Лекция 4. Римское право в Англии

 

Хотя римское гражданское право не вошло в качестве составного элемента, признанного и проводимого судами, в английское общее право (common law), оно тем не менее оказало мощное влияние на развитие юридических доктрин в критическую эпоху XII и XIII вв., когда закладывалось основание общего права. В самом деле, преподавание римского права, начатое Вакарием, одно время, казалось, должно было поглотить все остальные отрасли знания; в Оксфорде на исходе XII столетия не было более популярного факультета, чем юридический. Это движение было, однако, до известной степени приостановлено могучими социальными влияниями, действовавшими в противоположном направлении. Церковь ясно увидала, что распространение светского образования в области права угрожает ее господству: каноническое право более резко отграничивается от гражданской юриспруденции и начинает противодействовать этой последней в ее стремлениях к юридическому верховенству. Одна булла Гонория III (Sper Speculam, 1217 г.) и другая Иннокентия IV (Dolentes, 1259 г.) были направлены против преподавания римского права в Париже и "соседних странах". С другой стороны, против космополитических доктрин росла и национальная оппозиция, определенно выразившаяся во многих фактах. Так в 1234 г. Генрих III запретил преподавание цивильного права в Лондоне, а в 1236 г. знать Англии, собравшаяся в Мертоне, при обсуждении вопроса о незаконных детях высказалась против всяких изменений английских обычаев в угоду чужеземным взглядам (nolumus leges Angliae mutari).

Тем не менее, преподавание римского права никогда не прекращалось в главных центрах английского просвещения. Сами канонисты часто ссылались на его источники, как это показывает, напр., "золотая книга" (Summa aurea) оксфордского профессора Вильяма из Дрогеды (XIII в.). Изучение римского права в Кэмбридже может быть прослежено как раз с этого XIII столетия, в течение которого столь часто раздавались протесты властей против его введения. Это изучение имело место в обоих университетах и других менее крупных центрах просвещения, причем римское право рассматривалось как нечто вроде "общей юриспруденции"; в качестве таковой оно оказывало значительное, хотя и косвенное, влияние на практику общего права.

Обращаясь к результатам изучения римского права в Англии, следует, во-первых, отметить его отношение к главной юридической доктрине, развившейся в течение XII столетия, именно к учению о "seisina" и средствах ее защиты. Эпоха Генриха II оставила здесь глубокий след; в течение ее был формулирован основной взгляд на владение и выработаны соответствующие средства для защиты владения в королевских судах. Выше мы видели, что французские юристы XIII века, подобно английским юристам XII столетия, много работали над этой стороной юриспруденции. Пункт, в котором влияние римского права оставило наиболее ясные следы, - это самая форма иска, которым защищается владение. Знаменитый судебный указ (writ) "новой диссезины", введенный юристами Генриха II, является светской вариацией канонического иска о похищении (actio spolii), а этот последний в свою очередь очевидно происходит от римского интердикта "unde vi".

До какой степени английский взгляд на сезину был окрашен римским учением о владении, может быть показано между прочим на трактате Глэнвилля в статье о залоге земли. Он допускает переход земли от должника к кредитору с целью обеспечения долга и процентов, но в то же время не признает, чтобы кредитор получил самостоятельное держание (estate) по отношению к земле. Владение должника юридически остается неприкосновенным. Отношение к земле кредитора рассматривается как факт, лишенный юридического значения; владение кредитора может быть прервано законным владельцем, если последний не побоится ответственности в виде направленного против него личного иска о нарушении обязательства.

В одно время с трактатом Глэнвилля, вероятно, составил свою "Практику законов и декретов" (Practica legum et decretorum) и Вильям Лонгчемп, норманнский крестьянин, сделавшийся епископом Илийским (Ely) и регентом Англии в царствование Ричарда - Львиное Сердце. Это сочинение представляет собой краткое руководство процесса, основанное на цивильном и каноническом праве и предназначавшееся главным образом для употребления во французских владениях Английской короны. Как показывает карьера автора, тогда не существовало еще резкого разделения между английскими и французскими владениями Плантагенетов. На ярмарке в Ланьи (en Bresse), которая случайно упоминается в трактате Лонгчемпа, английские купцы были так многочисленны, что одна из улиц получила от них свое название (vicus Anglicus).

