Мая закончился весенний сезон охоты на водоплавающую дичь, А также на самцов глухарей и тетеревов.

Но охота удалась не всем. Как рассказал заместитель начальника ГУВД области Сергей Рыбаков, в ходе параллельно проводимой спецоперации «Охотник» в лесах юга области изъято 30 ружей, у владельцев которых либо не было разрешения на оружие, либо срок разрешения истек.

А накануне майских праздников проверено 18 тысяч владельцев оружия. За различные нарушения изъято 310 стволов.

Кроме того, население и само добровольно сдает незаконно хранящееся оружие. В конце апреля в милицию принесли 70 экземпляров вооружения, в том числе на возмездной основе – 33. В ГУВД круглый год действует такая акция – деньги за оружие. Сданное добровольно нарезное охотничье ружье «стоит» 3 тысячи рублей, гладкоствольное – две тысячи. И, разумеется, никакой ответственности за его хранение без разрешения.

Три функции, один жезл

Уже на этой неделе все инспекторы дорожно-патрульной службы ГИБДД получат новый инвентарь. Это будут жезлы, но не обычные, а со встроенным радаром и камерой фотофиксации. Сотруднику ГИБДД не придется направлять на движущийся автомобиль сначала радар, а потом поднимать жезл, чтобы эту машину (в случае нарушения) остановить. Теперь, один раз взмахнув рукой, сразу можно будет зафиксировать скоростной режим, сфотографировать номер автомобиля и, если нужно, попросить водителя притормозить. Правда, есть опасения, что возникнет небольшая путаница – с жестикуляцией инспектора. Ведь сейчас автомобилисты любое движение руки с жезлом воспринимают как требование остановки. Поэтому вполне возможно, скоро в правилах дорожного движения появится новый раздел – «Основные сигналы инспектора ДПС с жезлом». Кстати, усовершенствованные «полосатые палочки» будут не черно-белые, а цвета российского флага. Предполагается, что такая расцветка лучше обратит на себя водительское внимание.

В Тюмени побывал московский продюсер и композитор

Ким Брейтбург

Известный продюсер проекта «Народный артист» и автор песен, что исполняют популярные российские артисты, в числе которых и Алла Пугачева, заявил о том, что в Тюмени готовится масштабный дорогостоящий музыкальный проект. На вчерашней пресс-конференции в театре драмы Брейтбург и директор театра Владимир Коревицкий рассказали о том, что в конце этого или начале следующего года на сцене нашего театра начнутся репетиции мюзикла «Голубая камея». – Ким Брейтбург является продюсером, автором музыки и владельцем мюзикла, – сказал Коревицкий. – Это история княжны Таракановой, графа Орлова и императрицы Екатерины. Брейтбург, в свою очередь, объяснил, что приехал не только договориться о постановке, но и познакомиться с нашими актерами, которым предстоит воплотить мюзикл на сцене. После знакомства продюсер с уверенностью говорит о том, что они справятся с такой работой. – Поющие и танцующие актеры у вас есть. Но если их окажется недостаточно, пригласим со стороны. Возможно, объявим кастинг.

 

Лечебное щебетание

Новое эффективное лекарство нашли врачи областной больницы восстановительного лечения. Давно считалось, что для выздоровления важны не только пилюли, микстуры и процедуры, но и сама атмосфера больницы и вокруг нее. Поэтому медицинский персонал центра восстановительного лечения решил окружить своих пациентов не только заботой и вниманием, но и… птичьим пением. Во вторник в сквере возле пятиэтажки на улице Щорса, 11, в которой расположен центр, развесили семь скворечников, сделанных руками сотрудников. В этой акции, посвященной международному дню птиц, приняли участие несколько врачей больницы: офтальмолог Наталья Вакульчик, терапевт Наталья Захарова, врач ультразвуковой диагностики Роман Ряхин, а также заместитель главного врача Джина Лебедева и сам главврач Станислав Муравьев. Выпиливать, строгать и сколачивать птичьи домики им помогали члены семей. Благородные оздоровительные акции не первый раз проводят в больнице на Щорса. Осенью прошлого года в сквере вокруг здания высадили 80 лип, 50 из них стали именными в честь ветеранов и сотрудников больницы. Конечно, молоденькие липки пока скворечники не удержат, птичьи домики закрепили на стволах взрослых деревьев: тех, которые посадили, когда больница только начинала работать.

