Лекция 1. Упадок римского права

 

На всем протяжении истории нет более значительной и трудной проблемы, чем вопрос о судьбах римского права после разрушения Римской империи. Как могло случиться, что правовая система, сложившаяся в связи с известными историческими условиями, не только пережила эти условия, но сохранила свою жизненность вплоть до настоящего дня, когда политическая и социальная обстановка совершенно изменились? Почему все еще считается необходимым для начинающего юриста читать учебники, написанные для римских студентов, живших более полутора тысяч лет тому назад? Чем объяснить существование таких смешанных форм, как римско-голландское право или как недавно отмененное современное римское право Германии? Как случилось, что немцы, вместо того, чтобы выработать правовую систему, соответствующую их национальному прошлому и отвечающую потребностям их собственной страны, порвали со своей исторической юриспруденцией, чтобы подчиниться игу давних доктрин чужой империи?

Несомненно, эти и подобного рода вопросы заслуживают внимания юристов, историков и всех занимающихся общественными науками. Я не берусь исчерпать всех относящихся сюда вопросов, но попытаюсь представить очерк основных явлений романизации права в главнейших странах Западной Европы в средние века. Главным образом в это время совершался знаменательный процесс, обозначаемый немецкими учеными довольно подходящим термином рецепции римского права.

Нам придется иметь дело с законами и юридическими трактатами, с догматикой и казуистикой права - с темами, лишенными романтической привлекательности. Но борьба социальных сил и связанное с ней изменение человеческих понятий представляет, думается мне, своеобразный интерес. Здесь уместно вспомнить слова одного из авторитетов современной исторической науки: "Историю учреждений нельзя изучить, и едва ли даже можно приступить к ней без некоторого усилия. В ней мало романического интереса или живописной группировки, составляющих привлекательность истории вообще, и потому она не очень заманчива для ума, который нуждается во внешних побуждениях для того, чтобы изучать истину. Но эта история имеет свою глубокую ценность и постоянный интерес для того, кто отважился работать над нею"*(224). Мы можем назвать этот интерес научным, потому что, при всем различии методов социальных и естественных наук, цели их, по существу, тождественны. И те и другие стремятся выяснить причины явлений с целью проторить путь для определения законов развития.

1. Историю, которую я собираюсь излагать, можно, пожалуй, назвать историей призрака.

Она трактует о вторичной жизни римского права после того как разрушилось тело, в котором оно впервые увидело свет. Я должен предположить общее знакомство с обстоятельствами, при которых возникла и выросла эта удивительная догматическая система.

Мое изложение начинается с эпохи упадка, в течение которой Зап. Европа изнемогала в последней борьбе с одолевавшими ее варварскими ордами. То было время, когда рождались новые языки и нации Зап. Европы, когда проникались латинской культурой народы, жившие в границах, установленных Августом, Траяном и Септимием Севером, и элементы романской и тевтонской Европы мало-помалу начинали принимать определенный облик. Этот период можно изучать с двух противоположных точек зрения: он характеризуется романизацией провинций и варваризацией Рима. Лампридий в своей биографии Александра Севера усиленно подчеркивает это обстоятельство, говоря, что римский мир был наводнен нежелательными пришельцами. Неудивительно, что при таких условиях уровень культуры быстро падал, в то самое время как область римского влияния росла. Мы как будто наблюдаем могучий поток, вливающийся в обширную дельту: его русло мельчает, его течение становится медленным и окраска мутнеет от песка, который он несет с собою. Последовательное преобразование племенного состава особенно ярко обнаруживается в организации войска. Национальные легионы Италии и Галлии заменяются иллирийцами, еракийцами, готами и франками, и только благодаря приливу этих новобранцев императоры 4-го и 5-го столетий способны были отдалить на некоторое время грозящую катастрофу. Изменение расового состава армии пошло так далеко, что выражение "варвар" (barbarus) стало обозначать солдата. Как paganus превращается в "язычника", вместо того чтобы обозначать деревенское население, так слово "варвар" употребляется для обозначения военного.

Чужеземцы были не просто отдельными рекрутами. Они селились в провинциях целыми отрядами, и их поселения были организованы как отдельные административные округа. Официальный календарь империи (Notitia dignitatum) упоминает "летов" (laeti) в Галлии; мы слышим о сарматских и свевских "gentiles" в Италии. Целые народы: бургунды, вестготы, остготы, франки - были допущены в качестве союзников (forderati) в пределы империи и расквартированы по провинциям, причем они делались фактически хозяевами одной трети, а иногда даже и двух третей земли. В связи с этим наплывом чужих поселенцев в западные провинции в области права происходят любопытные видоизменения. Империя была вынуждена признать до некоторой степени правовые обычаи различных племен, вошедших в ее состав, и мы не замечаем попыток заменить эти обычаи цивилизованным правом римлян.

В доказательство этого вторжения варварских обычаев в право империи можно привести слова епископа Феодорита (середины V ст.). Указав на единство администрации и права, достигнутое империей, он заканчивает рассказ замечанием, что эфиопским, кавказским и большинству других варварских племен было предоставлено вступать в сделки друг с другом на основании их собственных правовых обычаев. Это ставит на очередь вопрос, получивший впоследствии великую практическую важность, именно, чем следует руководствоваться при сношениях между собою членов различных племен. Высший авторитет имперских судов и римского права, с их строгим, не терпящим компромиссов характером, собственно говоря, не допускал подобных различий в праве; но так как чуждые правовые обычаи допускались в пределах империи, то в последние столетия ее существования устанавливается принцип, что каждый ответственен прежде всего по своему личному праву (Personalrecht).

2. Вторым следствием этого положения было то обстоятельство, что даже в тех провинциях, где римское право признавалось и действовало, оно подвергалось искажению. Правда, многие из характерных институтов римской юридической древности остаются в силе, но они уже не стоят более на уровне высокой юридической культуры. В конце V и начале VI вв. появляются три капитальные записи варваризованного римского права: эдикты остготских королей, Lex Romana Burgundionum и римский закон вестготов (Breviarium Alaricianum), составленный в 506 г. по приказанию короля Алариха II.

Из них наибольшим распространением пользовалась последняя запись. В то время как эдикты остготских королей утратили всякое значение после разрушения их королевства византийцами, а закон римлян в Бургундии оставался чисто местным, вестготская компиляция сделалась для Зап. Европы главным источником римского права в течение первой половины средних веков.

Breviarium Alaricianum был более или менее полным кодексом для римского населения Франции и Испании. Он заслуживает особенного рассмотрения, как образец того состояния, в котором находилось римское право в начале VI века.

Он еще свидетельствует о значительном знании и опытности. Его латынь довольно чиста; целью его является довольно резонная попытка собрать законы поздней Империи в умеренное по объему руководство.

Текст Бревиария сопровождается толкованием (interpretatio), составленным или незадолго перед самой кодификацией Алариха, или же одновременно с ней; эта интерпретация имеет задачей сделать смысл законов возможно более простым и ясным.

Неудивительно, что Бревиарий занял господствующее положение в западно-европейских странах. Corpus juris Юстиниана, содержащий основной материал римского права для всех последующих веков, не исключая и нашего, был принят или даже только известен лишь на Востоке да, кроме того, в тех частях Италии, которые были отвоеваны полководцами Юстиниана. Остальные западные провинции придерживались традиций предшествовавшего периода, достигших своего окончательного завершения в кодексе Феодосия (437 г.). В V веке юристам приходилось принимать в расчет законодательные акты Константина и его преемников вплоть до 437 г., фрагменты более раннего законодательства, сгруппированного в частных собраниях Григория и Гермогена, новеллы императоров V ст. и обширный тяжеловесный материал юриспруденции в виде юридических мнений и трактатов первых трех столетий нашей эры. Даже после окончания кодификационной работы Феодосиевой комиссией пессимистические замечания самого Феодосия II о состоянии права в его время остаются в значительной степени верными. Одной из главных причин "бледности лиц после ночного изучения римского права", - говорит он, - несомненно является "огромное количество ученых трактатов, разнообразие мнений о действительности тех или иных видов исков, трудность юридических казусов и необъятная груда императорских постановлений, которые встают как непроницаемая стена тумана перед всеми попытками человеческой мысли овладеть ими".

Немалой заслугой была попытка "варварского" вестготского короля, задумавшего в 506 году сделать для подвластного ему римского населения то, что лишь 30-ю годами позднее, располагая несравненно большими средствами, сделал для восточной Империи Юстиниан.

3. Сравнение с Юстиниановой кодификацией поучительно и в других отношениях. Обе они распадаются на те же три основных подразделения: институции, общее право (jus) и законоположения (leges). Первая часть заключает в себе вводное обозрение для начинающих, вторая - правовые доктрины, формулированные авторитетами юриспруденции, и третья - указы последних императоров. Каждый из этих отделов представлен в Бревиарии. В параллель к институциям Юстиниана Бревиарий открывается извлечением из Институций Гая. Сам выбор этого авторитета очень удачен, но Гая пришлось переработать, и в руках комиссии Алариха вводный трактат послужил чисто практическим, а не ученым целям.

Поэтому были исключены из текста все заметки антикварного характера, напр., о разделении свободнорожденных граждан на квиритов, латинов и дедитициев, хотя соответствующие различия относительно вольноотпущенных и были сохранены в нем. Места, содержащие контроверсы, также были выпущены, и весь текст переработан в целях большей простоты и ясности. В процессе этого упрощения были опущены и некоторые важные части Институций, напр., учение об источниках права, о противоположности систем jus civile и jus gentium и весь трактат Гая об исках. Таким образом, вестготская версия Гая представляет полный контраст с текстом, употреблявшимся в грамматических школах Империи в V веке, образец которого сохранился в Отенском (Autun) манускрипте Гая.

Это сужение интеллектуального горизонта еще более бросается в глаза во втором разделе, в части, посвященной jus - доктринам общего права, как говорим мы теперь. В Юстиниановом корпусе она представляет огромное собрание извлечений из великих юристов I, II и III столетий, известное под именем Дигест. Варвары еще менее, чем римские граждане VI столетия, были способны вынести тяжесть этой "массы премудрости" (ad portandum tantae sapientiae molem). Соответствующий элемент в Бревиарии представлен лишь кратким извлечением из мнений одного из знаменитых юристов III века Павла и случайным текстом из Папиниана.

Сентенции Павла переработаны по тем же соображениям практической пользы, как и Институции Гая, хотя мы, не имея в руках оригинала, и не в состоянии определенно судить (как в первом случае), о размерах текста, опущенного вестготскими редакторами. Однако можно установить общее направление, в котором происходило это изменение текста, и несомненно, что были исключены рассуждения слишком ученого свойства и антикварные замечания. Таким образом, труды старых юристов: Лабеона, Сцеволы, Сабина и их сотрудников, а главное, замечательные работы Папиниана, Ульпиана, Модестина, Гая и Павла (за исключением учебных руководств обоих последних), были выброшены вестготской кодификацией за борт, как слишком ученые и сложные для данного времени. Этот отказ от лучшего наследства римского права со стороны людей, которые сами по себе не были ни невеждами, ни лицами некомпетентными, говорит с полной очевидностью о значительном понижении культурного уровня, особенно заметном в испанских и галльских провинциях, несмотря на существование в них густого римского населения.

Подобный упадок можно наблюдать и в третьей части Бревиария, в разделе, посвященном императорским указам - "legibus". Бревиарий подбирает их с той же практической точки зрения, и опять - опущения значительно характернее самих изменений. Подстановка терминов "курия" вместо "провинциального наместника" и "муниципальных судей" (juduces civitatum) вместо "претора" еще не так заслуживает внимания. Но важно отметить, что, несмотря на то, что все 16 книг Феодосиева кодекса представлены так или иначе в Бревиарии, шестая книга, напр., трактующая о гражданских чиновниках и их функциях, представлена всего двумя указами вместо 38, а следующая - седьмая, говорящая о военной организации, - только одним вместо 27. Такие пропуски заслуживают внимания: в данных случаях они не столько являются следствием изменения духовной культуры, сколько результатом иного строя и упадка правительственных учреждений.

4. Бревиарий Алариха состоит из законов и указов, которые во всяком случае выражены довольно понятно и сносно. Более поздний документ юридической традиции - Lex Romana Curiensis конца VIII ст. свидетельствует о дальнейшем, более глубоком падении. Он представляет свод правовых обычаев, собранных для романского населения восточной Швейцарии, но применявшихся также в Тироле и северной Италии. Его язык и содержание в высшей степени варварские. Хотя влияние Рима и сказывается в заимствовании правовых институтов, но их юридическая трактовка зачастую даже хуже, чем в Франкских и Лангобардских Правдах того же времени.

В основе этого закона лежит весьма плохое извлечение из Lex Romana Visigothorum, причем опущены Институции Гая и большая часть сентенций Павла, а указы императоров заимствованы главным образом из текста "интерпретаций".

До какой степени смысл некоторых из этих указов искажен Граубюнденскими клириками и судьями, может быть пояснено двумя-тремя примерами. Кодификаторы, правда, имели достаточно храбрости, чтобы процитировать "новеллу" Валентиниана III о пользовании работами древних юрисконсультов*(225). Нет еще большой беды в том, что Gaius становится в их тексте Gaggius'ом, а Scaevola - Scifol'ой, - само императорское постановление, гласящее, что в случае столкновения мнений должны быть перечислены юридические авторитеты и решающий голос признан за Папинианом, как солиднейшим, перетолковано рэтийцами в том смысле, что каждая тяжущаяся сторона должна выставить свидетелей и соприсяжников и, если число последних на той и другой стороне окажется равным, иск должен быть решен в пользу тех, чье притязание поддерживается Папианом. Уже независимо от того, что Папиан является вместо Папиниана, - ошибка, коренящаяся в Lex Romana Burgundionum, - подобное обращение к юридическому авторитету, который не имеет силы в данной местности, довершает путаницу, и становится ясным, что этот параграф, не соответствующий оригиналу, не мог играть роли и в практике.

Встречаются также следы варварских обычаев, проникших в испорченное римское право Рэции. Fredum, плата за мир, поддерживаемый при содействии публичной власти, появляется здесь в тех же самых условиях, как и во франкских областях. Собственность, гарантируемая вдове преступника, имущество которого конфисковано, является германским приданым, даваемым жене ее мужем, а не римским dos, приносимым женой в совместное хозяйство. Одно из постановлений Феодосиева кодекса и Бревиария Алариха о законном браке, подчеркивающее важность согласия невесты и жениха, изложено так, что в нем можно уловить слабое отражение брачных обрядов, происходивших перед judex'ом, или подобным ему должностным лицом, и в собрании соседей. Очевидно, что мы имеем пред собой искаженную и германизованную форму обычного права, основанного на фрагментах системы права имперского.

5. Теперь мы должны исследовать, в каком направлении и в какой степени применялись выродившиеся обычаи римского права в эпоху раннего средневековья. Во-первых, следует отметить, что государство этого периода не было достаточно сильно, чтобы сделать общеобязательными свои собственные законы, а все остальные либо исключить совершенно, либо рассматривать как указы, относящиеся только к чужестранцам. Даже самым могущественным из варварских правительств, возникших на развалинах Империи, - вроде Лангобардского или Франкского - приходилось иметь дело с порядками, сложившимися на почве смешения правовых систем. Каролингские правители и особенно Карл Великий внесли некоторое единство в правовые нормы, существенно важные для правильного функционирования правительственной власти и для обеспечения общественной безопасности, но даже и в их время племенные различия были признаны повсюду. В своем применении право по необходимости становится личным и местным, и оба эти факта следует рассматривать в связи с пережитками римских правовых норм.

Вторжение Готов, Лангобардов и Франков в провинции империи не повлекло за собой исчезновения или денационализации римского населения. За правовым status'ом последнего было признано право на существование. Личность римлянина была оценена иначе, нежели личности его соседей-варваров. Во Франкском государстве за убийство франка платилось 200 солидов, убийство же римлянина каралось 100 солидами. Во всех сделках между римлянами применялся их национальный закон. Когда тулузский римлянин брал в жены римскую же девушку, она приносила ему dos согласно сентенциям Павла II, 22,1; он осуществлял отцовскую власть над своими детьми со всей строгостью древней patria potestas, видоизмененной законами Константина. Если землевладелец находил нужным продать свою собственность, то он мог сделать это вполне свободно, по праву emptio venditio. Если он хотел отказать часть своего имущества после смерти, то он мог составить завещание, обязывающее его наследников выплатить "легаты", причем, однако, он тщательно избегал, согласно с Lex Falcidia, отказывать чужим более чем три четверти своей собственности. Во всех этих, а также многих других отношениях правовые обычаи римлян должны были сильно расходиться с обычаями соседних германцев, подобно тому, как юридические нормы этих последних, в свою очередь, значительно отличались по своим частным племенным особенностям - правды франков салических или рипуарских, бургундов, баваров и других племен были неодинаковы. Положение становилось очень затруднительным, когда членам различных национальностей, жившим по различным законам, приходилось вступать в сделки друг с другом.

По рассказу лионского епископа Агобарда (около 850 г.) часто случалось, что в одной комнат сходились представители пяти народностей, из которых каждая следовала своему праву. В судах, прежде чем приступать к рассмотрению дела по существу, судьи должны были определять, по какому частному праву или правам разрешается данный казус. Отчет о тяжбе между монастырями Флери на Луаре и С. Дени дает хорошую иллюстрацию споров, возникавших в подобных случаях.

Это дело было внесено в трибунал франкского графа и там его сочли необходимым отложить, потому что обе тяжущиеся стороны являлись церковными корпорациями и, как таковые, подлежали суду согласно римскому праву, в котором, однако, не был сведущ ни один из судей. Тогда пригласили в качестве заседателей экспертов по римскому праву и процесс разбирался на втором заседании суда. Стороны, по-видимому, хотели доказать свои права путем простого поединка между своими свидетелями, но один из заседателей воспротивился этому на том основании, что способ доказательства поединком противоречит римскому праву. Поэтому вопрос был рассмотрен и решен согласно с требованиями римского процесса, на основании свидетельских показаний и документов. Однако св. Бенедикт, патрон аббатства Флери, по-видимому, сочувствовал франкскому способу решения дела поединком, и отомстил чересчур усердному заседателю, сделав его немым*(226).

Правила для признания или непризнания подсудности по тому или другому личному праву по необходимости были очень сложны. Так, напр., высота штрафа за преступление определялась согласно праву преступника, а не потерпевшего; при контрактах каждая сторона была ответственна по собственному праву, но если контракт сопровождался закладом, то он трактовался согласно с правом стороны, внесшей заклад. Если контракт скреплялся письменным документом (carta), то законная сила и интерпретация его зависели от status'a лица, подписавшего документ. Некоторые случаи осложнялись еще тем, что судьи находили необходимым считаться не только с правом субъекта, но и с юридическими свойствами предметов. Напр., в одной итальянской хартии 780-го года мы читаем, что некто Феликс сделал дарственную запись своей дочери и взамен получил от нее launegild - вознаграждение, согласно лангобардскому праву, хотя, как клирик, он сам подлежал праву римскому. Основанием при этом служило то обстоятельство, что, будучи еще мирянином, он получил данную собственность от своей жены по лангобардскому праву.

6. Путаница, происходившая от таких комбинаций лично-правовых положений, не уменьшалась тем, что почти во всех областях повседневные сделки населения регулировались местными обычаями. В округах с очевидным преобладанием племенного большинства эти обычаи, конечно, принимали специфическую национальную окраску: лангобардскую, франкскую, римскую.

Местные кутюмы с течением времени становятся очень характерной чертой средневековья. Они способствуют тому, что применение чисто личного принципа суживается, хотя еще долго последний не исчезает совсем. Местные обычаи были своего рода призмами, в которых преломлялась римская юридическая традиция и благодаря которым она принимала в высшей степени разнообразную окраску. Для нашей цели достаточно наметить географические границы областей, где правовые обычаи зиждились на основе римского права. Это пространство было довольно обширно. Оно захватывало прежде всего юг Италии, где византийская империя поддерживала свое влияние, вплоть до появления сарацин и норманнов. Здесь суды применяли не только римское право, как оно записано в Corpus juris, но также и законодательство преемников Юстиниана. В центре Италии область, составлявшая т. наз. Романью, характеризовалась применением Юстинианова кодекса. Наконец, в юго-восточной Франции и северной Испании господствовал Бревиарий Алариха.

Но, относя центр тяжести на этот географический район, я не хочу сказать, что практика римского права не давала себя знать вне упомянутых местностей. Напротив, и в сфере господства варварских Правд, в северной Франции, в Германии и даже в Англии, в различных направлениях обнаруживалось влияние некоторых римских институтов. Даже там, где не существовало достаточно многочисленного римского населения, чтобы образовать племенной римский элемент в праве, духовенство, по крайней мере, следовало римскому праву, и некоторые нормы последнего были приняты в виду их практической пользы. Отметим некоторые из этих заимствований римского права варварами раннего средневековья.

Римское влияние сильнее всего испытали готы. Они пришли в соприкосновение с империей еще во время ее относительного могущества, в III и IV столетиях. Две главные ветви их долгое время жили на ее почве в качестве союзников, правда очень беспокойных и опасных, как почувствовал это Рим в руках Алариха, но все-таки союзников, постоянно учившихся у своих цивилизованных соседей. Как следствие этого долгого проникновения римскими обычаями и правовыми идеями, мы видим, что остготы создали свое законодательство на основании римских образцов и что вестготы Испании и Франции непосредственно рецепировали некоторые из этих образцов, не говоря уже о том, что они, как мы видели выше, кодифицировали право империи для своих римских сограждан. Уже во фрагментах законов Эйриха (Eurich), древнейшей части вестготского законодательства (около 464 г.), находится несколько параграфов, заимствованных из римских источников. Таковы, напр., запрещение предъявлять иски по делам, имевшим место более чем 30 лет назад (ст. 277); разъяснение, что дарения, вынужденные силой и угрозой (vi aut metu), недействительны (ст. 309) - правило, явно порывающее с голым формализмом в понимании обязательств, свойственным варварскому праву; допущение равенства между мужчиной и женщиной в правах наследства (ст. 320) и т.п.

Позднее, в VI в., влияние римских норм становится сильнее и сильнее. Lex Visigothorum впитывает в себя целые отделы из Бревиария, из новелл и обычного права римского происхождения, еще влачившего существование в судах, несмотря на официальную кодификацию Алариха II. Около трети так называемых antiqua восходит к римским источникам.

