Загадка отсутствующего портрета

 

В зале Совета десяти Дворца дожей в Венеции помещены портреты всех правителей, возглавлявших Венецианскую республику. Но одна овальная рама задрапирована черным крепом и помечена надписью: «Здесь мог бы быть Марино Фальер». Загадка этой «черной рамы» будоражит воображение туристов со всего света и по сей день.

События эти начались 11 сентября 1354 года, когда блестящий венецианский патриций – полководец и дипломат Марино Фальер – был избран 55-м дожем Венеции. Этот уникальный государственный пост давался пожизненно и делал своего обладателя государем Венецианской республики. Вот только реальная власть и права дожа были строго ограниченны. На деле всем заправляли Большой совет и Совет десяти, который являлся и судом, и трибуналом, и карающей рукой – этакой своеобразной государственной инквизицией. Именно с его подачи Фальер и был избран дожем, и, невиданное дело, заочно, поскольку находился в Риме, улаживая при папском дворе дела Венеции.

Богатый, властный и честолюбивый, Фальер слыл «лучшим из венецианцев». Как дипломат, он не раз успешно разрешал споры с соседями Венеции. Как полководец, выиграл немало битв. При осаде города Зары разбил 80-тысячную армию венгерского короля, а командуя флотом республики, победил в легендарном сражении под Капо-д’Истрия. К тому же он давно перешагнул 60 лет – почтенный возраст, с которого, как гласит закон, можно выбирать мудрого дожа. Теперь ему почти восемьдесят. Словом, Фальер был убежден, что его избрание дожем – наилучший выход. Только вот Судьба, возможно, думала иначе…

Прервав свою дипломатическую миссию, новоявленный дож поспешил на родину. У венецианского берега он пересел на величественную ладью дожа «Буцентавр». Но неожиданно на море опустился густой туман. Из-за него огромная ладья не смогла доставить нового правителя прямо ко Дворцу дожей, как полагалось при традиционном Первом Входе в город. Пришлось пересаживаться на маленькую юркую гондолу. Хорошо, хоть та, немного попетляв по каналу Сан-Марко, сумела причалить. Фальер перекрестился и ступил на мощенную камнем набережную. Но, едва разобрав в тумане очертания ближайших домов, ужаснулся. Гондольер высадил его не перед Дворцом дожей, а левее – на том самом Проклятом месте, где вот уже сотни лет устраивались казни преступников. «Не к добру это», – подумал дож, однако отступать уже было поздно.

Через несколько дней состоялся традиционный обряд «Обручения Венеции с морем». Сначала в залив вышла барка, задрапированная малиновым бархатом, в которой сидело высшее духовенство города. Святые отцы читали молитву, благословляя морские волны. За кораблем духовенства в благословенные воды в сопровождении лодок со знатными венецианцами устремился величественный «Буцентавр», над которым гордо развевался флаг республики. С берега процессию провожали звон колоколов и напутственные крики горожан. На палубе «Буцентавра» на алом троне гордо восседал Марино Фальер в горностаевой мантии. На голове его блистала корона дожа, украшенная 70 редчайшими алмазами, рубинами и изумрудами, не говоря уже об отборном жемчуге. Когда галера дожа вышла к острову Лидо, Фальер торжественно поднялся с трона и исполнил древний обряд – бросил от имени Венеции в морские волны золотой перстень.

 

Эжен Делакруа. Казнь дожа Марино Фальера.1826

 

«Мы обручаемся с тобой в знак истинной и вечной власти!» – зычно выкрикнул он символические слова. А сам подумал: кто более него подошел бы для такого обряда, ведь именно его имя Марино означает «морской». И теперь, когда море приняло его перстень, он – истинный владыка моря и суши.

Во дворец Марино явился взволнованный и разгоряченный. Сунул руку в потайную складку своего парадного одеяния, надеясь найти там платок, чтобы вытереть пот со лба, но пальцы нащупали массивное кольцо. Покрывшись холодным потом, Фальер вынул его и ахнул – это был тот самый перстень дожа, который он бросил в волны Адриатики.

Как такое могло случиться?! Неужели море не приняло его дар и обручение не состоялось?! Значит, это еще одно предостережение Судьбы и плохой знак. Или это козни врагов и кто-то тайно подложил ему второй перстень – но зачем?!

