночь.

Клавиши тихо шумели и врали

Им было с метелью бороться невмочь.

 

Она сотрясала иконостасы,

Гасила лампады и плакала в трубах.

Тихо склонясь к земле ипостаси

Кутались в жесткие, желтые шубы.

 

А в глубоком снегу засыпал проходимец

В белой рубашке с черным крестом.

Он в маленьком свертке нес в церковь гостинец,

И заснул заблудившись под тощим кустом.

 

А белые зайцы смотрели из норок,

О чем‑то шептались – хотели помочь.

А волки царапались в двери собора

Но лапками разве чугун превозмочь.

 

И карлики, ангелы белых снежинок,

Его покрывали своими лучами

Там, где уснувши в тепле пелеринок

Елки сияли звездами‑свечами.

 

И все было глухо и тягостно в чаще.

Над всем были снежные толщи и годы,

Лишь музыка тихо сияла из Чаши

Неслышным и розовым светом свободы.

 

И плакали волки. А мертвый был кроток

Исполнив заветы Святого Грааля

И только жалел что оставил кого‑то

В подземной часовне за черным роялем.

 

 

Звёздный яд

 

Иде Григорьевне Карской

 

 

В гробовом таинственном театре

Неземные на столах лежали.

Их лечил профессор Мориатри

От желанья жить и от печали.

 

В классе был один самоубийца.

Он любил с ним говорить о розах,

А другой боящийся разбиться

Углублялся с ним в свои неврозы.

 

А Ник Картер утром приходил.

Он смотрел сквозь лупу в очи мертвых

Размышлял: Профессор здесь вредил.

Он разведал адрес самых гордых.

 

Каждой ночью в бездну прилетая,

С золотой звездой в кармане фрака

Здесь смеясь, грустя и сострадая

Он поил их звездным ядом мрака.

 

Синие смотрели в океаны,

Черные на башне звали ночь.

Белые спускались за туманы,

Алые в зарю летели прочь.

 

А Ник Картер под дождем рыдал:

Ведь не усмотрел, а как старался,

Но профессор вдруг покинул даль,

И к нему со скрипкою подкрался.

 

Бедный сыщик тихо вытер слезы.

Прямо в сердце револьвер приставил.

И случилась с ним метаморфоза

Ангелом он этот лик оставил.

 

 

Саломея I

 

 

Тихо ангел гасил фонари.

Вот еще один там погас.

Синий, белый в лучах зари

Проскакал надо мной Пегас.

 

Странный призрак в бледном огне

Отдалился он и исчез.

Кто‑то страшно крикнул в окне

При паденье последних звезд.

 

Город спал на больших якорях

На канале, что пуст и мал.

Далеко в рассветных морях

Утонувший кораблик спал.

 

Это детство мое отошло

В океан голубой без предела.

Свесив ноги в черном трико

Смерть махала на мачте белой.

 

На корме был прекрасный флаг

Бледно‑алый с звездой золотой

Но высоко почти в облаках

Смерть лежала черной фатой.

 

Саломея! Бушует рок,

Развевает флаги судьба.

У твоих остроносых ног

Умирает в песке звезда.

 

Голубой и смешной матрос

Отравился вином из роз,

А высокий его пароход

Мимо мола ушел в поход.

 

Он напрасно бежит по земле,

Все пытаясь кричать, свистеть.

Смерть играет в саду на трубе,

Звон сиреней несется с аллей.

 

Пожалей, его пожалей!

Помоги ему умереть.

 

 

Саломея II

 

 

Розовеет осенний лес.

На холмах, я плачу, я жду,

Саломея, Тебе с небес

Посылает детство звезду.

 

Ты живешь на лесистой горе,

Где над замком флаги грустят,

Дремлют карлы в высокой траве

Над стенами стрижи свистят.

 

Дальний берег окутан мглою,

Душный вечер горит, горит.

Там, где море слилось с рекою,

Уж маяк неземной царит.

 

Голубой и смешной матрос

Нагружает свой пароход

Миллионами белых роз,

И уходит с зарей в поход.

 

Саломея! Слышишь, трубит

Пароход у земных маяков?

Нынче ночью в бурю судьбы

Он уходит без моряков.

 

Будет детство свое искать,

Никогда его не найдет.

В океане, где спит тоска,

Разобьется о вечный лед.

 

Буря рока шумит в сиренях.

Голос с моря: «Я жду, я жду!»

