Глава 14. Становление советского предприятия: трудовой коллектив

 

Это важный срез проекта Октябрьской революции и развития советского жизнеустройства. Он присутствовал элементом во всех больших системах — народного хозяйства, политической, социальной и геополитической систем. Направление вектора его движения и защита этого направления — важная часть работы Ленина.

Инновация этой работы — сложная система. Выделим такую структуру: синтез общинного мировоззрения крестьян и рабочих, картины мира русского коммунизма, культурной революции с массовой жаждой знания и причастности к науке — в условиях тяжелейших материальных лишений. Из этого видно, что корни этого синтеза возникли в начале XX в., до революции 1905 г., которая стала пороговым эффектом для развития этой системы.

Процесс становления новой социокультурной общности — будущих советских рабочих — стал очевидным накануне Февральской революции. Эта революция сокрушила одно из главных оснований российской цивилизации — ее государственность. Тот факт, что Временное правительство, ориентируясь на западную модель либерально-буржуазного государства, разрушало структуры традиционной государственности России, был явным и самим пришедшим к власти либералам. Судя по приверженности легальных марксистов и меньшевиков к представлениям Маркса о государстве, можно предположить, что их антипатии к государственности стали устойчивыми установками.

Маркс высказывался о государстве в таких выражениях: «Централизованная государственная машина, которая своими вездесущими и многосложными военными, бюрократическими и судебными органами опутывает (обвивает), как удав, живое гражданское общество, была впервые создана в эпоху абсолютной монархии… Этот паразитический нарост на гражданском обществе, выдающий себя за его идеального двойника… Все революции только усовершенствовали эту государственную машину, вместо того чтобы сбросить с себя этот мертвящий кошмар… Коммуна была революцией не против той или иной формы государственной власти… Она была революцией против самого государства, этого сверхъестественного выкидыша общества» [183].

В представлении основоположников марксизма, пролетарская революция лишит государство его главных смыслов, оно «отомрет». Энгельс писал: «Все социалисты согласны с тем, что политическое государство, а вместе с ним и политический авторитет исчезнут вследствие будущей социальной революции, то есть общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции, наблюдающие за социальными интересами» [184].

Эта глава в учении Маркса нанесла тяжелый ущерб русскому революционному движению — прежняя государственность была разрушена союзом либералов и меньшевиков, практически без замены. Антиэтатизм — мощное орудие для разрушения общества, народа и страны. На государство можно направить множество зарядов недовольства, даже взаимно непримиримых.

Ленин, будучи революционером, боролся с монархией и буржуазно-либеральным государством, но отвергал антиэтатизм. В одном главном докладе вскоре после Октябрьской революции подчеркнул: «Капитализм нам оставляет в наследство, особенно в отсталой стране, тьму таких привычек, где на все государственное, на все казенное смотрят, как на материал для того, чтобы злостно его попортить. Эта психология мелкобуржуазной массы чувствуется на каждом шагу. И в этой области борьба очень трудна. Только организованный пролетариат может все выдержать. Я писал: “До тех пор, пока наступит высшая фаза коммунизма, социализм требует строжайшего контроля со стороны общества и со стороны государства”. Это я писал до октябрьского переворота и на этом настаиваю теперь…

Страна гибнет оттого, что после войны в ней нет элементарных условий для нормального существования. Наши враги, идущие на нас, страшны нам только потому, что мы не сладили с учетом и контролем. Когда слышу сотни тысяч жалоб на голод, когда видишь и знаешь, что эти жалобы правильны, что у нас есть хлеб, но мы не можем его подвезти, когда мы встречаем насмешки и возражения со стороны “левых коммунистов” на такие меры, как наш железнодорожный декрет, — это пустяки» [59, с. 267],

Важным фактором в России в революционные годы были рабочие организации, тесно связанные с Советами, которые стремились укрепить государственные начала в общественной жизни в самых разных их проявлениях. Меньшевик И.Г. Церетели писал тогда об особом «государственном инстинкте» русских рабочих и их «тяге к организации». При этом организационная деятельность рабочих комитетов и Советов определенно создавала модель государственности, альтернативную той, что пыталось строить Временное правительство.

