Возрождение и Реформация в Польше

 

Хотя Возрождение и было типично западным движением, в XV в. оно распространилось уже по всей Центрально‑Восточной Европе, а самыми первыми его форпостами были Прага и Буда. Оба этих города, в свою очередь, влияли на Краков, откуда тенденции того, что вполне можно назвать пре‑Возрождением, проникли до литовских и русских земель федерации Ягеллонов. В XVI в. этот процесс был ограничен исключительно этой федерацией, где культура Возрождения, находившаяся на пике своего расцвета, могла успешно развивать свое восточное крыло. В Венгрии она была обречена ввиду османского завоевания, и даже в более удачливой Чехии упадок национальной культуры под чужеземной властью плохо сказался на ее развитии. В обеих странах движение Реформации теперь было гораздо привлекательнее для тех, кто искал новый стимул для своей борьбы за национальное выживание.

В Польше, где XVI в. тоже был золотым веком национальной цивилизации в тесной связи с Западом, процветание Возрождения теперь было неотделимо от современного ему религиозного кризиса. Это в равной степени справедливо для сравнительно краткого периода преобладания протестантизма в интеллектуальной жизни этой страны и для реставрации католицизма в последней половине этого века. Ведь в Польше, в которой вместо Контрреформации, навязанной иностранным влиянием, возрождался католицизм из собственных источников, в результате возникла тесная связь католицизма и стремления к национальной независимости, подготовленная последним поколением Возрождения и приведшая к особой барочной культуре Польши в XVII в. Весь этот процесс остановился, разумеется, на восточной границе федерации Ягеллонов, но внутри своих границ он способствовал спонтанному ополячиванию правящих классов и в Литве, и на русских землях, где интерес к гуманизму и дискуссиям того времени создал тесную культурную общность с поляками. Отсюда и отзвуки всех этих событий в конституционных спорах, которые формировали политическую структуру федерации.

Во всех этих отношениях правление Сигизмунда I было периодом подготовки к решающим успехам, достигнутым при его сыне. Под властью старого короля влияние Реформации было довольно ограниченным. Лютеранство вскоре должно было появиться в западных провинциях по соседству с Германией, особенно в городах и Польской Пруссии, но оно никогда не было особенно привлекательным для польского населения. Сигизмунд I, однако, был встревожен и пытался остановить это продвижение посредством суровых, но редко исполняемых указов, которые не могли уменьшить интерес к церковной реформе. Этот интерес был вызван, как и в других странах, реальными злоупотреблениями в церкви, путешествиями и учебой в иных странах, распространением протестантской литературы, а также к концу его правления – первыми контактами с реформаторами ненемецкого происхождения, включая даже антитринитариев, которые появились в Польше. Так как этот интерес разделял и молодой Сигизмунд‑Август, все сторонники Реформации с нетерпением ожидали его восшествия на престол.

Тем временем культура Возрождения наконец сформировалась при его отце – покровителе архитектуры и литературы, какими были и его самые знаменитые доверенные лица, и жена‑итальянка Бона Сфорца, которая привезла в Польшу много выдающихся итальянцев, а также политические идеи страны своего происхождения. Поистине символичным было восстановление старого королевского замка на холме Вавель в Кракове, начавшееся до приезда королевы, в результате которого появился один из красивейших памятников эпохи Возрождения в восточной части Европы. Но это же культурное направление также отражено и в собрании государственных документов, писем и отчетов, которые охватывают все время правления Сигизмунда I. Это собрание документов называется Acta Tomiciana по имени Петра Томицкого – епископа Краковского и вице‑канцлера, который олицетворял польский гуманизм в самых лучших его проявлениях. В нем также содержатся произведения ведущих писателей того времени, пользовавшихся великолепной латынью эпохи Возрождения, которые часто оказывались польскими дипломатами при дворах западных стран.

