Институт экспериментальной генетики

ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

 

Машина останавливается. Из нее выходят Киров и Семенов.

С е м е н о в (указывая рукой на развернувшуюся перед ними панораму строительства). Мы называем это село, Сергей Миронович, столицей. Столицей условных рефлексов!

Лицо Павлова, сосредоточенное и напряженное. Он всматривается во что‑то. Может быть, он видит сейчас очертания той самой большой горы, к которой стремился всю жизнь.

И так же пристально и внимательно смотрит на него Рафаэль – огромный шимпанзе. Подняв вверх свои могучие волосатые лапы и держась ими за тонкую сетку вольера, он смотрит на человека, на Павлова.

П а в л о в. Что, брат, похож? Похож, похож, ничего не скажешь… Да, вот и не скажешь! Ничего не скажешь. Слово – это уж наша, человечья, примета. Как вы его сказали, это первое слово, господин предок? А? Вернее вы его не сказали, и потому вы там, а я здесь. Вы обезьяна, сударь. Не притворяйтесь. Первое слово сказал человек. Почему вы молчите? Что вы умеете и чего нет? Придется поработать, господин Рафаэль! Хорошо поработать!

И Павлов с силой опускает свою палку, так, что она вонзается в землю. Рафаэль отскакивает в испуге. Поднимает с земли яблоко.

П а в л о в. Простите, господин Рафаэль. Кушайте ваше яблоко.

 

Колтуши – территория огромной стройки. Ямы, котлованы. Кладка фундаментов. Бетонные тела новых зданий просвечивают сквозь паутину лесов. Киров в сопровождении Семенова и строителей идет по стройке. Ему докладывают. Слышатся обрывки фраз:

– В этом году мы должны освоить три миллиона. По объему работ…

Кивая на ходу, Киров перепрыгивает через ямы, взбирается на груду бревен. Ходит он легко и быстро.

Павлов и Забелин идут им навстречу. Вдали мелькает фигура Кирова, взбирающегося по лесам наверх.

П а в л о в. Быстрый. (Это звучит у него похвалой. И он тут же добавляет ворчливо.) Когда приезжают ученые, это понятно, а он ведь политик. Что же мы ему покажем?

Киров проходит мимо голубятни.

– На голубях мы изучаем врожденность инстинктов…

Не заметив яму на пути, объясняющий сотрудник чуть не попадает в нее.

К и р о в. Осторожно!

Киров подхватывает его под руку, провожая взглядом стаю пролетевших над ними голубей. Так и застает его Павлов, с головой, поднятой кверху, с мечтательной детской улыбкой на лице.

– Киров!

– Павлов!

Обычная форма знакомства кажется сейчас особенно странной. Это ощущают и все окружающие их. Все замерли в почтительном и напряженном ожидании. Молчание нарушает Киров:

– Ваш сотрудник, Иван Петрович, рассказывал мне о врожденности инстинктов, а я, признаться, о другом думал. Я ведь в детстве страстный голубятник был.

Этот коренастый, крепкий человек, с открытым лицом, так неожиданно вспомнивший свои детские увлечения, приятен Павлову.

П а в л о в (улыбаясь). Голуби вам, значит, понравились? А теперь мы вам обезьян покажем.

К и р о в (весело). Ну что ж, обезьян, так обезьян.

Обменявшись взглядами, оба усмехаются и идут дальше. Сопровождающие их сотрудники института двинулись вслед за ними.

П а в л о в. Нет, нет, мы уж сами.

Они идут аллеей молодых, вновь посаженных деревьев.

П а в л о в (усмехнувшись). Мне вот целый город строят, и щедрость эта меня, признаюсь, пугает. Ведь миллионы… А вдруг даром? А? Деньги‑то ведь народные.

К и р о в. Народ вам их дает от всего сердца и с уверенностью, что вы работаете для его счастья.

П а в л о в (улыбаясь). Так вот вы за народ все и знаете!

К и р о в. Именно так, Иван Петрович, а иначе нам и цена была бы грош.

 

Они стоят перед вольером обезьян. Там Рафаэль перед грудой палок. Ящик с отверстием. Рафаэль сует туда палки, но они велики по диаметру. Секунду Рафаэль размышляет, почесываясь и отвесив нижнюю губу. Наконец, выбрав самую тонкую палку, он сует ее в отверстие. Ящик открывается. Издав восторженное урчание, Рафаэль хватает яблоко, находившееся на дне.

К и р о в. А ведь страшновато, пожалуй. Похож ведь родственник.

П а в л о в. Да. Но вот речи у них нет. Специально наблюдаю. Именно слово, эта вторая сигнальная система, кладет между нами резкую грань.

К и р о в. А вам не кажется, Иван Петрович, что речь все‑таки это уже второй признак.

П а в л о в (изумившись). А какой же первый, по‑вашему?