Историк Д.О. Чураков пишет: «Революция 1917 г., таким образом, носила не только социальный, но и специфический национальный характер. Но это национальное содержание революции 1917 г. резко контрастировало с приходом на первые роли в обществе либералов-западников. Что это могло означать для страны, в которой национальная специфика имела столь глубокие и прочные корни? Это означало только одно — рождение одного из самых глубоких социальных конфликтов за всю историю России. И не случайно эта новая власть встречала тем большее сопротивление, чем активнее она пыталась перелицевать “под себя” традиционное российское общество» [124, с. 77].

Говоря о становлении после февраля 1917 г. советской государственности, все внимание обычно сосредоточивают именно на Советах, даже больше того — на Советах рабочих и солдатских депутатов. Но верно понять природу Советов нельзя без рассмотрения их низовой основы, системы трудового самоуправления, которая сразу же стала складываться на промышленных предприятиях. Ее ячейкой был фабрично-заводской комитет (фабзавком).

В те годы фабзавкомы возникали и в промышленности западных стран, и очень поучителен тот факт, что там они вырастали из средневековых традиций цеховой организации ремесленников как объединение индивидов в корпорации, вид ассоциаций гражданского общества. А в России фабзавкомы вырастали из традиций крестьянской общины. Из-за большой убыли рабочих во время Мировой войны на фабрики и заводы пришло пополнение из деревни, так что доля «полукрестьян» составляла до 60% рабочей силы. Важно также, что из деревни на заводы теперь пришел середняк, составлявший костяк сельской общины. В 1916 г. 60% рабочих-металлистов и 92 строительных рабочих имели в деревне дом и землю. Эти люди обеспечили господство в среде городских рабочих общинного крестьянского мировоззрения и общинной самоорганизации и солидарности (см. [124]).

Пришвин писал незадолго до Февральской революции, что «рабочие — посланники земли»: «Характерно для нашего движения, что рабочие в массе сохраняют деревенскую мужицкую душу. Пример Алекс. Вас. Кузнецов: он 25 лет был в Петербурге и вернулся к земле на свой хутор более мужиком, чем настоящие мужики; за это время мужики в деревне более подверглись влиянию города, чем он в городе».

Ключевую роль этого культурно-исторического типа предвидел Д.И. Менделеев. Размышляя о выборе для России пути индустриализации, при котором она не попала бы в зависимость от Запада, он пришел к выводу: «В общинном и артельном началах, свойственных нашему народу, я вижу зародыши возможности правильного решения в будущем многих из тех задач, которые предстоят на пути при развитии промышленности и должны затруднять те страны, в которых индивидуализму отдано окончательное предпочтение» (см. [15, с. 169, 343-344]).

Так оно и произошло — грамотные русские крестьяне, мобилизованные на промышленные заводы во время войны, а позже в город в ходе коллективизации, восстановили общину на стройке и на заводе в виде «трудового коллектива». Именно этот уникальный уклад со многими крестьянскими атрибутами (включая штурмовщину) во многом определил «русское чудо» — необъяснимо эффективную форсированную индустриализацию СССР.

Чтобы понять, какой тип предприятия сложился в ходе реализации советского проекта, надо учесть его культурные основания. Россия была крестьянской страной с традиционным обществом, в культуре которой сохранились многие структуры аграрной цивилизации. Западная социал-демократия — продукт гражданского общества, в котором крестьяне как класс и как культура сохранились лишь в реликтовом состоянии (крестьяне заменены фермерами).

Общности рабочих в России создавались и действовали в культурной среде, проникнутой общинным мышлением, отрицающим индивидуализм. Это связано с историческими условиями индустриализации, которая особенно в высоком темпе проходила с конца 20-х гг.

Индустриализация в СССР (как и в Японии) проводилась не через возникновение свободного рынка рабочей силы, а в рамках государственной программы. В СССР после революции 1917 г. в селе была возрождена община (мир), лишь частично подорванная в 1906-1914 гг. реформами Столыпина. Во время коллективизации пошли из села крестьяне на стройки и в промышленность, но они не «атомизировались» и не стали пролетариями. Они организованно были направлены на учебу и после чего стали рабочими, техниками и инженерами. Жили они в общежитиях, бараках и коммунальных квартирах, а потом — в рабочих кварталах, построенных предприятиями. Это был процесс переноса общины из села на промышленное предприятие. Получилось так, что основные черты общинного уклада на предприятии проявились даже больше, чем в оставшемся в селе колхозе.