В этом отношении семья Ласких выделялась особой разносторонностью. В следующем поколении из нее вышел вождь польского протестантизма. Сыграв важную роль в английской Реформации, Johannes a Lasco, как его звали за границей, вернулся в Польшу, когда при Сигизмунде‑Августе казалось возможным создание национальной церкви, отделенной от Рима. С начала царствования нового правителя в 1548 г. действительно шли публичные дискуссии и в сеймах, и в синодах различного уровня. В добавление к давним спорам между духовенством и знатью по вопросам церковной десятины и церковной юрисдикции эти дискуссии поднимали самые деликатные догматические вопросы, вызывавшие разногласия. В 1550 г. молодой король встал на сторону иерархов, чтобы добиться их поддержки в признании его брака с литовской аристократкой Барбарой Радзи‑вилл. Однако вскоре после своей коронации она умерла, и Сигизмунд‑Август никогда не был всерьез склонен останавливать протестантское движение силой. Напротив, даже в Риме он был готов поддержать по крайней мере более умеренные притязания религиозных реформаторов в отношении использования родного языка в богослужениях и сосуда для причащения для мирян, равно как и отмену целибата для духовенства.

Такая программа была также выдвинута одним из самых талантливых писателей того времени Станиславом Ожеховским – священником, женившимся, несмотря на протест его епископа. И хотя впоследствии он стал пламенным защитником католицизма, другие представители быстро развивающейся национальной литературы, такие как известный политический писатель Анджей Фрич‑Моджевский или Миколай Рей, которые первыми с поразительным успехом использовали польский язык, оставались тесно связанными с религиозными тенденциями, которые к середине века привлекали к себе самые выдающиеся умы страны.

Однако среди сторонников Реформации существовало огромное разнообразие учений и мнений, из‑за которого – раз уж им всем было разрешено свободно развиваться – была невозможна победа какой‑нибудь одной из новых конфессий. В Великой Польше, где у лютеранства было много приверженцев, конкурирующая протестантская церковь была основана «Чешскими братьями». Изгнанные из Чехии, где они казнили после разгрома таборитов, обосновались в Лешно под защитой влиятельной семьи Лещинских. Эта община симпатизировала реформированной церкви, которая была организована кальвинистами в тесном контакте со Швейцарией и которая была господствующей в Малой Польше, а также в Литве, где Радзивиллы, стоявшие во главе всего Великого княжества, были ее главными покровителями. В то время как эти группы протестантов имели различия в учении в отношении причастия, даже более радикальные ереси, подвергавшие нападкам учение о Святой Троице и иногда ведущие к экстремальному рационализму, распространялись блестящими мыслителями – эмигрантами из Италии, включая двух Сочини, но их также развивали и некоторые поляки – отсюда и название «Польские братья». Они, по‑видимому, стремились возродить арианство раннего христианства и одновременно находились под влиянием современных им коммунистических тенденций, которые пришли, в частности, от моравских анабаптистов.

Ортодоксальные протестанты были полны решимости выдворить этих экстремистов, и в ходе непрекращающихся споров среди быстро растущего числа сект они поняли необходимость согласования и принятия общего вероисповедания, чтобы противостоять объединенному фронту упрочившейся католической церкви. Когда Ян Лаский вернулся в Польшу в 1556 г., через год после заключения соглашения между «Чешскими братьями» и кальвинистами, он поддержал последних. Но он также рассматривал возможность принятия всеми более умеренного аугсбургского вероисповедания, которое, похоже, имело самые высокие шансы и пользовалось поддержкой сильного вассала Польши – герцога Альбрехта Прусского, а Кёнигсберг и недавно основанный в нем университет выступали в роли важного центра его пропаганды. Но Лаский умер в 1560 г., прежде чем было достигнуто какое‑либо соглашение. Лишь 10 лет спустя представители всех трех протестантских конфессий собрались на Синод в Сандомире. И хотя они не смогли прийти к соглашению по реформированной швейцарской конфессии из‑за оппозиции лютеран, они, по крайней мере, заключили официальный союз.