Другое ужасное предзнаменование Марино получил прямо во Дворце дожей. Как новый правитель, он должен был узнать тайны главного дома Венеции. И вот из зала Совета десяти он с сопровождающим советником поднялся по секретной лестнице наверх. Там находились самые страшные камеры для узников – «Свинцовые кровли» или, проще, «Пьомбы» («Свинцы»). Войдя в одну из них, Фальер едва разглядел в тусклом свете решетки, стены, изъеденные дождями и сыростью, узкое каменное ложе. И вдруг… тяжелая дверь, угрожающе заскрипев, захлопнулась. Дож оказался в заточении. У провожающего его советника ключей не было, пришлось срочно бежать за тюремщиком. Когда дверь сумели наконец открыть, Фальер, едва живой, лежал на каменном ложе. В голове его крутилась одна мысль: что же означает и это предзнаменование?..

Однако, несмотря ни на что, дела у нового дожа поначалу складывались удачно. Венеция процветала, и ее благополучию не угрожали ни новые войны, ни эпидемии. Повезло Фальеру и в личной жизни. Он сумел жениться на молоденькой и весьма привлекательной дочери своего старинного приятеля. Может, раньше сей чванливый патриций и отказал бы ему в сватовстве, но теперь Марино – дож, а дожам не отказывают.

Вот только у прелестной Анджолины еще с девических времен оставалось множество пылких поклонников. Ну да это не беда, уговаривал себя старик муж. Пусть все видят, какую красавицу ему удалось заполучить, и завидуют! К тому же и сам он совсем не чувствует себя стариком. Мужская сила не покинула его, как не оставила и сила физическая. Он и теперь способен одним ударом перерубить железную цепь, как в молодости.

Стараясь угодить своей жене-догарессе, Марино часто организовывал великолепные праздники, столь любимые венецианцами. Весной 1355 года он устроил в собственном палаццо блестящий маскарад, собрав сливки венецианской аристократии. Старику так хотелось погордиться прелестной молодой женой. И надо же было случиться, что на этот праздник пробрался ее прежний поклонник – юный красавчик Микеле Стено, который, не особенно церемонясь, у всех на глазах крепко поцеловал трепещущую деву в алом маскарадном костюме. Присутствующие ахнули. Все отлично знали: под маской Алой девы скрывается догаресса. Знал об этом и Фальер и потому недолго думая приказал слугам вытолкать безобразника взашей. Юноша оскорбился: поцелуи на маскараде были обычным делом того времени. За что же старик Фальер выгонял благородного юношу из богатой, уважаемой семьи? Да к тому же делал это прилюдно, сознательно унижая Стено в глазах всех венецианских патрициев, а главное – прелестной Анджолины!

Словом, оскорбленный юноша решил отомстить. Он пробрался во Дворец дожей и на спинке дубового кресла правителя в зале Совета десяти вырезал ножом оскорбительную надпись: «Фальер содержит красавицу жену, а пользуются ею другие». Надпись, конечно, прочли, автора сыскали и по требованию взбешенного дожа бросили в одну из камер «Пьомбо». Состоялся суд, но вердикт был странно легок: всего лишь год изгнания из Венеции. Впрочем, что тут странного? Венеция известна своими распущенными нравами. Странным стало другое: члены Совета десяти начали ухмыляться за спиной дожа: «А может, надпись не лжет? Не станет же юная красотка хранить верность мужу-старику?»

От таких насмешек у Фальера чуть рассудок не помутился. Что с того, что его жена любит повеселиться, все равно она – честная женщина. А вот члены Совета оказались презренными людьми и нанесли ему страшное оскорбление. Такого нельзя прощать! Как нельзя прощать разнузданные нравы, царящие в городе, между прочим, с попустительства властей. Да и вообще, разве это власти?! Вся сила их рассредоточена по разным советам. Это же куча бесполезного народа. Нет, Венеции нужен единоличный правитель! И им должен стать он сам – умный, храбрый и благородный Марино Фальер.

Дож решился на заговор. Привлек на свою сторону служителей Арсенала во главе со старым другом Бертуччио и личную охрану. Оказалось, даже среди самых знатных патрициев нашлась сотня недовольных нынешними порядками. Был разработан простой план. 15 апреля 1355 года, когда члены Совета десяти и Большого совета соберутся на общее заседание, звонарь колокольни Сан-Марко, тоже вовлеченный в заговор, ударит в колокол, а Бертуччио с охраной накрепко закроют непробиваемые двери дворца. И никто не сможет прийти на помощь представителям старой власти, когда их схватят и бросят в «Пьомбо». Ну а затем народу объявят о начале единоличного правления дожа Марино Фальера.

Однако заговор не удался. Бертуччио, не думая ни о чем плохом, предупредил своего приятеля, чтобы тот 15 апреля не приходил во Дворец дожей. Приятель заподозрил неладное и известил Совет десяти. Вот так и вышло, что в «Пьомбо» оказался сам Фальер и десять его самых активных сторонников. Интересно, вспоминал ли старый дож, как всего несколько месяцев назад случайно оказался заперт тяжелой свинцовой дверью тюрьмы?