Саломея на зов сирены

Вознесла над землей звезду.

 

На огромной башне железной,

Вся в раздумье, смотрит в туман;

Брось ее в голубую бездну,

Отпусти корабль в океан.

 

Безвозвратно плаванье юных,

Голубых и смешных сердец.

Волны всходят по лестнице лунной,

Голос с моря: «Конец! конец!»

 

Все мгновенно, все бесконечно;

Ветер встречный, прощай, прощай.

Напевая в сиренях млечных

Буря смерти несется в рай.

 

1929

 

Розы Грааля

 

Ольге Николаевне Гардениной

 

 

Спала вечность в розовом гробу.

А кругом все было тихо странно.

В синюю стеклянную трубу,

Ангелы трубили про судьбу

В изумрудном небе утром ранним.

 

В темном доме призрак спал на стуле,

На рабочий стол облокотясь.

А в большом окне огни июля

Молча гасли, медленно тонули,

На огромной глубине светясь.

 

Высока заря над Ронсевалем,

Неподвижен вечер, кончен путь.

За стенами рыцари Грааля

Розу белую в снегу сорвали

И кого‑то улыбаясь ждут.

 

Осветил закат святые своды.

Высоко на башнях спят цари.

А над ними в ясную погоду

Корабли весны идут как годы

С них играет музыка зари.

 

Колокол отбил часы разлуки.

Высоко в горах сияет осень.

Подойдет к дверям, забудет муку,

И в землей испачканную руку

Вложит розу золотой оруженосец.

 

Тихо скажет лето миновало.

Повернулся золоченый шар.

Посмотри как все возликовало!

Лишь цари прочли в закате алом,

Что вернулась к нам Твоя душа.

 

 

Успение

 

Софии Григорьевне Сталинской

 

 

В черном мире, где души враждебны,

Где закаты погибнуть зовут,

Тихо яблони в платье свадебном

Из предместья в поле идут.

 

В ярко‑желтое дымное море

Легче им на заре отлететь,

Чем в пыли отцветать у дороги.

Ах, как дети хотят умереть.

 

Только редко над их ореолом

Раскрываются в небе глаза,

И с прекрасным журчаньем веселым

Прилетает из рая гроза.

 

А наутро выходит приезжий

В мокрый сад погрустить в гамаке.

Видит – яблоня в белых созвездиях

Умирает на мокром песке.

 

И вступая в тяжелое лето,

Сестры нежно завидуют ей,

Отошедшей в закат средь рассвета

В бледно‑розовом дыме ветвей.

 

1930

 

Жалость к Европе

 

Марку Слониму

 

 

Европа, Европа как медленно в трауре юном

Огромные флаги твои развеваются в воздухе лунном.

Безногие люди смеясь говорят про войну,

А в парке ученый готовит снаряд на луну.

 

Высокие здания яркие флаги подняли

Удастся ли опыт? На башне мечтают часы.

А в море закатном огромными летними днями

Уходит корабль в конце дымовой полосы.

 

А дождик осенний летит на асфальт лиловатый

Звенит синема, и подросток билет покупает.

А в небе дождливом таинственный гений крылатый

В верху небоскреба о будущем счастье мечтает.

 

Европа, Европа сады твои полны народу.

Читает газету Офелия в белом такси.

А Гамлет в трамвае мечтает уйти на свободу

Упав под колеса с улыбкою смертной тоски.

 

А солнце огромное клонится в желтом тумане,

Далеко‑далеко в предместиях газ запылал.

Европа, Европа корабль утопал в океане,

А в зале оркестр молитву на трубах играл.

 

И все вспоминали трамваи, деревья и осень.

И все опускались грустя в голубую пучину.

Вам страшно, скажите? Мне страшно ль? Не очень!

Ведь я европеец! смеялся во фраке мужчина.

 

Ведь я англичанин, мне льды по газетам знакомы.

Привык подчиняться, проигрывать с гордым челом,

А в Лондоне нежные леди приходят к знакомым.

И розы в магазинах вянут за толстым стеклом.

 

А гений на башне мечтал про грядущие годы.

Стеклянные синие здания видел вдали,

Где ангелы люди носились на крыльях свободы,

Грустить улетали на солнце с холодной земли.

 

Там снова закаты сияли над крышами башен,

Где пели влюбленные в небо о вечной весне.

И плакали – люди наутро от жалости страшной

Прошедшие годы увидев случайно во сне.

