Венское сражение и его последствия

 

С начала 1683 г. было очевидно, что турки под влиянием великого визиря Кара‑Мустафы планируют новую войну. Однако было неясно, будет ли их главное наступление направлено против Австрии или Польши. В любом случае официальный союз между обеими этими странами теперь стал насущной необходимостью, и при посредничестве папского нунция в Варшаве он был заключен 31 марта. Договор предусматривал, что 60 тысяч солдат будут мобилизованы императором и 40 тысяч королем Польши и что в случае осады турками либо Вены, либо Кракова правителем другой страны будет сделано все, чтобы освободить столицу своего союзника.

Тогда было уже легко предвидеть, что именно Вена, которой можно было легко достичь с контролируемой турками территории Венгрии, другая половина которой была охвачена восстанием против власти Габсбургов, будет целью этой последней попытки турок‑османов проникнуть глубоко в Центральную Европу. Однако военные действия также продолжались и на фронте в Подолии, на котором приходилось держать часть польских войск при поддержке верных казаков на протяжении всей военной кампании. Тем не менее, как только Яну III Собескому сообщили о начале осады Вены, он быстро выступил с 25‑тысячной армией через Силезию и Моравию на помощь Австрии, в то время как польский вспомогательный корпус численностью 6 тысяч солдат под командованием Иеронима Любомирского присоединился к императорским войскам еще до подхода короля.

Вопрос о том, кто будет главнокомандующим союзными армиями, в которые входили контингенты из большинства немецких земель, за исключением курфюршества Бранденбург‑Пруссия, был решен в пользу короля Польши, так как император лично не присутствовал. Главный полководец имперских войск численностью 70 тысяч человек Карл Лотарингский согласился подчиняться Яну III Собескому, уникальный опыт которого в войне с турками был общепризнан, и его особенно подчеркнул папский представитель Марко д’Авиано. Именно король Польши после соединения обеих армий разработал план сражения, которое состоялось под Веной 12 сентября 1683 г. и стало одним из решающих сражений в европейской истории.

Войска христиан заняли горную гряду Венский Лес к западу от города, который, несмотря на героизм своих защитников под командованием Рюдигера фон Штаремберга, находился уже в отчаянном положении, и с этих высот они начали свое наступление на мусульман. Боевые действия начались на левом фланге у Дуная, где отличились имперские полки, но, по словам очевидцев, исход битвы был решен благодаря блестящей атаке польской кавалерии на правом фланге, которая под личным командованием короля прорвалась в лагерь турок и сломила их сопротивление.

Победа была настолько полной, что за освобождением Вены можно было немедленно продвинуться вглубь территории Венгрии. Но в то время как благодарное население австрийской столицы с восторгом приветствовало Яна III Собеского, с приездом императора между двумя монархами возникли разногласия. Леопольда I возмутил тот факт, что король не подождал его, чтобы войти в Вену, и одновременно он хотел остудить надежды Собеского на то, что его старший сын Яков, который также храбро сражался в великой битве, получит в жены эрцгерцогиню. Несмотря на свое разочарование, король с польским войском присоединился к военным действиям на территории Венгрии и после неудачи в первый день сражения под Парканами 7–9 октября 1683 г., в котором Ян III Собеский сам оказался в смертельной опасности, он одержал здесь еще одну важную победу, а также участвовал во взятии Эстергома – церковного центра Венгрии. Более того, он попытался выступить в роли посредника между Леопольдом I и венграми и превратить отвоевание всей их страны настоящим освобождением.

Эта война продолжалась 16 лет. И хотя Ян III Собеский со своей армией возвратился в Польшу в конце 1683 г., он был решительно настроен участвовать в борьбе с Османской империей и раз и навсегда избавить свою страну и весь христианский мир от мусульманской угрозы. Вот почему он в 1684 г. вступил в так называемую Священную лигу, в которую вошли, кроме Австрии и Польши, Венецианская республика, горевшая желанием возвратить себе свои владения в Восточном Средиземноморье, и папа Иннокентий XI, который с самого начала был вдохновителем совместных действий для защиты христианства[48].

