Фольклоризация литературных колыбельных песен М. Лермонтова и А. Майкова

В полевой работе мы постоянно фиксируем, наряду с фольклорными, исполнение авторских литературных колыбельных песен. На севере Новгородской области (терр. бывш. Тихвинского уезда) мы даже записывали народное исполнение колыбельной песни И.С. Соловьевой (Allegro). Спектр таких колыбельных достаточно широк. Но делать вывод о фольклоризации всех зафиксированных в традиционном исполнении литературных колыбельных песен, разумеется, нельзя. Литературных колыбельных песен сотни, практически каждый автор, начиная с конца XVIII века пробовал свое перо в данном жанре и десятки из них с разной частотой и продолжительностью бытуют в народной среде. В одних случаях это только индивидуальное знание литературного текста и исполнение в одном поколении, реже это семейная традиция. Трансформаций таких литературных текстов, их фольклорной вариативности мы не наблюдали. Мы только записывали полное или усеченное исполнение авторского текста колыбельной песни. Поэтому говорить о масштабной фольклоризации литературных колыбельных не приходится, мы фиксируем лишь функциональное исполнение литературного текста в народной среде.

"Казачья колыбельная песня" М. Лермонтова и "Колыбельная песня" А. Майкова, по сути дела единственные авторские тексты, которые фольклоризировались и бытуют в народной среде более полутора веков. Этот факт общеизвестен, но тем не менее причины такого феномена пока подробно не рассматривались.[227] Теме "Творчество Лермонтова и фольклор" посвящено множество исследований, но в подавляющем большинстве из них рассматривался лишь вопрос фольклоризма творчества Лермонтова. К сожалению, даже у выдающихся фольклористов ни строчки не сказано о влиянии школьного учебника и его значении в фольклоризации и, самое главное, о функционально-мотивном соответствии лермонтовской колыбельной фольклорному жанру и, соответственно, мировоззренческому контексту убаюкивания. Даже в специальном лермонтовском томе "Литературного наследства" ни автор статьи "Фольклоризм Лермонтова" М.К. Азадовский (Азадовский 1940, 227-262), ни автор почти стостраничной статьи "Народно-поэтические традиции в творчестве Лермонтова" М. Штокмар (Штокмар 1940, 263-362) ни слова не уделили "Казачьей колыбельной песне". Единственное исключение составила работа Г.С. Виноградова, опубликовавшего в том же томе "Литературного наследства" исследование "Произведения Лермонтова в народно-поэтическом обиходе" (Виноградов 1940, 353-388). Но мысли Г.С. Виноградова выглядят как-то отрывочно и противоречиво. Он цитирует мысль С.В. Максимова 1860-х г. г., который считал, что "Пушкин и Лермонтов народу неизвестен и если случайно попадает в какой-нибудь песенник – изуродуется", таким образом, косвенно выражая свое отношение к процессу фольклоризации. В то же время он процитировал В. Хару­зину: "Жадная до новых песен деревенская молодежь переводит на песенный склад выучиваемые в школе стихотворения" (Харузина 1890, 93), и, обозначил некоторые пути проникновения лермонтовского текста в народную среду – "молчановские песенники", "прислуга у барышни, гитара". Более подробный комментарий явления фольклоризации отсутствует.

Мы видим основную причину фольклоризации данных стихотворений в следующих равнозначных факторах:

1. Мощная "пропаганда" данных текстов через учебники и хрестоматии, через учебно-методическую литературу для всех рангов учебных заведений уже с момента первой публикации текста. Песенники играют менее существенную роль.

2. Уникальное соответствие данных произведений фольклорным колыбельным песням по формульному, мотивному и функциональному содержанию.