17 апреля ему вынесли смертный приговор, а 18-го отрубили голову на том самом Проклятом месте, где по роковому стечению обстоятельств его высадила гондола при Первом Входе в город. Выходит, он так и не сумел прочесть тайные знаки, которые подавала ему судьба. Память о мятежном доже постарались стереть. Его патрицианский щит разбили в щепки, герб вычеркнули из Венецианского списка. Его имя, как и его изображение, должно было кануть в Лету.

Казнили и всех сторонников мятежника. А вот супруге дожа Анджолине удалось бежать из Венеции. Говорят, ей помогли родственники Микеле Стено. Может, юноша чувствовал свою вину? А вот и нет – Микеле любил прелестную Анджолину! И доказал это, впоследствии женившись на ней. Парадокс Судьбы – через несколько десятилетий Стено тоже стал дожем Венецианской республики. Тогда он и сделал невозможное – предоставил возлюбленной Анджолине стать догарессой второй раз. А почему бы нет? Любовь может все!..

 

Похороны Амура

 

Об этом живописце трудно писать. Но и не написать невозможно. Ибо тайна его странных, небольших по формату полотен, населенных еще более странными мифическими, мифологическими и даже историческими личностями, до сих пор не дает покоя ни искусствоведам, ни историкам. Его имя традиционно пишется как Антуан Карон, однако так ли это – достоверно неизвестно. Он жил в далеком XVI веке. Возможно, родился в 1521 году и умер в 1599-м, но, может быть, и нет. Историки традиционно определяют его как «французского живописца и декоратора, представителя школы Фонтенбло». Действительно, он работал при французском дворе – сначала при короле Генрихе II, потом там же, но уже при сыновьях Генриха. Впрочем, правильнее сказать, при дворе их матери королевы Екатерины Медичи, ибо именно она твердой рукой правила при всех своих сыновьях – Франциске II, Карле IX и Генрихе III. Вот только с королевой Антуан Карон не ужился… Впрочем, с ней мало кто мог ужиться, недаром же ее ненавидел весь двор, при виде ее люди тайно крестились, ибо были уверены, что Екатерина Медичи отравительница и душегубица. Ее даже звали Мадам Змея.

 

Антуан Карон родился в городе Бове и там же начал работу живописца, затем переехал в Париж. В 1540 году ему повезло – его привлекли к участию по оформлению Фонтенбло, любимого замка короля Франциска I, а затем и его сына Генриха II, который впоследствии перестраивал замок так, чтобы он понравился его фаворитке, легендарной красавице Диане де Пуатье. Карон расписывал фрески и исполнял другие заказы по оформлению Фонтенбло вплоть до 1550 года. Руководили работами лучшие живописцы и декораторы того времени – итальянцы, специально выписанные Франциском. С 1540-х годов работы возглавлял прославленный художник-маньерист из города Болоньи – Франческо Приматиччо (1504–1570). Так возникла живописная школа Фонтенбло, ориентированная на опыт итальянского Возрождения.

По образцам итальянских маньеристов Карон сначала создавал изящные композиции, наполненные фигурами с удлиненными пропорциями, несколько жеманными жестами и танцующими позами, аллегорические картины – «Триумф лета», «Триумф зимы», «Апофеоз Семелы», но изображал и современные сюжеты и даже вполне научно-передовые, например «Астрономы, наблюдающие затмение солнца».

В 1561 году Карон стал придворным художником королевского дома Валуа. На этой должности ему пришлось много времени уделять именно оформлению празднеств, придворных церемоний – торжественного въезда Карла IX в Париж (1569), бракосочетания короля Наваррского (будущего короля Генриха IV) и Маргариты Валуа, той самой, которую в народе любя называли юной королевой Марго. Художник писал картоны для гобеленов, оформлял придворные спектакли. Так что можно предположить, что творческую манеру живописи Карону подсказало само занятие оформительским делом и театральными декорациями. Многие аллегорические картины Карона создавались под впечатлением костюмированных празднеств. Недаром часто его мифологические боги, богини и амурчики одеты по современной художнику парижской моде.

Некоторые произведения Карона содержат отголоски политических событий эпохи. Впечатления от религиозных войн отразила картина «Массовые избиения во времена Триумвирата» (два варианта: 1562, Дижон, Музей изящных искусств, и 1566, Париж, Лувр). Понятный современникам намек на публичное покаяние, принесенное Генрихом IV папе Григорию VII в Каноссе, содержит картина «Авраам и Мельхиседек» (ок. 1590, Париж, частное собрание). Картина же «Мученичество Томаса Мора» (ок. 1591, Блуа, Музей старинного искусства) отразила исторический факт. Работал Карон и над гравюрами на мифологические и исторические сюжеты – «История Артемисии» и «История французских королей».