К и р о в. Речь, видимо, родилась в труде и, следовательно, труд принципиально отделяет нас от животных.

П а в л о в. Что же, верная мысль.

К и р о в (улыбаясь). Энгельс – «Диалектика природы».

П а в л о в. Может быть, вы заодно и списочек мне составите, рекомендательный для самообразования?

К и р о в (рассмеявшись). Да ведь самое замечательное, Иван Петрович, что не нужен вам этот список. Шли вы своим путем, а пришли к нам. Истинная наука всегда с нами. И недаром мы вас давно в своих рядах считаем. И не только за открытые вами научные истины.

П а в л о в (удивившись). Вот как?

К и р о в. За весь ваш характер борца.

П а в л о в (смущенно). Ну, характер, у меня, знаете…

К и р о в. Да, да. За бесстрашие ума, за веру в человека, за страстное желание сделать его счастливым.

Они сидят сейчас на крытой веранде лаборатории, и, опершись на свою палку, Павлов внимательно слушает Кирова.

К и р о в. Ведь тысячелетия человечество искало путь к справедливости, и теперь мы нашли его. Это – коммунизм. И ведь нет другого пути, Иван Петрович. Нет.

П а в л о в (задумчиво). Да, да. Признаться, я и сам подозревал. Да, да. Именно так. Ведь я же не слепой. Вижу, тысячи фактов вижу.

К и р о в. И на этом пути, Иван Петрович, наука – это могучий рычаг в руках советского человека. Да вот сейчас ваши земляки, рязанские колхозники, вывозят на поля удобрения из Хибин. А мичуринские сады наступают на Заполярье. В Средней Азии запланировано море. И оно будет. (Киров взмахнул рукой.) Мы заставим природу отдать нам все, что она держит в своей кладовой. (И, помолчав немного, добавил улыбнувшись.) Ну, а будет сопротивляться, – переделаем. (И Киров сжимает кулак, точно в руке у него сопротивляющаяся природа.)

Павлов, улыбаясь, оглядывает Кирова:

– А вы ведь в некотором роде мечтатель… Гм… Политик и мечтатель…

К и р о в. А как же иначе, Иван Петрович? Мечта у нас – первый вариант плана. А разве вы вот не мечтаете в своей науке?

П а в л о в. Признаться, мечтаю. И вы знаете о чем? О невероятных вещах. Мы установили, что мозг тесно связан со всей жизнью организма. И мы будем лечить все болезни, воздействуя на них через кору, через нервы. Мы властно вмешаемся в природу. Мы заставим отступить старость и продлим жизнь человека. А вот когда – не скажу. (Улыбнувшись.) Может быть, в этом новом, коммунистическом обществе.

Наступает пауза. Они сидят молча, точно ощущая это неожиданное и быстрое их сближение. Павлов внимательно и любовно оглядывает Кирова и вдруг неожиданно обращается к нему.

П а в л о в. Да, но ведь вы все еще в сапогах ходите, в военной гимнастерке. А?

К и р о в. Солдатская привычка, Иван Петрович. Воевал много. (И, точно угадывая скрытую мысль Павлова, добавляет.) И вы правы; видно, еще воевать придется.

Секунду Киров молчит, как бы вглядываясь в эти грядущие бои за коммунизм. Молчит и Павлов.

К и р о в. Вы едете в Италию?

П а в л о в. Да, да. В Рим, на конгресс физиологов.

К и р о в (улыбнувшись). А вот следующий конгресс товарищ Сталин предлагает собрать здесь, у нас.

П а в л о в. Что вы говорите?

К и р о в. И предложил Ленинград. И город, говорит, хорош, и основания, мне кажется, у нас, у Советского Союза есть.

Киров встает, поднимается и Павлов.

К и р о в. Я прошу вас, Иван Петрович, от имени советского правительства пригласить делегатов конгресса в Италии в следующий раз собраться у нас.

П а в л о в (радостно). Превосходно, Сергей Миронович, очень хорошо.

 

Бесконечная вереница машин с делегатами XV конгресса физиологов движется августовским солнечным Ленинградом. Толпы людей выстроились по пути следования делегатов. Аплодируют, бросают цветы. Проезд ученых превращается в триумф науки, в народное торжество.

Иногда в ответ на приветствия Павлов приподнимается в машине и с гордостью оглядывается на гостей.

 

Море голов. Сияют огни люстр.

Павлов на трибуне конгресса:

– Отцом нашей русской физиологии мы должны считать Сеченова, впервые читавшего лекции не по чужой книге и образовавшего первую у нас физиологическую школу.

Комната переводчиков. Отсюда транслируется на многих языках речь Павлова.