Поэтому промышленное предприятие СССР не только не стало чисто производственным образованием. Оно было, как и община в деревне, центром жизнеустройства. И это — общее явление в тех незападных странах, которые избежали колониальной зависимости и проводили индустриализацию с опорой на собственные культурные формы. Об этом, например, писал президент одной из крупнейших японских корпораций «Мицуи дзосен» Исаму Ямасита: «После второй мировой войны… существовавший многие века дух деревенской общины начал разрушаться. Тогда мы возродили старую общину на своих промышленных предприятиях… Прежде всего мы, менеджеры, несем ответственность за сохранение общинной жизни… Воспроизводимый в городе… общинный дух экспортируется обратно в деревню во время летнего и зимнего «исхода» горожан, гальванизирует там общинное сознание и сам в результате получает дополнительный толчок» (см. [125]).

Советское предприятие, по своему социально-культурному типу единое для всех народов СССР, стало микрокосмом народного хозяйства в целом. Это была новая хозяйственная конструкция, созданная русскими рабочими из общинных крестьян. На Западе буржуазные революции сломали культуру общины и создали «культуру индивидуализма», так что вместо сотрудничества на первое место вышла конкуренция. М. Вебер писал: «Современная рациональная организация капиталистического предприятия немыслима без двух важных компонентов: без господствующего в современной экономике отделения предприятия от домашнего хозяйства и без тесно связанной с этим рациональной бухгалтерской отчетности» [80, с. 51].

В России, напротив, революция лишь усилила «культуру коллективизма». Это и позволило возникнуть в СССР, независимо от теорий, необычному «хозяйству семейного типа», с переплетением «производства и быта».

Фабзавкомы, с их типом солидарности, в период революции были важным институтом. В организации их большую роль сыграли Советы, а в свою очередь, фабзавкомы быстро сами стали опорой Советов. Прежде всего, именно фабзавкомы финансировали деятельность Советов, перечисляя им специально выделенные с предприятий «штрафные деньги», а также 1% дневного заработка рабочих. Но главное, фабзавкомы обеспечили Советам массовую и прекрасно организованную социальную базу, причем в среде рабочих, охваченных организацией фабзавкомов, Советы рассматривались как безальтернативная форма государственной власти. Общепризнана роль фабзавкомов в организации рабочей милиции и Красной гвардии.

Именно там, где были наиболее прочны позиции фабзавкомов, возник лозунг «Вся власть Советам!» Например, на заводе Михельсона это требование было принято уже в апреле 1917 г., а на заводе братьев Бромлей — 1 июня. На заводах фабзавкомы быстро приобрели авторитет и как организация, поддерживающая и сохраняющая производство, и как центр жизнеустройства трудового коллектива. Они занимались от поиска и закупки сырья и топлива, найма рабочих до создания милиции для охраны материалов, заготовки и распределения продовольствия, налаживания трудовой дисциплины. В условиях революционной разрухи их деятельность была так очевидно необходима для предприятий, что владельцы, в общем, шли на сотрудничество (67% фабзавкомов финансировались самими владельцами предприятий). Как писал печатный орган Центрального союза фабзавкомов «Новый путь», «при этом не получится тех ужасов, той анархии, которую нам постоянно пророчат… Отдельные случаи анархических проявлений так и остаются отдельными».

По своему охвату функции фабзавкомов были столь широки, что они сразу стали превращаться в особую систему самоуправления, организованного по производственному признаку (в этом, среди прочего, и их коренное отличие от аналогичных комитетов западных стран). Вот некоторые примеры. В конце августа 1917 г. комитет Шуйской мануфактуры постановил: «Открыть прачечную для рабочих своей фабрики со всеми удобствами для стирки… Просить правление о расширении школы ввиду того, что не хватает мест для детей рабочих всей фабрики». На заводе Михельсона при завкоме была культурная комиссия с театральной, библиотечной и лекционной секциями. Занимались фабзавкомы проблемами гигиены труда и охраны здоровья рабочих.

Вот объявление рабочего комитета Иваново-Вознесенской мануфактуры в начале осени 1918 г.: «Ввиду усиленной эпидемии заболевания ОСПОЙ среди рабочих нашей фабрики, где уже зарегистрировано более 30 случаев заболевания среди взрослых рабочих, предлагаем всем желающим принять прививку… Товарищи! Для скорейшей борьбы с этой нежелательной гостьей убедительно просим не уклоняться от прививки, т. к. прививка за собой не несет никакой особенной боли на руке» [124, с. 43].

В августе-сентябре 1917 г. стали частыми случаи взятия фабзавкомами управления предприятием в свои руки. Это происходило, когда возникала угроза остановки производства или когда владельцы отказывались выполнять те требования, которые фабзавком признавал разумными. В случаях, когда фабзавком брал на себя руководство фабрикой, отстраняя владельца, обычно принималось постановление: никаких особых выгод из этого рабочим не извлекать. Весь доход после выплаты зарплаты и покрытия расходов на производство поступал в собственность владельцев предприятия [124, с. 55].

Вот пример. В завком большого Тульского оружейного завода поступила, уже зимой 1918 г., письменная просьба протоиерея Кутепова — собрать с рабочих отчисления на нужды собора, поскольку большинство молящихся в соборе были рабочими этого завода. Завком постановил: «Ввиду отделения церкви от государства и возложения обязанности содержания принтов и храмов на основаниях добровольных отчислений, признать для заводского комитета невозможным предлагать рабочим завода делать процентные отчисления на нужды Успенского собора и предложить причту Успенского собора непосредственно обратиться со своей просьбой к посещающим собор». Однако, учитывая, что «церковь завода самая древняя в Туле, основана в 1649 году и представляет собой памятник старины», а также то, что «причт работает не только в самой церкви, но и непосредственно в мастерских», завком решил «выделить ему оплату как всякому служащему» [124, с. 126-127].

В целом, как сказал на I Всероссийской конференции фабзавкомов в ответ на обвинения их в соглашательстве с капиталистами видный организатор этого движения Н. А. Скрыпник, «путем вмешательства в хозяйственные дела предприятия рабочие борются с определенной системой, системой экономического взрыва революции» [124, с. 52]. Принцип «чем хуже, тем лучше» был абсолютно несовместим с мировоззрением рабочих. При этом ценностные ориентации фабзавкомов были определенно антибуржуазными, и именно их позиция способствовала завоеванию большевиками большинства в Советах.

Важно то, что эта антибуржуазность органов рабочего самоуправления была порождена не классовой ненавистью, а именно вытекающей из мироощущения общинного человека ненавистью к классовому разделению, категорией не социальной, а цивилизационной. Фабзавкомы предлагали владельцам стать «членами трудового коллектива», войти в «артель» на правах умелого мастера с большей, чем у других, долей дохода (точно так же, как крестьяне в деревне, ведя передел земли, предлагали и помещику взять его трудовую норму и стать членом общины). Всякое согласие представителей бывших привилегированных сословий находило отклик. Наблюдая процесс развития этой общности, Ленин писал о рабочем, включенном в фабзавком: «Правильно ли, но он делает дело так, как крестьянин в сельскохозяйственной коммуне» [см. 124, с. 86].

Стоит отметить, что термины классовая борьба или классовая ненависть обозначают разные явления в разных культурах.

А что такое классовая ненависть на первых этапах становления западного капитализма? Историки (Ф. Бродель) относят возникновение упорной классовой ненависти в период Возрождения. Тогда в городах при первых признаках чумы богатые люди выезжали на свои загородные виллы, а бедные оставались в зараженном городе, как в осаде (но при хорошем снабжении во избежание бунта). Происходило «социальное истребление» бедняков. По окончании эпидемии богачи сначала вселяли в свой дом на несколько недель беднячку-«испытательницу». Жан Поль Сартр писал: «Чума действует лишь как усилитель классовых отношений: она бьет по бедности и щадит богатых» [25, с. 97].

А в России накануне гражданской войны с буржуазией фабзавкомы предлагали буржую стать членом трудового коллектива, а помещику стать членом общины. Пришвин, будучи по образованию агрономом и помещиком, после Февральской революции уехал в свое поместье в Орловской губернии, получил от крестьянского Совета при разделе «трудовые» 16 десятин земли и работал на своем наделе.

В Центральной России фабзавкомами было охвачено 87% средних и 92 % крупных предприятий. Из материалов, характеризующих устремления, идеологические установки и практические дела фабзавкомов, видно, что рабочие уже с марта 1917 г. считали, что они победили в революции и что перед ними открылась возможность устраивать жизнь в соответствии с их представлениями о добре и зле. В постановлениях фабзавкомов, многие из которых написаны эпическим стилем, напоминающим крестьянские наказы и приговоры, нет абсолютно никакой агрессивности, а видна спокойная и даже радостная сила. Рабочие именно предлагали мир и братство и надеялись на эту возможность. С самого начала организованного этапа борьбы она рассматривалась и рабочими, и крестьянами как народное дело. Они не считали ее ни бунтом, ни «политикой» — святым делом!

Когда после Кровавого воскресенья, 29 января 1905 г., была учреждена комиссия для рассмотрения, совместно с промышленниками, требований рабочих («комиссия Шидловского»), то выдвижение политических требований на этой комиссии заранее было объявлено неприемлемым. Рабочие с этим согласились. Вот как они давали наказы своему представителю: «Ты там в комиссии-то насчет политики не больно… Ну ее к лешему! — О политике? Да Боже меня сохрани, но чтобы свободу слова дали… И нужно еще будет сказать, чтоб арестованных выпустили. Еще, я думаю, — сказать, чтоб наши заседания в газетах печатались и все полностью, конечно… Нужно, мол, нам свободу союзов, собраний, а самое главное, свободу стачек… Насчет государственного страхования… — Не забудь чего-нибудь… Как сегодня все говорили, так там и валяй… А политики не нужно» [126].

Важный момент: появление фабзавкомов вызвало острый конфликт в среде социал-демократов. Меньшевики, ориентированные на опыт рабочего движения Запада, стремились «европеизировать» русское рабочее движение по образцу западноевропейских профсоюзов и сразу же отрицательно отнеслись к фабзавкомам как «патриархальным» и «заскорузлым» органам. Поначалу фабзавкомы (в 90% случаев) помогали организовать профсоюзы, но затем стали им сопротивляться. Например, фабзавкомы стремились создать трудовой коллектив, включающий в себя всех работников предприятия: инженеров, управленцев и даже самих владельцев. Профсоюзы же разделяли этот коллектив по профессиям, так что на предприятии возникали организации десятка разных профсоюзов из трех-четырех человек.

Часто рабочие считали профсоюзы чужеродным телом в связке фабзавкомы-Советы. Говорилось даже, что «профсоюзы — это детище буржуазии, завкомы — это детище революции». В результате к середине лета 1917 г. произошло размежевание — в фабзавкомах преобладали большевики, а в профсоюзах меньшевики.

Чураков пишет: «В реальности происходившее было во многом не чем иным, как продолжением в новых исторических условиях знакомого по прошлой российской истории противоборства традиционализма и западничества. Соперничество фабзавкомов и профсоюзов как бы иллюстрирует противоборство двух ориентаций революции: стать ли России отныне “социалистическим” вариантом все той же западной цивилизации и на путях государственного капитализма двинуться к своему концу или попытаться с опорой на историческую преемственность показать миру выход из того тупика, в котором он оказался в результате империалистической бойни» [124, с. 85].

После Октября конфликт марксистов с фабзавкомами обострился и переместился в ряды большевиков, часть которых заняла ту же позицию, что и меньшевики. Это выразилось в острой дискуссии по вопросу о рабочем контроле. Установка на государственный капитализм не оставляла места для рабочего самоуправления. Ленин с большим трудом провел резолюцию в поддержку рабочих комитетов. Однако в дальнейшем, в процессе индустриализации, когда на стройки и на заводы пришла крестьянская молодежь, профсоюзы все же приобрели сущность фабзавкомов. Они не разделяли работников завода по профессиям, а всех объединяли в один трудовой коллектив.

Рабочее самоуправление было массовым стихийным движением. Идейной основой его была общинная философия, и по своему типу она не была и «партийной». Ленин в сентябре 1917 г. в работе «Русская революция и гражданская война» писал: «Что стихийность движения есть признак его глубины в массах, прочности его корней, его неустранимости, это несомненно. Почвенность пролетарской революции, беспочвенность буржуазной контрреволюции — вот что с точки зрения стихийности движения показывают факты» [61, с. 217].

Однако надо кратко отметить другую сторону рабочего самоуправления как массового стихийного движения. Оно дважды создавало кризис Советскому государству (1918 и 1921 гг.). Здесь рассмотрим ситуацию 1918 г.

Выше уже было сказано, что в системе крестьянского общинного коммунизма была компонента анархического коммунизма. В условиях бедствий анархический коммунизм трансформируется в бунт. Весной 1918 г., когда еще не была создана структура «военного коммунизма» и, прежде всего, продразверстки, положение обеспечения городов продовольствием было на грани катастрофы. Это положение усугублялось саботажем предпринимателей, банков и чиновников, а также политическими конфликтами с социалистическими партиями (меньшевиками и эсерами) и чрезвычайными срочными программами укрепления государства — созданием Красной армии и расформированием вооруженных сил политических организаций (Красной гвардии, иррегулярной милиции, отрядов анархистов и националистов и др.). Все эти факторы били непосредственно именно по рабочим.

Значительная часть квалифицированных рабочих больших заводов (особенно военных) были сторонниками меньшевиков и эсеров, а часть молодых рабочих, прибывших из деревни, были сторонниками эсеров. В момент Октябрьской революции практически все поддержали большевиков, да и массовый приток в РКП(б) не мог быстро освоить доктрину большевиков, тем более, что их доктрина сама была в состоянии становления. Каждое программное выступление Ленина ставило новые задачи и новые альтернативы действий. Это после эта доктрина утряслась и упростилась, а тогда люди пошли за звездой, которая вела к Царству добра.

Люди, которые совершили революцию, радикализовали каждое потрясение и утрату иллюзии. Для многих было ударом разгон Учредительного собрания и объявление врагами депутатов, за которых они голосовали. Но это эта часть рабочих еще пережила. Но когда в Ярославле начались бои рабочей Красной гвардии с частями Красной армии, которая должна была разоружить рабочих, стал вызревать мятеж.

Столкновения при разоружении отрядов Красной гвардии произошли в Рыбинске и Нижнем Новгороде, в Нижнем Тагиле и других городах Урала. А в Ижевске мятеж рабочих-красногвардейцев подавлять прислали отряды матросов — с применением артиллерии. Эти отряды Красной гвардии были организованы эсерами и были отважными бойцами и Октябрьской революции. В их представлении произошел разрыв государственной власти и диктатуры пролетариата.

Круговая порука революционного подполья и партийная солидарность были в России очень сильны. Чураков пишет: «Если в Октябре 1917 г. рабочая милиция прочих питерских заводов участвовала в установлении советской власти, то на Обуховском заводе эсерам удалось сформировать единственный во всей России “пролетарский ударный батальон смерти”, стоявший на защите Временного правительства» [127, с. 164].

Протесты и столкновения с советской властью рабочих — ветеранов революций, были мотивированы в большой степени политическими противоречиями в состоянии эмоционального стресса и крайнего духовного напряжения. Они вели других товарищей на митинги, демонстрации и вооруженные столкновения. Но помимо этих политизированных рабочих была крупная группа анархических стихийных коммунистов.

Чураков пишет: «Рабочий класс промышленного Центра России был по своей природе архаичен, формы его протеста были ближе к традиционным формам прежней, аграрной эпохи. Отсюда их меньшая организованность, большая разрушительность. В условиях начинавшейся гражданской войны это было особенно опасно… Бедственное положение вовлекало в протестные выступления не только передовых рабочих, но наиболее отсталые, маргинальные слои рабочего класса. Свое выражение это находило в росте бунтарства и погромных настроений среди рабочих…

Нередко стихийные протесты рабочих на почве голода перерастают в настоящие бунты» [127, с. 38, 42, 44].

Наблюдая во время революций и гражданской войны за людьми в деревне и малых городах в центральной России, Пришвин много думал над тем, какие социальные типы являются противниками коммунистов. В своих дневниках он описывает эти типы в разных вариациях, глядя на них под разными углами. Вот одна из его записей о митинге, 20 января 1919 г.:

«После речи о счастье будущего в коммуне крики толпы:

— Хлеба, сала, закона!

И возражение оратора:

— Товарищи, это не к шубе рукава. Товарищи, все мы дети кособоких лачуг, все мы соединимся.

— Соли, керосину, долой холодный амбар!

— Товарищи, все это не к шубе рукава!

Власть — это стальная проволока, провод необходимости, из оборванного провода необходимости вылетают искры свободы, дикий свет этих искр зловещим пламенем осветил тьму, и так будет, пока ток не будет заключен.

Тогда вышел какой-то разноглазый Фомкин брат и начал со своей “точки зрения”: он дикий анархист, ворует лес, разрушает усадьбы — “змеиные гнезда” и что ему надо жить — аргумент против коммуны. Эта чернь косоглазая преступная уже отмахнулась от коммуны… Их существование, как подтверждение монархии, их может удовлетворить только бесспорная власть, которая насядет так, что и пикнуть невозможно, они оборванные концы провода необходимости (власти) с вылетающими искрами свободы, дикий свет этих искр освещает тьму, пока ток не будет замкнут и сила заключения не двинет винт фабрики, поезда, машины… Три класса: шалыган, маленький человек, буржуй — все против коммуны».

Сейчас историки собрали много материалов, чтобы сделать оценки и масштабов конфликтов рабочих с советской властью, и сделать выводы о глубине этих противоречий. Чураков сформулировал резюме этих выводов, которые представляют следующее:

— Однако все попытки использовать вялотекущий протест в рабочей среде в этот период [март-апрель 1918 г.] плодов не приносили, … Настоящий накат протестных выступлений рабочих начинается с мая 1918 г… Ситуация складывалась более противоречиво. Во-первых, рост рабочего протеста еще не означал падения в рабочей среде позиций большевиков (одновременно с антибольшевистскими выступлениями быстро росло количество фабзавкомов и комиссий рабочего контроля). Но и разочарование рабочих в политике большевиков еще не свидетельствовало об их переходе на позиции правых социалистов.

— Собранные С.Г. Струмилиным данные позволяют определить количество петроградских рабочих, участвовавших в массовых выступлениях протеста примерно в 40-50 тыс. человек, что составляет примерно 10-15 % от общего числа петроградских рабочих. В самых выступлениях против советской власти в разные месяцы 1918 г. участвовало от 5 до 20% рабочих по разным регионам страны или, если брать в абсолютных цифрах, 100-250 тыс. человек… Протестного элемента в рабочей среде в 1918 г. было явно недостаточно, чтобы взорвать режим изнутри.

— Если говорить об основных причинах участия рабочих в погромных выступлениях весны — лета 1918 г., то важнейшей среди них будет все же голод.

— Но хотя подобные эксцессы по-прежнему представляли угрозу советской власти, в целом к осени протестный активизм рабочих, направленный против большевиков, начинает ощутимо спадать (см. [127].

Спад волны протестов, беспорядков и бунтов во многом был достигнут благодаря быстрой реакции власти и рациональной меры средств подавления, а также выступлениям Ленина. Они отличались здравым смыслом определения этих эксцессов, которые были поддержкой большинства рабочих — ведь их доводы охлаждали бунтующих товарищей.

