Философия и медико - биологическое знание

 

Рассматривая соотношение философии и науки, целесообразно привести слова одного из крупнейших философов XX века Бертрана Рассела, непосредственно касающиеся этой темы: «Философия, как я буду понимать это слово, является чем-то промежуточным между тео­логией и наукой. Подобно теологии, она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно которых точное знание оказывалось до сих пор недостижимым; но, подобно науке, она взывает, скорее, к человеческому разуму, чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения. Все точное знание, по моему мнению, принадлежит науке; все догмы, поскольку они превышают точное знание, принад­лежат теологии. Но между теологией и наукой имеется Ничья Земля, подвергающаяся атакам с обеих сторон; эта Ничья Земля и есть фило­софия. Почти все вопросы, которые больше всего интересуют спеку­лятивные умы, таковы, что наука на них не может ответить, а самоуве­ренные ответы теологов более не кажутся столь же убедительными, как в предшествующие столетия. Разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух, и что такое материя? Подчинен ли дух материи, или он обладает независимыми способностями? Имеет ли Вселен­ная какое-либо единство или цель? Развивается ли Вселенная по на­правлению к некоторой цели? Действительно ли существуют законы природы, или мы просто верим в них благодаря лишь присущей нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он кажется аст­роному, - крошечным комочком смеси углерода и воды, бессильно ко­пошащимся на маленькой и второстепенной планете? Или же человек является тем, чем он представляется Гамлету? А может быть, он явля­ется и тем и другим одновременно? Существуют ли возвышенный и низменный образы жизни, или же все образы жизни являются только тщетой? Если же существует образ жизни, который является возвы­шенным, то в чем же он состоит, и как мы его можем достичь? Нужно ли добру быть вечным, чтобы заслуживать высокой оценки, или же к добру нужно стремиться, даже если Вселенная неотвратимо движется к гибели? Существует ли такая вещь, как мудрость, или же то, что пред­ставляется таковой, — просто максимально рафинированная глупость? На такие вопросы нельзя найти ответа в лаборатории... Исследовать эти вопросы, если не отвечать на них, — дело философии». И всегда найдется человек, который скажет: «Зачем тратить время на подобные неразрешимые вопросы? Что это мне как медику дает в теоретическом и особенно в практическом отношении?».

Следуя этой логике, можно спросить: «А зачем врачу тратить время на изучение истории? Зачем посещать музеи? Что мне как врачу дает музыка Чайковского, искусство Майи Плисецкой, поэзия Пастернака?» Если подходить к формам духовной культуры с узкоутилитарных пози­ций, то для врача почти все ее достижения могут оказаться «излишни­ми». Однако история науки, в том числе и медицинской, убедительно свидетельствует, что все выдающиеся ученые не ограничивали свои ин­тересы лишь рамками своей специальности, а были личностями широ­ко образованными, знатоками живописи, поэзии, творчества крупней­ших музыкантов, глубоко разбирающимися в проблемах философии. Их интерес к философии порождался не только чисто духовным «голодом». Обращаться к ней физиков-теоретиков, по словам А. Эйнштейна, зас­тавляют проблемы развития их собственной науки. В полной мере это относится и к проблемному полю современной биологии и медицины. Назовем лишь некоторые из вопросов, ответы на которые становятся возможными только под методологическим патронажем диалектики.

Эксперименты с органами чувств человека и животных, проведен­ные крупнейшим немецким физиологом И. Мюллером (1826 г.), под­вели естественно-научную базу под агностицизм И. Канта, утверждавшего, что мы ничего не можем знать о том, что представляют собой су­ществующие вне нас вещи сами по себе, что мы знаем только их явления, т.е. те ощущения, которые они в нас вызывают, действуя на на­ши органы чувств. Раздражая проводником с электрическим током раз­личные органы чувств (зрительный, слуховой, вкусовой анализаторы), Мюллер вызывал в них соответствующие им ощущения. Когда же он действовал различными факторами (электрическим, химическим, меха­ническим) на один и тот же орган чувств, то в нем во всех случаях воз­никали характерные для него ощущения. В итоге Мюллер вслед за Кан­том пришел к выводу, что человек воспринимает не внешние явления, а только состояние своих органов чувств. Внешние факторы лишь запус­кают врожденную для каждого органа чувств специфическую энергию.

Прямым следствием концепции Мюллера стала теория «символов» его ученика Гельмгольца, в соответствии с которой ощущения, выз­ванные в нас внешними предметами, являются не их образами, а сим­волами, знаками, иероглифами, не имеющими никакого сходства с самими предметами.