Однако теперь войска Австрии и Польши были сосредоточены на двух разных фронтах. Для Леопольда I главной целью была оккупация Венгрии. Собеский хотел вернуть Польше Подолье и Каменец‑Подольский и, наступая в направлении Дуная, вновь сделать Молдавию и, возможно, Валахию вассалами Польши. К сожалению, обе операции были не только недостаточно скоординированными, но и им мешало растущее недоверие между союзниками. Император боялся, что успехи Польши в окрестностях Трансильвании, давней цитадели движения за независимость Венгрии, привлекут симпатии противников Габсбургов по другую сторону Карпат. Если эти опасения и оказались неоправданными, то главным образом потому, что австрийские военные кампании в последующие годы были гораздо более успешными, чем военные действия Собеского.

Два события сыграли решающую роль в Венгерской войне. В 1686 г. старая столица Буда была освобождена от турок, правивших там 145 лет. Это была победа, которая произвела впечатление, уступившее только впечатлению от победы под Веной, и сделала наконец Габсбургов настоящими хозяевами страны, на которую они заявляли свои права с 1526 г. К этому успеху принца Карла Лотарингского добавилась в 1697 г. победа в битве при Зенте принца Евгения Савойского – еще одного выдающегося австрийского полководца иностранного происхождения. Два года спустя, в 1699 г., турки были вынуждены подписать Карловицкий договор, который стал первым шагом в их отступлении из завоеванной части Центрально‑Восточной Европы. Помимо значимых уступок Венеции, им пришлось отказаться от всей Венгрии с единственным исключением в виде Темешварского баната на ее южной границе. Леопольд I, который в 1687 г. был признан наследным королем Венгрии по мужской линии, решил также напрямую править Трансильванией, князь которой Михаил Апофи, ставленник турок и противник Габсбургов на протяжении почти 30 лет, умер в 1690 г. Бывшее княжество должно было стать просто автономной провинцией королевства, хотя потомок рода Ракоци Франциск II, надеявшийся на помощь Франции и, возможно, Польши, уже возглавил движение сопротивления против Австрии.

По Карловицкому договору Подолия была наконец возвращена Польше, но Ян Собеский не дожил до того времени, чтобы увидеть освобождение Каменец‑Подольского, который он просто обходил во время своих военных походов в Молдавию. Несмотря на все свои усилия, включая уступки России в договоре от 1686 г., эти походы закончились неудачно. Лишь один из них, начатый в том же году, что и наступление австрийцев на Буду, имел некоторый шанс на успех. Непосредственной причиной, по которой польским войскам, продвинувшимся далеко на территорию дунайских княжеств, пришлось отступить, как и в последующих походах до 1691 г., было отсутствие поддержки местного румынского населения. Даже будучи в зените своего могущества, Польше не удалось полностью завоевать его доверие, хотя долгое время защищала его от турок. Теперь, видя, что их родина снова превратилась в поле битвы, румыны еще меньше были готовы менять слабеющее османское владычество на власть содружества, которое в последние годы так плохо защищало их южные пограничные земли, или господство клана Собеских.

Даже в Польше бытовало мнение – и это была еще одна причина неудач короля, – что он хочет превратить завоеванные территории в частные владения одного из своих сыновей, укрепляя тем самым свою собственную власть и обеспечивая на будущее избрание своих потомков на польский трон. Результат был обратный – растущая оппозиция Яну III Собескому, которая пренебрегала всеми его выдающимися достижениями и создавала проблемы в конце его славного во всех других отношениях правления до самой смерти короля в 1696 г.

Бессмысленно было бы рассуждать о том, не было ли мудрее вместо упорного осуществления Дунайского проекта, который оказался не по силам польской военной машине, сосредоточиться на более подходящем решении давней украинской проблемы с расчетом вернуть стране доступ к Черному морю в степях между Днестром и Днепром. Османской империи было бы гораздо труднее защищать эти ничейные земли, и никто не смог бы осуществить такую попытку лучше Яна III Собеского, который сделал большие уступки казакам, восстановил порядок на пограничных территориях, разоренных войной и восстанием; и время от времени ему даже удавалось добиваться взаимопонимания с крымскими татарами.

Их набеги, которые были бедствием для этих земель и содружества в целом с XIII в., – в течение этих 450 лет таких вторжений было около двухсот, – прекратились в конце XVII в.[49], и это было лишь одним из долговременных последствий побед Собеского. Другими результатами были не только исчезновение угрозы со стороны турок, которая так часто парализовала политику Польши со времен битв при Варне и Мохаче, но и фундаментальное изменение польско‑турецких отношений. Постоянная напряженность, если не открытая враждебность, сменилась узами, выражающими общие интересы двух стран – когда‑то великих держав, которые на тот момент переживали упадок, если не крах. После последних неудавшихся попыток Польши вмешиваться в решение балканских проблем любое вмешательство во внутреннюю ситуацию в Польше, исходившее от стран, которые начали угрожать и Османской империи, считалось противоречившим интересам самой Турции.