 

Пустые бульвары, где дождик упав и уставши

Прилег под забором в холодной осенней истоме.

Где умерли мы для себя ничего не дождавшись

Больные рабочие слишком высокого дома.

 

Под белыми камнями в желтом холодном рассвете,

Спокойны как годы, как тонущий герцог во фраке,

Как старый профессор летящий в железной ракете

К убийственным звездам и тихо поющий во мраке.

 

1930

 

Дух музыки

 

Над балом музыки сияли облака,

Горела зелень яркая у входа,

Там жизнь была, а в десяти шагах

Синела ночь и плыли в вечность годы.

Мы танцевали нашу жизнь под шум

Огромных труб, где рокотало время,

Смеялся пьяный видя столько лун

Уснувших в розах и объятых тленьем.

На зовы труб, над пропастью авгурной,

С крылами ярких флагов на плечах,

Прошли танцоры поступью бравурной,

Как блеск ракет блуждающих в ночах.

Они смеялись, плакали, грустили.

Бросали розы к отраженьям звезд,

Таинственные книги возносили,

Вдали смолкали перейдя за мост.

Все исчезало, гасло, обрывалось,

А музыка кричала «Хор вперед»,

Ломала руки в переулке жалость

И музыку убить звала народ.

Но ангелы играли безмятежно.

Их слушали: трава, цветы и дети,

Кружась, танцоры целовались нежно

И просыпались на другой планете.

Казалось им они цвели в аду,

А далеко внизу был воздух синий.

Дух музыки мечтал в ночном саду

С энигматической улыбкой соловьиной.

Там бал погас. Там был рассвет, покой

Лишь тонкою железною рукой

Наигрывала смерть за упокой

Вставало тихо солнце за рекой.

 

1930

 

Angelique

 

 

Солнце гладит прозрачные льды.

Спит лицо восходящей зимы.

 

Солнце греет пустые цветы,

Что растут за стеной темноты.

 

Нежный мир пребывает во льду.

Спит с полярной звездою на лбу.

 

Но совсем на другой стороне

Сам себя видит отрок во сне.

 

На ките, на плешивой луне,

Дом любви видит призрак в стекле,

 

Металлических птиц в хрустале,

Пароход на зеленой скале,

Аполлона что спит в земле.

 

Но поет граммофон под землей,

Дева ходит в реке ледяной,

 

И над крышами дворцов и дач

Пролетает футбольный мяч.

 

Этот мир, фиолетовый блеск.

Страшный рев отлетающих звезд.

 

Дикий шик опереточных див.

Возвращающийся мотив.

 

И проходит процессия душ

Под мечтательный уличный душ,

 

И у каждой печаль и вопрос,

Отрицательный адский нос.

 

А над ними на хорах в тюрьме,

Ряд иной проплывает во тьме,

 

Удивительных спящих лиц,

Не глядевших, не павших ниц.

 

Но меж ними волшебство и дождь,

Слой безумный, там адова дочь,

 

Отвратительный прекрасный цирк

Где танцовщицы и мертвецы.

 

1926–1930

 

В отдалении

 

Было тихо в мире, было поздно.

Грязный ангел забывал свой голод

И ложился спать под флагом звездным

Постепенно покрывавшим город.

 

А над черным веером курзала.

Где сгорел закат костер печали,

Тихо небо растворяло залы.

Ночь на башне призраки встречали.

 

Голоса их были безмятежны.

Все что было спало перед ними

На святой равнине белоснежной.

Все что будет плыло еле зримо.

 

На краю небес, на грани ночи

Просыпались звезды, снились очи.

Далеко внизу луна всходила.

И ночная птица тихо выла.

 

С башни пело время, гасла башня

И луна кралась в одной рубашке.

Грязный ангел спал в лучах рассвета.

И к нему с небес плыла комета.

 

1928

 

Зима

 

Абраму Минчину

 

 

Розовый свет опускается к белой долине,

Солнце встает, занимается небо души.

Ангел танцует в лучах золотой мандолины,

В парке замерзших деревьев блестят камыши.

 

Утро зимы начинается заревом снега.

Падает вечность бесшумно на теплую руку,

Чистая вечность спускается к телу, как нежность.

И исчезает припав к воплощенному духу.

 

Мертвое солнце на розовом айсберге дремлет,

Тихо играет в темнице оркестр заключенных.

Черные души с огнями спустились под землю.

В небо поднялись священные тени влюбленных.

 

Снег мироздания падает в воздухе черном.

Дева рассвета блуждает среди экипажей;

Тихо за ней наклоняясь процессией скорбной

Шествуют сонные, желтые призраки газы.

 

Все засыпает, на башнях молчат великаны.

Все изменяется к утренним странным часам,

Серое небо белесым большим тараканом

В черное сердце вползает нагим мертвецам.

 

1930

 

Вспомнить – воскреснуть

 

 

В безысходном кривом переулке

Черный, страшный фургон проезжал,

На камнях ежедневной прогулки

Карлик солнце раздавлен лежал.

 

Мы спустились под землю по трапу,

Мы искали центральный огонь,

По огромному черному скату

Мы скользнули в безмолвье и сон.

 

В бесконечных кривых коридорах

Мы спускались все ниже и ниже.

Чьих‑то странных ночных разговоров

Отдаленное пение слышим.

 

«Кто там ходит?» – «Погибшая память».

– «Где любовь?» – «Возвратилась к царю»

Снег покрыл, точно алое знамя,

Мертвецов, отошедших в зарю.

 

Им не надо ни счастья, ни веры,

Им милей абсолютная ночь,

Кто достиг ледяного барьера

Хочет только года превозмочь.

 

И свернувшись в кровати, как дети

Великанов ночных обмануть,

В мир зари отойти на рассвете,

Отошедшую память вернуть.

 

 

Остров смерти

 

Дине Григорьевне Шрайбман

 

 

Сонно алые трубы пропели мою неудачу,

Мне закрылись века, покрывается снегом река,

Я на острове смерти лежу неподвижно и плачу.

И цветут надо мной безмятежно огни облака.

 

Там весна золотая и странное долгое лето,

И какие‑то белые башни, где сонная музыка

Тихо к ним подлетает из темного неба комета,

Но играющий в башне священной не спит и не слышит.

 

Там на большой высоте повторяется голос пропевший.

Все встречаются снова смеясь на большом расстоянье.

Точно зимнее солнце больное сквозь лес облетевший

В отдалении видит покинутый сон мирозданья.

 

Я забыл имена, я уснул посредине дороги,

Молча желтую шляпу снял древний каштан надо мною,

Солнце долго прощаясь стояло на синем пороге

И ушло, показавшись над холодом красной луною.

 

На траве излучается иней. Как в будущем мире,

Сквозь туман отдаленные трубы поют на вокзале.

Я давно Тебя видел уснувшей в зеленом эфире,

Было много народу и звезды горели в курзале.

 

Плыл на розовом небе таинственный флаг охлажденья,

Отдаленная музыка в гладкое море вливалась,

Где‑то в воздухе чистом (казалось то плакал младенец).

Отдаленное пенье пустого трамвая рождалось.

 

Я тогда уже понял, что мало мне вечности будет

Чтоб обдумать, какой был над морем таинственный вечер,

В ожидании снега смеялись и морщились люди,

И газетчик о смерти кричал у подъезда аптеки.

 

 

Дух воздуха

 

Анне Присмановой

 

 

Дева осень вышла из рая.

Небо сине до самого края.

 

Тихо в вышних морях светлооких

Тонет белый корабль одиноких.

 

Под березою в желтом лесу

Спит прекрасный лесной Иисус.

 

Кроткий заяц стоит над ним

Греет лапу о желтый нимб.

 

Дева осень ты хороша,

Как погибшая моя душа.

 

Ты тиха, как рассветная мгла

В которой она от земли ушла.

 

Боже Господи, как легко,

Как глубоко, как от земли далеко.

 

В темном доме она жила.

Никому не сделала зла.

 

Много плакала, много спала.

Как хорошо что она умерла.

 

Если Бога и рая нет,

Будет сладко ей спать во тьме.

 

Слаще, чем лежать в золотом раю

Куда я за ней никогда не приду.

 

1927–1930

 

Lumiere Astrale

 

 

Тише. Тайно – в этом мире

Меркнет свет.

Дым ползет и мрак ложится

Дышит снег.

Возникает смех и гаснет

Смерть царей,

И поет красив и ясен

Граммофон.

В небе реет кроткий орлик

В золотом венке;

Спит с иглой железной в горле

Жизнь в мешке.

А на солнце тихо тает

Ледяной дворец,

Где о будущем мечтает

Боль сердец.

Духи ночи щурят очи

И молчат,

И блеснув огнями в ночи

Дышит ад.

 

1926–1930