Такое сотрудничество было необходимо, во‑первых, поскольку с 1565 г. раскол между протестантами и антитринитариями, движение которых вскоре обрело свой центр в Ракове, наконец закончился и, во‑вторых, потому, что почти в тот же год католицизм снова начал набирать силу. На Сейме 1562–1563 гг. протестанты провели в жизнь решение о том, что ни один приговор церковного суда не будет приведен в исполнение государственными властями. Но после Трентского собора, декреты которого были приняты королем, когда они были представлены ему в 1564 г. папским нунцием, начался стихийный возврат в католическую церковь, главным образом посредством индивидуальных переходов в нее представителей ранее ведущих протестантских семей. Помимо нунциев, которые теперь постоянно жили в Польше, первые иезуиты, приехавшие сюда, во многом способствовали этой перемене, а католические иерархи продемонстрировали новое рвение под руководством кардинала Станислава Хосиуса.

В таких условиях некатолики хотели иметь конституционную гарантию того, что религиозная свобода в Польше сохранится. В конечном счете они получили ее за год до смерти короля, когда во время междуцарствия на Варшавской конфедерации в 1573 г. было решено поддерживать постоянный «мир среди тех, кто расходится во взглядах по религиозным вопросам». Эта хартия пошла дальше, чем любой другой «религиозный мир» в Европе XVI в., потому что она охватывала все конфессии, даже тех радикалов, которых протестанты хотели бы изгнать.

Сигизмунд‑Август сделал решающий вклад и в создание такой атмосферы терпимости, и в сохранение католической традиции в Польше, потому что он отвергал все предложения положить конец своему долгому, несчастливому и бездетному браку с Екатериной Австрийской и развестись с ней. Более того, подобно своему отцу, он оказался просвещенным покровителем гуманизма Возрождения, который в Польше оказал более долговременное влияние, чем Реформация, и продлился до конца века. Интерес к литературе, проявляемый королем, собравшим великолепную библиотеку, вдохновлял всех писателей того замечательного поколения, включая первого великого поэта, писавшего на родном языке, Яна Кохановского. И именно на службе у последнего Ягеллона величайший польский государственный деятель эпохи Возрождения Ян Замойский, бывший ректор университета в Падуе, в котором получали образование многие польские юристы, готовился совершить свои выдающиеся достижения во время правления следующих монархов.

 

Люблинская уния

 

Распространение западной культуры в ее типичном выражении в эпохи Ренессанса, протестантской Реформации и католической Реставрации до самых дальних границ Центрально‑Восточной Европы было сильно ускорено Люблинским сеймом в 1569 г., который сделал польско‑литовский союз тесно связанной федерацией и определил ее структуру на более чем 200 лет. С другой стороны, Люблинская уния была подготовлена и стала возможной благодаря постепенному проникновению западной культуры вглубь литовских и русских земель Великого княжества – процесс, который начался еще в XV в., но развивался главным образом с начала XVI в.

В 1501 г., на пороге нового века, когда избрание Александра, великого князя Литовского, на трон Польши возродило союз обоих государств на личном уровне после девяти лет перерыва, в городе Мельнике были подписаны новые хартии унии, в которых говорилось, что в будущем всегда будут происходить общие выборы общего правителя и что «общие советы» будут гарантировать тесное сотрудничество в области законодательства. Но династия Ягеллонов, обычно благоволившая такому союзу в целом, выступила против идеи общих выборов, которые, как им казалось, ставили под вопрос их наследные права на Великое княжество. В 1505 г., когда законодательная власть Польского сейма была определенно подтверждена, Литовский сейм с подачи короля отказался ратифицировать давно ждавший этого Мельникский договор. Так что решение вопроса о федеральном устройстве осталось в подвешенном состоянии более чем на 60 лет.