Именно так было в случае с Россией, взаимодействие с которой во время турецких войн Яна III Собеского было недостаточным на протяжении всего правления старшей сестры Петра I Великого Софьи. Сам Петр I, с самого начала враждебно относившийся к Польше и полный решимости воспользоваться любой возможностью для вторжения, открывавшейся по договору 1686 г., начал с нападения на важную турецкую крепость Азов и взял ее в июле 1696 г. вскоре после смерти Яна III Собеского в июне. Давление, которое царь совместно с другим противником Турции, Австрией, оказывал на Польшу в связи с выборами после смерти Яна III, было направлено главным образом против кандидата, который прекрасно устроил бы Османскую империю, так как это был французский принц Франсуа де Конти, поддерживаемый политикой Людовика XIV.

Эта политика после кризиса во франко‑польских отношениях во время сотрудничества Яна III Собеского с императором из династии Габсбургов привела в 1692 г. после постепенного выхода Яна III из войны с Турцией еще к одному плану взаимодействия с традиционными союзниками Франции на Востоке. Так как Швеция уже не обладала былым могуществом, а Турция терпела беспрецедентные поражения, Польша оставалась самым важным из этих возможных союзников, и воцарение в ней ветви французской королевской династии изменило бы весь баланс сил в Европе в пользу Людовика XIV. Но именно это и было одной из причин, по которой соседи Польши были против такого решения, которое после взлета ее авторитета в 1683 г. могло бы спасти ее и от контроля со стороны России, и от раздела. То, что на первых выборах, которые на самом деле не были свободными, им удалось навязать Польше самого худшего из возможных кандидатов – курфюрста Саксонского Фридриха‑Августа I, ставшего польским королем Августом II Сильным (с 1697 по 1706 и с 1709 по 1733 г.), – оказывало влияние на весь ход истории в Центрально‑Восточной Европе на протяжении всего XVIII в. и объясняется конституционным кризисом в Польше и во всем этом регионе Европы, случившимся ближе к концу века XVII.

 

Конституционный кризис в Центрально‑Восточной Европе

 

Признано почти всеми, что польская конституция, окончательно сложившаяся после угасания династии Ягеллонов, была неполноценной, если не «бредовой», и почти неизбежно вела к упадку и краху содружества. Однако такое толкование требует трех довольно важных оговорок.

Во‑первых, польские институты власти, хоть и далекие от совершенства, были далеко не так плохи, особенно если учитывать предысторию сложившихся обстоятельств и соседних стран. В Польше было гораздо больше политических свобод, чем в большинстве других государств тогдашней Европы. Ни в одной другой стране, кроме Англии, не было такой сильной законодательной власти, основанной на долгой традиции парламентского правления. И несмотря на строгие ограничения власти, власть короля во многом зависела от его собственных способностей и инициативы. До середины XVII в., когда в сейме впервые было применено правило единогласия в своей крайней форме – хорошо известное правило liberum veto (лат. свободный запрет), весь конституционный механизм, уникальный в своем роде, прекрасно работал.

Что действительно было достойно сожаления, так это постепенный отказ от любых планов конституционной реформы, которая столь серьезно обсуждалась и осуществлялась до этого в разные периоды истории Польши. Попытки королевской власти укрепить исполнительную власть терпели неудачу одна за другой, включая довольно расплывчатые планы Собеского в этом направлении, не без серьезной ответственности тех его предшественников, которые пытались достичь своих целей путем придворных интриг и незаконных действий. Застой в нормальном развитии политических институтов, который продлился до второй половины XVIII в., действительно нанес вред, но далеко не был непоправимым, пока народ мог свободно управлять своей судьбой.

Во‑вторых, внутренний кризис в Польше, начавшийся приблизительно в 1700 г. и отягченный политическими и экономическими последствиями столь многих чужеземных вмешательств, не носил ни исключительно, ни преимущественно институциональный характер, связанный с формой правления. Гораздо серьезнее были социальный и культурный кризисы, которые достигли своего апогея в этот период.

