Прощальная записка Лени Тарабукина.

 

– Я – комсомолец‑ленинец Тарабукин Леонид…

– Я – комсомолец‑ленинец… – повторял за ним Левик.

– Никогда не склоню головы перед врагом и не пожалею жизни для освобождения Советской Родины и своего народа от фашистского ига. Буду бороться с врагом до тех пор, пока бьется сердце в моей груди! Клянусь!

– Клянусь! – закончил Левик.

Друзья обнялись и поцеловались.

А вскоре Леня связался с руководителем партийного подполья дядей Ваней – Иваном Георгиевичем Лексиным. По его заданию он организует несколько мелких групп. В городе Леню можно было видеть чистильщиком сапог, продавцом газет на привокзальной площади и, наконец, учеником слесаря в авторемонтной мастерской воинской части. Леня и его товарищи Левик Силков, Павел Лашков и Илья Стацко распространяли листовки в городе и в мастерских среди рабочих, вели агитационную работу с молодежью, выпускали горючее из цистерн, чтобы оно не попало во вражеские танки и самолеты, взрывали автомашины, выводили из строя боевую технику врага. Молодые патриоты делали все, чтобы приблизить победу советского народа над фашизмом. Они подвергались смертельной опасности, но проявляли мужество, бесстрашие и побеждали. С каждым днем Леня мужал, приобретал опыт подпольной борьбы, закалялся идейно.

Однажды на квартиру к Тарабукину зашел Лексин. Посмотрев на бюст Ильича, стоявший на столе, сказал:

– Негоже подпольщику держать на виду. Серьезная улика. Расстрелять могут.

– Советуюсь я с ним, когда трудно бывает.

– Образ Ленина носи здесь, в сердце.

Вспомнился разговор с дядей Мишей. «Дядь Миша, а как это у тебя Ленин в сердце? А?» – «Вырастишь, брат, сам узнаешь».

Выходит, Леня уже вырос. Он хорошо понимает, что значит носить образ Ленина в сердце…

Больше двух лет молодые подпольщики боролись с фашистами. Много патриотических дел совершили за это время. Но вот перед самым освобождением Симферополя Красной Армией гестапо удалось напасть на след подпольной группы Тарабукина. Его товарищей арестовали первыми.

Леня забежал домой. Софья Федоровна была у соседки. Тем лучше: не придется матери ничего объяснять. Несколько листовок у него лежало в тайнике ящика для чистки обуви с двойным дном. Он положил их в плиту и сжег. Еще что? Подошел к комоду, выдвинул книжный ящик, из потайного угла извлек бюст Ленина. Надо перепрятать в более надежное место. Достал из кармана перочинный ножик, быстро сделал внизу углубление. На клочке бумаги написал карандашом прощальную записку, свернул в трубочку и вложил в бюст, а отверстие замазал хлебом, смешанным с крошками гипса. Бюст положил в железную коробку. Решил: если что случится, мама найдет.

Он на ходу набросил бушлат, снял с гвоздя шапку и, схватив коробку с бюстом, выбежал во двор. Спустился в подвал и в углу завалил коробку вещами. Потом отправился на базу, чтобы взять толовые шашки, бикфордов шнур и запал…

При попытке подорвать жандармское управление Леня был схвачен гестаповцами. Начались истязания, пытки. Леня сказал своим врагам: «Моих убеждений вам не изменить даже пулей».

Через неделю гестаповцы пришли за матерью.

Софью Федоровну провели по узкому коридору в кабинет гестаповского палача Редера. Остановилась недалеко от стола, за которым сидел немецкий офицер. На фуражке с высокой тульей Софья Федоровна разглядела эмблему – череп и скрещенные кости. «От такого милости не жди», – подумала она. Из боковой двери вышла переводчица.

Долго сквозь очки офицер рассматривал Тарабукину и, встретившись с ее твердым взглядом, перебросил сигарету из левого угла рта в правый.

– Твой сын бандит, подпольщик. Ты знала об этом?

Голос переводчицы звучал резко.

– Нет, – сухо ответила Тарабукина.

Подавшись немного вперед, Редер начал говорить о том, что ее сын задержан на месте преступления и должен быть повешен. Но он, Редер, может отпустить ее сына домой сегодня же, если мать все расскажет.

– С кем он встречался?

– Этого я не знаю. Он работал учеником слесаря…

– Нам это известно…

Другие ответы Тарабукиной также не удовлетворили Редера. Он пальцем поманил к себе женщину. Софья Федоровна приблизилась к столу.

– Ты плохо воспитала своего сына, – сказал он.

– Господин офицер, я отдала всю свою жизнь, чтобы воспитать его, – спокойно говорила Софья Федоровна, – и я довольна им.

– Довольна? – Редер выругался по‑русски и нажал кнопку. – Полюбуйся своим героем.

Здоровенный, рыжий, рябой гестаповец по кличке Рашпиль ввел Леню Тарабукина. Софья Федоровна чуть не обмерла. Перед ней стоял истерзанный подросток без шапки, в порванном бушлате, со связанными за спиной руками. Лицо его было темным от побоев, с черно‑синими подтеками, из губ сочилась кровь. Софья Федоровна едва узнала своего Леню.

– Что вы с ним сделали! – закричала женщина и бросилась к сыну.