В этот переходный период, однако, казалось совершенно ясно, что уния основана не столько на юридических формулировках, сколько на реальной общности, которая связывала воедино части королевства Ягеллонов. В области международных отношений эта общность была продиктована, во‑первых, постоянной опасностью, исходившей от вторжений татар, угрожавших юго‑восточным пограничным землям и Великого княжества Литовского, и королевства Польского. Более того, хотя только Великое княжество, особенно его белорусские и украинские провинции, оказалось открыто для агрессивной политики Москвы, было очевидно, что этой растущей опасности можно противостоять только с помощью Польши. Просьбы Литвы о такой помощи – и военной, и финансовой – всегда получали полную поддержку королей. Сами поляки стали все больше понимать, что помогать сопротивлению Литвы – в интересах их собственной безопасности. Так, когда сроки перемирия, которое в 1522 г. положило конец второй войне Сигизмунда I с русскими, истекли в 1533 г. со смертью Василия III Московского и когда литовцы воспользовались малолетством Ивана IV, чтобы возвратить себе обширные утраченные территории, польские вспомогательные войска снова способствовали достижению ограниченных успехов в этой третьей войне.

При Сигизмунде‑Августе ситуация сильно осложнилась. Иван IV, которого прозвали Грозным, теперь возмужал и в 1547 г. был коронован как царь. После своих побед на Востоке, которые привели к завоеванию Казани и Астрахани, вместо того чтобы сосредоточиться на борьбе с крымскими татарами, где сотрудничество с Литвой было бы вполне естественным, он решил направить свою экспансию на запад на двух фронтах с расчетом окружить Великое княжество Литовское. Еще до того, как в 1562 г. возобновилась война на старой белорусской границе, царь вторгся в Ливонию, которая попросилась под защиту Сигизмунда‑Августа, и теперь угрожал Литве с севера. Когда в 1563 г. Иван IV взял Полоцк, потеря этой крепости, почти такой же важной, как и Смоленск, была серьезным предупреждением даже для Польши. Литовцы теперь даже больше, чем раньше, стремились укрепить союз с королевством.

Но польско‑литовские переговоры, которые, несмотря на множество перерывов и колебаний, продиктованных изменяющейся политической и военной обстановкой, продолжали поглощать время сеймов в обеих странах в течение шести лет перед Люблинской унией, также были естественным результатом растущей ассимиляции королевства и Великого княжества посредством польского посредничества и поэтому способствовали не только развитию общего образа жизни, но и стихийному ополячиванию самых влиятельных высших слоев общества.

Довольно необычно, что ополяченная аристократия, возглавляемая родом Радзивиллов, по крайней мере, благосклонно относилась к более тесным политическим узам с Польшей и защищала автономию Литвы, потому что боялась потерять исключительную власть в Великом княжестве, если на него будет оказывать свое влияние более демократичное устройство Польши. По этой самой причине мелкопоместное дворянство Литвы требовало более тесных контактов с их «польскими братьями», особенно после 1562 г. Как и поляки, они были за слияние обоих сеймов в один общий парламент по польскому образцу без привилегий для магнатов и с преобладанием свободно избранных депутатов в нижнюю палату. Как и в 1501 г., эта идея объединялась с идеей общих выборов. На этот раз король, находившийся под впечатлением от внешней опасности и терявший надежду оставить каких‑либо потомков, не чинил этому препятствий по династическим причинам и присоединился к сторонникам унии в обеих странах.

В Польше приверженцы унии были одновременно и приверженцами программы реформ, которые под скромным лозунгом «приведения в исполнение законов» хотели улучшить управление и судебную систему и получить столь необходимые финансовые средства для постоянной защиты границ путем возвращения короне королевских земель, обещанных самым влиятельным семьям. Эта программа была, по крайней мере частично, реализована на так называемом исполнительном сейме в 1563–1564 гг., тогда как в это же самое время еще более значимая реформа подготовила Великое княжество Литовское к окончательному союзу с Польшей.