Более чем недостатком конституции было то, что все свободы, которыми поляки по праву гордились, оставались ограниченными шляхтой, которая отождествляла себя со всем народом. Действительно, этот типично польский привилегированный класс никогда не был ограничен маленьким закрытым кругом аристократических семей, но, ревниво оберегая истинно демократическое равенство прав и возможностей для всех своих членов, составлял приблизительно одну десятую всего населения. Завидуя развитию городов, столь процветавших в предыдущие века, эта многочисленная знать свела роль горожан к совсем незначительной и, что хуже всего, держала крестьян в состоянии рабства, которое очень нуждалось в коренной реформе, совершенно забытой, несмотря на обещания в 1656 г.

То, что можно назвать «столетней войной» в Польше в XVII в., привело к развитию культуры такого уровня, который был гораздо ниже, чем в золотом веке – XVI в. Даже польская литература того кризисного периода, хоть и не такая малозначимая, как считалось долгое время, не дала шедевров, сравнимых с произведениями эпохи Возрождения. Старые университеты, к которым в 1661 г. прибавился Львовский университет, приходили в упадок; образование всех уровней, находившееся в руках ордена иезуитов, влияние которых часто ложно истолковывают, односторонне критикуя, конечно, подвергалось сильному влиянию общей обстановки в стране, а участие в развитии западной культуры сильно уменьшилось, несмотря на тесные интеллектуальные связи с Францией в grand siècle (великий век – век Людовика XIV).

Тем не менее даже в эти сравнительно «темные» годы польская культура оказалась достаточно сильной, чтобы ассимилировать даже больше, чем раньше, непольское население содружества – по крайней мере, это касалось высших слоев общества. Как и раньше, этот постепенный и спонтанный процесс полонизации способствовал превращению восточных границ страны в культурную границу Европы. Однако это тесно связано с третьим пунктом, который следует подчеркнуть. Кризис в конце XVII в. следует рассматривать с точки зрения не только Польши – тогда единственного независимого государства в этой части континента, но и всех стран и народов Центрально‑Восточной Европы.

Особенно критической была ситуация на территории Рутении, хотя национальное сознание ее населения развивалось вместе с казацкими восстаниями вместе с начинающимся разграничением между белорусами на севере и собственно русинами (иногда ошибочно называемыми малороссами, а в настоящее время – украинцами) на юге.

Что касается первых, то часть их территории, в частности Смоленский регион, после завоевания Москвой была поглощена и слилась с Великороссией или просто Россией и стала полностью отрезанной от Центрально‑Восточной Европы частью новой Российской империи. Большинство белорусов остались в Великом княжестве Литовском, в котором, однако, их культурное влияние было в такой степени заменено на польское, что так называемое coaequatio iurium от 1696 г. сделало польский язык вместо русинского (в форме близкой к белорусскому языку) официальным языком этого огромного княжества.

Как государство Литва оставалась полностью равной Польскому королевству, что гарантировалось Люблинской унией. В 1673 г. даже было решено, что каждый третий сейм содружества должен заседать не в Варшаве, а в Гродно на территории Великого княжества с литовским спикером. Но гражданами Литвы, сильно привязанными к традициям и местной автономии Великого княжества, были разные по происхождению народы. Среди тех, кто был литовцем по национальности, только крестьяне продолжали пользоваться своим родным языком, на котором еще не было написано ни одно сколько‑нибудь известное литературное произведение. Национальное сознание литовцев в современном смысле этого слова едва ли было более развитым, чем у их сородичей латышей, которые вместе с финнами и эстонцами тогда находились преимущественно под властью шведов и культурным влиянием немцев.

Совершенно иным было положение тех жителей Рутении, которые со времен Люблинской унии были объединены в границах Польского королевства, а после Брестской унии в разгар горячих споров между ее сторонниками и противниками начали возрождение своей культурной жизни. Казацкое движение, зародившееся здесь как общественная сила и вскоре ставшее еще и политической силой, вело к образованию русинского или украинского народа, который Гадячская уния хотела сделать еще одним равным партнером в содружестве со всеми гарантиями православной вере. Но раздел Украины между Польшей и Россией, не говоря уже о временном господстве турок в третьей части страны, неизбежно вел к прогрессирующей полонизации ее западной части и постепенному подавлению обещанной автономии, а отсюда – к русификации ее восточной части. Такая ситуация повлияла на украинское национальное движение в последующие века.