Взгляды "Практики" могли оказать влияние на современных английских юристов в нескольких важных случаях. Так например, среди юристов того времени велись большие споры относительно формулировки исков. Авторитетный глоссатор, Плацентин, полагал, что излагать иск в строгом соответствии с формулой не является необходимым; истец может составить свою жалобу в общих выражениях. Другие юристы, как Иоганн Бассиан и Ацо, возражали против этого и требовали, чтобы иски предъявлялись в определенных технических формах. "Практика" Вильяма Лонгчемпа стоит на стороне необходимости определенных исковых формул и в этом отношении может быть рассматриваема как сочинение, вводящее ту теорию точных указов (writs), которой придерживалось общее право Англии.

2. Но самым крупным вкладом в романистическую юриспруденцию со стороны Англии является работа Брактона о законах и обычаях Англии (De legibus et consuetudinibus Angliae). Хотя эта знаменитая книга была написана прежде всего для наставления юристов-практиков и ее наиболее ценные главы основаны на казуальном праве времен Генриха III, она начинается обширным общим введением, заимствованным, главным образом, из учебников Ацо по Институциям и Кодексу. Уже тот факт, что английский судья почувствовал необходимость такого общего введения, чрезвычайно знаменателен.

Работа Брактона в теоретическом отношении далеко не малоценна. Но мы не будем заниматься определением научной ценности ее для нашего времени. Нам следует отметить, что, насколько цель Брактона была отлична от целей его образца, болонского доктора, настолько же различны были и средства, находившиеся в его распоряжении. Он жил в стране, которая не могла идти в сравнение с Италией по общему уровню культуры и в особенности по силе классических традиций и ученым знаниям. Болонский глоссатор имеет в виду более или менее полную экзегезу Институций и Кодекса Юстиниана; он комментирует их текст, приводит примеры и объяснения, но не видоизменяет их положений; он говорит о patria potestas, о рабстве, о lex Aquilia, об интердиктах, как будто это были институты, еще имеющие силу в современной ему итальянской практике. Делая это, Ацо не обращает внимания на последнюю; он стоит весьма близко к современным исследователям римского права, и мы почти можем считать его за одного из своих собратий, за одного из граждан современной научной республики. К Брактону подобная оценка совершенно неприложима. Брактон не стремится к более или менее точному изложению юридических учений Юстиниана; он компилирует Институции для современного ему английского права и пытается построить эти английские институции с помощью римского материала. Лучшим материалом он и не располагал: тогда не существовало более подходящих доктрин, могущих сообщить общие понятия, с которыми приходится оперировать юридической мысли. И мы не можем удивляться, что Брактон избрал именно этот путь, если вспомним о роли, какую играло преподавание римского права в европейских школах. Брактон, в сущности, задумал выполнить в систематическом виде то, что его французские современники делали гораздо более случайным образом.

В то время как положения, совершенно чуждые английской жизни, приходилось отбросить, некоторые из общих принципов, изложенных в Институциях и комментариях к ним, могли служить в качестве хорошего руководителя, для английской юридической мысли. "Введение" Брактона своим заимствованием юридических понятий высшего порядка из главного источника цивилизованного научно разработанного права несомненно имело в виду содействовать более строгой формулировке туземных юридических обычаев. Но оно могло преследовать и другую цель, именно, материальное влияние на развитие английских юридических доктрин, обеспечение их средствами для разрешения трудных проблем и введение улучшений в практику действующих судов. Брактон имеет в виду, главным образом, первого рода результаты, хотя в некоторых случаях приходится отметить, что он старался воспользоваться влиянием римского права для изменения английского права по содержанию.

Перейдем теперь к самой работе Брактона и остановимся в качестве примера на некоторых из ее исходных положений.

С самого же начала Брактон наталкивается на неизбежное затруднение в своем начинании; резкий контраст между английским и римским правом заставляет его остановиться на важном вопросе о способах, которыми санкционируются и закрепляются правовые нормы. Римское право, кодифицированное Юстинианом и излагаемое Ацо, являлось определенным комплексом учений, санкционированных императорской властью и сохраняемых в установленной раз навсегда версии. Представляет ли нечто подобное и английское право? Где приходится искать его санкцию и как определять его нормы? Вот вопросы, которыми задавались и Глэнвилль и Брак-тон. Дать английским неписаным нормам обозначение права не казалось невозможным: они исходят из почина короля, устанавливаются согласием знатных лиц королевства и подразумевают обещание подчиняться им со стороны общества (Sponsio). Такого взгляда придерживается Брактон. Глэнвилль же и короче и односторонне выводит авторитет английского права из знаменитого изречения quod principi placuit legis habet vigorem. Изречение это не подходило к политическим тенденциям времен Симона де-Монфора и потому игнорировалось Брактоном.

