Критика других определений социализма. Социализм традиционно определяется как система организации общества

 

Социализм традиционно определяется как система организации общества, основанная на государственной собственности на средства производства. По историческим и политическим причинам это определение было господствующим в течение длительного времени. Именно им Мизес руководствовался в 1922 г. в своем критическом трактате о социализме¹⁷, а позже и он сам, и другие его последователи использовали его в качестве отправной точки в ходе дискуссии о невозможности экономического расчета при социализме.

Однако традиционное определение социализма с самого начала было явно неудовлетворительным. Во‑первых, оно носило очевидно статический характер, так как зависело от существования (или несуществования) конкретного правового института (прав собственности) в связи с конкретной экономической категорией (средствами производства). Поэтому использование этого определения требовало предварительного объяснения того, что такое права собственности, а также связанные с этим экономические последствия. Кроме того, в ходе спора о невозможности социализма выяснилось, что его участникам было довольно сложно понимать друг друга именно из‑за того, что они вкладывали разный смысл в понятие прав собственности. Наконец, под традиционное определение не подпадали интервенционизм и экономическое регулирование. На самом деле эти институты, хотя и не требуют полной национализации средств производства, порождают тот же самый (в качественном отношении) эффект отсутствия координации. По всем этим причинам представлялось весьма разумным продолжать поиски такого определения социализма, чтобы оно описывало самую суть этого явления, было свободно, насколько это возможно, от понятий, которые легко ошибочно истолковать, а также, подобно процессам, к которым оно относится, носило бы явно выраженный динамический характер.

Одним из самых важных последствий спора о невозможности экономического расчета при социализме стало создание и развитие экономистами австрийской школы (Мизесом, Хайеком и в особенности Кирцнером) теории, которая раскрыла роль предпринимательства как ведущей творческой силы, стоящей за всеми социальными процессами. Направление, в котором следовало искать действительно научное определение социализма, окончательно определилось после того, как австрийцы открыли, что именно врожденная способность человека к предпринимательству, выраженная в его личной творческой деятельности, делает возможной жизнь в обществе, так как выявляет случаи социальной рассогласованности и приводит к созданию и передаче информации, необходимой каждому человеку, чтобы научиться приспосабливать свое поведение к поведению других людей.

Ганс‑Генрих Хоппе в 1989 г. сделал следующий важнейший шаг на пути к созданию корректного определения социализма¹⁸. Хоппе выяснил, что ключевая характеристика социализма, его фундамент – это институционализированное вмешательство, или агрессия, против прав собственности. Его определение более динамично и в силу этого более практично, чем традиционное. Для Хоппе важно не наличие или отсутствие прав собственности, а то, используется ли принуждение или физическое насилие для нарушения прав собственности институционально, т. е. организованно и регулярно. Хотя мы считаем определение Хоппе большим шагом вперед, оно не вполне удовлетворяет нас, так как, во‑первых, требует предварительного определения или уточнения того, что имеется в виду под «правами собственности», а во‑вторых, не включает упоминания о предпринимательстве как о главной силе, стоящей за всеми социальными процессами.

Если мы соединим идею Хоппе о том, что социализм всегда предполагает систематическое использование принуждения, с тем, что недавно сделал Кирцнер в теории предпринимательства, то придем к выводу, что наиболее адекватное определение социализма – это определение, которое предлагается и используется в настоящей статье: социализм – это любая организованная система институциональной агрессии против предпринимательства и человеческой деятельности. Это определение обладает тем преимуществом, что оно понятно каждому и не нуждается в подробном предварительном объяснении того, что такое права собственности и каково должно быть содержание этого понятия. Очевидно, что человеческая деятельность может либо быть агрессивной, либо нет, и что если она не агрессивна (кроме случаев, когда человек защищается от произвольной или несистематической внешней агрессии), эта деятельность представляет собой наиболее сокровенную и типическую и соответственно совершенно законную особенность человека, которую следует уважать.

