Национальный вопрос в Габсбургской монархии

 

Вся история Австро‑Венгрии от ее образования в виде двуединой монархии до ее падения полвека спустя – это поучительный рассказ о серьезных попытках решить проблему многонационального государства с необычно сложным составом и структурой, особенно после оккупации Боснии и Герцеговины в 1878 г. Аннексия этих двух провинций 30 лет спустя, хотя и была естественным последствием оккупации и непрерывного управления, спровоцировала еще один международный кризис, который снова выявил тесную связь между международной национальной проблемой и внешней политикой монархии.

Чтобы понять эту связь, следует помнить, что многочисленные народы Австро‑Венгрии были четко поделены на две группы. Однако реально важным различием является не то, которое обычно делают между так называемыми историческими и неисторическими народами, а различие между народами, проживавшими в пределах монархии, и частями народов, бо́льшая масса представителей которых находилась за пределами этих границ. Что касается последних, то дополнительно следует отличать такие меньшинства, которых привлекали независимые национальные государства по другую сторону границы, как в случае с итальянцами, сербами и румынами, и те народы, у которых вообще не было своего государства, а большая их часть оставалась под чужеземной властью, гораздо более деспотической, чем власть Габсбургов. Так обстояло дело с поляками и украинцами.

Самую многочисленную группу немецких австрийцев или австрийских немцев едва ли можно было причислить к какой‑то из этих категорий. Если подчеркивать их немецкий характер, то они окажутся в ситуации аналогичной итальянским, сербским или румынским «невоссоединенным регионам». И среди них действительно было определенное число пангерманистов, лояльность которых была поделена между Берлином и Веной, если не подвергалась большему влиянию первого, чем последней. Сознавая свою национальную и лингвистическую общность и вдохновляемые традициями Священной Римской империи, они чувствовали разочарование оттого, что не принадлежат к этой второй Германской империи, которую Гогенцоллерны делали гораздо могущественнее, чем империя Габсбургов, в которой немцы должны были делить свое влияние почти с дюжиной других народов. Но, с другой стороны, только оставаясь в этой дуалистической (двуединой) монархии, эти австрийские немцы могли продолжать контролировать эти другие народы, с экономической и социальной точки зрения более слабые, чем немцы, и – согласно германской трактовке – находящиеся на более низком уровне развития культуры. И лишь через австрийских немцев Габсбургскую монархию можно было держать под политическим влиянием, если не руководством, новой Германской империи – как ее «великолепный второй номер». Более того, было много немецкоговорящих австрийцев, которые действительно были первыми, если не единственными, лояльными подданными Габсбургов, определенно противостоявшими прусскому духу, вдохновлявшему рейх Гогенцоллернов; они были преданы своим отдельным австрийским традициям, и их интересовало то, что они считали своей исторической миссией, – объединение Дунайского региона во взаимодействии с негерманским населением.

Насколько далеко зашли бы эти австрийские немцы, являвшиеся практически отдельным народом, в признании равных прав негерманских народов Австрии – это другой, весьма проблематичный вопрос. В любом случае им пришлось признать равные права, гарантированные венграм по соглашению (ausgleich) 1867 г., и для них было естественно сделать это, так как венгры – или, строго говоря, мадьяры в Венгрии, – составлявшие половину населения Венгерского королевства, были следующим после австрийских немцев народов, больше всего заинтересованным в существовании двуединой монархии, в которой они занимали привилегированное положение. А так как большинство мадьярских лидеров, боявшихся славянского влияния, также были сторонниками союза с Германской империей, их взаимопонимание с немцами в Австрии было одним из столпов всей политики монархии, внутренней и внешней, вне зависимости от требований немецкого меньшинства в Венгрии и периодических трений в парламентских делегациях, главным образом по финансовым вопросам.

Однако даже вместе насчитывавшие около 22 миллионов человек немцы и мадьяры были по численности меньше 24 миллионов славян в монархии. И, не говоря уже о практически полностью славянской Боснии‑Герцеговины, в австрийской части монархии славяне составляли более двух третей населения. Полностью сознавая невозможность удержать эту австрийскую часть монархии под властью немецкого меньшинства, которая благодаря несправедливому закону о выборах продолжалась даже после 1867 г., премьер‑министр граф Эдуард Таафе ирландского происхождения, назначенный на эту должность в 1879 г. и остававшийся на ней 14 лет, решил основой своего управления сделать уважение национальных прав. Его поддержали поляки, у которых, по крайней мере, появился шанс на свободную культурную жизнь только в Австрии и которые постепенно развивали самоуправление в Галиции. Его также поддержали большинство чехов, которые при власти Таафе получили многочисленные уступки. К ним относилось открытие в 1882 г. Чешского университета в Праге, помимо старого университета, который давно уже был германизированным. Наряду со всеми другими славянскими народами, они извлекли пользу из новых правил в части уважения к их языковым правам. Общественный прогресс, произошедший в эти годы, должен был быть достигнут путем демократической реформы избирательного закона.

Но когда этот проект подвергся нападкам и консерваторов, и радикалов, немцы, всегда стоявшие в оппозиции кабинету министров Таафе, который, как они говорили, держит их в «железном кольце», наконец кардинально изменили его. И всего три года спустя другой премьер‑министр – на этот раз поляк граф Казимир Бадени – вернулся к идее аналогичных реформ в направлении и жесткого укрепления языкового равенства, и постепенного расширения избирательного права. Однако на следующий год Бадени пал жертвой немецкого обструкционизма в парламенте, и только в 1907 г. в Австрии было введено всеобщее и равное избирательное право.