Но в каком смысле следует понимать выражение, что согласие знатных людей королевства составляет один из элементов английского права? На первый взгляд это может казаться верным относительно статутов и ассиз, но не относительно судебных решений, на которых основывается большая часть общего права (common law). Но, поскольку статуты и ассизы являются правом писаным, вышеприведенное положение их совсем не касается. Становится ясным, что собрание магнатов, знатных людей, согласие которых является необходимым для создания английского права, предполагается тождественным с решением Курии короля, от которой исходит всякая юрисдикция. К ее авторитету в конце концов и восходит санкция английских правовых норм, несмотря на то, что все это выражено в неопределенных романистических терминах*(234). Из этого мы видим, что возникало затруднение по вопросу о компетенции отдельного судьи в определении правовых норм, причем оно разрешалось способом, отчасти напоминающим Бомануара. Нормы общего права, установленные общим обычаем, должны исходить от королевской курии в ее совокупности, и их отмена или изменение могут быть сделаны только последней. В сомнительных случаях также следует обращаться к королевскому суду, который представляет собой majores, магнатов королевства. Несомненно, некоторые из этих знатных людей, судьи и юстициарии, действуют не в согласии с этой общей доктриной, а выносят решения таким образом, как будто их мнения достаточны для установления права. Такой образ действий заслуживает решительного порицания. Отдельный судья является однако, истолкователем права, и, хотя у него отнята возможность, изменять последнее по произволу, он не только может следовать ему в случае, если оно ясно, но иногда и исправлять его, если только его исправление не будет изменением по существу.

Данное рассуждение отчасти внушено учением Ацо относительно интерпретации права и тех юридических фикций, посредством которых расширяется смысл юридических норм, но оно по своим выражениям и духу идет дальше и, являясь натяжкой с чисто логической точки зрения, служит хорошим началом для работы, которая стремится и комбинировать и разграничить римское право с общим правом Англии.

Но если можно было легко преодолеть затруднение относительно авторитета и санкции общего права, то второе замечание относительно общей формы английской правовой доктрины вызывало на серьезные размышления. Узаконенного текста английских юридических норм не существует, и это чувствовалось как Глэнвиллем, так и Брактоном. Отсутствие такого текста влекло за собою весьма существенные неудобства: законы извращались вследствие невежества новичков, занявших судейскую скамью прежде чем они усвоили элементы юридического образования, а также и вследствие грубого высокомерия властей, нарушавших законы в зависимости от своих личных взглядов и склонностей. Оба, и Глэнвилль, и Брактон, считают своей главной задачей устранение этих неудобств, но в то время, как первый выполняет это суммарно, чисто практическим способом, второй при разрешении своей задачи опирается на солидные авторитеты. Работа Брактона может быть названа частным трактатом по общему праву в его отношении к теоретической юриспруденции, и это литературное начинание оказалось весьма значительным для дальнейшего развития английской юридической науки.

4. Вслед за изложенным книга Брактона содержит общие положения относительно justitia и jus. Болонский доктор исходит из определения справедливости, данного в Дигестах: "справедливость есть устойчивая и постоянная решимость обеспечивать за каждым его право (justitia est constans et perpetua voluntas jus suum cuique tribuendi). Следуя схоластическому методу, Ацо останавливается на каждом слове данного предложения и истолковывает его с целью определить различные свойства и условия справедливости. Он обращает внимание на то, что справедливость можно рассматривать или как божественное установление, раз навсегда определяющее правое и неправое, или как человеческое установление - и в этом случае вся суть заключается не во внешних фактах, а в воле человека поступать справедливо. Неизменность и постоянство являются необходимыми свойствами справедливости; изменения и перемены разрушают самую сущность ее. Если правовая привилегия сначала дается, а потом отнимается, то это является не изменением справедливости, а результатом изменений в фактической обстановке. Изложение данного вопроса у Брактона значительно сокращает филологические различия. Ему пришлось столкнутся с особенностями английской фразеологии, с отсутствием в английском языке слова, соответствующего латинскому jus. Брактон, хотя и пишет по-латыни, не желает ставить свое учение в зависимость от иностранного употребления терминов и поэтому он вводит (правда в весьма немногих словах) термины lex и consuetudo, закон и обычай, с объяснением, что они соответствуют jus, которое в таком случае пришлось бы перевести английским словом law - право. Но jus не всегда значит "право" (law), как объективный порядок вещей и обязанностей; jus может иногда обозначать право в субъективном смысле, сферу юридических полномочий известного лица, право, которое я защищаю, как мое собственное, против моего соседа ("right"). Если бы Брактон делал перевод на английский, ему пришлось бы принять в соображение это различие в смысле. Но он пишет по-латыни, хотя и обращается к английскому читателю, и благодаря этому обстоятельству высказывает иногда мысли, которые на первый взгляд кажутся грубым промахом. Так, напр., Ацо, понимая jus как "право" в объективном смысле, осмеивает мысль, что может существовать право Петра или Ивана, льва или осла. Брактон, очевидно имея в виду jus как право в субъективном смысле, придает выражению Ацо положительное значение и допускает существование прав (rights) Петра или Павла. "Право льва или осла", во всяком случае, звучит довольно странно, и было бы, конечно, лучше, если бы Брак-тон не шел так далеко в сторону субъективной дифференциации; но его мысль, по-видимому, заключалась в том, что приходится считаться с особенностями права, зависящими от различий не только в субъектах, но и в объектах, на которые оно простирается: можно говорить, напр., о праве земельном, о праве на скот и т.п.

Брактон расходится с Ацо и в другом случае, когда контраст между proprietas (собственность) и possessio (владение) принуждает его отметить существенную разницу в употреблении этих основных понятий в Риме и в Англии.

В то время как римский юрист проводит резкое различие между собственностью, как полным и исключительным правом на вещь, и владением, как гарантированным пользованием ею, английский юрист соединяет обе идеи в промежуточное и относительное понятие сезины. Если кто овладел какой-нибудь вещью, чаще всего землей, то его фактическое владение (сезина) должно защищаться судами, пока не будет выставлено против нее более веского юридического основания. В, старший сын А, может иметь законное право на наследство последнего, но если он не добился сезины после смерти А, а С, второй сын, сделал это, то С должен быть защищен судом prima facie, так как он является фактическим владельцем сезины. Он будет лишен сезины только в том случае, если В вызовет его в суд и докажет правильность своих притязаний. Брактон вполне уместно обратил внимание на эту основную разницу юридических принципов в заметке на полях книги, которая вкралась в текст и разрушила последовательный ход римских учений, изложенный по руководству Ацо.

Далее следует отдел о праве естественном, о jus civile и jus gentium. Ацо, занятый последовательным истолкованием римских текстов, излагает общую философскую проблему естественного права, как начала, противоположного положительному праву государства. При этом он говорит также о чисто римском различии между jus civile - правом римского народа - и jus gentium - гражданским правом, основанным на сходстве юридических обычаев различных наций. Брактон передает сущность учения Ацо об "естественном праве", отмечая два возможные смысла этого выражения: во-первых, это право, вытекающее из природы живых существ, как человека, так и животных, и, во-вторых, право, осуществляющее разумные требования человеческой природы. Но он комбинирует вторую из названных идей с понятием о jus gentium и не слишком заботится о раскрытии исторического различия между этими нормами разума и предписаниями jus civile. В данном случае Брактон, конечно, повинен в некотором смешении понятий, но мы едва ли можем ставить это ему в вину, если вспомним, что сами римские юристы не всегда проводили ясное различие между предписаниями jus naturale и ratio naturalis, на котором, как предполагалось, основаны нормы jus gentium. Что же касается до jus civile, то Брактон пользовался этим выражением в смысле характерном для средних веков. Его не интересовало особое право римского государства, jus Quiritium, но в Англии существовала одна форма права, которую он сближал с jus civile, а именно кутюмное право городов - jus civitatum.

5. Противоположность между профессором, излагавшим древние учения, и судей, приспособляющим английские факты к римским формам, становится особенно резкой при разборе личного права. Брактон следует Ацо в основном и весьма важном обобщении: "все люди либо свободные, либо рабы". Однако это обобщение нуждалось в видоизменениях как для древнего Рима, так и для средневековой Италии или Англии. Ацо, приступая к своему комментарию, рассуждает с древнеримской точки зрения о statu liberi и об adscripticii, причем считает возможным распределить эти подгруппы между главными категориями свободных и несвободных. Он игнорирует условия итальянского мира, в котором живет сам, и не смущается тем обстоятельством, что ни statu liberi, ни adsripticii не были известны его болонским или флорентийским современникам. Английский юрист идет по совершенно другому пути. Термины statu liberi и adscripticii употребляются им с целью иллюстрировать действительные английские отношения, хотя при этом процессе приспособления указанные термины многое теряют из своей антикварной точности.