– Мы все – добрые товарищи, даже во многих случаях связаны между собой дружескими чувствами. Мы работаем, очевидно, на рациональное окончательное объединение человечества, но разразись война, и многие из нас встанут во враждебные отношения друг к другу. Я могу понимать величие освободительной войны. Однако нельзя вместе с тем отрицать, что война, по существу, есть звериный способ решения жизненных трудностей, способ недостойный человеческого ума с его неизмеримыми ресурсами.

Гром аплодисментов покрывает слова ученого.

Павлов продолжает:

– И я счастлив, что правительство моей могучей Родины, борясь за мир, впервые в истории провозгласило: ни пяди чужой земли!

Продолжительная овация. Немецкие и японские делегаты неохотно встают.

Перед каждым из делегатов – том сочинений Сеченова и медаль, выбитая в его честь.

 

Комната журналистов. Торопливый и сухой стрекот машинок. Иностранные корреспонденты выстукивают заголовки своих сообщений:

«Политическая речь Павлова».

«Павлов гордится советской властью».

«Павлов призывает к миру».

«Павлов признан старейшиной физиологов мира».

 

Кремль. Проходит Павлов с группой иностранных делегатов.

 

Завтрак у товарища Молотова в честь делегатов конгресса. Поднимается Павлов и обращается к коллегам:

– Вы слышали и видели, какое исключительно благоприятное положение занимает в моем отечестве наука… Мы, руководители научных учреждений, находимся прямо в тревоге и беспокойстве по поводу того, будем ли мы в состоянии оправдать все те средства, которые нам предоставляет правительство.

М о л о т о в (с места). Уверен, что, безусловно, оправдаете.

П а в л о в (продолжает). Как вы знаете, я – экспериментатор с головы до ног. Вся моя жизнь состояла из экспериментов. Наше правительство – также экспериментатор, только несравненно более высокой категории. Я страстно желаю жить, чтобы увидеть победоносное завершение этого исторического социального эксперимента.

Овация иностранных делегатов. Как горный обвал гремят…

 

…аплодисменты над постелью Павлова. И утихают в сумерках раннего зимнего вечера. Серафима Васильевна задергивает шторы на окнах.

П а в л о в. Ну, что там?

С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Снег, третий день метель.

П а в л о в. Нынче февраль? В феврале снег особенный. Весной уже пахнет. Снежки из него хороши. Принеси‑ка.

С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Что принести?

П а в л о в (заметно оживившись). Ну снега, конечно.

Серафиму Васильевну с глубокой тарелкой снега в руках перехватывают врачи. Один из них Семенов.

1‑й в р а ч. Нет, нет, ни под каким видом.

П а в л о в. Давай‑ка сюда. (Берет тарелку со снегом из рук жены. Усмехается.) Снег на тарелке! Смешно!

И вот уже двумя руками он мнет и обкатывает липкий февральский снег, делая из него снежок. Довольный, ворчит про себя:

– Я всю жизнь купался, заём делал у природы.

Звонок. Серафима Васильевна выходит.

П а в л о в (к врачам). А наши крещенские купания в проруби? Это ведь тоже неспроста. Встряска клеткам. Полезнейшая штука!

Серафима Васильевна возвращается:

– Там делегация от студенчества.

П а в л о в. Скажи‑ка ты им, что академик Павлов занят… Он умирает.

Оцепенелая пауза в комнате. Поглядев в укоризненные глаза жены, Павлов добавляет:

– Ну, ну, я пошутил. Позови их.

С е м е н о в. Иван Петрович, мы категорически возражаем.

П а в л о в. А что это вы, батенька, раскомандовались? Я ведь еще жив пока.

Трое взволнованных юношей стоят в дверях.

П а в л о в. Ну, что же вы? Напросились – так входите.

Студенты подходят.

П а в л о в. Садитесь. (Усмехаясь, оглядывает смущенные лица молодых людей.) Вы что же думаете, что я секрет какой‑нибудь с собой унесу, а? И ничего такого особенного нет в моих работах. Логические выводы на основании фактов. И наблюдательность… наблюдательность и наблюдательность. (Сердито, почти кричит.) Приучитесь делать черную работу в науке. И второе – скромность. Как бы высоко ни оценивали вас, имейте мужество сказать себе: «Я – невежда» (После паузы.) А третье – это страсть. (Привстав, чуть наклоняясь к студентам.) Помните, что наука требует от человека всей его жизни…

Он снова откидывается на подушку. Где, в каких закоулках воспоминаний бродит его мысль?

Тает снежок…

Последняя фраза Павлова звучит с великой силой страсти:

– И если бы у вас было две жизни, то и их бы нехватило вам.

Взмахнув кулаком, он бессильно опускает его на постель. Тяжело дышит, закрыв глаза. В это короткое мгновенье он видит себя перед студентами, принесшими ему деньги на постройку башен. Их тоже было трое. И у одного, большеголового, торчал вихор.