Иными словами, мы полагаем, что наше определение социализма наиболее уместно потому, что оно сформулировано в терминах человеческой деятельности, самой сокровенной и фундаментальной черты человека. Кроме того, мы рассматриваем социализм как институционализированную агрессию против тех сил, которые как раз и делают возможной жизнь в обществе, и в этом смысле утверждение, что нет ничего более антисоциального, чем социалистическая система, парадоксально только на первый взгляд. Одно из самых больших достоинств нашего определения социализма состоит в том, что оно демонстрирует это. Несомненно, процесс свободного от агрессии социального взаимодействия требует соблюдения целого ряда норм, законов и обычаев. Все вместе они образуют право в обычном понимании, т. е. рамку, внутри которой могут мирно совершаться человеческие действия. Тем не менее право не предшествует человеческой деятельности, а представляет собой результат эволюции и обычаев самого процесса социального взаимодействия. Следовательно, согласно нашему определению, социализм – это не система институциональной агрессии против результата эволюции предпринимательства (т. е. прав собственности), а система агрессии против человеческой деятельности как таковой, т. е. против предпринимательства. Наше определение социализма позволяет нам прямо связать теорию общества с теорией права и его возникновения, развития и эволюции. Кроме того, оно позволяет нам поставить на уровне теории вопрос о том, какие права собственности происходят из добровольного (непринудительного) социального процесса, какие права собственности являются справедливыми и в какой степени социализм этически допустим.

 

Социализм и интервенционизм

 

Другое достоинство нашего определения социализма состоит в том, что под него подпадает социальная система, основанная на интервенционизме. Действительно, вне зависимости от того, рассматривается ли интервенционизм как типичное проявление социализма или – что встречается чаще – как промежуточная система между «реальным социализмом» и свободным социальным процессом, ясно, что, поскольку любые интервенционистские меры представляют собой агрессивное институциональное насилие по отношению к конкретной социальной сфере, интервенционизм, какими бы ни были его мотивы и его степень, и к какому бы типу он ни относился, с точки зрения нашего определения является социализмом.

Приравнивание термина «социализм» к термину «интервенционизм» не означает неоправданного расширения обычного значения этих слов и является, собственно говоря, аналитическим требованием теории социальных процессов. В самом деле, хотя первые теоретики австрийской школы, занимавшиеся интервенционизмом, первоначально рассматривали его в качестве отдельной от социализма категории¹⁹, по мере развития полемики о невозможности экономического расчета при социализме границы между двумя этими понятиями стали размываться, и это продолжалось вплоть до наших дней, когда сторонникам теории предпринимательства стало ясно, что между социализмом и интервенционизмом нет качественной разницы²⁰, хотя в разговорной речи эти слова иногда используются для обозначения разной степени интенсивности проявлений одной и той же тенденции.

Кроме того, предлагаемое определение социализма позволяет науке выполнить важную функцию, представив в истинном свете совершающиеся сейчас в очень многих политических, социальных и культурных областях искусные попытки придать интервенционизму устойчивость к тем естественным и неизбежным последствиям, которые логически вытекают из экономического, социального и политического коллапса его ближайшего предшественника и интеллектуального предтечи: «реального социализма». Чаще всего реальный социализм и интервенционизм представляют собой проявления одного и того же феномена институционального принуждения, только разной степени интенсивности; в их основе лежит одно и то же фундаментальное интеллектуальное заблуждение, и они приводят к принципиально сходными крайне пагубным социальным последствиям.

 

 

Глава 5 Кризис социализма¹

 

Нет ничего практичнее хорошей теории. Именно поэтому в этой статье я хочу теоретически разъяснить, что такое социализм и почему с точки зрения науки он невозможен. Я объясню, почему рухнул строй, который назывался реальным социализмом, и расскажу, почему социализм, ныне существующий в странах Запада в форме государственного вмешательства, – это главный источник напряжения и конфликтов. Несмотря на падение Берлинской стены, мы живем по сути дела в социалистическом мире и продолжаем страдать от того, что с точки зрения теории является типичными последствиями вмешательства государства в жизнь общества.