Премьер‑министр барон Бек, осуществлявший эту реформу, как и император, одобривший ее, несмотря на свои консервативные склонности, надеялся, что большее представительство левых, озабоченных классовыми интересами, уменьшит трения среди представителей различных национальностей. Но в то же время представительство негерманских народов было увеличено, и вскоре стало очевидно, что низшие классы тоже, включая крестьянские партии и в какой‑то степени даже социалистов, воодушевились сильными националистическими чувствами, что продолжало создавать трудности для законодательной власти – и центральной, и провинциальной, – и для администрации. Даже незначительные вопросы, затрагивающие самые слабые национальные группы, вызывали массу волнений, часто приводимым примером которых является спор об открытии словенского высшего учебного заведения в городе Целе (Силли) в Южной Штирии (ныне в Словении).

Как и в большинстве других, в этой провинции было этнически смешанное население, так что независимость различных земель короны не была решением проблемы. Поэтому среди многих проектов фундаментальных перемен, которые должны были положить конец всем этим конфликтам, была также и идея о культурной автономии каждого отдельного человека. За это выступали некоторые лидеры социалистов. Проекты территориальной перестройки, казалось, имели больше шансов на успех, но столкнулись с большими трудностями. Во‑первых, во многих случаях на одной и той же территории проживали люди разных национальностей, а немецкое меньшинство было рассеяно почти везде, иногда даже на изолированных островах. Среди конфликтов между негерманскими народами конфликты между поляками и жителями Рутении были самыми запутанными. Поляков было много даже в заселенной преимущественно украинцами восточной части Галиции, особенно во Львове и других городах. Сами украинцы разделились на украинских националистов и так называемых старых русских, которые считали себя ветвью русского народа. В равной степени напряженными были отношения между итальянцами и славянами – словенцами или хорватами – в приморских провинциях. Но самые большие проблемы возникли из‑за позиции Венгрии в двуединой системе, установленной в 1867 г.

После смерти Ференца Деака в 1876 г. тенденция к мадьяризации всех других народов королевства стала еще сильнее выражена, а избирательный закон, гораздо менее демократичный, чем в Австрии, и совсем неудовлетворительный даже после его изменения в 1913 г., не давал этим народам никаких шансов на справедливое представительство в парламенте Венгрии. Так, например, словаки остались не только отделены от чехов, но и их положение было гораздо хуже; таково было положение румын в Трансильвании по сравнению с румынами Австрийской Буковины. Тем не менее из соглашения 1867 г. венграми были исключены любые изменения, которые улучшили бы условия жизни разных народов в любой части монархии. Их Венгерская партия независимости, напротив, требовала дополнительных уступок от общего правителя. Более того, даже автономия Хорватии едва соблюдалась, особенно в течение долгого периода, когда этим королевством в качестве бана правил венгр граф Куэн‑Хедервари.

Разногласия между мадьярами и хорватами представляли собой особую опасность, потому что они открывали югославский вопрос, который был, безусловно, самым щекотливым аспектом национального вопроса в монархии. Несмотря на старое соперничество, которое разделяло католиков‑хорватов и православных сербов, разговаривавших на одном и том же языке, движение к единству южных славян, включая словенцев, развивалось, свидетельством чего стало восстание в городе Фиуме (Риека) в 1905 г. И все же часть этих южных славян была под властью Австрии и сталкивалась с неприязнью немцев или итальянцев в пяти различных провинциях. Другие южные славяне находились под совместной администрацией Австро‑Венгрии в Боснии‑Герцеговине. У сербов в самой Венгрии были особые причины для жалоб, а так как даже автономная Хорватия‑Славония теперь страдала от внедрения мадьяр, практически среди всех этих южных славян царили недовольство, большее, чем среди любой другой национальной группы населения, и беспокойство, усиливавшееся благодаря влиянию, исходившему из независимых югославских государств Сербии и Черногории.

Поэтому среди политиков и писателей, видевших необходимость дальнейшей федерализации Габсбургской монархии, возникла смелая идея изменить ее двуединую структуру на триединую, которая дала бы югославской части положение равное положению австрийской и венгерской частям монархии. Однако такое решение, приемлемое для немцев, так как оно сократило бы число славян в Австрии, всегда отвергали венгры, как угрозу территориальной целостности королевства святого Стефана (Иштвана) и своему выгодному положению в партнерстве всего лишь двух государств. Более того, такая уступка югославам означала возобновление требований чехов возрождения их исторической государственности. И что самое важное, даже если бы триединая структура была принята, югославский вопрос был одним из тех, который не мог быть полностью решен в границах Габсбургской монархии, так как Сербия и Черногория явно не горели желанием оказаться в нее включенными.

Наоборот, их страх перед австро‑венгерскими имперскими устремлениями усилился, когда в 1908 г. включение Боснии‑Герцеговины в состав монархии стало окончательным путем официальной аннексии этой территории. Вот почему этот шаг, который мало что изменил во внутренних проблемах государства Габсбургов, немедленно сказался на международных отношениях и способствовал началу еще одного из тех европейских кризисов, которые угрожали миру на континенте почти с самого начала XX в.