Что касается законодательства знаменитых королей VII столетия Хиндасвинда и Рецесвинда, которые попытались заменить личное право территориальными сводами, то большая часть последних основана на римских образцах. Должно, однако, признать, что эта бросающаяся в глаза романизация до некоторой степени преувеличена в официальных законах. Замечательные исследования Ficker'a показали, что и здесь существовала постоянная струя германской правовой практики, шедшая против романизующих тенденций королевских указов и поддерживавшая нормы и установления, которые сильно напоминают нам скандинавские обычаи и очевидно восходят к тевтонским началам. Эти германские элементы прорываются и в позднейших записях провинциальных обычаев, так называемых Fueros. Но даже если мы признаем существование этого подпочвенного источника германских обычаев, остается в силе общее заключение, что римская юридическая традиция оказала чрезвычайно могучее влияние на вестготов Испании и Франции.

История лангобардов обнаруживает иное положение дел. Весьма плотное римское население северной и центральной Италии не было ни истреблено, ни всецело лишено своего правового достояния. Но практическое применение его законов было ограничено добровольными сделками и третейскими судами, напоминающими отчасти то, что практиковалось среди христиан до признания церкви империей. Как известно, последователи христианской веры избегали вмешательства языческих властей и решали свои споры третейским судом. Такое же точно отношение проявлялось и к римскому праву: в лангобардских областях в VI и VII столетии его традиции сохранялись благодаря обычаю, пока указ Лиутпранда (ст. 91) не установил, что акты, совершаемые у римских нотариусов, должны согласоваться с нормами римского права, подобно тому как лангобардские юридические документы должны составляться согласно лангобардскому праву. Хотя существование системы римского права было, таким образом, косвенно признано, но даже после этого указа не было сделано ничего для учреждения римских трибуналов или назначения соответствующих судей, сведущих в этой системе. Остается предположить, что когда дела, требовавшие применения римского права, попадали в лангобардские суды, то германским судьям помогали заседатели, опытные в римском праве и избиравшиеся, вероятно, из среды тех нотариусов, о которых упоминает указ Лиутпранда.

Замечательно то, что, несмотря на эту верность по своему содержанию тевтонским началам, лангобардское законодательство все же подверглось сильному влиянию римского права с двух различных сторон. Во-первых, быстрое экономическое развитие Италии, вызывавшее усложнение отношений и необходимость точно регулировать их, сделало весьма желательным возвращение к цивилизованному праву, тем более, что большинство населения, занятого торговлей, было римским и сделки с гражданами экзархата и южной Италии, непосредственно подлежавшими римскому праву, были повседневными. Эта специальная форма проникновения римского права выражается в появлении лангобардских формул (formulae) для составления контрактов, формул, несомненно следовавших римским образцам. Второй путь вторжения римских идей был открыт пробуждением юридического мышления. В законодательстве чисто лангобардской эпохи в начале VIII ст. мы уже находим следы юридического анализа. Таково, напр., место Лиутпранда (ст. 134)*(227), рассказывающее о выселении землевладельца его соседями. Если во время этой насильственной операции выселяемый потерпел телесное повреждение, то виновники должны бы были платить по обычаю пеню за убийство или ранение, но законодатель добавляет, что они виновны также в заговоре и должны заплатить за это 20 солидов. При разборе казуса Лиутпранд, или его советники, объясняет, почему установляется именно такой, а не иной штраф. Он излагает основания, почему данное правонарушение не может рассматриваться ни как случай из arischild, т.е. образование вооруженной шайки (ср. Roth. 19, Lint. 35, 141), ни как случай незаконной организации сельчан (consilium rusticanorum, Roth. 279), ни как бунт (rusticanorum seditio). Законодателю кажется, что суть разбираемого казуса лежит в намерении учинить соединенное с убийством самоуправство. Именно в этом намерении и заключается признак преступного заговора. Несмотря на варварский язык, самый способ рассуждения свидетельствует о возвышающемся уровне юридического мышления. Хотя прямой связи с римскими нормами проследить нельзя, однако этот и подобные примеры юридического анализа в законодательстве указывают на то, что лангобардское правосудие от наивного применения варварских норм постепенно переходило к юридической рефлексии, что, в свою очередь, несомненно, способствовало вдумчивому отношению к римской догме.

Во франкской империи мы имеем третий пример процесса проникновения варварского права римскими понятиями. Сопротивление чужому праву здесь даже сильнее, чем среди лангобардов.

Салическая и Рипуарская Правды основаны почти исключительно на германских принципах. Однако даже и в данном случае оказывается немало путей, по которым римские правовые идеи проникают в законодательство и утверждают свое влияние.

Во-первых, приходится отметить влияние церкви, которое оставило следы, главным образом, на Баварской Правде и капитуляриях королей и императоров каролингской династии. Во-вторых, следует считаться с влиянием римских норм на гражданские сделки. В этой области варвары предоставили широкий простор для разрешения юридических затруднений путем частных соглашений между сторонами, поскольку эти соглашения не нарушали известных установленных и формулированных законом границ. В варварских постановлениях, касающихся разрешения торговых дел, существовал значительный пробел, и он был восполнен обширными заимствованиями из римских юридических норм.

Обильные иллюстрации этого представляют собрания формул, иначе говоря, образцов юридических актов. Такие древние компиляции, как формулы Маркульфа, Анжуйские и Турэнские, полны актов, составленных по образцам римских документов, и история варварских юридических грамот во всяком случае отправляется в своих началах от римских прецедентов. Эта мысль может быть пояснена одним-двумя примерами. Одна из формул Маркульфа ясно показывает брешь, пробитую в германских обычаях наследования теорией римского права, допускавшей равенство полов в правах наследства: отец оставляет землю дочери, несмотря на то, что Салическая Правда предоставляет землю исключительно одним мужчинам. Освобождение рабов по большей части происходит согласно с римским правом, устанавливающим в этих случаях отношение клиентэлы между вольноотпущенным и его бывшим господином или церковью.

Даже Англия, страна, меньше всего подвергшаяся романизации, не составляет исключения в этом отношении. Древние английские грамоты (books), устанавливающие гарантии частной собственности на землю, взятую из сферы народного права, в значительной степени являются романистическим нововведением королей в союз с церковью. Их главная цель заключается в подстановке новой формы собственности, сходной с той, которую знает римское право, на место землевладения, стесненного племенными обычаями, каковым являлось варварское держание земли в Англии.

7. Жизнь римского права в варварских государствах, поскольку мы ее рассмотрели, поддерживалась непрерывающимся существованием отрывочных и искаженных норм, заимствованных более или менее непосредственно из системы, сложившейся в цветущий период римской цивилизации. Но можно ли думать, что преемники Папиниана и Ульпиана, Марка Аврелия и Константина, вышедшие из среды варваров, сохранили до некоторой степени нити юридического мышления и научного образования, которые в прежнее время помогали комбинированию отдельных деталей в разумное целое? Существовало ли особое русло юриспруденции, пробивавшей себе путь сквозь мрачный период, тянувшийся начиная с V ст., когда западные юристы принимали участие в кодификации и толковании имперского права, вплоть до XII века, когда в Италии и Франции снова возродилась научная догма? Эти проблемы вызывают оживленные споры среди современных ученых. На одной сторон мы встречаем такие имена, как Стинцинг, Фиттинг, Киапелли, на другой - Конрат и Флак. Нам необходимо встать на определенную почву в этом споре, хотя мы не имеем возможности входить в детальный разбор аргументов, приводимых той и другой стороной.

Прежде всего ясно, что даже юридическое преподавание, как нечто отличное от судебной практики, не исчезло всецело с падением империи. Вместе с другими остатками античной культуры оно до известной степени пережило его, и это, главным образом, благодаря деятельности тогдашних образованных классов - духовенства и монашества. Эти пережитки, конечно, были мало значительны и бессвязны. Кроме того, их трудно выделить из ряда прочих попыток раннего средневековья спасти некоторые остатки общей культуры древнего мира.