И Мюллер, и Гельмгольц обладали высоким интеллектом. Почему же в своих выводах из научных экспериментов они склонялись к канти­анству? Да потому, что не владели диалектикой, потому, что отожде­ствляли качество объекта с самим объектом, а специфичность ответ­ной реакции анализаторов — только с ее качественной определенностью.

Другой пример. В 60-е годы в Ленинградском университете прово­дились эксперименты по введению гусениц кукурузного мотылька в состояние анабиоза, при котором полностью отсутствуют все жизнен­ные функции. Гусениц помещали в атмосферу жидкого гелия (-269 °С). Понятно, что при такой температуре и в такой атмосфере ни о каком биологическом обмене веществ не может быть и речи. Когда же гусе­ниц «оттаивали», то у 40% из них восстанавливались все функции. Спра­шивается: в атмосфере жидкого гелия гусеницы были живыми или нет? Сам экспериментатор (Лозина-Лозинский) считает, что гусеницы в анабиозе были живыми, иначе, полагает он, пришлось бы допустить их воскрешение из мертвых. И в этом случае методологически неверный ответ связан с неправильным пониманием природы качества, игнори­рованием его обусловленности бытием объекта в конкретных условиях.

Или такие вопросы: должны ли внеземные формы жизни (если та­ковые имеются) быть похожи на земную, иметь с ней какое-то сход­ство, или нет? Возможна ли жизнь на небелковой основе, или она свя­зана лишь с белками? Правильные ответы на них невозможны без понимания диалектики общего и единичного, а также того, что каче­ство объекта не тождественно его субстрату. А сколько литературы по­священо проблеме сущности жизни? Где ее только ни ищут: на уровне клеток, тканей, органов, систем органов, организма, популяции, биоценоза, биосферы, космосферы. Другие исследователи идут «вглубь»: на молекулярный, атомарный и даже квантово-механический уровни. Почему такой разнобой в подходах к данной проблеме? Да потому, что прежде чем заниматься поиском сущности жизни, ученые не задавали себе и не попытались ответить на главный методологический вопрос: что такое сущность вообще? А затем такой: что обладает сущностью, объект или какая-то его характеристика? И тогда исследователю стало бы ясно, что сущность — это не сам объект, а его определенность, при­чем внутренняя. Внутреннее же и внешнее есть у объекта, но их нет у характеристики объекта. Сама характеристика может быть внутренней или внешней, но по отношению к ней самой понятия: «внутреннее» и «внешнее» неприменимы. Жизнь — это не объект, а его характеристика, у которой нет внутреннего или внешнего. А потому не может быть и сущности как внутренней определенности объекта. Отсюда следует, что имеет смысл говорить не о сущности жизни, а о сущности живых сис­тем, которые могут быть одноклеточными и многоклеточными орга­низмами, сообществами организмов (популяция), сообществом попу­ляций (биоценоз) и т.д. Понятно, что сущности этих систем не могут быть одинаковыми: внутренняя определенность одноклеточного орга­низма не тождественна сущности многоклеточного, не говоря уже о биоценозах и популяциях. Как видно, философия вовсе не отвечает на вопрос, в чем именно (в каких внутренних закономерностях) заключа­ется сущность конкретной живой системы. Это не ее задача. Однако она подсказывает ученому, где находится сущность, и в чем она состоит.

Медицина также не обделена «вечными» проблемами (см. схему). Сколько в ее истории было, например, концепций причинности. При­чины болезней видят и в присутствии вредоносных агентов в организме, каждый из которых вызывает специфическое для него заболевание (монокаузализм), и в наличии неблагоприятных для организма условий, число которых бесконечно велико, и все они равноценны (кондиционализм), и в наследственной предрасположенности к заболеваниям (конституционализм). Каждая из названных концепций опирается на фактический материал. Но ни одна из них не могла претендовать на роль универсальной, объясняющей всю совокупность фактов. Поче­му? Ответ все тот же. Прежде чем искать причины болезней, следует поставить и дать ответ на вопрос: что такое причина вообще как фи­лософская категория? Не ответив на него, будешь искать причину вовсе не там, где она находится.

Не меньшие трудности возникают и с отличием нормы от патологии. Предлагавшиеся в истории медицинской науки подходы: типологи­ческий (норма как идеал) и господствующий сейчас среднестатистическийсовершенно не учитывают индивидуальный характер нормы. И так будет до тех пор, пока в сознании врачей не станет господствую­щей совершенно очевидная для философа мысль, что норма - это оп­ределенный интервал между социобиологическими константами фун­кционирования организма человека, а следовательно, это конкретное выражение меры как единства количественной и качественной определенностей объекта. Поэтому и выработка методологически правиль­ного подхода к определению индивидуальной нормы возможна толь­ко с учетом этого обстоятельства.