Но ее остановила волосатая рука гестаповца.

Они молча смотрели друг другу в глаза, мать и сын. И в эти минуты для них ничего больше не существовало, кроме вот этих родных глаз.

«Как ты изменилась за эти дни, пока я тебя не видел, сколько ты пережила, моя дорогая. И во всем виноват я. Прости меня… Я знал, что меня ждет в случае неудачи».

«Ты выбрал правильный путь, мой мальчик, – отвечал взгляд матери. – Я горжусь тобой. Но я ничем не могу помочь тебе. Не в моих силах отвести от тебя беду…»

За ними пристально, изучающе наблюдал гитлеровский офицер. «Теперь они заговорят», – самодовольно решил он.

– Это твоя мать? – будто сомневаясь, спросил Редер Тарабукина.

– Да.

– Если не скажешь, с кем был связан… – гестаповец подождал, пока переведут его слова, – то на твоих глазах ее будем пытать. – Редер сделал еще паузу, а потом добавил: – О! Мы заставим не только сказать, но и просить пощады.

– Вы не смеете ее трогать! У нее больное сердце! – почти выкрикнул Леня…

Офицер усмехнулся, открыл портсигар и снова закурил.

– Хорошо, – согласился он, – тогда тебя здесь казнить будем. На ее глазах. Слышишь?

И Редер захохотал.

Леня поднял глаза на мать. «Крепись, мама, – говорил его взгляд. – Не для того ты меня растила, чтобы я стал предателем».

Редер поднялся из‑за стола и приблизился к Софье Федоровне.

– Есть еще время спасти сына, фрау Тарабукина.

Офицер посмотрел на часы:

– Даю три минуты.

Три минуты! Как это мало для жизни и как много для страданий. За три короткие мгновения перед глазами матери пронеслась вся жизнь сына со дня его рождения. Леня куда‑то уплывал в тумане, становился маленьким, совсем маленьким, веселым, жизнерадостным…

Редер посмотрел на часы:

– О, фюнф минут! Ничего, заговоришь! – закричал офицер.

Софья Федоровна вздрогнула. Голос Редера вернул ее к действительности. Она провела ладонью по лицу, точно старалась снять паутину. Плотно сжав губы, она молча смотрела на сына.

Рашпиль взял со стола большие клещи, приблизился к Лене, схватил его за волосы и быстрым движением откинул голову назад. Леня не успел опомниться, как палач начал вырывать у него зубы. Юноша старался вырваться, но не мог: руки были связаны. Страдания сына неимоверной болью отзывались в сердце несчастной матери.

Редер следил за каждым движением Софьи Федоровны и удивлялся стойкости простой русской женщины и хрупкого юноши, почти мальчика. Почему они молчат? Ради чего переносят эти муки? Им же угрожает смерть. Стоит лишь дать знак, и их не будет на свете. Они должны заговорить, черт возьми! Он заставит их заговорить!..

Софья Федоровна еле стояла на ногах. Собравшись с силами, она бросилась на гитлеровца, чтобы вырвать из его рук сына. Но Редер был начеку. Оттолкнув женщину, он закричал:

– Ну, скажешь?

– Я действовал один!..

Широко раскрытыми глазами мать смотрела на своего сына. С чем можно сравнить ее переживания в эти минуты. Она молчала. Тогда палач, схватив штык, вновь подошел к Лене. Когда он выколол сыну глаз, Софья Федоровна, как подкошенная, упала…

Очнулась она во дворе. Сначала не могла понять, где она и что с ней было. Может, все это тяжелый сон? Нет. Это был не сон.

Поняв, что она больше не увидит сына, Софья Федоровна закричала не своим голосом:

– Изверги! Отдайте моего Леню!

Ее схватили два гестаповца и вышвырнули за ворота. Она долго лежала на тротуаре. Рассыпавшиеся волосы ее стали совсем белыми. Софья Федоровна с трудом поднялась и, Шатаясь, поплелась, сама не зная куда. Ноги вывели ее на улицу, по которой Леня в наручниках шел в гестапо. Она бросилась на мостовую и стала целовать камни – ей чудились на них следы сына…

Последний раз Леню Тарабукина допрашивали девятого апреля сорок четвертого. Его снова пытали. Юноша терял сознание, Рашпиль обливал окровавленное тело холодной водой. И когда это тело начинало шевелиться, над ним склонялись гестаповцы:

– Говори!..

Наконец Леня открыл единственный глаз и, глотая кровь, зашевелил опухшими губами.

– Громче, громче говори! – требовал Редер.

Леня сделал попытку приподняться.

– Скажу, – еле слышно проговорил он. – Теперь скажу.

Ему помогли сесть на полу, придерживая за плечи. Несколько минут он молчал, собираясь с мыслями. Потом поднял голову и тихо, но отчетливо произнес:

– Идет расплата, гады… Возмездие… Это уж точно!..

Редер злобно пнул Леню ногой и бросил Рашпилю:

– Убрать…

На рассвете десятого апреля 1944 года вместе с другими заключенными Леню Тарабукина расстреляли недалеко от города, в Дубках.

А через три дня Красная Армия освободила Симферополь.

 

Н. ПАНЮШКИН.

 

ЗАВЕЩАНИЕ МАТЕРИ