Но до нас дошли и картины Карона, трудно поддающиеся прямому прочтению. В те времена художники изъяснялись в своих живописных работах на аллегорическом языке, который легко понимали их современники. Нам же трудно правильно интерпретировать, например, его знаменитую картину «Похороны Амура» (ок. 1566, Париж, Лувр), где голые малыши-амурчики в траурных капюшончиках шествуют вокруг гробика своего товарища – то ли в какую-то непонятную игру играют, то ли действительно хоронят маленького рыцаря Любви.

Что это за сюжет? Чья любовь умерла?

Можно вспомнить, что за события происходили при французском дворе в это время. Впрочем, ничего касательно Любви там не случилось. Да и не было уже никакой любви, ибо правящий в те годы Карл IX, жестокий, но слабовольный и изнеженный, во всем подчинялся матери Екатерине Медичи. Он умел только громко трубить в охотничий рог и убивать оленей, которых к нему гнали загонщики. Ему было всего 16 лет, и женат он, естественно, не был. Впрочем, и на девиц почти не глядел, все больше валялся на кровати, если не стрелял оленей в парке.

Однако далеко от французского двора, практически в изгнании именно в 1566 году (в апреле) скончалась легендарная возлюбленная Генриха II (отца Карла IX) – Диана де Пуатье. Именно она считалась во Франции той, кого французы называют Несравненной, Дамой Сердца, Великой Возлюбленной. Именно ей французская культура обязана тем взлетом, который именуется ныне французским Возрождением – эпохой Фонтенбло, ибо это Диана Пуатье покровительствовала искусству, заступалась за мастеров и поручала им исполнение тех или иных заказов. Но главное – она поощряла и вдохновляла живописцев и скульпторов, литераторов и композиторов, ювелиров и зодчих, являясь их признанной музой. Любовь ее и короля Генриха воспета в стихах, полотнах, скульптурах и даже архитектуре того времени.

Эта любовь была необычайной, ибо Диана оказалась почти на 20 лет старше короля. Но эта любовь осталась непреходящей, ибо Генрих любил красавицу с детства и до дня смерти. Он родился 31 марта 1519 года и умер от несчастного случая на рыцарском турнире 10 июля 1559 года. Впрочем, его любовь осталась с Дианой и после его смерти. Недаром Генрих написал ей когда-то символические строки:

 

Снова король, о моя Единственная Королева,

Признается в любви, которая постоянно

Будет охранять вас и от времени, и от смерти!

 

После трагической гибели Генриха II королева Екатерина Медичи удалила соперницу от двора. Диана перебралась в свой замок Анэ, который был построен для нее виднейшим архитектором французского Возрождения Филибером Делормом в 1540-х годах и ныне представляет жемчужину архитектуры. В Анэ Диана прожила еще семь лет. Умерла она 25 апреля 1566 года. В часовне церкви замка ей поставили памятник из белого мрамора, как истинной античной богине. Диане де Пуатье шел 67-й год, но современники подтверждают, что до последнего дня она выглядела молодо и свежо. Королеве Екатерине Медичи доложили о случившемся особой запиской, в конце которой с явной издевкой приписали: «Диана лежала в гробу молодая и прекрасная, будто заснула!»

Екатерина, страшненькая и в юности, а к 40 годам превратившаяся в старуху, сожгла записку и в гневе разбила зеркала своих личных покоев. Потом изрезала все портреты соперницы, не посмотрев, что той на небесах было уже все равно. Но уничтожить картины и фрески Фонтенбло, изображавшие и воспевающие красавицу Диану Пуатье, королева не могла. Ибо, как и пообещал Генрих возлюбленной, любовь охранила ее и от самой смерти. Ведь что есть смерть? Забвение. Но о Диане Пуатье не забыли и спустя века. Надо сказать, что до сих пор в день ее упокоения к мраморному надгробию в замке Анэ ложатся две белые розы. Кто их приносит – не знает никто. Это тайна веков. Но все знают, что одна роза – от Генриха, другая от тех, кто до сих пор помнит прекрасную Диану.

Так что же: любовь не умирает?

Скорее всего, да. Если это, конечно, истинная Любовь.

Стоит вспомнить, что Антуан Карон, не любивший королеву Екатерину Медичи, в свое время стоял на стороне Дианы Пуатье. А вернее, на стороне Генриха и его возлюбленной. Потому что понимал, что их любовь истинна. Так не о ней ли плачут амурчики на его таинственной картине? Диана Пуатье, олицетворение Любви, умерла. По улице движется процессия в черном; между прочим, именно в этом цвете Диана проходила всю жизнь, после того как в молодости потеряла своего супруга, хотя красавица не любила, а только уважала мужа, великого сенешаля Франции, ведь он был старше ее чуть не на 60 лет. Единственной любовью Дианы впоследствии стал Генрих. Он и сам всю жизнь проходил в черных одеждах – цветах своей Дамы.