О свободных (liberi) не приходилось говорить много, потому что под тем же самым названием они являются и в Англии. Что же касается вилланов, то они приравнены к рабам, и этот вывод имеет весьма важное социальное значение. Так как adscripticii представляют известную среднюю стадию между свободными и рабами, то соответствовать им должны вилланы-сокмены старых королевских имений и, до некоторой степени, свободные, держащие вилланские участки (tenentes in vilenagio). Что касается до statu liberi, то Брак-тон употребляет этот термин для обозначения рабов, фактически находящихся в свободном состоянии, например, рабов, живущих в качестве свободных на свободной земле. В этом случае они prima facie пользуются судебной защитой, и лицо, имеющее на них притязание как на вилланов, должно вчинить особый иск (de nativo habendo) и принять на себя бремя судебного доказательства. Это, конечно, не римская доктрина, а применение римских терминов к английским социальным подразделениям.

В конце отдела, трактующего о личном праве, Брактон возвращается к вопросу о рабстве и указывает на то, что рабы не всецело находятся во власти своего господина. Он находит поддержку этому утверждению в позднейших римских доктринах, которые, под влиянием стоицизма и христианства, обеспечивали рабу некоторую защиту от чрезмерной жестокости господина. Во время Антонинов господин, жестоко обращающийся со своим рабом, мог быть принужден магистратом к продаже последнего. Было объявлено, что убийство раба его господином составляет уголовное преступление. Ацо посвящает этим ограничениям власти господина особую заметку и приводит в качестве основания для вмешательства в право собственности на раба общегосударственную важность предупреждать злоупотребления личной собственностью со стороны частного лица (expedit reipublicae ne quis re sua male utatur). Брак-тон не только заимствует это учение, а делает к нему существенные практические дополнения, показывающие, что в данном случае он не просто копирует иноземную доктрину, но и приводит доводы с точки зрения английских юристов. Брактон определяет intolerabilis injuria, как разорение господином waynagium раба, т.е. его участка и рабочей плуговой упряжки, которые, согласно постановлению Великой Хартии, были изъяты от королевских штрафов. Прецеденты для этого взгляда существовали уже в норманнских юридических обычаях, запрещавших уничтожение крестьянского вайнагия помещиком, а также в том факте англосаксонского времени, что керл, предшественник виллана, совсем не являлся рабом, а имел право судебного иска против своего господина. Однако в то время, когда писал Брактон, защита вайнагия не соответствовала общему упадку старых прав свободных земледельцев в других отношениях. Сам Брактон, поддаваясь общему направлению юриспруденции своего времени, настаивает на отсутствии разницы между рабом и вилланом. Оговорки, которые он старался сделать по вопросу о праве Waynagium, напоминают колебания его собратий-судей в тех случаях, когда возникал вопрос о праве человека, держащего земельный участок на положении виллана, обращаться к защите королевских судов против своих помещиков. После ряда противоречивых решений суды кончили тем, что стали строго соблюдать правило, согласно которому вилланы не имеют прав иска против помещика, и все то, чем они владеют, является юридической собственностью последнего. В это самое время исчезают и оговорки, касающаяся Waynagium. Учение Брактона о вилланах весьма поучительно не только с точки зрения эволюции вилланского держания, но также и для определения практического влияния романистических учений на него и других английских юристов. Хотя вилланство, несомненно, развилось под давлением экономических и политических сил, но ясно, что изучение римских прецедентов сыграло важную роль в образовании регулирующих его юридических норм. Иначе говоря, исторический рост английского вилланства не приводил по необходимости к постановке его на основу учения о крепостничестве или рабстве. Но влияние римских учений сделало правовые определения вилланского состояния суровее, чем это вызывалось туземными условиями, а частичные оговорки, внесенные императорами и принятые Брактоном, не получили большого значения на практике.