Рассмотрим первый фактор. В истории русской литературной педагогики наберется примерно 20 поэтических текстов, которые начиная с середины прошлого века и до 1917, а некоторые и до сегодняшнего времени, с редким постоянством репродуцируются в школьных хрестоматиях и учебниках.[228] Есть даже такие термины как "хрестоматийный текст" и "хрестоматийный автор". Такими "хрестоматийными" текстами "хрестоматийных" авторов являются "Казачья колыбельная песня" М. Лермонтова и "Колыбельная песня" А. Майкова. А. Майков, по нашим наблюдениям, вообще был самым "хрестоматийным" автором.[229]

"Казачья колыбельная песня" Лермонтова написана в 1838 году в разгар Кавказской кампании и в 1840 году была дважды опубликована (Лермонтов 1840, 1, 245-246; Лермонтов 1840, 2, 89-92). Уже в 1842 году она появилась в хрестоматии для детей, в "Русской хрестоматии или отборных сочинениях русских писателей в стихах" (Лермонтов 1842, 421-422). В 1843 году она дважды вошла в другие хрестоматии (напр.: Галахов 1843, 42-45). В 1843 в "Северной пчеле" появляется педагогическая рецензия Н. Полевого на колыбельную песню Лермонтова. Он исследует ее как учебный текст, но для обучения предпочитает поэзию М.В. Ломоносова (Полевой 1843). До настоящего времени, то есть в течение полутора веков, она практически ежегодно появлялась в новых учебниках и хрестоматиях или в их переизданиях (Александров 1936, Миллер 1980). Ее публиковали в своих учебных книгах и Н. Греч, и К. Ушинский. Колыбельная песня не только публиковалась, но и активно разбиралась для учеников, требовалось ее запоминание наизусть. Более того, "Казачья колыбельная песня" имела "закрепляющий" характер, она объясняла или "окрашивала" предыдущий или последующий раздел. Например, в хрестоматии Л.О. Вейнберга 1880 года она вошла в раздел "Семья" после стихотворений "Мать у колыбели" А. Плещеева, "Мать" А. Майкова, после отрывка из "Тараса Бульбы" (прощание матери с сыновьями-казаками) (Вейнберг 1899). В добротном сытинском издании "Живой родник: Первая книга для чтения в школе и дома" лермонтовский текст публиковался после раздела об истории и быте казаков (Живой родник 1910, 229).

"Колыбельная песня" А. Майкова написана в 1860 году, в 1861 опубликована в первом номере "Русского вестника" (Майков 1861, 464), а в 1869 году уже появилась в учебных хрестоматиях (Путята 1869). С этого момента и до 1917 года нам удалось насчитать около 60 циркулярных хрестоматий, в которых приводится текст А. Майкова.

При этом не надо забывать, что иные хрестоматии и буквари имели многие десятки переизданий. Например, разные хрестоматии А.Г. Баранова, включавшие колыбельные Лермонтова и Майкова, издавались почти сорок лет подряд и имели соответственно по 46, 47 и 73 переиздания (Баранов 1882, Баранов 1889, Баранов 1898).

Вообще, необходимо рассмотреть школьные хрестоматии XIX века как культурный феномен. В отличие от циркулярных советских хрестоматий (до 90-х годов XX века) они были более строго дифференцированы по читательскому назначению. Были различные учебники и хрестоматии для крестьянских и для городских детей, для разных возрастов, для цесаревичей издавались учебники в одном экземпляре. Нельзя забывать, что в отличие от современного положения дел, аттестат об окончании даже одноклассной школы в начале XX века сокращал службу в армии на год (4 года вместо 5 лет в армии и 6 вместо 7 во флоте); двухлетней – на два года (3 года службы). Таким образом, 9-12-летний ребенок мог заработать себе серьезную воинскую льготу. На экзамене чтение наизусть было обязательным правилом, тексты Майкова и Лермонтова спрашивались в ряду 15 "хрестоматийных" текстов. Естественно, армейские льготы были хорошим стимулом для заучивания и этих двух литературных колыбельных.[230]

Хрестоматии и учебники включали большое число фольклорных текстов – отрывки из былин, сказки, колыбельные песни, считалки, потешки и даже заговоры. Фольклорные тексты составляли не меньше десятой части всего содержания. Колыбельные Лермонтова и Майкова, таким образом, попадали в контекст знакомых фольклорных жанров (напр., Абрамов 1902).Образование было построено таким образом, что "хочешь, не хочешь", а текст запомнишь. "Казачью колыбельную песню" называли даже "перлом искусства" (Бубликов 1906, 235). В книге для чтения, составленной А. Барановым (47 переизданий, практически без исправлений), после 8 строк "Казачьей колыбельной песни" Лермонтова следовали такие вопросы ученику: 1) Кто поет колыбельную песню?; 2) Как называет мать своего ребенка?; 3) Что она говорит о месяце?; 4) Что обещает мать ребенку?; 5) Что она ему советует? (Баранов 1898).[231] Далее следовал отрывок "Моя сестрица" С.Т. Аксакова.

Аналогичные вопросы ставились для учащихся и по колыбельной песне А. Майкова. Как правило, эта колыбельная изучалась раньше лермонтовской. Приведем вопросы из сытинского "Живого родника":У кого есть дома маленькие братья и сестры? Приходится ли вам нянчить их? Как вы забавляете их? Кто знает колыбельные песни? Как говорят маленькие? Кто какие случаи знает с маленькими? (Живой родник 1910, 48)[232]

Во многих изданиях текст колыбельных печатался с ударениями, значимые слова выделялись курсивом, в конце издания следовали методические советы учителям. Из хрестоматии А. Анастасиева 1899 года: "Так как при чтении вообще, и стихотворений в особенности, дети все более затрудняются определением и надлежащим произношением слов с логическим ударением, имеющим в речи особенное, преимущественное значение, то указанные слова и должны быть отличаемы в произношении, на что учитель постоянно обращает внимание детей." Здесь же следуют рекомендации, как объяснять детям, кто такие казаки, кто такие чеченцы. Даны объяснения слов и фраз: Терек, Чеченцы, кинжал, ползет (подкрадывается), стремя, богатырь, гадать, "закален в бою", "бранное житье", "казак душой", "ты махнешь рукой", "тоской томится", "безутешно ждать"; объяснено содержание (казачка над колыбелью сына поет песню, в которой изображает будущую судьбу его); предложен план стихотворения (Анастасиев 1899, 64-67, 88, 107-108). Такие методики унаследовала и советская педагогика, также обязующая учеников выучить стихотворение Лермонтова наизусть. Например, в методической разработке 1970 года предлагается: "Урок заканчивается обобщением и заключением учителя. На дом можно задать выучить наизусть "Казачью колыбельную песню", ответить на один из вопросов письменно: "Какой вы представляете мать-казачку? Каким хочет видеть мать сына и почему? Можно ли предположить как мать отнесется к сыну-герою и сыну-трусу?" (подр. см. сноску)[233]. Методическая литература по преподаванию колыбельной Лермонтова более чем обширна (см. обзор "Изучение Лермонтова в школе" – Лермонтовская энциклопедия 1981, 191-192).

Наконец, все известные нам рекомендательные указатели литературы, рекомендательные списки, рекомендательные каталоги детских библиотек со второй половины XIX века по сегодняшний день ("Новости детской литературы", "Что и как читать детям", "За страницами вашего учебника" и мн. др.) включали "Казачью колыбельную песню" Лермонтова и литературу о ней. В большую часть таких изданий попала и колыбельная Майкова.

Другой, параллельный, путь фольклоризации колыбельных песен Лермонтова и Майкова – публикация их с нотами и без нот в песенниках различных типов. Колыбельные Лермонтова и Майкова положили на музыку десятки композиторов.[234] Первые публикации "Казачьей колыбельной песни" в песенниках появились уже в 1853-1854 годах и затем печатались без перерыва (90 раз только в "молчановских" песенниках). А песенник – это не только факт предложения песни, но и часто уже фиксация ее популярности (напр.: Новейший песенник 1853; Новый песенник 1854; Золотой букет 1917; Карие глазки 1917). Колыбельная Лермонтова регулярно попадает в специальные нотные сборники для школ и детей (для уроков пения, для школьных хоров – напр.: Вессель 1875, Фамницин 1875).

Нам не удалось разыскать ни одного лубочного издания стихотворения Лермонтова, за исключением одного сытинского коллажа (М., 1887. Рис. К.В. Лебедева): в центре портрет Лермонтова и его обрамляют картинки-иллюстрации с 2-4 строчками из стихотворений "Парус", "Казачья колыбельная песня" (1-2 строка), "Ветка Палестины", "Выхожу один я на дорогу", "Бородино", "Демон", "Спор", "Ангел", "Песня про купца Калашникова", "Пророк", "Три пальмы" (Клепиков 1948, 794-802). Но весьма близким к лубку можно считать шестнадцатистраничное (с нотами, с иллюстрациями к каждой строфе) издание И.Д. Сытина: "Казачья колыбельная песня". Стихотворение М.Ю. Лермонтова. Рис. А.И. Комарова. (М.,1914). Данная публикация получила много поддерживающих рецензий в педагогических "рекомендательных" изданиях (Саввин 1914, 548; Фишер 1914, 67; Веселовский 1915, 47; Новости детской литературы 1915, 21; Что и как читать детям 1915, 67-68).

Вышесказанное позволяет нам рассматривать "педагогическо-хрестоматийную пропаганду" колыбельных Лермонтова и Майкова как один из основных факторов их фольклоризации.

Перейдем к рассмотрению второго фактора фольклоризации – уникального соответствия стихотворений (прежде всего Лермонтова) по формульному, мотивному и функциональному аспекту фольклорным колыбельным песням. Здесь также необходимо будет поставить вопрос источника.

Остановимся сначала на колыбельной песне А. Май­кова. Источник текста указал сам Майков при первой публикации: "Этой песни нет ни в одном сборнике. Я слышал ее в 1858 году на острове Милосе, к сожалению, не записал и по памяти передаю теперь ее содержание".[235] В дальнейшем это примечание было снято. Для показательности анализа приведем данный текст полностью:

А.Н. Майков. Колыбельная песня. (Из цикла "Новогреческие песни")

 

"Спи, дитя мое, усни!

Сладкий сон к себе мани:

В няньки я тебе взяла

Ветер, солнце и орла.

 

Улетел орел домой;

Солнце скрылось под водой;

Ветер, после трех ночей,

Мчится к матери своей.

 

Ветра спрашивает мать:

"Где изволил пропадать?

Али звезды воевал?

Али волны всё гонял?"

 

"Не гонял я волн морских,

Звезд не трогал золотых;

Я дитя оберегал,

Колыбелочку качал!"

 

(Майков 1977, 306)

 

Отметим сначала конкретные признаки аналогии с фольклорными колыбельными:

1. Песня А. Майкова начинается с функционального маркера жанра: с повеления сна "Спи" (с вариантами: "Спи-усни", "Спи-тко", "Уж ты, спи" и т.д.). Это третий по частоте маркер жанра, с которого начинаются колыбельные песни (уступает только "Бай" и "Люли"). Только в тихвинском собрании, включающем более двухсот песен, маркер-команда "Спи" встречается более 70 раз. Сочетание "Спи-усни" – популярная формула колыбельной песни и, конечно, еще до-майковская (эта формула встречается уже в тексте, опубликованном И.П. Сахаровым в 1838 году). К тому же, некоторые ее варианты, также очень устойчивые, почти идентичны начальной строке стихотворения А. Майкова, например: "Спи, дитё моё, засни"; "Уж ты, Нинушка, усни"; "Уж ты, дитятко, усни"; "Спи, мой Лешенька, усни"; "Что, Людонька, усни"; "Спи-ко, Нина, усни"; "Спи-ко, Лилюшка, усни"; "Спи-ко, милая, усни" и т. д (напр.: Мартынова 1997, № 77, 332, 351, 538, 541).

Обычно формула "Спи-усни" встречается в мотиве утверждения сна, что также "соответствует" Майкову, например: "Спи, усни // Угомон тебя возьми " (первая публикация варианта мотива – у И.П. Сахарова в 1838 году). Можно отметить и другие варианты: "Спи, усни // Крепкий сон тебя возьми ", который почти совпадает с майковским, но где, в отличие от него, актуализирована персонифицированность сна. Такие варианты не единичны (напр.: "Еще спи-ко, усни, // Красный сон себе возьми... " – см.: Мартынова 1997, № 53, 100, 351). Время записи таких текстов и год рождения исполнителей указывают нам на их фольклорное происхождение, а не на реминисценцию из Майкова. Таким образом, маркер Майкова точно традиционен. Данная формула ("Спи, усни"), которую использовал или почувствовал Майков, может быть включена как функциональный маркер в любую часть текста жанра. Мы можем привести множество таких примеров (напр.: Мартынова 75, 76, 86, 88, 100, 129, 135, 137, 145, 244, 441, 484, 538, 541), но остановимся на двух новгородских:

 

"Спи, дитё моё, засни, Ты сяводня хоть умри. Завтра похороны На гороховины. Пирогов мы напякём, Блюдо мёду навядём. Будем Оксанку вспоминать, Свое брюхо набивать."   (Маревский, Мамоновщинский, Лаптево. Печникова Н.П.1912 г. р. Зап. Васильева Е.Е. 1987г.)

"Ай-люли, люли, люли, Прилетели к нам гули, Прилетели гуленьки, Сели возле люленьки, Покачали Наташеньку. Ты, Наташенька, усни, Крепкий сон себе возьми. Наташа выспится - Не куражится, Во зелёный сад пойдёт, - Разгуляется, Тамо яблочко найдёт,- Позабавится."   (Традиционный фольклор Новгородской области 1979, № 265)

В отношении данных записей мы даже затрудняемся сказать, что это "майковский" или "домайковский" маркер, поскольку оба информанта исполняли и усеченный текст колыбельной А. Майкова.

Второе двустишие "В няньки я тебе взяла // Ветер, солнце и орла" – типичный для колыбельных мотив призыва успокоителя в няньки. Конечно, в русских колыбельных не встречается орел, эту функцию выполняет другое животное (кот, голуби и др.) Ветер и солнце также не образы русских колыбельных.[236] Но главное – представлен классический мотив традиционных русских колыбельных, хотя и с другим образным рядом.

Следующая строфа ("Улетел орел домой; // Солнце скрылось под водой; // Ветер, после трех ночей, // Мчится к матери своей.") также имеет устойчивый аналог в русских колыбельных, несмотря на то, что у нее другое пространственно-образное устремление успокоителя. Это "отвлечение героя-успокоителя" (например, кот уходит качать соседских детей).

В третьей строфе ("Ветра спрашивает мать: // "Где изволил пропадать? // Али звёзды воевал? // Али волны всё гонял?") также можно найти устойчивую содержательную параллель в русских колыбельных – порицание успокоителя, отвлекшегося на другие заботы, прежде всего на убаюкивание других (например: "Не качай-ка, ты, кот // Чужих детушек").

Последняя строфа ("Не гонял я волн морских, // Звезд не трогал золотых; // Я дитя оберегал, // Колыбелочку качал!") не находит соответствия в фольклоре, так как "оправдание" успокоителя в традиционных текстах почти не встречается.

Как видим, А. Майков создал колыбельную, сюжетно не имеющую аналогов в фольклорной традиции, но в то же время в ней представлены основные вариантные ходы традиционного мотива призыва успокоителя.

Есть и существенные лексические совпадения: "Спи, дитя моё, усни! // Сладкий сон к себе мани" – фактически калька формулы русской колыбельной. Слова: "нянька", "дитя", "улетел", "домой", "матери своей"; "золотых" – устойчивые лексические единицы фольклорных текстов жанра.

Таким образом, обнаруживаем ряд соответствий стихотворения Майкова традиционному жанру. Главные из них – устойчивый зачин, формульное функциональное начало, близкая мотивная структура. Есть общее и в поэтике – мужская рифма, обеспечивающая акцентацию качания и четырехстопный хорей, обеспечивающий, как и в фольклорных колыбельных, четыре такта качания зыбки на строку песни.

Необходимо посмотреть как исполняется колыбельная Майкова в традиционной среде.

Колыбельные песни А. Майкова, записанные автором в Тихвинском районе в 1997 году (шрифтом выделены авторские строчки):

 

1."Как под розовым кустом

Спит Саша сладким сном.

И тише, розы, не шумите,

Мне Сашеньку не будите.

И мой маленький мальчик

Сладенько спит.

И он сладенько спит,

Сладкий сон к себе манит.

А он выспится,

И не куражится,

На улочку пойдёт -

Там наиграется.

На улочку пойдёт,

Там цветочков нарвёт,

И цветы маме принесёт."

 

2. " Спи, дитя моё, усни,

Сладкий сон к себе возьми.

В няньки я к тебе взяла,

Ветер, солнце и орла.

Улетел орёл домой,

Солнце скрылось под горой.

Ветер после трёх ночей,

Мчится к матери своей.

Мать в ответ ему сказала:

Спи, дитя моё, усни,

Сладкий сон к тебе мани."

 

3. "Баю-баю, бай-баю,

Ни ругаю ни браню.

Ни ругаю ни браню,

Спать укладываю.

Спи дитя моё усни

Сладкий сон себе возьми

В няньки я тебе взяла

Ветра, солнца и орла.

Улятел орёл домой,

Солнце скрылось за горой.

Ветра спрашивает мать:

-Где изволил пропадать?

Или волны всё гонял,

Или звёзды воевал?

- Не гонял я волн морских,

Звёзд не трогал золотых.

Я дитя оберегал

Колыбелечку качал."

 

4. "Баю-баюшки, баю,

Колотушек надаю.

Колотушек двадцать пять

Света будет крепче спать.

Света, Светушка, усни

Сладкий сон к себе возьми.

В няньки я тебе взяла

Ветра, солнца и орла.

Улетел орёл домой,

Солнце скрылось за горой.

Ветра спрашивает мать-

"Где изволил пропадать.

Али волны ты гонял,

Али звёзды воевал?"

- Не гонял я волн морских

Звёзд не трогал золотых,

Колыбелечку качал,

Всё дитя оберегал.

Баю-баюшки, бай-бай,

Спи, малютка, засыпай."

 

 

В первом примере, сочетающем литературный (первые четыре строчки) и традиционный тексты, используется только одна строка А. Майкова. Второй пример представляет собой усеченный майковский текст, только исключен последний, не характерный для русских фольклорных колыбельных песен, мотив. Вместо него появился повтор начального маркера – обычный для колыбелных функциональный прием. Заметим также, что благодаря этому изменяется "майковская" и возвращается традиционная логика содержания.[237] Третий пример начинается с устойчивой формулы фольклорного текста. Четвертый текст также начинается формульным мотивом традиционной колыбельной и заканчивается фольклорным маркером. Фольклорные "обрамления" (в том числе и жанровыми маркерами – "Спи", "Усни", "Бай") тихвинских исполнителей не что иное, как функциональное (мировоззренческое) "достраивание" литературного текста до традиционной модели. Свобода структуры жанра (комбинация мотивов, формул не имеет решающего значения) позволяет предварить стихотворение Майкова совершенно не связанными с ним в сюжетном отношении, но весьма устойчивыми формулами традиционных текстов, обогатить его новыми функциональными мотивами, мотивами пугания и охраны. Такое функциональное усиление подтверждает не столько "фольклорность" текста Майкова, сколько "фольклорность" его исполнения. Мы бы не стали здесь говорить о вариантах исполнения стихотворения Майкова в традиционной среде как свидетельстве его фольклоризации. Текст Майкова даже в усечении достаточно устойчив, о его фольклоризации, скорее, говорит постоянное включение текста в сценарий убаюкивания, его свободная сочетаемость с формулами, мотивами фольклорных колыбельных песен, последнее определено соответствием его с фольклорным "прецедентом". Текст колыбельной Майкова открыт для незаметных, но существенных изменений в процессе исполнения. Например, первые строки А. Майкова "Спи, дитя моё, усни! // Сладкий сон к себе мани" соответствуют по мотиву, функции, поэтической организации фольклорной формуле, несмотря на то, что они все-таки ей не идентичны. Здесь нет языковой персонификации сна: "к себе" вместо "тебя"; "мани" вместо "держи" или "возьми". И обратим внимание, что в тихвинских (и не только тихвинских) вариантах литературное "мани" почти исчезает.

Необходимо повторить – текст Майкова хрестоматиен, он популяризировался и пропагандировался во множестве циркулярных учебников в течение века, в какой-то степени можно сказать что он "навязывался". Поэтому можно предположить, что фактор пропаганды в отношении данной колыбельной играл более существенную роль в процессе фольклоризации, чем наличие в ней фольклорных универсалий жанра. Но последнее остается необходимым условием фольклоризации.

Проанализируем "Казачью колыбельную песню" Лермонтова. Среди версий о возникновении "Казачьей колыбельной песни" следует выделить наиболее распространенную: настоящая колыбельная – запись Лермонтовым пения-убаюкивания казачки Дуньки Догадихи в станице Червленая (Кулебякин 1866, 2; Ткачев 1912, 211-212; Семенов 1914, 423-424). На наш взгляд, теория "Дуньки Догадихи" – очередной этап фольклоризации лермонтовской колыбельной, по типу клишированной и известной формы "местной легенды". Такая версия имела бы основание, если бы было указание на текст (элемент текста) источника, а не только на его исполнителя. Ни один известный нам текст казачьих колыбельных, и вообще русских колыбельных, мы не можем предложить в качестве источника для лермонтовской колыбельной. Но версию "Дуньки Догадихи" в шестидесятых годах XX века активно поддержал И.Л. Андронников. Влиянию колыбельной В. Скотта он противопоставил кавказские впечатления и знание поэтом с детства образа "злого чечена" (Андронников 1968, 391-395).[238]

Еще при жизни Лермонтова, в 1841 году С.П. Шевырев отметил связь лермонтовского текста и "Lullaby of an infant chief" В. Скотта (Шевырев 1841, 530). Позднее эта точка зрения была высказана Э. Дюшеном (Duchene 1910.). Такое же предположение высказал В.Э. Вацуро (Вацуро 1976, 210-248). Но идея всегда высказывалась на уровне гипотезы и не анализировалась досконально. Являясь ее сторонником, мы попытаемся более аргументированно ее доказать. Во-первых, знание Лермонтовым творчества В. Скотта не подвергается сомнению, тому есть множество свидетельств, в том числе и воспоминания его близкого друга и троюродного брата А.П. Шан-Гирея о юношеских годах поэта: "Мишель начал учиться английскому языку по Байрону и через несколько месяцев стал свободно понимать его; читал Мура и поэтические произведения В. Скотта (кроме этих трех, других поэтов Англии я у него никогда не видал)..."(Шан-Гирей 1989, 36). Во-вторых, мы имеем множество примеров разнообразных взаимосвязей творчества В. Скотта и М. Лермонтова (Лермонтовская энциклопедия 1981, 507-508). В-третьих, и что самое главное, в несомненном влиянии "Lullaby of an infant chief" В. Скотта на "Казачью колыбельную песню" Лермонтова нас убеждают сами тексты стихотворений. Наша методика сравнения не будет новаторской, такие опыты в отношении творчества Лермонтова и английской поэзии имели место и у других исследователей, в том числе у Б. Эйхенбаума, у В. Вацуро, но это касалось других произведений (Эйхенбаум 1924; Вацуро 1974, 184-182). Приведем текст "Lullaby of an infant chief" В. Скотта[239] и прежде всего обозначим концептуальные параллели. И В. Скотт (1815) и Лермонтов (1838) предложили колыбельные в романтической традиции. Знаки романтизма: герой, идея подвига, единственно возможный жизненный путь и позиция – присутствуют в обоих текстах.

В. Скотт и Лермонтов предлагают "сословную" колыбельную – молодому вождю и казаку. В контексте "статусно-этнической", историко-легендарной и литературной традиций шотландцы и казаки обладают значимым общим – свободным прошлым (отсюда особая свобода героя), особой "воинской" легендарной историей. Значение имеет и мыслимый контекст горного локуса ("горные" шотландцы и терские казаки).

Существенны и мотивно-композиционные соответствия. У Вальтера Скотта мы наблюдаем мотив "возвышения" адресата, тему рода (1 строфа), мотив обозначения врага и его неизбежного изгнания, мотив безусловной защиты младенца (2 строфа) и мотив "воинского будущего" (3 строфа). В "Казачьей колыбельной" мотивная структура аналогична, вторая и третья строфы содержательно совпадают с колыбельной В. Скотта. Прокомментируем наши наблюдения: