Все началось с открытой двери

 

Когда встречаешь человека, из-за которого твое сердце начинает биться по-другому, танцуй с ним в этом ритме, пока длится песня.

Керк Дидрих

 

15 лет – столько мне было, когда я познакомилась с будущим мужем.

19 лет – в этом возрасте вышла замуж.

25 лет – столько мы прожили в браке, пока не развелись.

10 лет – я была одинока.

Друзья наперебой советовали мне зарегистрироваться на сайте знакомств, но я побаивалась этого способа, мечтая познакомиться и влюбиться каким-то более естественным образом.

А потом давняя подруга Кэрол пригласила меня на барбекю. Я оказалась в незнакомом окружении. Люди общались между собой. Я вышла на веранду, потом решила вернуться, но дверь неожиданно распахнулась, и я увидела высокого мужчину с выразительными карими глазами. Он смотрел прямо на меня.

– Похоже, нас не представили, – сказал он.

– Я – Нэнси, подруга Кэрол.

– А я – Тим, но, думаю, вы уже наслушались обо мне дурных историй.

Я сразу же поняла, что передо мной бывший муж золовки Кэрол. Она сохранила с ним хорошие отношения даже после развода. И я с удовольствием ответила абсолютно честно:

– О вас я слышала только хорошее.

Он улыбнулся, и мы расстались.

Несколько месяцев я вспоминала красивые глаза Тима. Снова и снова проигрывала в голове нашу маленькую беседу на веранде. Мне ужасно захотелось увидеть его опять.

Когда я позвонила Кэрол, чтобы поздравить ее с Рождеством, она сообщила, что Тим тоже вспоминал меня. На следующий день после того барбекю он позвонил Кэрол и сказал, что среди гостей увидел женщину, с которой хотел бы познакомиться поближе – и в точности описал меня!

– Прости, – сказала Кэрол, – но я не дала ему твой номер телефона. Он – бывший муж моей золовки. Как я буду смотреть ей в глаза, если сама сведу вас вместе.

Но на этом наша история не закончилась. В мае умерла мать Кэрол. Об этом она сообщила по электронной почте родным и друзьям. Прочитав письмо, я заметила в списке адресатов имя Тима и его электронный адрес и сохранила это письмо.

В следующие несколько дней я помогала Кэрол и была очень занята. Возможность встречи с Тимом волновала меня. Я тщательно продумала прическу и наряд, терзаясь стыдом за неподобающие мысли. Мать Кэрол была мне очень дорога! А я иду на ее похороны, надеясь встретить Тима. Отличная из меня подруга!

У входа в церковь я увидела его. Мы поздоровались. Он помнил мое имя! Больше в тот день мы не разговаривали.

Примерно через месяц я рассказала про Тима своей парикмахерше (разве не за этим мы к ним ходим?), и она посоветовала мне найти повод – и написать ему.

 

Я не была на «первом свидании» тридцать девять лет.

 

– Твоя судьба – в твоих руках, – сказала эта мудрая женщина.

Я как раз узнала, что дочь Тима ждет ребенка. Короткое письмо с добрыми пожеланиями будущему деду я писала два дня. Кнопку «отправить» нажимала с замиранием сердца. Неужели я действительно сделала это?!

На следующий день я получила ответ. «Даже не надеялся, что вы еще помните обо мне, – писал он. – У нас ни разу не было возможности толком поговорить. Я был очень рад получить ваше письмо. Не хотите ли встретиться как-нибудь? Если нет, я пойму».

Мы встретились в местном баре. Как же я нервничала! Я не была на «первом свидании» тридцать девять лет. Тим рассказал, что недавно купил лодку, а я всегда любила рыбачить. Мы отправились на рыбалку – и мне даже удалось поймать рыбу!

Сегодня я – самый счастливый человек на свете. Как подросток люблю мужчину, который любит меня. Все говорят, я наконец-то выбралась из скорлупы. Сияю и хихикаю. Я рада, что набралась смелости написать то письмо.

 

Нэнси Бофот

 

 

Пытка для интроверта

 

Поющий отпугивает свои болезни.

Мигель де Сервантес

 

Я— интроверт. Даже в детстве никогда не оставалась у подружек с ночевкой. Нет, не то чтобы я совсем ни с кем не дружила, но всегда предпочитала полежать на диване с хорошей книжкой.

С возрастом ничего не изменилось. Корпоративы, свадьбы, даже семейные праздники были для меня пыткой. Я радовалась, если все выходные могла провести дома в одиночестве (за исключением похода в церковь), но в глубине души понимала, что хотя бы минимально, но общаться нужно.

Каждое воскресенье я ходила в церковь и вместе со всеми пела гимны, но очень тихо, почти беззвучно. Хотя петь люблю и делаю это неплохо. Но однажды я закрыла глаза и запела в полный голос, вспоминая, как девочкой сидела здесь вместе с мамой и бабушкой. Я вспомнила, как смотрела на хористов и мечтала вырасти и присоединиться к ним.

В тот день, когда я уже выходила из церкви, пожилой джентльмен, который иногда играл на трубе, догнал меня и коснулся локтя:

– Вы должны петь в хоре! Приходите в среду на репетицию.

Но я не пошла.

В воскресенье все повторилось. Я снова пела в голос – и на сей раз женщина, сидевшая передо мной, повернулась и сказала:

– У вас – прекрасный голос. Вы должны петь в хоре.

Покраснев от смущения, я ее поблагодарила. И решила-таки попробовать. Но в день моей первой репетиции я долго сидела в машине, сомневаясь, стоит ли начинать. Когда я все-таки вошла в церковь, репетиция шла полным ходом. Я чудовищно опоздала из-за своей нерешительности и теперь стояла и таращилась, не зная, куда деться, пока на меня не обратили внимание.

– Добро пожаловать, – сказал регент[44]. – Мы рады, что вы пришли. Что вы хотите спеть?

Первая репетиция оказалась трудной. Я оказалась в окружении людей, значительно более грамотных в музыкальном отношении. Я же с трудом читала по нотам.

Когда все кончилось, я сбежала, едва кивнув на прощание регенту. Вернуться мне было страшно. Я надеялась, что мне станет легче, когда я привыкну и познакомлюсь с другими участниками хора.

Но легче не стало – прошло довольно много времени. Во время первой службы я страшно нервничала: куда идти, где остановиться, где повернуться, встать и сесть. Однако гимн прозвучал на удивление хорошо. Моих мелких ошибок никто не заметил, хотя я страшно устала от переживаний. То же самое повторилось и на второй службе. И еще несколько недель. И несколько месяцев.

Приближалось Рождество, нужно было выучить много новой музыки. Я почти ни с кем не познакомилась. Мы улыбались и обменивались парой слов, но времени было так мало, а репетиции – такими напряженными, что поговорить не удавалось.

Как-то я умудрилась пережить Рождество, и тут мы начали учить музыку к Пасхе. Учить пришлось еще больше! Но музыка была прекрасна, и мне нравилось петь.

Однажды я решила не убегать сразу после репетиции, а подождать других хористов. Оказалась, одна приятная дама жила совсем недалеко от меня, и мы разговорились по дороге. Она рассказала о перенесенной недавно операции и о том, что у нее вот-вот родится первый внук.

Я пришла домой с улыбкой на лице, счастливая от того, что у меня случился такой душевный разговор. Оттого – что скоро Пасха. Что я делаю что-то прекрасное. И что я не позволила тревогам и застенчивости заглушить мой голос, который и правда очень красивый.

 

Кэти Дрю

 

 

Страшно!

 

Я понял, что смелость – это не отсутствие страха, а победа над ним. Смел не тот, кто не боится, а тот, кто победил свой страх.

Нельсон Мандела

 

Мы вшестером, болтая и смеясь, шли по тропе к Семи священным озерам на восточном побережье гавайского острова Мауи через городок Хана. За нашими спинами журчал небольшой водопад, стекавший с горы. Двухмильная[45] тропа вела через бамбуковый лес. Несколько раз мы переходили небольшие ручьи и думали, как здорово освежиться в прохладной воде. Ключи и бумажники лежали в герметичных пакетах, а под шортами и футболками скрывались купальные костюмы.

Когда мы подошли к последнему водопаду, его высота меня поразила. Я увидела, как некоторые смельчаки отважно прыгают с этого водопада прямо в озерцо. Казалось, они летят до воды целую вечность.

– Мы же не будем прыгать, верно? – спросила я у Джерри, организовавшего этот поход.

– Не волнуйся, – сказал он. – Мы прыгнем оттуда, – и указал на узкую площадку примерно в десяти футах[46] ниже нас.

Все спустились, а я задержалась, оглядываясь в поисках пути к отступлению. Впрочем, оставаться в одиночестве мне не хотелось. А еще я была в неудобной обуви. Ноги у меня слабоваты, и я не представляла, как спущусь по склону в скользких резиновых шлепанцах – или босиком, спотыкаясь на острых сучках и камнях.

Спутники мои друг за другом спустились на уступ и прыгнули. Остались лишь Джерри и я. Он помог спуститься на уступ, а там я приникла к скале и приготовилась расстаться с жизнью. Казалось, подо мной добрая сотня футов[47]. Страх парализовал меня.

Четверо наших друзей кричали снизу:

– Это не страшно! А вода просто фантастическая!