Подготовленная земельной реформой, которая сильно улучшила экономические условия, в соединении с новым кодексом законов Литвы, который отличался во многих отношениях, эта реформа 1564–1566 гг. явилась в большой степени принятием польского государственного устройства, включая ее привилегии для всего мелкопоместного дворянства и учреждение в провинциях сеймов как основы для самоуправления и парламентского правления. Последние юридические ограничения, дискриминирующие греко‑православную веру, по такому случаю были отменены. Когда, наконец, оба сейма были созваны на совместную сессию в Люблине у польско‑литовской границы, между ними едва ли были какие‑то юридические различия.

Однако на практике противодействие нескольких влиятельных семей Великого княжества Литовского, которые особенно враждебно отнеслись к постоянному слиянию двух сеймов, оказалось таким сильным, что обсуждение длилось почти шесть месяцев и в начале марта было даже прервано из‑за выхода из него литовских лидеров. В конце концов они уступили под двойным нажимом. Во‑первых, король решил, что в королевство будет включена не только маленькая, всегда спорная провинция Подлясье, но и вся южная часть Великого княжества; провинция Волынь и Украина с Киевом будут переданы Польше с гарантиями местной автономии, включая использование русского языка как официального и равные права для православных. Сигизмунд‑Август хотел главным образом, чтобы поляки участвовали в защите протяженной восточной границы. Его решение также соответствовало желаниям большинства населения, которое теперь присоединилось к русским провинциям самой Польши.

В то же время огромное большинство литовцев тоже оказывало сильное давление на лидеров оппозиции. В конечном счете все они, за исключением одного из Радзивиллов, вернулись в Люблин. Там под руководством члена семьи Ходкевич 1 июля они подписали хартии унии, которые были одобрены королем через несколько дней и оставались в основном без изменений до раздела содружества в конце XVIII в.

Согласно этому договору, королевство Польша и Великое княжество Литовское теперь слились в одну «общую республику», и оба народа были провозглашены единой нацией под властью одного правителя, который всегда должен избираться совместно; в республике будет действовать один сейм, в котором будут собираться польские и литовские сенаторы и депутаты. Однако в то же время Великое княжество Литовское сохраняло не только свое традиционное название, но и собственную армию, казну и свод законов, имея отдельный от Польши управленческий аппарат, так что любой литовский чиновник соответствовал такому же польскому. Такой дуализм иногда создавал серьезные трудности в практике управления, но в целом это был взвешенный компромисс между притязаниями некоторых польских радикалов, которые хотели полного объединения, и узким сепаратизмом некоторых литовских магнатов.

Люблинский сейм, который не прерывался до 12 августа, также определил положение двух меньших частей федерации. Так называемая Королевская Пруссия, то есть Польское Поморье, теперь разделенная на три провинции, стала неотъемлемой частью королевства, представленной в общем сейме. Однако особые привилегии города Гданьска (до 1945 г. носил название Данциг) вызвали некоторые разногласия, которые даже посланная туда на следующий год комиссия не смогла разрешить.

Весь вопрос был частью гораздо большей проблемы Dominium maris Baltici (лат. господство на Балтийском море), равно как и вопрос о Ливонии. И хотя полное владение этой страной еще не было урегулировано при Сигизмунде‑Августе, в Люблине было решено, что Ливония, наделенная большой автономией, будет принадлежать как общее владение и Литве – ее непосредственной соседке – и Польше. Это решение соответствовало желаниям ливонцев, которые хотели, чтобы их защищали оба государства Ягеллонов.

Успех сейма 1569 г. был большой личной победой короля, который принимал активное участие в обсуждениях. В Люблине он также принял вассальную присягу от князя Молдавии и нового герцога Пруссии Альбрехта Фридриха, который годом раньше стал наследником своего отца Альбрехта. Ему суждено было стать последним представителем прусской ветви Гогенцоллернов, но их бранденбургские кузены уже получили право наследования, и это был еще один вопрос, который связан с равновесием сил в Балтийском регионе.

 

 

Глава 11

Вторая половина XVI в