ИНТЕРВЬЮ

Наталья Алигери

Брюки от Гердта

…Грянули будни. Ваш корреспондент села за печатную машинку и пригорюнилась

«Зиновия Гердта знают абсолютно все». Корреспондент вздохнула: где-то это уже было. «Зиновия Гердта я застала в его подмосковном доме, в окружении друзей и домочадцев...» Корреспондент поморщилась.

– Это же неправда, – сказала себе корреспондент, – нехорошо.

Корреспондент пригорюнилась еще больше, однако приосанилась и застучала не глядя...

Корреспондент еженедельника «Собеседник» замерзала в нескольких километрах от Москвы. «Пройти десять метров в обратном направлении и ждать красную «девятку» с Гердтом за рулем», – напомнила себе корреспондент, отсчитала десять метров, заглянула за поворот. Проезжающая красная «девятка», набрав из лужи воды, плюнула ей под ноги.

Дама побежала обратно.      

– Что мы знаем о Гердте? – спросила себя корреспондент. – Что он не любит ездить в дождь. Что когда-то у него, чуть ли не единственного в Москве, была машина с правым рулем, повергавшая милиционеров в тихий шок. Что он был дружен с Всеволодом Багрицким, Твардовским, Окуджавой, Чичибабиным, а Давид Самойлов посвятил ему как минимум два стихотворения, одно серьезное, начинающееся словами «Артист совсем не то же, что актер», другое – написанное на принесение Гердтом вина «Старый замок»: «Не люблю я «Старый замок», кисловатое винцо, а люблю я старых Зямок, их походку и лицо». Прошло полтора часа.

– Интервью – мертвый жанр, – поняла корреспондент, – интервьюер корыстен и равнодушен. Известен случай, когда журналистка из «Комсомолки» сказала Райкину: «Простите, Константин... как вас по батюшке?» «Моего папу звали Аркадий Райкин...» – холодея, сказал Константин. И эти ремарки типа «смеется», «улыбается» – они напоминают наблюдения доктора Борменталя над Шариковым.

Ни одна живая реакция не доходит в полной мере до бумаги. Надо что-то новенькое изобрести. Подать интервью как пьесу, например... Это можно сделать блистательно, – замахнулась корреспондент, затем посмотрела на часы и слабо присвистнула. – Ты же профессионал, – строго напомнила себе корреспондент и добралась до служебного телефона в продовольственном магазине:

– Зиновий Ефимович, что случилось?

– Что случилось? – рявкнул Зиновий Ефимович, и позвоночник корреспондента похолодел. – Я вас ждал полтора часа, так вас и так!

– Что? Это я, – корреспондент глотнула воздуха, – это я ждала вас полтора часа и продрогла как собака!

– Ладно! Сейчас я за вами приеду!

– Нет! – крикнула корреспондент, но Зиновий Ефимович бросил трубку.

Из-за поворота, красноречиво грозя кулаком и ругаясь, вышел постаревший Паниковский.

– Зиновий Ефимович, простите!

– Так тебя и так, – ответил Зиновий Ефимович, – садись в машину. Тысячу людей я ждал за этим поворотом. Ты первая такая дурочка.

Корреспондент (завидуя и обижаясь): Ну, вам-то хоть тепло было.

ГЕРДТ: Сейчас согреешься. Приедешь – рюмку водки и в койку...

Корреспондент дрожит.

ГЕРДТ (сердито): Как звать?

Корр. (стыдясь): Наталья... Зиновий Ефимович, простите!

ГЕРДТ: Бог простит.

Машина едет витиевато.

Корр. (с опаской): Шлагбаум...

ГЕРДТ: «Иль мне в лоб шлагбаум влепит престарелый инвалид»...

Корр. (робко): Непроворный инвалид...

ГЕРДТ (восторгаясь): Непроворный – да, это по-пушкински! А престарелый – по-советски, по-собесовски.

Знание Пушкина как-то примиряет Гердта с корреспондентом. Машина выруливает к дому.

Расположение комнат корреспондент так себе и не уяснила, людей не сосчитала из-за их частой перемещаемости. Помнит ланч, которым руководила супруга Зиновия Ефимовича. Обсуждается достоинство всякого гриба и перчика. Кося правым глазом, корреспондент следит за рукой Гердта, подкладывающей салат, и смутно думает о том, как бы Феллини снял «Интервью» на русском материале.

ГЕРДТ (грозно): Ешь!

Корр. (виновато): Ем, ем, ем.

ГЕРДТ: Водка.

Корр.: Я пьянею с двух рюмок... Хотите посмотреть, как я пью не закусывая?

Показывает.

ГЕРДТ (бодро): Ну, пойдем работать?

Корр.: Ведите, Зиновий Ефимович.

ГЕРДТ (приведя): Вот. Это спальня. Это кровать, я здесь сплю.

Корр.: Красота. Большая кровать.

Фривольности на этом заканчиваются. Включается диктофон.

ГЕРДТ (абстpактно): Ох, Господи.

Корр.: И не говорите. А сколько вы должны выпить, чтобы запьянеть?

ГЕРДТ: Не знаю. О том, что я был хмелен, я узнаю только утром, когда я ничего не помню, а мне что-то рассказывают. Но так бывает все реже, и это меня очень тревожит...

Корр.: А ведь у вас скоро день рождения. И сколько вам будет?

ГЕРДТ: Очень много. Жуткое количество лет. Я их помню хорошо, но говорить их количество молодой особе крайне невыгодно.

Корр. (подло): А случайно – не семьдесят девять?

ГЕРДТ: Случайно семьдесят девять.

Корр.: И вы не планируете напиться?

ГЕРДТ: В семьдесят девять?.. Да нет. Я не стану напиваться при том множестве гостей, которое предвижу. А они нагрянут, и званые, и незваные... Мы к этому готовы.

Корр.: Старика Гердта знают все. Мало кто знает, каким вы были ребенком...

Старик ГЕРДТ: Как тебе сказать... Вероятно, рядовым. Но. В выпускном аттестате прозорливый директор школы написал: обнаруживается склонность к драматической игре. Это было, когда твои родители даже не были знакомы... Фразу директора память выдала мне лет пять-семь назад. Я задумался и стал глубинно что-то вспоминать, в том числе и этого учителя. Его фамилия была Ган, он учил нас рисовать, я даже помню его задания... Ну, неважно. Важно, что на склоне лет начинаешь вспоминать... Многое, о чем думаю, необязательно знать читающей публике... Нет, я говорю не о мальчишеских эротических мечтаниях. Рядово все это проходило. Я говорю о людях. Своих учителей я помню в лицо, хотя не всегда помню имя-отчество. Был такой Гансгори, учитель геометрии и алгебры, у него была недоразвитая нога - то есть нога была, но плохая. Он говорил: допустим, это круг. После чего рисовал геометрически чистый, как у Леонардо да Винчи, круг на всю доску... Это меня поражало, и я пытался повторить. Жажда повторять несбыточное – это, наверное, и есть склонность к драматической игре... Прости, а почему ты держишься за щеку?

Корр. (доверительно): Это я голову придерживаю...

ГЕРДТ: А-а... (уважительно) Понимаю. Хорошо.

Корр.: Потом, Зиновий Ефимович, вы были юношей. Склонность определилась...

ГЕРДТ: Да, определилась при людях, которые живы по сю пору, слава Богу. Первый мой серьезный учитель – Плучек Валентин Николаевич. В театре рабочей молодежи московского электрозавода... Я ведь фэзэушник. Слесарь.

Корр.: Кого вы играли, будучи слесарем?

ГЕРДТ: Придумали мне роль в спектакле «Бедность не порок», чтоб я что–то там... выковыривал, что-то плясал, что-то невозможное. Бартоло в «Женитьбе Фигаро». А главных ролей никогда не давали, нет. Мне жутко нравится фраза «на склоне лет». На склоне лет я стал востребован, но это очень нечасто совпадает с чувством надобности... собственно для меня.

Корр.: И кого вам предлагают сыграть?

ГЕРДТ: Есть такое амплуа – благородный старик.

Корр.: Как вам вспоминается война?

Гердт: Когда меня ранило второй раз, и я безусловно выбывaл из войны, мой помощник – помощник командира роты, а командиром, стaло быть, был я – сказал мне, что я счастливчик. Меня несли на носилках, просто убитого горем: я оставлял своих, так сказать, подопечных, от меня в чем-то зависящих... Он говорил: счастливчик, больше не будет этого страха глупой смерти в канаве, от глупой пули. Я не мог себе представить, что мне всерьез завидует человек с двумя руками, ногами... Он мне завидовaл – я уходил живой, а нога – ну, ерунда какая. Арон Копштейн написaл такие стихи... «Ну не хнычь, ну не плачь, точно маленький, ты не ранен, ты просто убит, дай сниму поскорей с тебя вaленки – мне еще воевать предстоит»... Вспоминаются самые разные лица. Лучший мой военный человек Иван Абрамович Агарков, проректор Харьковского университета, в сорок третьем году говорил: ты ори – за Родину, а за Сталина – не ори... Не орать нельзя, надо ведь идти перед глазами пулемета. Я был всего в четырех атаках и не помню, что именно я орал, но что не орaл «за Сталина» – это точно...

Корр.: После войны... Образцов (жестами).

Гердт: Да, театр Образцова. Я в принципе всю жизнь прослужил за спиной этого человека... Он был очень противоречив, было намешано много замечательного, с необыкновенно детским – с минусовым знаком. Негативное детство. С ревностью и всем прочим. Театр уже при нем держaлся на старинных завоеваниях. Главные действующие лица – такие, как Женя Сперанский, драматург и лучший кукольник в России, – к тому времени поуходили. Если говорить об уникaльности режиссерской, Образцов придумaл свою эстрадную программу, номеров двадцать, а высшего сорта – штуки три-четыре, что тоже велико для этого жанра. У нас были отношения сложные, а разошлись мы просто скандально. Сейчас театр взял прекрасный человек, Резо Габриадзе, уникальный художник и драматург мирового значения. Неодаренные люди, которые держaлись при Образцове на подхaлимаже, остались в театре: увы, Образцов весьма любил подхалимов и льстецов, но им, конечно, нравилось только ездить по заграницам и ничего из себя не представлять. Габриадзе не знает, как быть – они его просто съедают.

Корр.: И это можно...

ГЕРДТ: Да... У меня имелась даже такая концепция. Если человек млеет от того, что кому-то что-то удается, и теряет ориентацию в пространстве, как ты сейчас, – значит, в человеке есть талант. А если при виде таланта ты испытываешь только зависть, что в тебе этого нет – стало быть, ты бездарен и уйди из этой области жизни человеческой. Но они почему-то не могут уйти, они ждут званий и полагают, что звания и есть критерий художественной зрелости.

Корр.: Кстати, насчет званий...

ГЕРДТ: Есть, все звания, которые возможны.

Корр.: Красота.

ГЕРДТ: Думаешь, красота? Не завидуй. Конечно, когда я выступал, я просил говорить только имя и фамилию... Шура Ширвиндт вел как-то благотворительного толка концерт. К нему раз пять подходил человек и просил: объявите так: выступает лауреат, допустим, второго международного конкурса чтецов-исполнителей харьковского уезда, ля-ля-ля, такой-то Тютькин. Шура: хорошо. Через пять минут Тютькин: знаете, лучше, не говорить – лауреат второго, лучше – лауреат международного конкурса, ля-ля-ля, такой-то Тютькин. Потом – фиг с ним, с конкурсом, давайте по-простому – лауреат Тютькин. Ширвиндт в конце концов объявил так: активный участник последней переписи населения – Тютькин!

Корреспондент аплодирует.

ГЕРДТ: Кто дает звания? Чиновники. Потому я не дорожу ни чиновниками, ни званиями.

Корр.: Потом, после Образцова...

ГЕРДТ: Возник Фокин. В кино первым был для меня Тодоровский, в театре – Фокин. Он вывел меня из внедренности в амплуа комиков. Фокин сделал все, что можно сделать хорошего для человека... перед склоном лет.

Корр.: Вы политизированный человек?

ГЕРДТ: В полной мере. В моих освободителях я первым числю Горбачева. Помню, когда он стал генсеком, на третий-четвертый день среди какой-то уличной публики он спрашивал: вам не надоело слышать одно и видеть другое? Я подумал: Боже мой, его посадят. Это я – не могу забыть. Что касается нашего президента, он меня восхитил, когда выходил из партии. Ельцин был высокий, сильный и достойный мужик. Я залюбил его на всю жизнь. Казалось бы... Он доверяет жутким советчикам. Умение выбрать советчиков – это талант, которым президент не обладает. Об умных людях он отзывался неважно, а заносчивого, антикультурного Грачева назвал лучшим министром. Наш президент разочаровал меня, хотя, как большинство населения, я не вижу никого другого на его месте...

Корр.: Знающие люди порекомендовали спросить, как вы озвучивaли научно-популярные фильмы... Науч-попы.

Гердт: Я всегда сам был если не автором сценария, то, во всяком случае, текста. Я прекратил этим заниматься, когда позвонил один режиссер из провинции и сказaл: приезжайте, ваша тема, в вашем стиле... Спрашиваю: о чем фильм? Понимаете, это одночастевка... Спрашиваю – о чем ваша одночастевка, не томите... И он сказaл. Про болты с левой резьбой. Вот я и завязaл, доболтaлся.

Корр.: А «Фанфан –Тюпьпан»?

Гердт: Да... Я озвучивaл. Говорят, что он недавно озвучен заново. Свою версию я видел лет пять назад и искренне изумился тому, какой я тогда был... не тaлантливый, но – подвижный. Там были очень свежие интонации... Надо было сильно меня ненавидеть, чтобы переозвучить... Кто, кроме Жириновского?.. Но ведь он не имеет к этому делу отношения.

Корр.: У вас какие-то счеты с Жириновским?

Гердт: Да нет, просто я о нем, где могу, говорю очень дурно. Я его презираю... Брезгую. Это недочеловек. Гнусная мимикрия и актерская самодеятельность. Это все проходят на первом курсе любого театрaльного училища.

Корр.: У вас всегда были отношения с поэзией. А сами вы стихов не писaли?

Гердт: Нет, разве что на день рождения чей-нибудь... А любовных, серьезных – нет. Скажи, твои кавaлеры пытaлись завлечь тебя стихами?   Корр.: В юности. И так действовaло!

Гердт: Ну, ты молодец. Кстати, я вспомнил замечательный анекдот. Выключи, пожaлуйста...

(Диктофон выключается. Пауза. Диктофон включается. Остатки смеха).

Гердт (умиротворенно): Если бы ты использовaла устремления прозаические и наблюдательное свое око – я думаю, из этого, может, что-то получится. Так что – прими мой дар, дорогая.

Корр. (деловито): Думаю, что-то получится. У меня всегда что–то получaлось.

Гердт: Не могу сказать этого о себе...

Кофепитие. Решительная супруга Гердта решает, что корреспондент одет слишком легко, и переодевает в джинсы и куртку внука, которого зовут почти по-шекспировски – Орик.

Корреспондента отвозят на авто к автобусу.

– Зиновий Ефимович, я еще приеду визировать интервью, – говорит корреспондент под занавес и густо краснеет.

– Как же это назвать? – размышляет корреспондент. – Пьеса для пассажирки. Склон лет. Или большими буквами – ГЕРДТ?.. Или как-нибудь фривольно... – корреспондент посмотрела под ноги. – Брюки от Гердта...

Город посерел, и грянули будни. Корреспондент села за печатную машинку и пригорюнилась.

Андрей Ситников