Я не могла двинуться с места. Джерри начал терять терпение.

– Поторопись, – ворчал он. – Муравьи меня уже закусали!

Муравьи? Я их даже не заметила. Я – трусиха по натуре, а тут защитный механизм сработал в полную силу. Все могло пойти не так: я поскользнусь и разобью голову; я сломаю ногу о подводные камни; утону; я упаду кому-то на голову. Список был бесконечен и страшен. Почему простое для других мучительно тяжело для меня? Я устала до смерти – и решила сдаться.

Я объявила:

– Если я погибну, значит, так тому и быть.

И прыгнула.

Холодная вода обожгла разгоряченное тело. Мне показалось, под водой я пробыла целую вечность. Но, вынырнув, я пришла в восторг. Я сделала это!

Друзья приветствовали меня, самое страшное осталось позади. По скользким камням мы по очереди перебрались в следующее озеро, а потом в следующее. Мы плавали, скользили, помогали друг другу выбираться на большие, сухие валуны, чтобы отдохнуть и погреться, а потом снова ныряли в воду.

 

Почему простое для других мучительно тяжело для меня?

 

Настоящая идиллия. Я часто думаю, сколь многого лишилась бы, если бы не прыгнула в тот день. Это воспоминание помогает мне и теперь, когда я начинаю бояться того, чего не делала раньше. И неважно, физическая или ментальная проблема стоит передо мной. Теперь я готова к любому новому опыту. Я знаю, если мне будет страшно – я все равно прыгну.

 

Дженнифер Критс

 

 

Теперь ты сама

 

В глубине души мы понимаем, что оборотная сторона любого страха – это свобода.

Мари Фергюсон

 

Я сидела за рулем отцовской машины и пыталась справиться с паникой.

– Ты и без того долго откладывала, – сказал отец, пристегивая ремень безопасности.

Много лет он безропотно возил меня на работу и с работы. Он знал: я боюсь водить машину, и никогда не давил. И, честно говоря, эти поездки нравились нам обоим.

Почему же папа передумал?

Мне стало так тяжело, что я с трудом дышала. На улице было прохладно, но я обливалась потом.

– Я не могу, – пробормотала я.

– Конечно, можешь. – Отец положил руку мне на плечо. – Ты умеешь водить. Просто сделай глубокий вдох и трогайся. Я – с тобой.

Он улыбнулся и подмигнул.

Я кивнула, сделала глубокий вдох и завела машину. С парковки мне выехать удалось, и вот я уже на улице.

– Вот видишь, – похвалил меня папа. – Ты едешь. Это – как велосипед. Однажды научившись, уже не разучишься.

Я поверить не могла. Я действительно ехала! Я не сидела за рулем с экзамена в старших классах. Я даже не понимала, почему так боялась этого – и тут я увидела сбитый кем-то дорожный знак. Мысли об ужасных автокатастрофах овладели моим разумом. Я изо всех сил вцепилась в руль и постаралась отключиться от этих страшных картин.

– Вспомни, как ты училась кататься на велосипеде, – папин голос пробился через стену паники. – Ты падала. Ты даже в изгороди въезжала.

Он щелкнул пальцами, и я тут же все вспомнила. На моих ногах до сих пор остались шрамы.

– Ты очень хотела научиться ездить на велосипеде. А я сказал тебе, что ты можешь сделать все, чего захочешь. И ты сразу же покатила по улице. – Папа рассмеялся, но тут же закашлялся.

Мы остановились на светофоре, и я мельком взглянула на отца.

– Ты все еще кашляешь?

Он отмахнулся:

– Просто в горле запершило.

Папа кинул в рот мятную конфетку, включил радио и принялся подпевать.

Я и заметить не успела, как мы уже приехали домой – живые и здоровые. К сожалению, не могу того же сказать об изгороди: пытаясь припарковаться на дорожке, я все же въехала в нее.

– Папа, – спросила я, когда он уже поднялся на крыльцо, – почему ты решил учить меня водить машину?

Папа тяжело вздохнул и признался:

– Не хотел тебя волновать, но у меня беда со зрением. Порой в глазах двоится. Это я сбил тот дорожный знак, когда ехал за тобой.

Я постаралась не выдать испуга.

– Теперь все в порядке, – успокоил меня отец. – Наверное, давление подскочило. Я подвезу тебя в понедельник – хотя бы ради этой несчастной изгороди. А теперь пойдем готовить ужин.

Увы, это была наша последняя поездка. Дело оказалось не в давлении. Рак легких дал метастазы в мозг. С тех пор я постоянно вожу машину.

Я благодарна папе за напоминание: я могу сделать все, что захочу, даже преодолеть парализующий страх перед вождением. Каждый раз, садясь за руль, я слышу, как отец подпевает радио, и чувствую его теплую руку на плече.

 

Тэмми Николь Гловер

 

 

Назад нельзя, только вперед

 

Мысли не преодолеют страх. Это по силу только действиям.

У. Клемент Стоун

 

– Леди, вернуться вы не можете, – убеждал инструктор с очень сильным акцентом. – Назад нельзя – только вперед.

– Что?! – не поверила я своим ушам. – Я хотела лишь разок прокатиться по канату над коста-риканскими джунглями. И мне точно хватило одного раза.

– Извините, – в очередной раз повторил он. – Таковы правила. Спускаться по канатам можно в один конец. У вас нет других вариантов, как пройти маршрут до конца.

«Нет-нет, это, должно быть, какая-то ошибка», – лихорадочно думала я.

– А сколько спусков осталось? – Голос мой дрожал, я судорожно боролась с тошнотой.

– Всего восемь, – отмахнулся инструктор, словно это было плевое дело.

– Всего?! – Я даже не думала, что могу так кричать. – Я первый-то еле перенесла. Вы не понимаете: я боюсь высоты, по-настоящему боюсь. Я непременно упаду! А ветер! Сегодня такой сильный ветер!

Я со слезами смотрела на водопад, над которым только что каким-то чудом пролетела с зажмуренными глазами. Всю дорогу я визжала: «О Господи! Не оставляй меня! О мой Бог!»

– Извините, леди, но таковы правила.

– Я меняю эти правила!

За мной собралась уже целая очередь, с восторгом ожидавшая очередного стремительного перелета.

– Этого сделать вы не можете, – повторил инструктор, считая собравшихся. – По-другому вернуться невозможно. Вы должны преодолеть все восемь спусков. Разве вы не читали инструкцию на информационном стенде?

– Какая еще инструкция? Кто их вообще читает?! Позовите начальника, – взвизгнула я, не собираясь сдаваться.

– Я и есть начальник! – рявкнул инструктор.

За мной раздался ропот.

– Надо было сидеть в отеле, если вы всего боитесь, – нетерпеливо крикнул какой-то мужчина. – Не мешайте другим развлекаться, мы заплатили свои деньги не за то, чтобы выслушивать ваши жалобы!

Остальные в очереди энергично поддержали его.

– Я плохо себя чувствую, – взмолилась я. – Вызовите мне «Скорую помощь» или вертолет! Вытащите меня отсюда!

– На той стороне вы почувствуете себя лучше. – В голосе инструктора послышалось сочувствие. – Кроме того, у нас нет ни «Скорой помощи», ни вертолетов.

– Нет вертолетов? – тоскливо прошептала я.

Похоже, у меня действительно нет других вариантов. Я шагнула вперед и позволила инструктору пристегнуть на мне ремень. Потом он толкнул меня, и я полетела, набирая скорость. Сердце колотилось, хотелось кричать: «Спасите! Помогите!» Но гордость заставила сжать зубы. Мне не хотелось позориться перед людьми, которые только что обругали меня. Я решила просто перетерпеть, просто считать в голове: «Осталось семь. Осталось шесть».

Что удивительно, с каждым следующим перелетом мой страх слабел. Я перестала зажмуриваться и начала любоваться бирюзовыми водопадами, изумрудными джунглями, радужными птицами, уникальной природой Коста-Рики. Я даже помахала пролетавшему мимо тукану. Я словно попала в Страну чудес.

К концу аттракциона я уже была в таком восторге, что мне не хотелось уходить. Эх, если бы все в жизни подчинялось правилу «Назад нельзя, только вперед», кто знает, может быть, все мы были бы счастливее.

 

Линда Холланд Раткопф

 

 

Быть примером

 

Худшая произнесенная вами речь будет намного лучше той, которую вы так и не решились произнести.

Фред Миллер

 

У х!  Я только что рассказала одноклассникам все, что выяснила за выходные об изобретении рентгеновского аппарата. И я ничего не упустила!

– Хороший доклад, Гретхен, – сказала учительница, – жаль только, что ты все время смотрела на клен за окном. Остается надеяться, что его тоже интересовала история появления рентгеновского аппарата.

Класс захихикал, а я, красная от смущения, поспешила за свою парту.

В юности я была очень застенчива. Конечно, с родственниками и друзьями у меня проблем не возникало. Мы хохотали и болтали обо всем. Но стоять перед целым классом дерзких пятнадцатилетних школьников и читать доклад? По мне, лучше все зубы выдернуть, чем такое пережить.

А потом я стала учительницей. Все очень удивились такому выбору профессии.

– О чем ты только думала? – спрашивали меня родные и друзья.

– О чем я только думала? – спрашивала я саму себя во время учебы в колледже.

В первый день практики (я должна была преподавать девятому классу) я проснулась, отключила будильник и решила позвонить и сказаться больной. Муж пощупал мой лоб, сунул мне в руки пакет с бутербродами и выставил за дверь.

– Хорошего дня, – крикнул он.

Я с трудом выехала с дорожки и снесла мусорный бак, стоявший на тротуаре.

Помню, как вошла в класс, представилась дрожащим голосом и начала вести урок, ожидая в любой момент злой шутки, или критического комментария, или любого другого признака неуважения. Но ничего ужасного не случилось. Они приняли меня.

Удивительно, но за двадцать пять лет учительской работы я крайне редко чувствовала себя некомфортно. Я заходила в класс (даже если это были новые для меня ученики) с расправленными плечами и твердым шагом. Я любила и рассказывать новую тему ученикам, и вести с ними дискуссию. Единственное, что мне не нравилось, это заставлять робких учеников выступать перед классом – я делала этого только при крайней необходимости.

За год до пенсии, когда ничто не грозило нарушить размеренный и привычный уклад моей жизни, неожиданно вернулись старые демоны. После урока ко мне подошла Сьюзан, староста выпускного класса, и попросила произнести речь на выпускном. Сказала, что и школьники, и их родители выбрали мою кандидатуру для этой цели.

Сперва я оторопела, а потом сделала вид, что спешу.

– Для меня это большая честь, Сьюзан. Я немного подумаю и завтра дам тебе ответ.

Вечером меня мотало из стороны в сторону: «Да, я выступлю; нет, я ни за что не выступлю». Муж считал, беспокоиться не о чем – ведь я без труда веду уроки. Но вести уроки для старшеклассников – совсем не то же самое, что выступать перед родителями, учителями, администрацией.

На следующий день я сказала Сьюзан:

– Извини, я вынуждена отклонить твое предложение. Честно говоря, я не люблю публичных выступлений и всегда стараюсь избегать их.

– Но вы же учительница! – возмутилась девочка. – Весь год вы заставляли нас читать доклады перед классом, были для нас примером, а теперь отказываетесь выступить?

О, отказать этой девчонке оказалось сложнее, чем я предполагала. Смутившись, словно школьница, я, а не она, попросила время до понедельника.

Все выходные я ненавидела себя. У меня не хватало духу не только выступить на выпускном, но даже отказаться! А еще я вспоминала лицо Сьюзан – это разочарование во мне как в учителе, как в человеке, который должен показывать пример.

Джон А. Шедд[48] однажды сказал: «В гавани корабль – в полной безопасности, но строят их не для этого». Мой корабль уже давно стоит в гавани. Я только на словах готовлю учеников к шторму, сама же я давно забыла, что это такое.

В понедельник утром я подошла к Сьюзан и сказала, что передумала. Я начала готовиться к выступлению.

Свою речь я посвятила смелости и борьбе с собственными страхами. Начала прямо с признания:

– Мне страшно выступать перед вами. Возможно, это незаметно с ваших мест, но у меня дрожат колени, во рту пересохло, а пальцы побелели – так сильно я вцепилась в эту трибуну.

Выпускники навострили уши, а учителя удивленно переглянусь.

Я рассказала о собственном страхе, на первый взгляд, довольно безобидном. Но кто знает, как бы сложилась моя жизнь, если бы я каждый раз действовала, невзирая на страх.

– Вы только начинаете жить. Ваша вера в себя не раз подвергнется проверке – как это было у меня. Вы будете искать оправдания, чтобы избегать трудностей – как это делала я. Не раз у вас будет искушение выбрать простой и безопасный путь, тем самым упустив невероятные возможности. Страх не уйдет с годами. Неуверенность – удел не только молодых. Просто сегодня вы боитесь одного, а через пять лет – возможно, чего-то другого. Но вы можете действовать вопреки страху. Претендовать на то, чего хотите, вопреки неуверенности в собственных силах. Главное, что нужно учесть, – встать так, чтобы не было видно, как трясутся ваши колени.

Выпускники улыбнулись и начали аплодировать. Похоже, они никогда прежде не слышали, чтобы учитель признавался в неуверенности, которая мучает их самих. Ну, а я просто была рада сойти наконец с той сцены и больше не репетировать речь в голове.

 

Гретхен Нильсен Лендрум

 

 

Кофе для убийц

 

Тот не усвоил жизненный урок, кто каждый день не преодолевает собственный страх.

Ральф Уолдо Эмерсон

 

В солнечный майский день 1983 года я начала работать в женской исправительной колонии им. Эдны Махан в Юнион-Сити, штат Нью-Джерси. Колония располагалась между поселком и лесом, вокруг часто гуляли олени, как бы дразня арестанток своей свободой.

Мне было двадцать два года, и колония стала моей первой работой. Я устроилась, не имея никакого опыта, только свеженький диплом по уголовному праву. Мама считала эту идею безумием.

– Ты даже в подвал в одиночку боишься спуститься, куда тебе в тюрьме-то работать! – ворчала она.

Но, честно говоря, в те годы выпускников с юридического факультета было что нерезаных собак, а мне не хотелось положить диплом на полку и устроиться в «Макдоналдс». Хотелось быть как-то ближе к специальности.

По работе мне предстояло по двенадцать часов в день находиться рядом с настоящими убийцами. Я была буквально заперта в длинном, полутемном зале с двадцатью заключенными. Женщина, на место которой взяли меня, уволилась, потому что на нее напали и пытались задушить. Я носила две длинных косы – меня задушить было проще простого.

А еще я в первый же рабочий день узнала, что другие офицеры сделали ставки: сколько я продержусь на этой работе. Они смотрели на меня и насмехались: «Посмотрим, как запоет эта куколка Барби в конце недели».

Заключенным я сразу не понравилась. Теперь я понимаю, что отчасти тому виной яркий макияж, с которым я приходила на работу. Я как будто заехала к ним после ночной вечеринки (хотя иногда так оно и было) и уйду в любой момент, когда захочу.

Они травили меня, словно мы в школе. Обзывали плоскогрудой, клоуном и Пеппи Длинный чулок. «Почему у такой тощей девицы такие толстые руки? Почему она похожа на клоуна? Это веснушки или остатки вчерашнего макияжа? Ты что, после тюрьмы работаешь на панели?»  Когда я развозила еду и напитки (да-да, как стюардесса), они кидали в меня смоченным слюной хлебом.

И они чувствовали мой страх. Чем больше я себя накручивала, тем больше мне прилетало за смену. Иногда по дороге домой я думала: «Я больше не в школе. Я и правда могу завтра просто не пойти туда. Зачем я все это терплю?»

В столовой работали два человека, и когда один из них заболел, меня попросили временно готовить и разливать заключенным кофе. Сама я к этому напитку была равнодушна и понятия не имела, как его лучше приготовить. Заключенные от моего кофе вечно неодобрительно морщились, а некоторые даже плевали мне в лицо. Жалобы были самые разные: то кофе слишком жидкий, то слишком густой, то слишком крепкий, то слишком слабый. Я старалась учесть их замечания, экспериментировала то с количеством воды, то с количеством порошка. Каждый день я упорно стремилась к совершенству.

И в какой-то момент, после пары месяцев мучительных проб и ошибок, у меня получилось! Настал тот день, когда арестантки стали улыбаться и поднимать большой палец, пробуя мой кофе.

Впрочем, дело было не только в нем. Они оценили то, что я никогда не была жестокой, а только справедливой. Я старалась ко всем относиться с уважением и пониманием. И я не собиралась уходить.

Я дождалась уважения и доверия. Как от заключенных, так и от других офицеров. Я приходила на работу без страха. Напротив, какие-то мои обязанности даже были мне в удовольствие.

Сейчас, мысленно возвращаясь в те времена, я вспоминаю разное: затхлый, тяжелый воздух; скрипучий напольный вентилятор, медленно поворачивающийся из стороны в сторону. Музыку, звучавшую по радио – AC\DC, и Джона Мелленкампа. Едкий аромат дешевого кофе: когда я вскрывала огромные банки, он так и шибал в лицо. Я вспоминаю усталость после двенадцатичасовой смены. И свежий ветерок на моем разгоряченном лице, когда я выходила из тюрьмы в конце долгого дня.

Мне кажется, если бы я тогда сдалась и ушла в первые пару месяцев, я бы навсегда осталась с этим страхом внутри. Страхом маленькой девочки перед гогочущей толпой. Ну и, конечно, где еще я бы научилась готовить вкусный кофе из самого дешевого порошка?

 

Кэролайн Макговерн

 

 

Рассвет на горе

 

Путешествия и смена мест дают пищу разуму.

Сенека

 

Когда у отца нашли рак, я учился в университете, на предпоследнем курсе. Мама сообщила мне эту новость по телефону, и когда на выходных я ехал домой, то не знал, что буду говорить и как себя вести с отцом. Поэтому, увидев на заправке стойку с путеводителями, я уцепился за идею с путешествием, купил сразу несколько и буквально с порога затараторил о предстоящем приключении. Вся семья поддержала мою идею, мы остановились на Перу и начали планировать семейное путешествие вплоть до мелочей. Так действительно было проще.

Мы изучали путеводители, продумывали маршрут, составляли списки достопримечательностей, которые стоит увидеть, и вещей, которые могут нам понадобиться. Во время папиного курса химиотерапии мы тренировались в испанском. Наша поездка должна была стать праздником, приключением всей жизни.

В ноябре папа проиграл эту войну.

Я был раздавлен. Я был в ярости. До последнего верил, что ему удастся победить. Никогда не позволял себе думать иначе. Я швырнул все наши списки и путеводители в коробку, не видел смысла что-либо планировать на будущее.

После окончания университета я вернулся домой стариком в душе. Все мои друзья уже нашли работу или стажировку, знали, чем будут заниматься. У меня ни к чему не лежала душа.

Как-то утром я вышел на кухню, мама уже пекла блинчики, а на столе стояла та самая коробка.

– Зачем она здесь? – помрачнел я.

– Послушай, дорогой. Папа копил деньги на эту поездку и больше всего хотел, чтобы ты побывал в Перу. Я положила конверт с деньгами в коробку, там же все, что мы готовили к поездке. Тебе стоит отправиться в это путешествие сейчас.

– Мне? Одному?

– Я уверена, что твой отец будет приглядывать за тобой.

Несколько дней я считал эту затею глупой. Как эта поездка поможет мне залечить раны, если я все время буду думать, что со мной должен был быть папа, но его больше никогда не будет рядом.

А потом я осознал, что нахожусь в настоящем тупике и, возможно, Перу – мой шанс снова обрести смысл жизни.

Я забронировал гостиницу и купил билет на самолет. Чем ближе становился день отъезда, тем больше я переживал. Всю жизнь я был застенчивым домоседом, мой единственный опыт путешествий – это поездка в Диснейленд вместе с родителями, когда мне было 12. Теперь же мне предстояло оказаться не просто в другой стране, но на другом континенте, где я не знал ни единой души. Весь полет я думал, что наверняка скоро пожалею о своем решении.

Через шестнадцать часов я приземлился в Лиме.

И хотя я отклонялся от составленного нами маршрута, это действительно стало приключением всей жизни. Я жил в палатке на берегу Амазонки, и над моей головой кричали попугаи и прыгали мартышки. Великая река служила мне дорогой. Я объединился вместе с еще пятью путешественниками, и там, где нельзя было пройти, мы тащили лодки волоком мимо кайманов, разлегшихся на илистых берегах. Я видел столь огромные деревья, что мы вшестером не могли обхватить их стволы руками. Я видел насекомых, змей и лягушек – ярких, как драгоценные камни.

 

Завтра – это дар, но не обещание.

 

Я побывал в Куско[49], в одиннадцати тысячах футов[50] над уровнем моря. Я посетил монастыри и древние катакомбы с низкими потолками. На корабле мы сплавали на острова Баллестас в Тихом океане и любовались морскими львами, нежащимися на солнце. На берегу я с новыми друзьями ел севиче[51] и бродил по археологическим раскопкам.

Я пролетел над загадочными символами пустыни Наска[52], побывал в свайных домах на озере Титикака и поднялся к Вратам Солнца[53] на тропе Инков. Стоя на террасе в построенном инками полтысячи лет назад городе Мачу-Пикчу, я встречал рассвет.

И в тот момент мне было откровение. Эта поездка открыла мне, сколь велик и прекрасен мир. Она помогла оставить в прошлом гнев и горечь, поселившиеся в душе после тяжелой смерти отца.

Мне было страшно ехать, но теперь я не могу представить свою жизнь без этого опыта. Я и сейчас закрываю глаза – и чувствую на языке соль и сок лайма, слышу грохот барабанов, под которые меня уговорили танцевать. Я не стал смелым и отважным, но понял: бояться – это нормально, если только страх не мешает нам делать то, что мы хотим.

 

Бояться – это нормально, если только страх не мешает нам делать то, что мы хотим.

 

Моя жизнь – только моя. Завтра – это дар, но не обещание. Я хочу ехать туда, где никогда не бывал, разговаривать с людьми из самых далеких уголков мира, пробовать новую еду, любить и жить.

 

А. Л. Томпкинс

 

 

Из библиотеки на ток-шоу

 

Скажи «да», а со всем остальным разберешься потом.

Тина Фей

 

Что делает скромная библиотекарша средних лет на популярнейшем ток-шоу TODAY[54]? Я написала очерк «Примирение с телом, которое борется с силой тяжести». В нем я делилась наблюдением: в пятьдесят восемь лет я чувствую себя в купальнике увереннее, чем в юности, когда у меня была почти идеальная фигура. Тема оказалась настолько необычной, что после публикации очерка в The New York Times мне позвонил продюсер шоу и предложил выступить.

– Я не против, – ответила я, – только не в купальнике.

У меня были серьезные сомнения – как библиотекарша, пусть и написавшая очерк, будет выступать на телевидении? На бумаге я остроумная, в жизни – застенчивая. Меня никогда не считали «душой компании». Кроме того, передача на национальном телевидении, мягко говоря, пугала. На работе я без труда развлекала группы малышей забавными играми и книжками. Но развлекать миллионы людей в прямом эфире? Так и до инфаркта недалеко.

Коллеги считали, что я со всем справлюсь.

– Если ты справляешься с толпой малышей, – говорили мне, – то справишься с чем угодно.

Каково же это, выступать в шоу TODAY?

Это мало похоже на мою обычную жизнь.

В пять утра к нашему дому подъехал лимузин, и мы с моей сестрой Дианой отправились из пригорода Филадельфии в дом 30 на Рокфеллер-Плаза. (Поверьте, обычно библиотекари добираются до работы совсем не так.)

Когда мы приехали, нас отвели в Зеленый зал (вообще-то, он не зеленый, а оранжевый с фиолетовым). Там накрыли отличный бранч, но я слишком нервничала, чтобы есть. На стенах висели экраны, и я могла наблюдать шоу, в котором буду участвовать.

Следующие полтора часа я переходила от одного специалиста к другому.

– Роз Уоррен? Вы здесь – на двадцать минут, а потом мы ведем вас к парикмахерам и на макияж.

Парикмахеры и гримеры работали, как в обычном салоне красоты, – но с головокружительной скоростью. Через пятнадцать минут после того, как я села в кресло, мои прямые светлые волосы приобрели невероятную форму и объем. Лицо намазали какой-то гламурной гадостью – губы стали темно-винного цвета, а ресницы отяжелели от туши. Когда я вышла к сестре, та сурово заклеймила:

– Пошло! – Впрочем, тут же добавила: – Но на экране это будет смотреться отлично. (Так и вышло.)

Мы сидели в новом зале со множеством безвкусно накрашенных незнакомцев и продолжали смотреть шоу TODAY. На экране появилась женщина, которую мы видели за бранчем. Она рассказывала о книгах для родителей.

Я оказалась на телевизионном конвейере, постепенно приближающем меня к трем минутам славы.

– Ваш сюжет назначен на 8.35, – сказал мне ассистент режиссера. – Сегодня отличная погода, вас будут снимать на улице, а не в студии.

В 8.15 меня привели в «костюмерную», чтобы переодеть в костюм от Эйлин Фишер, который я привезла с собой на съемки. (Когда в бутике я сказала, что покупаю костюм для выступления в TODAY, мне сделали огромную скидку!) Что ж, даже если на телевидении я провалюсь, я буду выглядеть при этом отлично.

Продюсер подошел пожелать мне удачи. Сотрудники телестудии предложили всем зрительницам старше шестидесяти поддержать мое выступление, подняв яркие плакаты со своим возрастом. Так что когда я направилась к диванчику, меня приветствовала радостная группа моих ровесниц! Конечно, они понятия не имели, кто я такая, но знали, что благодаря мне их снимут крупным планом.

За две минуты до эфира стройная Саванна Гатри в потрясающем бирюзовом платье расположилась напротив меня и пожала мне руку. (Меня часто потом спрашивали, действительно ли она так хороша, как на экране. Поверьте, она – потрясающая!)

– Я – Саванна, – представилась она. – И мне понравилась ваша статья!

Знакомая писательница, часто выступавшая на ТВ, посоветовала мне казаться максимально оживленной.

– Тебе будет казаться, будто ты улыбаешься, как идиотка, – сказала она, – но на экране это будет смотреться прекрасно.

Улыбаться оказалось несложно. Все вокруг было просто великолепным. Кто-то считал вслух. Пять… четыре… три… два…

Мы в эфире!

Несомненно, Саванна Гатри стоит каждого пенни, которое ей платят. Теперь я – страстная ее поклонница. Гатри сумела сделать так, чтобы на экране национального телевидения я не выглядела идиоткой. Каждый вопрос раскрывал меня как остроумную собеседницу. А когда стало ясно, что я не успеваю закончить анекдот вовремя, она его подхватила, произнесла заключительную шутку и закончила сюжет под громкий смех зрителей. Да-да, я пристрастна, но мне кажется, все получилось просто здорово.

 

Улыбайтесь, как идиот, и наслаждайтесь жизнью.

 

Камеры выключили. Гатри поднялась.

– Отличная работа! – сказал продюсер.

Через двадцать минут мы с сестрой в лимузине ехали домой. А в пять вечера я вернулась на рабочее место и занялась книгами.

Это было потрясающее, невероятное приключение, какое может быть только раз в жизни, но я рада, что оно закончилось.