Чтобы дать определение социализма, следует понимать, что такое предпринимательство. Экономисты теоретики считают «предпринимательство» врожденной способностью человека. В данном случае предприниматель не означает «бизнесмен». Под предпринимательством имеется в виду врожденная и свойственная абсолютно всем людям способность открывать, создавать и находить вокруг возможности для извлечения прибыли (в широком смысле слова), а также действовать, используя эти возможности. Неслучайно этимологически слово entrepreneur (предприниматель) означает «хвататель», человека, который обнаруживает нечто новое и ухватывается за него. Когда предприниматель видит новую возможность, у него в голове как будто загорается лампочка.

Предпринимательство – это базовая способность человека. Именно способностью создавать и обнаруживать вокруг нас цели и средства мы больше всего отличаемся по своей природе от остальных животных. В общем‑то, определение homo empresario (человек предпринимающий) больше подходит человеку, чем homo sapiens (человек разумный). Яркий образчик предпринимателя – это, например, Мать Тереза. Разумеется, такие люди, как Генри Форд и Билл Гейтс, – выдающиеся предприниматели в сфере бизнеса и экономики, но слово «предприниматель» в нашем понимании приложимо к любому творческому и активному человеку. Мать Тереза стремилась облегчить страдания самых слабых и творчески подходила к поиску средств для решения своей задачи, вовлекая в этот процесс множество самых разных людей и обеспечивая координацию их усилий и желаний. Поэтому она была образцовым предпринимателем. Мы полагаем, что предпринимательство – это наиболее специфическое свойство людей как биологического вида и что именно благодаря этому нашему качеству стало возможным возникновение общества, этой чрезвычайно сложно устроенной сети взаимосвязей. Эта сеть состоит из отношений обмена между людьми, в которые мы вступаем потому, что считаем их полезными для себя, – а движет нами при этом наш предпринимательский дух.

Любой акт предпринимательства состоит из трех этапов. На первом этапе происходит создание информации; когда предприниматель обнаруживает или создает новую идею, он порождает в своем мозгу информацию, которой до этого не существовало. Затем, последовательными волнами, происходит передача созданной информации – это второй этап. Я вижу дешевый и недоиспользуемый ресурс и обнаруживаю, что в нем существует острая потребность. Я покупаю его дешево и продаю дорого. Я передаю информацию. Наконец, на третьем этапе эту информацию усваивают экономические агенты, до той поры действовавшие рассогласованно; они обнаруживают, что им следует создавать запасы данного ресурса, потому что он нужен другим. Таковы три этапа этого процесса: создание информации, передача информации и – самый главный этап – возникновение в конечном счете эффекта координации или согласованности. Все то время, пока мы бодрствуем, мы согласуем наше поведение с потребностями других, совершенно неизвестных нам людей, и мы поступаем так добровольно, motu proprio*, потому что именно такое поведение разумно с точки зрения наших личных предпринимательских целей. Теперь, когда мы выяснили, что такое предпринимательство, можно переходить к описанию социализма.

Под социализмом следует понимать «любую систему систематической институциональной агрессии против свободного проявления предпринимательства». Под агрессией мы понимаем навязывание людям целей с использованием государственного принуждения. Социалистический режим может пропагандировать и рекламировать свои цели, но при этом он всегда навязывает их, а значит, агрессивно вмешивается в процесс социальной координации, в авангарде которого выступают предприниматели. В социалистической системе государство всегда использует принуждение, и это главная особенность социализма. Об этом очень важно помнить, потому что социалисты скрывают эту черту своей системы. Принуждение означает применение насилия для того, чтобы заставить людей делать определенные вещи. Оно бывает двух типов: то, которое используют преступники и грабители, и то, которое использует государство. Социализму присущ второй тип принуждения. Механизмы рынка позволяют обеспечить эффективную защиту от несистематической агрессии и выработать определение прав собственности. Однако, если мы имеем дело с систематической и институциональной агрессией государства, располагающего широким спектром инструментов государственной власти, у нас очень мало шансов избежать принуждения или защититься от него. Тогда мы видим истинное, без прикрас лицо социализма.

Мое определение социализма не связано с типом собственности на средства производства (частной или государственной). Это архаизм. Суть социализма – это агрессия, институционализированная агрессия государства, с помощью которой оно пытается обеспечить координацию в обществе. В результате ответственность переходит от людей, свободно использующих свою способность к предпринимательству, ищущих цели и стремящихся создать благоприятные условия для их достижения, к государству, которое пытается «сверху» насильно навязать людям конкретное мировоззрение и конкретные цели. С точки зрения моего определения социализма не имеет значения, является ли при этом правительство демократически избранным. То, что орган власти, который пытается насильственно обеспечить в обществе координацию, имеет демократическое происхождение, не имеет никакого отношения к теореме невозможности социализма.

Теперь, когда у нас есть определение социализма, я объясню, почему он является интеллектуальной ошибкой. Социализм является интеллектуальной ошибкой потому, что орган власти, отвечающий за поддержание координации в обществе посредством принуждения, в принципе не может получить информацию, необходимую ему для того, чтобы его приказы оказывали координирующее воздействие. В этом состоит проблема и великий парадокс социализма. Социализму для успешного достижения своей насильственной цели – организации общества – необходимы информация, знания, данные. Однако орган власти в принципе не в состоянии получить такую информацию. В XX в. в ходе дискуссии с теоретиками‑неоклассиками, оказавшимися неспособными осознать, в чем состоит проблема социализма, теоретики австрийской экономической школы Мизес и Хайек сформулировали четыре главных аргумента в пользу невозможности социализма. Неоклассики не смогли постичь проблему социализма потому, что верили, что реальная экономика функционирует так, как написано в учебниках экономической теории для первого курса. Но в этих учебниках функционирование рыночной экономики описано неверно. Их авторы используют для описания рынка математические методы, представляя его как машину для достижения совершенной согласованности. Они рисуют рынок как своего рода компьютер, который автоматически согласовывает между собой желания потребителей и деятельность производителей в соответствии с идеальной моделью совершенной конкуренции, описываемой системой одновременных уравнений Вальраса.

Первая услышанная мной в студенческие годы лекция по экономической теории началась с поразительных слов преподавателя: «Предположим, что вся информация дана». После этого он стал писать на доске формулы и чертить графики. Неоклассики всегда исходят из того, что вся информация дана и неизменна. Однако это их предположение не имеет ничего общего с реальностью. Оно противоречит главной особенности рынка, на котором информация никогда не бывает дана.

Информация постоянно возникает в результате творческой деятельности предпринимателей, ищущих новые цели и новые средства. Отправной пункт неоклассиков не может служить фундаментом для корректной экономической теории. Экономисты‑неоклассики считали социализм возможным, так как исходили из того, что вся информация, необходимая для создания и решения системы уравнений, «дана». Они были не в состоянии увидеть те реальные события, которые должны были стать объектом их исследований; они не могли увидеть того, что происходило на самом деле.

Австрийская школа во главе с Людвигом фон Мизесом стояла на других позициях. Австрийцы никогда не считали, что информация дана; они считали, что экономический процесс двигают предприниматели, постоянно меняя информацию и открывая новое знание. Никому, кроме представителей австрийской школы, не удалось понять, что социализм представляет собой интеллектуальную ошибку. Их позиция была основана на четырех аргументах, двух «статических» и двух «динамических».

Первый аргумент: орган власти не может получить информацию, необходимую ему для того, чтобы его приказы обладали координирующей силой, в силу колоссального объема этой информации. Люди используют огромное количество информации, и вряд ли один орган в состоянии управиться с информацией, рассеянной в умах семи миллиардов человек. Неоклассики способны воспринять этот аргумент, но он наименее сильный и значимый из всех. В конце концов, современные компьютеры позволяют обрабатывать колоссальные объемы информации.

Второй аргумент гораздо глубже и обладает гораздо большей убедительностью. Та информация, с которой люди имеют дело на рынке, не является объективной; она отличается от информации того типа, которая содержится в телефонной книге. Предпринимательская информация совсем иная. Она субъективна, а не объективна. Она не выражена словами. Иначе говоря, мы знаем ее в смысле «знания как» (умения), но не знаем подробно, из чего она состоит, т. е. не знаем в смысле «знания что». Примером может служить информация о том, как ездить на велосипеде. Можно, конечно, попытаться ездить на велосипеде, изучив формулу матфизики, описывающую равновесие, в котором находится велосипедист во время движения, но таким образом нельзя получить знание, которое дает человеку возможность управлять велосипедом. Люди учатся этому на практике, в ходе процесса обучения, который обычно вначале сопряжен с неудачами, но в конце концов приводит к тому, что человек научается поддерживать равновесие во время езды и привыкает к тому, что ему нужно попорачивать руль, чтобы не падать. Скорее всего, Лэнс Армстронг понятия не имеет о законах физики, которые позволили ему семь раз стать победителем гонки «Тур де Франс», но он знает, как ездить на велосипеде. Неартикулированную информацию невозможно выразить формализованно и объективно; ее невозможно передать, в том числе – органу власти. Органу власти можно передать только однозначную информацию, такую, которая не допускает разных толкований; такую информацию он способен усвоить и потом использовать для агрессии против общества, для того, чтобы наделить свои приказы координирующей силой. Однако жизненно важная информация обычно не является объективной; она не похожа на информацию, которая напечатана в телефонной книге; она субъективна; ее нельзя выразить словами.

Однако этих двух аргументов – что информации очень много и что ее нельзя выразить словами – недостаточно. Есть еще два аргумента. Это динамические аргументы, и они гораздо более убедительно, чем статические, доказывают невозможность социализма.

Люди наделены врожденной творческой способностью. Мы постоянно ищем и находим «новые» вещи, «новые» цели, «новые» средства. Вряд ли можно передать органу власти информацию, или знание, которое предприниматели еще не «создали». Орган власти стремится построить «социальную нирвану» с помощью принуждения и распоряжений «Официального правительственного вестника». Однако для этого ему нужно знать, что произойдет завтра. А это зависит от предпринимательской информации, которой сегодня еще не существует, и, следовательно, ее нельзя сегодня передать властям, чтобы они завтра успешно откоординировали нас своими приказами. Это парадокс социализма – и третий аргумент.

Но и это не все. Есть еще четвертый, решающий, аргумент. По своей природе социализм – основанный, как мы уже говорили, на агрессии против общества в целом, – вмешиваясь в жизнь общества, препятствует предпринимателям в создании именно той информации, без которой власти не могут отдавать свои координирующие приказы.

Таково научное объяснение теоретической невозможности социализма: власти не в состоянии получить ту информацию, которая нужна для того, чтобы их приказы обладали координирующей силой. Это объяснение строго научно и объективно. Оно не требует исходить из того, что при социализме у власти находятся «плохие люди». Даже самый прекрасный и мудрый человек в мире, руководствуясь наилучшими побуждениями, не в состоянии организовать общество по модели социалистического принуждения; у него все равно получится ад на Земле, потому что с учетом природы человека достичь социалистического идеала (цели) невозможно.

Все эти особенности социализма и приводят к тем эффектам, которые мы можем наблюдать в реальной жизни. Прежде всего следует подчеркнуть, что социализм чрезвычайно привлекателен. В душе каждого из нас есть искра симпатии к социализму, потому что его идеал влечет нас и потому что людям свойственно восставать против своей природы. Нам неприятно жить в мире неопределенного будущего, нас привлекает идея контроля над будущим и ликвидации неопределенности. В «Пагубной самонадеянности» Хайек писал, что социализм представляет собой социальное, политическое и экономическое проявление первородного греха человека: гордыни. Человек хочет стать Богом и обрести всеведение. Поэтому каждому поколению людей предстоит тщательно ограждать себя от соблазна социализма и заново смиряться с тем, что их природа, природа человека – предпринимательская и творческая. «Социализм» – это не просто слово, встречающееся в названиях конкретных политических партий, движений и государств. Он всегда пытался и всегда будет пытаться прокрасться в сообщества, семьи, общины, консервативные и либеральные партии. Мы должны противостоять соблазну этатизма, потому что в нем заключена главная опасность для нашей человеческой природы, наш главный соблазн. Он соблазняет нас поверить в то, что человек – это Бог. Социалисты считают себя всеведущими, и это фундаментально дискредитирует социальную систему, за которую они выступают. Социализм – это всегда результат греха интеллектуальной гордыни. Внутри каждого социалиста живет гордец, высокомерный интеллектуал.

У социализма есть и другие особенности, которые мы будем называть «второстепенными» (или «переферийными»). Это нарушение общественной координации и беспорядок. Чистый предпринимательский акт оказывает координирующее воздействие, но социализм своим насильственным вмешательством искажает его и нарушает координацию. Предприниматель реализует возможность извлечения прибыли. Он покупает дешево, чтобы продать дорого. Он передает информацию и порождает координацию. Благодаря ему два человека, первоначально действовавшие несогласованно, сами того не подозревая, начинают действовать скоординированно и согласованно. Используя насилие, социализм препятствует этому обмену; поэтому он в той или иной степени порождает рассогласованность. В довершение всего, когда социалисты видят порожденную ими рассогласованность, конфликты и перемены к худшему, они не только не приходят к изложенным нами выше рациональным заключениям, но и начинают требовать больше социализма, т. е. больше институционального принуждения. Так мы вовлекаемся в процесс, в ходе которого проблемы не решаются, а бесконечно усугубляются и порождают бесконечное разрастание государства. Идеал социализма требует, чтобы щупальца государства дотягивались до каждой щели в обществе, и это запускает процесс, который приводит к тоталитаризму.

Другая особенность социализма – его непоследовательность. Критерии все время меняются, по мере углубления проблем наблюдаются зигзаги политического курса. Соответственно социалистическое насилие носит хаотический характер. Почему? Потому что результаты интервенционистских мер обычно сильно отличаются от того, что было задумано. Например, минимальная заработная плата была придумана для того, чтобы повысить уровень жизни. Результаты? Рост безработицы и рост бедности. Кто больше всего страдает от существования минимальной заработной платы? Социальные группы, впервые выходящие на рынок труда: молодежь, женщины, этнические меньшинства, иммигранты. Другой пример: в результате общеевропейской сельскохозяйственной политики рынок Евросоюза наводнили субсидированные продукты и продукты по «политическим» ценам. Потребители стали платить больше, а бедные страны оказались в невыгодном положении, потому что мировые рынки завалены европейскими продуктами по субсидируемым ценам, с которыми производители из бедных стран не в состоянии конкурировать.

Кроме того, социализм – это своего рода наркотик. Он блокирует рецепторы. Он порождает неэффективные инвестиции, так как искажает сигналы, указывающие на то, куда следует инвестировать, чтобы удовлетворить желания потребителей. Социализм обостряет проблемы, связанные с фактором редкости, порождая дефицит, и поощряет систематическую безответственность правительств (так как информацию, необходимую для того, чтобы действовать ответственно, получить невозможно, в силу того, что издержки неизвестны). Власти могут действовать, повинуясь исключительно собственным капризам, о которых мы узнаем из «Правительственного вестника». Однако, как говорил Хайек, желания правительства – это не «Право с большой буквы», а «законодательство», т. е. правила, которые в большинстве случаев избыточны и бесполезны, даже тогда, когда они якобы основаны на объективных данных. Ленин считал, что вся экономика должна быть устроена по образцу почтовой службы и что главный департамент в социалистическом государстве – департамент статистики. Слово «статистика» недаром происходит от слова state (государство). Мы должны быть осторожны со статистикой, если хотим избежать социализма, статистика – вещь сомнительная. Иисус родился в Вифлееме потому, что император приказал провести статистическую перепись населения для целей налогообложения. Долг любого либертарианца состоит в том, чтобы требовать упразднения национальных статистических служб. Раз уж мы не можем помещать государству творить зло, то по крайней мере мы можем снабдить его шорами, чтобы неизбежный ущерб от его деятельности хотя бы распределялся случайным образом, т. е. относительно равномерно.

Социализм наносит страшный вред природе. Единственное средство защитить окружающую среду состоит в том, чтобы четко определить права собственности и последовательно противостоять посягательствам на них. Люди, как правило, не выбрасывают свой мусор во двор соседа, они делают это исключительно в «публичных местах». Старая испанская пословица гласит: lo que es del comun es del ningun, «общее значит ничье». «Трагедия общинных пастбищ», или «трагедия общего» (явление, которое впервые описал Людвиг фон Мизес в 1940 г.**), будь то загрязнение воды, сокращение поголовья рыбы или вымирание носорогов – всегда результат государственного ограничения прав собственности, которые являются необходимым условием функционирования рыночной экономики. Например, там где горы приватизированы, охотиться можно, а там, где они находятся в государственной собственности – нельзя (дичь истреблена). Слоны выжили там, где были переданы в частную собственность. Боевые быки существуют потому, что за этим следят предприниматели, которые организуют бои быков. Единственное средство сохранить окружающую среду – это рыночная экономика, капиталистическая система, где по умолчанию четко определены права собственности. Там, где этого нет, экология страдает. Например, английские реки приватизированы. В них чистая вода и полно рыбы, которую ловят члены многочисленных обществ рыболовов‑любителей. Рыболовные билеты стоят по‑разному: есть и дешевые, и дорогие. Что касается рыбной ловли в испанских реках… не будем о грустном.

Наконец, еще одно. Социализм развращает. Те, кто жил при реальном социализме, в экономиках, отгородившихмя от мира Берлинской стеной, осознали, что весь этот мир был сплошной ложью. Нам не стоит почивать на лаврах и думать, что мы окончательно победили эту ложь и у нее нет власти над нами. Она все еще жива, хотя и не тотальна. Почему социализм развращает? По нескольким причинам. Люди, подвергающиеся насилию социалистической системы, быстро понимают, что наилучший способ достичь своих целей в этой системе связан не с поиском возможностей извлечения прибыли, т. е. не с обслуживанием потребностей других людей, а с поиском средств влияния на власти. Отсюда берутся группы влияния, которые стремятся оказать воздействие на решения правительства. При социализме правительство притягивает извращенные и вредные воздействия, подобно магниту. Кроме того, социализм порождает ожесточенную борьбу за власть. Там, где доминирует социалистическая модель, вопрос о том, к какому – «моему или «чужому» – клану принадлежит тот, кто у власти, имеет жизненно важное значение. Социалистическое общество всегда отличается чрезвычайно высокой политизированностью, в отличие, например, от Швейцарии, где большинство людей не знают, как зовут их министра обороны и даже президента. Для них это не имеет особого значения, потому что кто именно находится у власти, не так важно.

Люди должны иметь возможность стремиться к достижению личных целей, не испытывая вмешательства со стороны государства. Процесс борьбы за власть и интервенционизм постепенно приводят к моральному разложению. Поведение людей становится все более аморальным и все в меньшей степени зависит от принципов. Наше поведение становится все более агрессивным. Мы стремимся получить власть, чтобы навязать наши желания другим. Это отражается и на нашем поведении в быту; мы все меньше и меньше заботимся о самодисциплине и начинаем преступать традиционные требования морали. Мораль – это автопилот свободы. Распад морали – это еще один пример тлетворного влияния социализма.

Кроме того, чем больше социализма, тем больше теневой экономики и черного рынка. Однако, как говорили восточноевропейцы, при социализме черный рынок – это не проблема, а решение. Например, в Москве при СССР бензин был в дефиците, но все знали, где его можно купить с рук. В результате автовладельцы могли пользоваться своими машинами.

Разумеется, социалистические правительства не могут согласиться с такой критикой. Поэтому они прибегают к политической пропаганде. Они утверждают, что государство вовремя замечает все проблемы и немедленно их решает. Политическая пропаганда ведется непрерывно, систематически, она затрагивает все сферы общественной жизни. В результате попыток государства отразить справедливую критику создается культура этатизма, которая дезориентирует и вводит в заблуждение население. Люди начинают верить в то, что государство решит за них все их проблемы. Это сугубо социалистическое мировоззрение поколения людей усваивают со школьной скамьи, потому что система образования всегда находится под контролем государства.

Пропаганда порождает мегаломанию. Бюрократические органы, государственные чиновники, политики и т. п. не подчиняются логике прибылей и убытков. Плохие производственные результаты и низкокачественный менеджмент не приводят к их изгнанию с рынка. Власти и государственные чиновники подчиняются исключительно бюджетной дисциплине и ведомственным инструкциям. И это не их злая воля (по крайней мере далеко не всегда). Они такие же, как и мы, но институциональная среда, в которой они функционируют, искажает их действия. Их деятельность в рамках государства заставляет их требовать расширения бюрократии и увеличения государственного бюджета, а также доказывать необходимость своей работы. Можете ли вы вспомнить хоть одного чиновника или политика, который по глубоком размышлении пришел бы к выводу, что его министерство бесполезно? Хоть одного бюрократа, который предложил бы своему начальнику ликвидировать его ведомство и вычеркнуть из бюджета соответствующую строку? Такого не бывает. Наоборот, при любых обстоятельствах и в любых правительствах все чиновники считают, что без них обойтись никак нельзя. Социализму присуща мегаломания, и он заражает ей все общество. Один из примеров – культура, превращенная в «культурную политику». Что это такое, прекрасно сформулировал один высокопоставленный евробюрократ в беседе с товарищем по партии, министром культуры одной из стран ЕС: «До фига государственных денег, до фига вечеринок для молодежи и до фига премий для друзей и знакомых».

Социализм приводит также к извращению понятий о праве и правосудии. В классическом понимании право – это не что иное, как набор абстрактных материальных правил, или законов, которые распространяются на всех. Правосудие предполагает, что выносится суждение о том, насколько индивидуальное поведение человека соответствует этим объективным абстрактным законам. Закон слеп. Именно поэтому богиню правосудия Фемиду традиционно изображают с повязкой на глазах. В Библии (Лев 19, 15) читаем: «Не делайте неправды на суде; не будь лицеприятен к нищему и не угождай лицу великого; по правде суди ближнего твоего». Когда мы нарушаем всеобщие принципы права, даже «ради доброго дела» (например, если нас тронула судьба семьи, выселяемой из квартиры за неуплату, или потому, что мелкая кража практически не ощутима для крупного супермаркета), мы наносим огромный ущерб правосудию. Судьи, которые поступают подобным образом, т. е. пренебрегают законом, становятся жертвами пагубной самонадеянности, полагая себя богами. Это фатальная ошибка. Они подменяют право своими личными эмоциями, тем самым поощряя тех, кто стремится разжалобить судей и не заинтересован в отправлении правосудия. В результате любой иск превращается в лотерейный билет, потому что исход дела зависит не от закона, а от того, кому повезет или не повезет в суде. Возникает лавина исков. Перегруженные судьи выносят все более пристрастные решения, а это, в свою очередь, приводит к дальнейшему росту количества исков. Правовая определенность исчезает, правосудие утрачивает свой авторитет.

Разумеется, предоставление судебной системе еще большего количества ресурсов не решит этой проблемы, хотя чиновники требуют именно этого.