Другим примером того влияния, которое изучение римского права оказало на английскую юридическую мысль, является хорошо известное различие между вещным и личным имуществом (Real и personal property). Мы можем проследить действительное происхождение этого знаменитого различия, которое имеет силу до настоящего времени. Один из корней его лежит в учении римских юристов об исках. Последние делились на иски реальные (actiones in rem), целью которых являлось приобретение права собственности на известную вещь, и иски личные (actiones in personam), направленные против определенного лица и заключающее в себе требование, чтобы это лицо сделало что-либо, дало что-либо, или воздержалось от чего-либо. Вопрос о приобретении того или другого предмета в последнем случае не возбуждается, вся суть тут в требовании известной ценности. В таком виде учение об исках обще как римским, так и английским юристам, но Брактон и его товарищи - судьи, исходя из данных оснований, сделали шаг в сторону от своих римских руководителей. Они пользовались различием между исками для разграничения различных видов собственности. Земля и связанные с ней интересы казались им предметом реальных исков, по той причине, что притязание в данном случае направлялось не на что иное, как на определенную вещь. С другой стороны, движимая собственность рассматривалась с той же точки зрения, как и права, возникающие из обязательств, напр., право на получение известного количества труда или услуг. Целью иска являлось получение от обязавшегося лица или самой вещи, или услуги, или ее эквивалента. Указанное различение сделалось в английской юридической системе основным. Далее, бросающимся в глаза примером влияния римских разделений может служить отношение к аренде на срок. Брактон и судьи XIII века рассматривали арендаторов не как свободных держателей, а как простых узуфруктуариев (usufructuarii). Правда, этот взгляд был в значительной степени видоизменен позднейшими доктринами, но первоначальная классификация оставила свои следы даже в современном праве.

Особенно много восприняли Брактон и его товарищи у римских юристов и излагавших их глоссаторов по вопросу об обязательствах, происходящих из договоров и из правонарушений (деликтов). Чрезвычайно развитая экономическая жизнь Римского государства во время его расцвета была использована проницательными юристами для построения теории, замечательной по тонкости и богатству диалектики даже в области классического права. Часть этого обширного материала была оставлена Брактоном в стороне, а другая была принята, хотя скорее ради возможных случайностей, чем для непосредственных практических надобностей. Брактон усваивает основную идею, что голый договор, соглашение, лишенное особой определенной формы, не порождает обязательства, имеющего законную силу, и цитирует нескладное двустишие, предназначенное для запоминания новичками и указывающее, что должно служить одеждой настоящего договора: "re, verbis scripto, consensu, traditione, junctura vestes sumere pacta solent".

Три первые вида соответствуют реальным контрактам, напр., поклаже, и формальным словесным контрактам, - торжественному римскому обещанию (stipulatio); или равносильному ему письменному договору - грамоте, утвержденной печатью: в Англии эта форма стала основным видом договоров; четвертый вид состоит из контрактов консензуальных, - напр., продажа и наем по взаимному соглашению, хотя и в этом отношении английское право не последовало всецело римским образцам. Кроме указанных Ацо упоминает и весьма причудливо описывает еще два вида оформления договоров. В то время, как в четырех первых случаях контракт уже в самый момент его заключения является "облеченным в надлежащую одежду", есть два случая, когда договор "рождается голым", причем, однако, раз увидев свет, он начинает искать подходящего одеяния и в конце концов может найти "мех, который предохранил бы его от мороза и разрушения". Такими счастливыми обстоятельствами являются формальная передача (traditio), или же привходящее условие, которого не существовало во время заключения соглашения, но которое, появившись потом, придает договору юридическую силу и обеспечивает его "одеянием". Все эти рассуждения усвоены Брактоном в слабо измененной форме и такая "рецепция" римской доктрины дает отправной пункт для последующего развития. Сначала церковные суды и суд канцлера, а потом и суды общего права приняли участие в развитии учения об обязательствах, которое стало считаться с неформальными договорами и установило нормы, обеспечивающие им юридическую силу.

Вообще ясно, что влияние римского права в Англии нельзя оценивать ссылкой на статьи Дигест или Кодекса. Если мы хотим найти определенные следы его, то должно обращаться не к ссылкам, а к изречениям, некоторые из которых, впрочем, перешли через посредство канонического права*(235). Единственным действительным указанием, дающим нам представление о характере и степени римского влияния, является развитие юридических идей; в этом отношении начальное влияние римских учений на английские доктрины было, несомненно, значительно. По многим вопросам английские судьи и юристы вдохновлялись своими римскими предшественниками, и такой обмен идей нигде не является столь очевидным, как в тех частых случаях, когда английские юристы не просто копировали римские образцы, но заимствовали у них руководящие мысли, и развивали их затем в своеобразном направлении.