Что касается власти турок‑османов в Юго‑Восточной Европе, то с закатом их империи она становилась еще более деспотической и унизительной. Из всех народов Балкан только румыны продолжали пользоваться некоторой автономией как в Валахии, где нескольким князьям греческого происхождения (их называют фанариотами, потому что они прибыли из Фанара – греческого квартала Константинополя) удалось наладить большую преемственность власти, так и еще больше – в Молдавии, где князь Дмитрий Кантемир, противник Яна III Собеского, также способствовал культурному развитию страны. Оба этих дунайских княжества оставались не только полем брани для соседних государств, но и воротами для противоречивых культурных влияний.

Уход турок со Среднедунайской равнины сделал наконец почти всю Венгрию вместе с Богемией подвластной Габсбургам. Таким образом, эта немецкая династия добилась своей лелеемой на протяжении века цели, достигнутой лишь отчасти после Мохачского сражения в 1526 г., и установила свою передаваемую по наследству власть в обоих королевствах. Важная часть Центрально‑Восточной Европы, которую Ягеллоны раньше ассоциировали с Польшей, теперь была связана с Австрией, и общая династия теперь пыталась сделать эту связь как можно более крепкой. Конституционный и культурный кризис, достигший в Чехии своей наивысшей точки после битвы на Белой горе в 1620 г., теперь повлиял и на всю Венгрию, в которой ее основная часть, освобожденная от османского ига, столкнулась с той же опасностью, которой не без труда противостоял и пограничный регион на ее северо‑западе на протяжении полутора веков. Это была тенденция к централизации и германизации, характерная для правления Габсбургов.

Однако между ситуациями в Чехии и Венгрии была значительная разница. В первой практически не существовало никакого национального движения сопротивления. Знать, которая теперь была в основном иностранного происхождения, поддерживала политику королевского двора, проявляя мало интереса к традиционной независимости королевства в составе империи и совсем никакого интереса – к сохранению чешского языка, который, несмотря на красноречивую, но недостаточную защиту иезуита Богуслава Балбина, постепенно вытеснялся немецким языком, особенно в городах. Крестьяне настолько страдали от усиливающейся крепостной неволи, что в 1680 г. подняли восстание, которое было жестоко подавлено в том же году. Страна, государственные права которой больше не защищал Пражский сейм, полностью утративший свою значимость, казалось, созрела для объединяющей политики Габсбургов в следующем веке.

В Венгрии, где знать оставалась могущественной и политически активной в сейме, где официальным языком была латынь, выдающийся полководец Миклош Зриньи – правнук героя Сигетварской битвы – уже понял опасность неограниченной власти Габсбургов еще до изгнания турок, которую он предвидел одним из первых. Но он умер до освобождения, а другие венгерские магнаты, включая его брата Петра, вступившие в сговор с Людовиком XIV, лишь спровоцировали ожесточенную реакцию двора и временное прекращение действия конституции. Аналогичная политика Имре Тёкёли и восстание так называемых Kurucok, куруцев (крестоносцев), в разгар войны с Турцией создали напряженную ситуацию между Леопольдом I и венгерским парламентом после объединения страны под властью императора. Здесь тоже, как и в Чехии, после стольких лет разорительных войн осели многие иностранные колонисты; австрийские военные и сановники оказывали все большее влияние, поощряя немадьяр, и, хотя сейм согласился отменить положение Золотой буллы 1222 г., которое санкционировало сопротивление любым неконституционным действиям короля, в 1697 г. началось открытое восстание.

Его предводитель Франц II Ракоци был не только племянником Миклоша Зриньи, но и потомком бывших князей Трансильвании, где он нашел сильную поддержку. После опубликования манифеста, адресованного всем народам Венгрии, он был провозглашен главой Венгерского государства Собранием представителей сословий, и в разгар Войны за испанское наследство это антигабсбургское движение снова получило поддержку Людовика XIV, а Англия и Голландия пытались выступить в роли посредников. Император Иосиф I, ставший преемником Леопольда I в 1705 г., увидел Венгрию, бурлящую от восстания, что было типично для внутренних кризисов в различных странах Центрально‑Восточной Европы на рубеже веков.

 

 

Глава 14

Конец «старого порядка»