П а в л о в. А кто вас, милостивые государи, собственно говоря, уполномочил?

Никто не понимает этой его фразы, может быть, кроме Семенова. Павлов уже открыл глаза. Шепчет:

– Навязчивые идеи появились. Но почему?..

Он оглядывает стоящих перед ним студентов, точно ища причину своих видений, и находит ее:

– А‑а, вихрастый!

Павлов удовлетворенно тычет рукой в одного из студентов. Тот смущенно пытается пригладить вихор.

П а в л о в (улыбнувшись). Ничего, ничего. Пусть торчит. Вы что же, медик?

Студент. Да, кончаю.

П а в л о в. Так вот… (Тяжело дышит.) У больного пневмония, а по‑русски – воспаление легких. Двустороннее, ползучее. Очаги сливаются. Ну‑с, каков критический момент?

Студенты молчат.

П а в л о в (сердито). Ну‑с?

С т у д е н т (тихо). Коллапс.

Сейчас это не только абстрактный научный термин, но и приговор Павлову.

П а в л о в (оживившись). Вот, вот, верно. А как вы себе представляете коллапс? И физиологически, физиологически.

С т у д е н т. Вследствие наступающего паретического состояния сосудов становится недостаточным приток крови к сердцу. Пульс слаб, мягок, вял.

П а в л о в. Так, так. (Он щупает пульс на своей левой руке).

С т у д е н т. Исчезают обычно видимые вены.

Незаметно для других Павлов рассматривает свою руку.

С т у д е н т. Недостаток циркулирующей крови сказывается прежде всего на центральной нервной системе.

П а в л о в. Вот, вот. Молодец! (Семенову.) Будет толк.

Он лежит, закрыв глаза. Тишина. Тает снежок. Семенов провожает студентов к двери. Шепчет сестре:

– Дайте кислород!

Павлов вдруг делает какое‑то странное движение рукой, точно ловит что‑то. Открывает глаза. Удивленно рассматривает свою руку. Шепчет Семенову:

– Непроизвольные движения появились. Кора сдает. Начинается, видно, развал нервной системы. Пошлите‑ка за Давиденковым.

Серафима Васильевна бросается к постели. Наклоняется к нему.

П а в л о в. Погоди, погоди…

Он закрывает глаза, он весь погружен в свой последний опыт.

П а в л о в (шопотом). Ах, вот что?.. Интересно, очень интересно. Надо записать…

Тает снежок.

 

Не реквием, нет! Ликующая, торжественная тема жизни звучит в оркестре.

Тает снежок…

Стремительно тает снег.

Весенние ручьи шумят в саду института.

Тает снег, обнажая черную, маслянистую землю.

Набухают и взрываются почки на деревьях, медленно выбрасывая еще сжатые первые листья.

Идет весенним садом Варвара Антоновна. Мелькнув, остаются позади мраморные бюсты.

Ренэ Декарт.

Чарльз Дарвин.

Иван Петрович Павлов. 1849–1936.

Остановившись, Варвара Антоновна долго смотрит на знакомые черты Павлова, застывшие в бронзе.

Слышится звонкий собачий лай.

Вдали Никодим ведет на поводу двух собак.

Собаки кидаются на него, играя.

Н и к о д и м (отмахивается). Да ну вас. Варвара Антоновна, пожалуйте.

Вместе с Никодимом и собаками Варвара Антоновна скрывается в подъезде института.

Надпись на цоколе:

 

«Наблюдательность, наблюдательность и наблюдательность».

И. Павлов.

 

Шумят деревья в саду…

 

В. Крепс, Ф. Рокпелнис  

РАЙНИС

 

 

Фильм „Райнис“ в 1950 году удостоен Сталинской премии второй степени.

 

 

1

 

В звуки торжественной музыки вплетается отдаленный гул канонады…

Далекое эхо глухо повторяет разрывы крупных снарядов. Широкая аллея, ведущая к памятнику Райниса в Риге, заполнена бойцами Советской Армии.

Сосредоточенные и внимательные лица обращены к памятнику великому поэту. Бойцы стоят в боевом снаряжении. Их каски поцарапаны пулями, у некоторых перевязаны головы…

Вдали еще видны дымы пожаров, отблески орудийных залпов. Памятник Райнису на фоне облаков, дыма и искр пожарищ: огромная фигура гранитного юноши полулежит на постаменте, закинув к небу гордую голову.

У постамента, не шелохнувшись, выстроились в почетном карауле автоматчики.

На фоне музыки звучит негромкий голос диктора:

Еще мальчиками они читали стихи Райниса наизусть… С его песнями воины‑латыши прошли по дорогам войны… В карманах шинелей они хранили томики его стихов…

Две пары рук кладут к подножью памятника огромный венок из зелени и цветов. К венку прикреплена широкая кумачовая лента: на ней рукописная надпись: