Капитализм как альтернатива народному хозяйству России в 1917 г.

До 1917 г. Ленин проделал огромный труд изучения методом сравнения экономики западного капитализма (становление и современность) и экономики зависимых и периферийных обществ и стран.

Тогда надежными источниками для Ленина были тексты Маркса («Капитал» и др.), потому что он прекрасно представил образ капитализма на материале Англии и почти каждый тезис сопровождал описанием аналогичных структур некапиталистических экономик (колоний и периферийных стран). Кроме того, на Западе сформировалась большая литература о капитализме на этапе империализма (конец XIX и начало XX в.). Также быстро разрасталась и российская литература. Этот труд был актуальным для России и тогда, и актуален сегодня. Сейчас нам проще, т. к. за последние 50-70 лет ученые нам представили нужную литературу прекрасного качества.

Поскольку в 1917 г. возник глубокий конфликт в момент исторического выбора: пойдет Россия по пути капитализма (Февральская революция) или «обойдет» его (Октябрьская революция), вспомним сначала рождение и образ капитализма.

Сначала о раннем капитализме. Ф. Бродель писал о Средиземноморье конца XVI в.: «Особенность средиземноморских обществ: несмотря на их продвинутость, они остаются рабовладельческими как на востоке, так и на западе… Рабовладение было одной из реалий средиземноморского общества с его беспощадностью к бедным… В первой половине XVI века в Сицилии или Неаполе раба можно было купить в среднем за тридцать дукатов; после 1550 года цена удваивается» [81]. В Лиссабоне в 1633 г. при общей численности населения около 100 тыс. человек только черных рабов насчитывалось более 15 тысяч [82].

Но и в зрелом капитализме в народном хозяйстве западных стран большую роль играло рабство. Вот данные за 1803 г.: В 1790 г. в английской Вест-Индии на 1 свободного приходилось 10 рабов, во французской — 14, в голландской — 23. Маркс пишет в «Капитале»: «Ливерпуль вырос на торговле рабами. Последняя является его методом первоначального накопления… В 1730 г. Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 кораблей, в 1751 г. — 53 корабля, в 1760 г. — 74, в 1770 г. — 96 и в 1792 г. — 132 корабля. Хлопчатобумажная промышленность, введя в Англии рабство детей, в то же время дала толчок к превращению рабского хозяйства Соединенных Штатов, раньше более или менее патриархального, в коммерческую систему эксплуатации. Вообще для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство sans phrase [без оговорок] в Новом свете» [16, с. 769].

Становление капитализма на Западе не было медленным «естественным» процессом. Это был результат череды огромных революций, в ходе которых возникло уникальное сочетание обстоятельств, позволившее распространить на Западную Европу экономический уклад, сложившийся у некоторых народов Северо-Запада (голландцев и англичан, а до этого фризов).

Фризы — этническая общность, ветвь саксов — жили в районе устья Рейна. Они расселились на маршах — незатопляемых морскими приливами полосах земли шириной около 50 км. Жили они на хуторах или фермах на холмах (терпах). Плодородная почва и мягкий влажный климат позволяли вести интенсивное сельское хозяйство, а труднодоступная местность обеспечила фризам независимость. Уже в VI-VII вв. общинная собственность на землю у них превратилась в частную [83].

Это был народ фермеров, которые в то же время были торговцами и мореходами. В период упадка Рима одним из главных их товаров стали рабы, которых фризы скупали в бассейне Балтийского моря у варягов (сведения о фризах можно найти и в работе Энгельса «К истории древних германцев» [84]).

Л.А. Асланов пишет о фризах: «Каждый крестьянин был скотоводом, судовладельцем (это был единственный вид транспорта в условиях маршей), судостроителем и купцом. Разнообразие видов деятельности… активно формирует сознание, которое закрепляется в культуре людей. Кроме того, эти виды деятельности затрагивали всех поголовно, т. е. это была народная культура. Таким образом, терпеновая, крайне индивидуалистическая культура стала тем корнем, из которого выросла североморская культура, воспринявшая от терпеновой крайний индивидуализм» [83, с. 87]. Вместе с англами и саксами фризы участвовали в заселении Англии.

Английский историк и социолог 3. Бауман пишет: «Именно Англия, в отличие от своих европейских соседей, разоряла свое крестьянство, а вместе с ним разрушала и “естественную связь между землей, человеческими усилиями и богатством. Людей, обрабатывающих землю, сначала необходимо упразднить, чтобы затем их можно было рассматривать как носителей готовой к использованию “рабочей силы”, а саму эту силу — по праву считать потенциальным источником богатства» [85].

Когда эти культурные предпосылки соединились с новой центральной мировоззренческой матрицей, заданной протестантской Реформацией, капитализм стал мощным фактором этногенеза, быстро сплачивающим «буржуазные нации» Запада. Вебер приводит высказывание известного протестантского проповедника Джона Уэсли: «Мы обязаны призывать всех христиан к тому, чтобы они наживали столько, сколько можно, и сберегали все, что можно, то есть стремились к богатству» [80, с. 200-201].

Фундамент народного хозяйства — представление о человеке (антропология). Западный капитализм был основан на концепции человека-атома (ин-дивид — на латыни означает «неделимый», то есть по-гречески a-том). Каждый человек является неделимой целостной частицей человечества, то есть разрываются все человеческие связи, в которые раньше он был включен. Происходит атомизация общества, его разделение на свободных индивидов.[19]

В традиционном обществе смысл понятия индивид широкой публике даже неизвестен, там человек в принципе не может быть атомом — он «делим». Так, в России (шире, в православии и в исламе) человек представляется как соборная личность, средоточие множества человеческих связей.[20]

Из понятия человека-атома вытекало новое представление о частной собственности как естественном праве. Из неделимости индивида и вышло представление тела как собственности. До этого понятие «Я» включало в себя дух и тело как неразрывное целое. Собственность тела породила свободный контракт на рынке труда путем превращения рабочей силы в особый товар. Так возник миф о человеке экономическом — homo economicus, который создал рыночную экономику.

Американский антрополог Сахлинс пишет о необычной свободе «продавать себя»: «Полностью рыночная система — очень необычный тип общества, как и очень специфический период истории. Собственнический индивидуализм включает в себя странную идею (в ходе освобождения от феодальных отношений), что люди имеют в собственности свое тело, которое они имеют право и вынуждены использовать, продавая его тем, кто контролирует капитал… В этой ситуации каждый человек выступает по отношению к другому человеку как собственник. Фактически, все общество формируется через акты обмена, посредством которых каждый ищет максимально возможную выгоду за счет приобретения собственности другого за наименьшую цену» [86].

Разрушение общины традиционного общества капитализмом породило необычно жестокое отношение между людьми. Английский историк и философ Т. Карлейль писал (1843): «Поистине, с нашим евангелием маммоны мы пришли к странным выводам! Мы говорим об обществе и всё же проводим повсюду полнейшее разделение и обособление. Наша жизнь состоит не во взаимной поддержке, а, напротив, во взаимной вражде, выраженной в известных законах войны, именуемой “разумной конкуренцией” и т. п. Мы совершенно забыли, что чистоган не составляет единственной связи между человеком и человеком. “Мои голодающие рабочие? — говорит богатый фабрикант. — Разве я не нанял их на рынке, как это и полагается? Разве я не уплатил им до последней копейки договорной платы? Что же мне с ними еще делать?” Да, культ маммоны воистину печальная вера» (см. [87]).

Антрополог М. Сахлинс пишет: «Очевидно, что гоббсово видение человека в естественном состоянии является исходным мифом западного капитализма. Однако очевидно, что в сравнении с исходными мифами всех иных обществ миф Гоббса обладает совершенно необычной структурой, которая воздействует на наше представление о нас самих. Насколько я знаю, мы — единственное общество на Земле, которое считает, что возникло из дикости, ассоциирующейся с безжалостной природой. Все остальные общества верят, что произошли от богов… Судя по социальной практике, это вполне может рассматриваться как непредвзятое признание различий, которые существуют между нами и остальным человечеством» [86].

У Гоббса «равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе». Отказ от солидарности и взаимопомощи как основы совместной жизни у него является вполне осознанным: «Хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее, подавляя других, чем объединяясь с ними». Это — специфика культуры.

Но это — особая тема. Здесь нам важно, что гражданское общество породило государство, в основе которого лежал расизм — и этнический, и социальный. И объектом этого расизма были не только посторонние «дикари», но и свои неимущие, что вызывало ответный расизм с их стороны. Пролетарии и буржуи стали двумя разными расами.

Об анализе этих отношений Марксом Леви-Стросс пишет: «Из него вытекает, во-первых, что колонизация предшествует капитализму исторически и логически и, далее, что капиталистический порядок заключается в обращении с народами Запада так же, как прежде Запад обращался с местным населением колоний. Для Маркса отношение между капиталистом и пролетарием есть не что иное, как частный случай отношений между колонизатором и колонизуемым» [88].

Пока капиталистические страны Запада не наладили массовую эксплуатацию колоний, их буржуазия силой изымала средства из простонародья. Вот справка: «В Англии устойчивое снижение уровня жизни наблюдалось в течение двух длительных периодов — в 1610-1630 гг. и в 1750-1820 гг., пройдя через которые реальная заработная плата наконец утратила тенденцию к длительному падению» [15, с. 314].

Основа «социального контракта» буржуазного общества — большая кровь. Читаем в фундаментальной многотомной «Истории идеологии», по которой учатся в западных университетах: «Гражданские войны и революции присущи либерализму так же, как наемный труд и зарплата — собственности и капиталу. Демократическое государство — исчерпывающая формула для народа собственников, постоянно охваченного страхом перед экспроприацией. Начиная с революции 1848 г. устанавливается правительство страха: те, кто не имеет ничего, кроме себя самих, как говорил Локк, не имеют представительства в демократии. Поэтому гражданская война является условием существования либеральной демократии. Через войну утверждается власть государства так же, как «народ» утверждается через революцию, а политическое право — собственностью. Поэтому такая демократия означает, что существует угрожающая «народу» масса рабочих, которым нечего терять, но которые могут завоевать все. Означает, что в гражданском обществе, вернее, вне его, существует внутренний враг. Таким образом, эта демократия есть не что иное, как холодная гражданская война, ведущаяся государством» [89].

Ленин цитирует английского экономиста Дж.А. Гобсона: «Господствующее государство использует свои провинции, колонии и зависимые страны для обогащения своего правящего класса и для подкупа своих низших классов, чтобы они оставались спокойными». А затем Ленин приводит высказывание идеолога и практика колониальных захватов С. Родса: «Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами». Эту проблему Запад успешно решил — его «низшие классы» оказались подкупленными в достаточной мере, чтобы оставаться спокойными [68, с. 400].

Именно поэтому революция в России была отрицанием капитализма.

Именно освобождение от оков общинных отношений любого типа создало важнейшую предпосылку капитализма на Западе — пролетария. Это не просто неимущие, а люди, лишенные корней. В России рабочий никогда не был пролетарием. До 1917 г. рабочий класс еще сохранял общинное мышление крестьянина (иногда был даже членом артели, берущей в подряд целый цех). Индустриализация в СССР также основывалась на общинных началах и породила совершенно особый социальный тип — трудовой коллектив, связывающий людей очень многими связями.

Надо сказать, что после Октябрьской революции и на Западе стали сомневаться в категориях и догмах буржуазной политэкономии. Английский экономист Дж.М. Кейнс разрабатывал совершенно иную модель капиталистической экономики. Ленин в своем докладе на II Конгрессе Коминтерна (1920 г.) посвятил работам Кейнса и его книге «Экономические последствия мира», о которой Ленин сказал: «Он пришел к выводам, которые сильнее, нагляднее, назидательнее, чем любой вывод коммуниста-революционера, потому что выводы делает заведомый буржуа… Кейнс пришел к выводам, что Европа и весь мир с Версальским миром идут к банкротству. Кейнс вышел в отставку, он в лицо правительству бросил свою книгу и сказал: вы делаете безумие» [165].

Кейнс отрицал методологический индивидуализм — главную опору классической политэкономии. Он считал атомистическую концепцию (индивидуализма) неприложимой к экономике, где действуют «органические общности» — а они не втискиваются в принципы детерминизма и редукционизма. Более того, Кейнс даже отрицал статус политэкономии как естественной науки, на котором так настаивали его предшественники начиная с Адама Смита. Он писал: «Экономика, которую правильнее было бы называть политической экономией, составляет часть этики». Кейнс относился к тому типу ученых, которых называли реалистами — видел мир таким, каков он есть, с его сложностями, не сводя к упрощенным абстракциям (типа человека-атома, индивидуума) [74, с. 89-92].

Дж. Кейнс, работавший в 20-е гг. в России, писал о СССР как элитарный интеллектуал и буржуа, но его наблюдения для нас полезны: «Ленинизм — странная комбинация двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких столетий помещают в разных уголках своей души, — религии и бизнеса… Временами ощущается, что именно здесь — несмотря на бедность, глупость и притеснения — Лаборатория Жизни. Именно здесь различные химические элементы связываются в новые комбинации, здесь же они издают неприятный запах и даже взрываются. Но кое-что в случае удачного исхода может и состояться. Более того, подобный исход всего проистекающего в России значимее того, что происходит (как нам говорят) в Соединенных Штатах Америки» [98].

Что касается рынка, надо послушать самих либералов. Видный современный философ либерализма Джон Грей пишет: «В матрицах рыночных институтов заключены особые для каждого общества культурные традиции, без поддержки со стороны которых система законов, очерчивающих границы этих институтов, была бы фикцией. Такие культурные традиции исторически чрезвычайно разнообразны: в англосаксонских культурах они преимущественно индивидуалистические, в Восточной Азии — коллективистские или ориентированные на нормы большой семьи и так далее. Идея какой-то особой или универсальной связи между успешно функционирующими рыночными институтами и индивидуалистической культурной традицией является историческим мифом, элементом фольклора, созданного неоконсерваторами, прежде всего американскими, а не результатом сколько-нибудь тщательного исторического или социологического исследования» [90, с. 113-114.].