Вот выдержка из его работы, напечатанной 28 апреля 1918 г.:

«Объективное положение, созданное крайне тяжелым и непрочным миром, мучительнейшей разрухой, безработицей и голодом, которые оставлены нам в наследство войной и господством буржуазии (в лице Керенского и поддерживающих его меньшевиков с правыми эсерами), — все это неизбежно породило крайнее утомление и даже истощение сил широкой массы трудящихся. Она настоятельно требует — и не может не требовать — известного отдыха…

В мелкокрестьянской стране, только год тому назад свергнувшей царизм и менее чем полгода тому назад освободившейся от Керенских, осталось, естественно, немало стихийного анархизма, усиленного озверением и одичанием, сопровождающими всякую долгую и реакционную войну, создалось немало настроений отчаяния и беспредметного озлобления…

Если мы не анархисты, мы должны принять необходимость государства, то есть принуждения для перехода от капитализма к социализму… Понятно, что такой переход немыслим сразу. Понятно, что он осуществим лишь ценою величайших толчков, потрясений, возвратов к старому, громаднейшего напряжения энергии пролетарского авангарда…

Возьмите психологию среднего, рядового представителя трудящейся и эксплуатируемой массы, сопоставьте эту психологию с объективными, материальными условиями его общественной жизни… Понятно, что известное время необходимо на то, чтобы рядовой представитель массы не только увидал сам, не только убедился, но и почувствовал, что так просто «взять», хапнуть, урвать нельзя, что это ведет к усилению разрухи, к гибели, к возврату Корниловых. Соответственный перелом в условиях жизни (а следовательно, и в психологии) рядовой трудящейся массы только-только начинается. И вся наша задача, задача партии коммунистов (большевиков), являющейся сознательным выразителем стремления эксплуатируемых к освобождению, — осознать этот перелом, понять его необходимость, встать во главе истомленной и устало ищущей выхода массы, повести ее по верному пути, по пути трудовой дисциплины» [128].

В условиях широких протестов рабочих был выбран умеренный вариант экономической политики в промышленности. В основу политики ВСНХ была положена концепция «госкапитализма», готовились переговоры с промышленными магнатами о создании крупных трестов с половиной капитала. Но это вызвало резкую критику «слева» как отступление от социализма. Критиковали и левые эсеры с меньшевиками, хотя до этого обвиняли большевиков в преждевременности социалистической революции. Спор о месте государства в организации промышленности перерос в одну из самых острых дискуссий в партии.[32]

Ленин стремился избежать «обвальной» национализации и остаться в рамках государственного капитализма, чтобы не допустить развала производства. Он требовал налаживать производство, контроль и дисциплину, требовал от рабочих технологического подчинения «буржуазным специалистам». Но этот умеренный для восстановления производства вариант не прошел. На него не пошли капиталисты, и с ним не согласились рабочие.

После изучения ситуации предложение о «государственном капитализме» было снято и одновременно отвергнута идея «левых» об автономизации предприятий под рабочим контролем. Был взят курс на планомерную и полную национализацию. Против этого «левые» выдвинули аргумент: при национализации «ключи от производства остаются в руках капиталистов» (в форме специалистов), а рабочие массы отстраняются от управления. В ответ на это было указано, что восстановление производства стало такой жизненной необходимостью, что ради него надо жертвовать теорией. СНК принял решение о национализации всех важных отраслей промышленности, о чем и был издан декрет.

Декрет постановил, что пока ВСНХ не наладит управление производством, национализированные предприятия передаются в безвозмездное арендное пользование прежним владельцам, которые по-прежнему финансируют производство и извлекают из него доход.

Советский строй с самого начала породил необычный тип промышленного предприятия, в котором производство было неразрывно (и незаметно!) переплетено с поддержанием важнейших условий жизни работников, членов их семей и вообще «земляков». Соединение, кооперация производства с «жизнью» является источником очень большой и не вполне объяснимой экономии. Это переплетение, идущее от традиции общинной жизни, настолько прочно вошло в коллективную память и массовое сознание, что казалось естественным. На самом деле это — особенность России. Эту особенность искоренить непросто — без советского строя, за 30 лет реформ, даже на приватизированных предприятиях.

А в 1918 г. Гражданская война заставила установить реальный контроль государства над промышленностью. Как считает Чураков, «только начало Гражданской войны и крупномасштабной национализации позволили большевикам переломить ситуацию». Для нашей темы главное то, что во всех критических ситуациях большевики беспристрастно изучали эти ситуации и находили способ «переломить» их. В российской политике того времени этот подход был новым и необычным, и автором этого подхода был Ленин.

Наша беда в том, что за последние полвека советские и российские политики утратили навыки использовать этот подход.