И вот – «Похороны Амура». Неужели похороны Любви?! Но почему тогда на картине Антуана Карона последний амурчик в похоронной процессии вдруг обернулся к зрителям и скорчил веселую гримаску? Может, они играют в похороны напоказ? Пусть, мол, интриганка Мадам Змея Медичи поверит в смерть любви. На самом деле озорные амурчики обманывают всех. Любовь жива! Недаром же к подножию беломраморного памятника Диане вот уже шестой век ложатся белые розы. Недаром когда-то она сочинила короткие стихотворные строки:

 

Две розы лягут к подножию мрамора.

Бабочки к ним подлетят беспечно.

Нам отчаиваться не рано ли?

Мы будем вечно.

 

 

Окна иного мира

 

Человечество всегда интересовалось иными, потусторонними мирами. Правда, что это за миры, никто не знает, никто ведь там не был. Но и представители иных миров интересовались человечеством. Разные окна и двери открывались, чтобы увидеть из одного мира другой. Результатом такого «общения» являлись весьма нестандартные ситуации – то барабашки в домах, то таинственные надписи на стенах. Особо активно и часто распахиваются эти двери и окна в искусстве. Часто поэты жалуются, что им приходится с чужого голоса записывать стихи, которые сами они не сочиняли. Иногда и художники рисуют одно, а оказывается – совсем другое. Будто кто-то «использует» картины то как дверь, чтобы выйти в наш мир, то как окно, чтобы оглядеться вокруг. Происходит это во все времена, и тому накопилось немало свидетельств.

В 1485 году флорентийцы удивленно взирали на странную фреску Доменико дель Гирландайо (1449–1494) в капелле Сассетти. Все в ней вроде было правильно – верная перспектива, достоверное изображение, радующий взгляд сюжет. Прекрасные дамы в модных нарядах разговаривали о чем-то своем. Розовощекие детишки резвились рядом. И по траве степенно расхаживала пара беленьких единорогов. Но не единороги удивили зрителей. Конечно, в нашем мире этих существ никто не встречал, но их обожали изображать художники и воспевать поэты. Ведь единороги служили символом верной и трепетной любви. Зрителей поразила трава. Она оказалась… оранжевой.

Гирландайо и сам был обескуражен, ведь он писал все как положено – зелень так зелень. Однако фреска – это не та техника, где можно что-то подправить. Пришлось смириться со странной травой. Но нашелся заказчик, попросивший повторить понравившийся сюжет в уменьшенном варианте. На этот раз Гирландайо нарисовал картину на дереве, скрупулезно выверяя палитру. Удивительно, но, когда краски высохли, оказалось, что и на картине единороги снова расхаживали по оранжевой траве.

И это не единственный случай странного поведения таинственных единорогов. В 1505 году молодой Рафаэль (1483–1520) решил изобразить обобщенную женскую верность и написал «Портрет женщины с единорогом». Так ему друзья-завистники хохоча принесли ведро зеленой краски. Еще бы! Ведь и пейзаж, и деревья позади дамы оказались… синими.

А может, художники не виноваты? Возможно, волшебные единороги не умели существовать в земном пейзаже? Или, может, они захотели показать зрителям и художникам свой мир – тот, в котором трава могла быть разной – синей, оранжевой, но только не зеленой?..

В 1850 году немецкий художник Адольф фон Менцель (1815–1905) решил написать цикл исторических полотен, воссоздающих повседневную жизнь прусского двора XVIII века. Менцель был рьяным поклонником короля Фридриха Великого (1712–1786), но не столь Фридриха-полководца, сколь Фридриха-музыканта. Ведь король с детских лет практически профессионально играл на флейте, сам писал замечательную музыку. Однако его отец, правящий монарх Фридрих-Вильгельм I, человек властный, жестокий, считающий «всякие искусства – разлагающими стойкость и мужество человека», запретил сыну заниматься и музыкой, и литературой. Да он даже книги читать запретил бы, если б по ним не нужно было учить грамоту. Впрочем, и грамоту монарх не уважал. Юному сыну Фридрих-Вильгельм запретил даже подходить к музыкальным инструментам. Он хотел воспитать в юноше лишь воина-аскета. Однако, едва получив корону в 1740 году, Фридрих, который продолжал жить в простоте и скромности, никогда не жалел средств на свое музыкальное образование, вечера, концерты и театральные выступления. Не прошли даром и уроки отца, мечтавшего видеть во Фридрихе великого воина. За выигранные сражения Фридриха действительно прозвали Великим. Но и в походах он не забывал о музыке. Любимую флейту всегда брал с собой, даже когда отправлялся в очередную военную кампанию. А в мирное время в королевском дворце Сан-Суси регулярно проводились концерты, на которых король выступал сам – и соло, и в ансамбле.

К тому времени, когда Менцель собрался изображать Сан-Суси, многое переменилось. Обстановку дворцовых покоев частично пришлось воссоздавать по старинным гравюрам, проштудировав массу исторических свидетельств ушедшей эпохи. В результате появились поразительные холсты Менцеля – «Круглый стол Фридриха II в Сан-Суси» и «Концерт Фридриха в Сан-Суси». Но еще поразительнее оказалась первая выставка полотен. Приглашенные вовсю обсуждали картины, когда один из приятелей спросил художника: «А их ты написал согласно мемуарам?»

Все повернулись к «Концерту». Там, на полотне, Фридрих стоял, солируя на флейте. Его слушали придворные, сидевшие вокруг. Но там, куда указал дотошный приятель, были изображены только своды дворца, уходящие в темноту, да тяжелые бархатные занавеси. А впрочем…

Менцель напряг зрение. В темноте сводов и занавесей он вдруг явственно различил лица, фигуры. Бородатый старец усмехался сквозь усы. Скрюченный гном в остроугольном колпаке щурился на свет. Толстяк в круглой славянской шапке выглядывал из темноты. Но там никого не должно было быть – ведь художник никого не рисовал!

А дотошный приятель уже совал Менцелю какую-то старинную книгу. «Вот! – радостно вопил он. – Тут написано, что на некоторых концертах в Сан-Суси слушателям становилось как-то не по себе. И Фридрих шутил, что это духи приходят послушать концерт – так хороша музыка».

Выходит, сам того не ведая, художник изобразил на картине не только реальных, но и тайных гостей дворца Сан-Суси – духов и привидения. И при этом Менцель не думал ни о чем подобном. Получается, что картина может распахнуть окно в иные миры, существующие где-то рядом, невидимые глазу, но инстинктивно улавливаемые оком истинного художника.

 

Цветы зла

 

Творчество непревзойденного кудесника кисти Джузеппе Арчимбольдо (1527–1593) – одна из самых загадочных страниц в живописи. Его работы оценивались парадоксально по-разному: от активного восхищения до полного неприятия и возмущения. Так в чем же загадка такого отношения?

…Солнце едва встало. На тихой Златой улочке благословенной Праги защебетали ранние пташки. Торопливо перекусив, Джузеппе Арчимбольдо выскользнул на улицу – надо спешить на Староместский рынок, чтобы накупить побольше свежих цветов, овощей и фруктов. Они нужны не для приготовления пищи. Художник Арчимбольдо рисует их. И не просто рисует – он из них создает волшебные портреты. Выкладывает словно мозаику: из бело-розовых флоксов – атласную кожу лица, из алых роз – румянец щек, из ягод земляники – сочные губы. Бутон лилии прекрасно изображает нос, ромашки – кружево воротника. А из сочного кочана молодого салата выходит пышный рукав. Одно слово – метаморфозы. Но разве вся жизнь художника – не таинственная метаморфоза?

 

Джузеппе Арчимбольдо

 

Он родился в Милане и с семи лет помогал отцу – живописцу миланского собора Бьяджо Арчимбольдо, а с пятнадцати – трудился наравне со взрослыми. В двадцать лет Джузеппе создал картоны для витражей из жизни святой Екатерины, которыми восторгался весь Милан. Да только изготовить витражи по своим картонам ему не дали. Вот уж воистину – нет пророка в своем отечестве! Зато Фердинанд I, император Священной Римской империи, король чешский, венгерский и немецкий, увидев его картины, пригласил молодого художника к своему двору. Вот Арчимбольдо и перебрался в Прагу. Сначала был простым придворным портретистом у Фердинанда, потом главным художником и декоратором у его сына – Максимилиана II. Ну а уж сын Максимилиана – Рудольф II даровал художнику дворянское звание с высшими привилегиями. Право, жизнь удалась!

И вот Джузеппе шел по тихим улочкам и думал: сколь прекрасна старая Прага! Весной благоухает розами, зимой – свежеиспеченными ватрушками, а поздним летом, как в этом, 1586 году, – спелыми яблоками и немножко корицей, которую добрые хозяйки добавляют в пироги и шарлотки. От избытка чувств Арчимбольдо даже затянул песенку, да осекся – Златая улочка еще спала. Ведь здесь жили «ночные люди»: алхимики и маги, астрологи и предсказатели. Недаром в народе это место прозвали кварталом колдунов. Со всего мира они тянулись в Прагу под крыло Рудольфа II, обожавшего все мистическое и таинственное, мечтающего о философском камне и трансмутации металлов в благородное золото. В любой другой столице всех этих колдунов сожгли бы на костре, но император Рудольф не только скрывал их от инквизиции, но и щедро оплачивал их опыты.

Подойдя к рынку, художник заторопился в цветочные ряды. Однако девчонки-цветочницы неожиданно кинулись врассыпную. И даже старая Ханна, у которой Джузеппе всегда брал по несколько букетов, перекрестившись, прикрыла свои горшки с цветами.

Удивленный художник повернул в овощные ряды. Но и торговцы овощами, едва завидев его, спешно принялись закрывать товар холстинами, боязливо крестясь. «Твои картины – порождение дьявола! – услышал Арчимбольдо свистящий шепот. – Розы на них становятся цветами ада, а овощи – сатанинскими символами. А люди, изображенные на твоих портретах, умирают!»

Джузеппе обернулся, пытаясь рассмотреть, кто это говорит. Но обвинитель уже растворился в рыночной толпе. А к художнику приблизилась старая Ханна и боязливо зашептала: «Уходите, мессир! Люди напуганы. Вчера утопилась Марушка, дочка старосты церкви Девы Марии Снежной. Люди судачат, это случилось потому, что вы написали ее портрет…» Арчимбольдо ахнул. Кошмар! Но при чем тут портрет?! Он и сам слышал, что Марушка не хочет замуж за того, кого выбрал ей отец. Вот бедная девушка и кинулась во Влтаву. Но как докажешь это людям, которые считают твои картины порождением дьявола?..

Все началось с того, что Фердинанд возжелал, чтобы его художник создал полотна, которые превзошли бы работы лучших мастеров Возрождения. Арчимбольдо ахнул: чем можно превзойти старых гениев? Уж точно не мастерством или техникой. Только какой-либо выдумкой… И тут художник вспомнил диковатые картины Босха, рисунки Леонардо да Винчи, наполненные то ужасными животными, то оживающими растениями. Метаморфозы – вот жанр еще неизведанный. Разве люди не похожи на различных животных и птиц? Разве не кажется: вот этот господин – вылитый осел, хорек или заяц? Впрочем, вряд ли наследнику трона понравится осел. Нет, нужно нечто изящное, тонкое, прелестное. А что, если нарисовать метаморфозный портрет, например, Весны, составленный из цветов?

Фердинанд от такой выдумки пришел в восторг. Поручил Арчимбольдо написать целую серию «Времена года». Художник быстро составил фигуры «Лето» и «Осень» из цветов и плодов своего времени. А вот «Зиму» изобразил как сухое корневище, напоминающее своими ветками и отростками человеческую голову. Ну а потом, уже для императора Максимиллиана, Арчимбольдо нарисовал серию «Элементы природы». «Вода» представала в виде фигуры, составленной из рыб, осьминогов, кораллов, жемчуга, «Воздух» – из стаи птиц, «Земля» – из различных животных. Но эффектней всего оказалась фигура рыцаря «Огня»: доспехи из пушек, лицо из воска запальных свечей, волосы из горящих факелов. Никто и никогда не рисовал ничего подобного!

Заказчики, особливо дамы, повалили толпой. Каждая видела себя то Флорой, то Венерой, то Дафной. Только успевай закупать цветы! И никто никогда не говорил чушь, подобную той, о которой судачат сегодня на рынке. Арчимбольдо вздохнул и пошел к выходу. Сегодня явно не его день! Но у ворот его перехватил молоденький паж в одежде императорских цветов: «Мессир Джузеппе, властитель Рудольф срочно просит вас прийти!» Арчимбольдо ринулся за мальчишкой. Нетерпеливый и нервный император Рудольф не любит ждать. Тем более что Арчимбольдо был для императора не только художником, но и наставником с юных лет, даже врачевателем – готовил ему отвары трав, помогающие от уныния и апатии. С возрастом Рудольф впадал в черную меланхолию все чаще. Ведь он происходил из рода испанских Габсбургов, «славящихся» своими душевными расстройствами. Его родную прабабку даже прозвали Хуана Безумная.

«Сюда, мессир!» Паж распахнул в стене замка тяжелую, обитую медными полосками дверь. Арчимбольдо шагнул внутрь, но дверь вдруг зловеще заскрежетала и захлопнулась. Художника обступила тьма. Он что – пленник?! Арчимбольдо поднял руку: та уперлась в низкий каменный потолок, осклизлый от влаги и грязи. Видно, он в тайном подземелье королевского замка… Но кто посмел заточить в подземелье известнейшего художника Европы – Джузеппе Арчимбольдо, любимца всесильного императора Рудольфа II?!

Глаза художника, привыкающие к темноте, различили вдали слабый свет. Осторожно ступая, Арчимбольдо побрел вперед. Коридор круто повернул, и ошарашенный узник увидел прикрученный к стене факел. За ним вдали – другой и третий. Факелы словно заманивали в глубь подземелья. Идти – не идти? Но не стоять же здесь, эдак и замерзнуть можно. Художник побрел вперед. Подземный ход сделал крутой поворот и вывел к каменной лестнице. Ступени уперлись в приоткрытую кованую дверь. Художник толкнул ее плечом и замер на пороге.

Перед ним был вовсе не мрачный каземат, а небольшая, но вполне светлая комнатка с оконцами поверху. В центре стояли стол, стул и… мольберт с натянутым холстом. Джузеппе кинулся к нему, как утопающий к спасительному кругу. На столе разложены кисти и краски. У стены на лавке в бадьях цветы – те самые, что он рисует на своих картинах. Что за черт?! Выходит, кто-то похитил художника, чтобы заставить его рисовать? Арчимбольдо повернулся к мольберту. Как же он не заметил сразу? К холсту была приколота записка: «Пока не напишешь прекрасную Йошку в виде нимфы, отсюда не выйдешь!»

Да кому понадобилось таким идиотским способом заказывать портрет дочки дворцового садовника?! Ведь если о похищении узнает Рудольф, любому, даже самому высокопоставленному поклоннику «прекрасной Йошки» несдобровать! Впрочем, любовь творит и не такие безумства. Уж он, Джузеппе, знает об этом не понаслышке – сам был влюблен по уши.

Это случилось 12 лет назад – в 1574 году. Джузеппе был тогда в расцвете сил и неравнодушен к женскому полу. Юная Каролина, дочь мелкого судейского чиновника, вскружила ему голову. Девушка и впрямь была хороша: щеки – как розы, губы – алые гвоздики, глаза цвета васильков, а волосы – золотистые пряди льна. Хоть сейчас пиши портрет. Арчимбольдо и написал. Отец Каролины пришел в восторг – лучший императорский художник рисует его дочь. Девушка же от портрета как-то скисла: «Неужели у меня вместо волос – пакля, а вместо груди – два кочана красной капусты?»

Джузеппе тогда отшутился, заплатил судейскому папаше 200 флоринов отступного и взял Каролинку в домоправительницы. Накупил платьев, чепцов, драгоценностей. А когда вечером вошел в ее спальню, грезя о жарких любовных ласках, случилось странное… Он дотронулся до теплой девичьей груди, а почувствовал упругую крепость кочана капусты, провел рукой по шелковистому податливому телу, а там – охапка цветов. Да и волосы Каролинки действительно показались паклей на ощупь. У Джузеппе голова пошла кругом, к горлу подкатил ком тошноты. Жуть какая-то, мистика, колдовство! Неужто в погоне за метаморфозами он разложил бедную Каролинку на цветовые составляющие?! Заменил живую девушку на поддельную растительность и теперь воспринимает как клумбу или огородную грядку? Неужто он разрушил единство человеческого Целого?..

В ту ночь Арчимбольдо так и не притронулся к Каролинке. Правда, потом дело поправилось. Но еще долго Джузеппе помнил дьявольское ощущение, кошмарную трансмутацию: живая девушка превращалась в бездушную охапку овощей и цветов…

Впрочем, сейчас об этом нечего вспоминать. Больше Каролина ему не позировала, зато родила прелестного сына Бенедетто. Арчимбольдо добился от императора разрешения признать ребенка. Рудольф, и сам умелец по женской части, только гоготнул и подписал бумагу. Еще бы не подписать – он тоже прижил шестерых незаконных детей. И с кем? С дочкой аптекаря – Марией де ла Страда. Двор дивится: аптекарша и император?! Но Рудольф только захихикал: «Хочу – сплю с аптекаршей, хочу – с садовницей!»

Однако сейчас не до чужих проблем. Самому бы выйти живым из этого заточения! Художник начал торопливо смешивать краски. С портретом Йошки он управится быстро: розы – на щеки, сливы – на темные глаза, смородинка – на родинку у виска. Кисть привычно скользила по холсту, выписывая округлости лепестков. Арчимбольдо работал, не замечая времени. Опустился на стул и… заснул. Проснулся от какого-то скрипа. Оказалось, пока спал, принесли еду: хлеб и воду. Ну точно – узник!

Есть он не стал, а принялся заканчивать работу. Когда последним взмахом кисти проставил подпись, перед глазами уже все плыло. Выпил воды и провалился в темноту.