Арест. Пребывание в тюрьме на «Чесме» и в Александровской тюрьме

Группа товарищей обсудила вопрос об установлении связи с партийными организациями Красной Армии, наступающей на Мурман. Вы­бор пал на механика буксирного парохода Михайловского, кочегара с какого то судна Фрица Эккерта и меня. Михайловский и Эккерт были латыши.

Мы должны были выйти пешком из Мурманска на лапландский поселок Кильдинский погост, а оттуда на оленях или пешком пробраться да станции Имандра. На этой станции работал машинистом бывший наш мо­ряк, через него доехать, как можно ближе, к фронту и обойти фронт лесом и выйти из лесу на сторону фронта красных.

Мы не брали с собой никакого оружия. Обходя город Мур­манск, мы нечаянно наткнулись на заставу в горах. Застава была из русских солдат белогвардейцев. Нас обыскали, но поверили, что мы идем в город Колу. Дальше мы до самого погоста шли без задержки.

Из погоста мы на оленях через несколько дней вечером приблизились к станции Имандра и пошли пешком, одеты мы были в ан­глийские бушлаты, а обуты в рабочие ботинки. У Михайловского и Эк­керта оказались обмороженными пальцы на ногах. До станции остава­лось не больше двух километров, но по пути нам попалась избушка лопаря. Михайловский и Эккерт дальше избушки идти не могли, и мы вынуждены были зайти в избушку. Мы быстро обогрелись, поели взя­той у лопаря рыбы, и я решил сходить на станцию один. Я знал, где жил знакомый машинист и сходил к нему узнать, как проехать дальше. Машинист мне сказал, что он может провезти нас на паровозе до нуж­ного места, а там удобно отклониться в лес, в сторону. Местного на­селения можно не опасаться, если придётся зайти в деревню. Выезд можно сделать через день, когда будет его очередь ехать. В избуш­ку лопаря мы зашли зря, надо было сразу идти на станцию, здесь бы и ночевали. Мы договорились с машинистом, мне идти за Михайловским и Эккертом и возвращаться обратно на станцию. Но Михайловский и Эккерт наотрез отказались идти на станцию. Тогда я сказал им, что мы теперь всё провалили. Ночью нас, вероятно, арестуют надо уходить отсюда. Но мои товарищи не пошли. Действительно, им было очень больно идти, и на них напала какая-то апатия. Я решил остаться с ними ночевать. Конечно, мы и остерегались кого-либо, кроме себя, подводить под арест.

Ночью, когда мы, усталые, крепко спали на полу, я проснулся от крика: «Именем закона вы арестованы!» Открыв глаза, мы увидели направленные на нас винтовки, а по сторонам стояли свечи, освещая нас, чтобы видеть, что мы будем делать.

Солдаты, арестовавшие нас, были поляки. Они привели нас в караульное помещение к дежурному офицеру. Тот не стал нас опрашивать, а отправил нас к английскому офицеру.

Английский офицер только спросил наши фамилии, место работы и посадил нас в холодную тёмную комнату под охраной часового. На другой день вечером нас привели в другое здание и завели в ком­нату и велели раздеться до пояса. Потом, связав нам руки, по очереди клали на скамью и били какой-то резиновой палкой по спине. Никто из нас не разобрал, сколько каждый получил ударов, но, кажется, по 25 ударов. После побоев нам чем-то присыпали спину и опять поместили под охраной в ту же комнату. У нас болели спины, нам больно было на них ложиться, но, смеясь, говорили друг другу что, наверное, мы попали под указание генерала Пуля, который говорил: «Я учил палкой индусов, я научу и русских».

У нас нечего было курить, Фриц Эккерт хорошо говорил по-английски, раньше он плавал на английских судах. Он попросил караульного английского солдата достать нам табаку. Солдат нам обещал, когда сменится с караула. Когда вновь заступил этот солдат на пост, он угостил нас табаком, и мы его спросили, за что нас держат арестованными. Он ответил: «Подозревают, что вы перешли фронт из Советской России».

Дней через семь-восемь нас отправили под конвоем в Мурманск.

На станции Кола (от Мурманска 12 км) поезд был задержан, что-то случилось с мостом. Конвой высадил нас и отвел в барак, оборудованный под казарму. Там конвой сдал нас под расписку, и мы были размещены в бараке на нарах среди белых солдат. Белые солда­ты начинали между собой разные провокационные разговоры, например, что Вологда взята, и с востока идут войска Колчака на соединение с севером, что большевиков расстреливают, как бандитов, и т.п.

Когда меня солдат водил в уборную на улице, он обратил­ся ко мне и сказал: «Товарищ, здесь все белые солдаты - добровольцы, сынки богатых. Ни на какие провокации не отвечай, в разговоры не вступай. Я попал в армию по мобилизации». Я спросил: «А можно это передать моим товарищам?» Он ответил, что передаст, так как по ба­раку сегодня дневальным он. Это было сделано.

Утром конвой повез нас в Мурманск, и только к вечеру нас привели в плавучую тюрьму броненосец «Чесма». Я теперь не помню, на какую по счету палубу нас втолкали.

Тюрьма была вместительной. В то время там помещалось много народа. Когда нас втолкнули, мы остановились недалеко от вхо­да, не зная, куда поместиться. К нам подошёл один арестант и спросил: «Кто вы?» Мы ответили: «Моряки». Ну, тогда идите к нам. Оказывается, все заключённые делились на два лагеря, уголовные и политические. Лагерь политических был многочисленнее. Товарищи, давно посаженные, с жадностью нам задавали вопросы. Из сидевших я запомнил Синцова, потом работавшего в Петроградской ЧК, Сироткина Григория Василье­вича и Волкова, имени и отчества не помню, студента политехническо­го Петроградского института. С Синцовым я потом ни разу не встре­чался. Сироткин Г.В. после переворота работал на Мурмане замести­телем ЧК. Он жив, живет в Ленинграде, пенсионер. Я об этом узнал только в 1959 г. Этот человек был арестован с самого начала за­хвата Мурмана англичанами. Перенес белогвардейскую каторгу в течение 19 месяцев. В тюрьме он был, несмотря на истощение, бодрым. Он наиболее деятельно и энергично всегда налаживал связь с волей, ис­пользуя для этого любую минимальную возможность. С Волковым я встречался один раз летом в 1920 г. в посёлке Териберка. Он приез­жал в командировку что-то сделать по кооперации. Поместились мы в одну комнату. Вечером однажды я собрался на партсобрание и спросил у Волкова, почему он не собирается на собрание. Он ответил: «Я беспартийный, после тюрьмы я плохо себя чувствую. У меня ни сколько нет энергии, чувствую себя смертельно усталым». Я пожалел, очень пожалел Волкова, ибо в тюрьме это был наиболее грамотный товарищ, выдержанный, спокойный и вполне уверенный в победе нашего дела.

Вид сидевших был сильно изможденный. Особенно были силь­но измождены и обессилены арестованные с самого начала интервенции. Более свежими выглядели несколько человек пленных красноар­мейцев и пленный командир Красной Армии Морозов, большевик, по на­циональности хорват (серб), посланный ЦК партии в сербские войска со специальными заданиями и случайно узнанный сербским офицером, с которым он вместе когда-то учился в гимназии и тот знал его по­литические взгляды. Этот товарищ, при посадке его в камеру, пытал­ся вскрыть себе живот сломанным перочинным ножом, но неудачно. После этого его передали англичанам, и он получил порцию палочных ударов по спине.

В полдень всем выдали суточный паек: одна банка консервов на троих и три солдатских английских галеты. Этот паёк мог только продолжить жизнь.

В баню нас водили еженедельно, но времени на мытьё от­водили очень мало, так мало, что, несмотря на ловкость и быстроту, мы иногда успевали вымыть только голову. Английская охрана делала из этого один из способов издевательства над нами.

Через несколько дней мы через команду «Чесмы» получи­ли передачу из консервов, галет и табака. После этого на «Чесму» пе­редачи от моряков были регулярными. Среди политзаключенных были страстные любители игры в шахматы. Фигуры для игры сделали из чего-то сами и вместо доски разграфили белую тряпку и очень внимательно играли. В это время я и узнал о шахматах, о которых ранее только слышал.

Однажды утром один из арестованных не поднялся с пола, на котором спал, он разрезал себе живот бритвой. Его унесли и, говорят, он был жив после этого. Это был бывший начальник Мурманско­го порта.

Я сейчас не помню, сколько мы сидели, но мне передали с воли, чтобы я на следствии сказал, что я родился в Эстонии в Ре­веле и по матери больше эстонец, и что через Финляндию хотел по­пасть в Эстонию.

Нас водили на следствие один раз. Д опрашивал англий­ский офицер. хорошо говоривший по-русски. Первый вопрос - большевик ли я. Я ответил отрицательно. Второй вопрос - считаю ли я Советскую власть хорошей, правильной властью, я ответил, что я - моряк, кро­ме Мурмана и Эстонии, нигде не был, поэтому я Советскую власть видел только на Мурмане. Почему был арестован? На этот вопрос приш­лось сказать, чтоя вместе с Михайловским и Эккертом хотел бежать в Финляндию, для того, чтобы мне добраться до Эстонии, а им до Лат­вии, и во время сна были арестованы на Имандре. Мы добирались как можно ближе к границе Финляндии с тем, чтобы перейти границу, по­пасть в Финляндию, а оттуда - в Эстонию и Латвию. Допрос был корот­ким. Офицер сказал мне: «Если бы вас захватили возле границы, то обя­зательно расстреляли».

Через некоторое время всех политических арестованных перевели в тюрьму в город Александровск. Там мы содержались в большом деревянном бараке. Вокруг барака было ограждение из колю­чей проволоки. Спали на полу без каких-либо постельных принадлежностей.

С нами вместе сидел очень старый еврей, уже выживший из ума. Его вывезли из Англии за то, что он большевик. Он ни сло­ва не говорил по-русски и не был большевиком. На нём появилось много вшей. Мы попросили охрану, чтобы дали горячей воды помыть старика. Пьяные солдаты с хохотом вывели старика на улицу к убор­ной, облили старика холодной водой и завели обратно в барак. Ста­рик посинел от холода и в судорогах стал умирать. Пьяная охрана стояла вокруг старика, наслаждалась его мучениями и хохотала... Охрана состояла из особо подобранных людей, из уголовников. Им прощалось всё.

В девять часов вечера иногда пьяной охраной производи­лась поверка. Проверяющий вынимал из кобуры револьвер и считал людей, задерживая револьвер на том, чьё лицо не понравилось ему.

 

Выход из тюрьмы. Организация подпольного Союза
моряков. Рост сил подпольной организации и её влияния

В марте месяце 1919 г. нас из арестованных вызвали человек пятьдесят моряков, поместили на палубу небольшого парохода и повезли в Мурманск. На палубе было холодно ещё и потому, что сказывалось истощение. В Мурманске нас подвели к классным ва­гонам[146], занятым какой-то английской канцелярией. Потом вышел офи­цер англичанин и прочитал приказ генерала Аронсайда об освобожде­нии моряков из тюрьмы для усиления составов торгового, рыболовно­го и подсобного флотов.

После освобождения Михайловский и Эккерт поступили на какой-то пароход и уехали с Мурмана. Я оставался в порту и никуда не поступал, ночевал я на судах, где придётся. Но основным ночлегом бал пароход № 2, там работал Бондарь боцманом и Енкин кочегаром. А когда пароход № 2 не приходил в порт, я ночевал у Пятака на «Лауристоне».

Через некоторое время, после выхода нас из тюрьмы мо­ряки решили организовать Союз моряков. Профсоюзные организации бы­ли закрыты, поэтому наш союз был нелегальным. Председателя союза не выбирали, а выбрали меня ответственным секретарем союза и Грасса (кочегара с «Сторегута») как члена комитета. Никаких официаль­ных билетов, членских взносов у нас не было.

С тюрьмой в Александровсе мы имели постоянную связь. Мы пользовались советами товарищей, которые сидели в тюрьме. Задача Союза моряков была сплотить моряков в единую организацию сторонни­ков Советской власти, так чтобы моряки знали свои силы. Эта зада­ча была выполнена. Причём это стало особенно ясным при проведении следующего мероприятия.

Канцелярия помощника генерал-губернатора объявила, что для очищения края от ненадёжных элементов предлагается желающим выехать из пределов края в Советскую Россию, подать письменные заявления об этом в канцелярию, и они после этого будут отправлены в Советскую Россию. Моряки провели втихомолку собрания, на которых было принято постановление подать заявления всем морякам. Заявле­ния были поданы всеми моряками и грузчиками. В канцелярию за отве­том на заявления ходил тов. Грасс. Ответа он не получил. Так сорвалась одна из провокаций белых властей.

Одной из задач союза было устраивать на работу товари­щей моряков, которым надо было сменить место жительства, или при­строить скрывавшихся.

Помню такой случай. Однажды ко мне явился некий Власов. Его привезли кочегары из Архангельска скрытно на одном из судов. Он попросил устроить его куда-либо кочегаром или матросом на рабо­ту и потом достать ему подходящие документы. Власов, по его сло­вам, окончил до войны мореходку, а во время войны служил прапорщиком на военном судне «Горислава»[147] в Архангельске. К моменту занятия англичанами Архангельска судно покинули все офицеры. Последний офицер мичман Кропоткин, племянник знаменитого анархиста Кропоткина, и сам большевик, тоже уехал в отпуск. Единственным офицером и командиром «Гориславы» остался он, Власов. Отстреливаясь от англичан, он вёл судно вверх по Северной Двине, но, наконец, англичане орудийным попаданием на «Гориславе» испортили рулевое управление. На судне уже были убитые и раненые. Команда стала покидать судно, вы­брасываясь в воду. Власов сбегал в каюту, собрал все ценные доку­менты и списки, вложил их в водонепроницаемые банки и выбросил за борт, в воду, а затем и сам спрыгнул туда же. Он хорошо плавал и сумел выплыть к берегу. Там собралось с «Гориславы» восемь моря­ков. Власову помогли прятаться рабочие и моряки. С «Гориславы» ан­гличане никого не поймали, но много других моряков было арестовано. Сидел в тюрьме один морской офицер, Дрейер. Во время допросов Дрейер стойко и мужественно держал себя. По слухам, Дрейер был выходцем из буржуазии или помещиков. Был женат на дочери архангельского лесопромышленника. Его пытали, но он остался верен Советской власти. На расстрел его отнесли на носилках, расстреляли привязанным к стол­бу. Расстреляли и всех захваченных моряков.

 

Рейс в Архангельск и в устье реки Оби
на «Пахтусове». Бегство англичан с Севера

Мы устроили Власова кочегаром на рыболовный тральщик № 13. Спустя некоторое время мне и Пятаку моряки сказали уехать с Мурмана. И мне пришлось поступить машинистом на этот же тральщик № 13. Пятак тоже поступил машинистом на какой-то тральщик. Эти су­да шли в Архангельск. В подпольном профсоюзе остался товарищ Грасс, кочегар со «Сторегута».

В Архангельске собиралась экспедиция в устье реки Оби за грузами для Архангельска.[148] Власову надо было устроиться на одно из судов экспедиции штурманом, но у него не было документов, удостоверяющих, что Власов плавал штурманом. Документы были получены у капитана тральщика № 13. Документы пришлось доставать мне.        В воскресенье на тральщике я был вахтенным машинистом. Когда с судна все, кроме вахтенных, ушли на берег, я зашёл в каюту к капитану. Он был чем-то занят. Я изложил ему просьбу: «Чтобы спасти Власова, ему нужно выдать удостоверение о том, что он плавал на тральщике штурманом». Капитан мне ответил, что он не может выдать такого удостоверения, так как Власов плавал кочегаром. Тогда я вынужден был предупредить капитана, что в случае невыдачи такого удостоверения, он будет иметь в будущем неприятность, и легонько коснулся ножа, ви­севшего у меня на поясе, как обычно у каждого рыболова, моряка… Капитан понял мой намек, подумал, написал такое удостоверение, при­ложил печать и выдал мне его на руки. В случае неприятности, он попросил, его имя не должно фигурировать.

С этим документом Власов устроился в экспедицию. При­нимал в экспедицию капитан Неупокоев, один из исследователей Севе­ра. Он сказал Власову, что он не интересуется политическими взгля­дами подчинённого, лишь бы он был хорошим моряком.

Тральщик № 13 должен был возвратиться в Мурманск, и я должен был уйти с него. Пятак тоже ушёл с тральщика, и мы поступили на какое-то судно «Бакен»,[149] уже не плававшее.

Однажды к вечеру, хотя в Архангельске темноты и не бы­ло, ко мне пришёл на судно знакомый моряк и сказал мне, что мне нужно сходить на одну большую баржу. Там в трюме помещено человек двести - триста солдат, прибывших из-за границы и едущих на родину в Сибирь. Солдаты просят, чтобы к ним пришёл человек и объяснил им программу большевиков и задачи Советской власти. Меры к сохранению безопасности меня приняты.

Я сходил на это собрание. Люди с жадностью слушали меня. Особенно их интересовала политика Советской власти в отношении де­ревни. Лекция и беседа продолжались несколько часов. После лекции я ушёл незаметно с толпой солдат.

После этого мы с Пятаком поступили машинистами на географическое судно «Пахтусов». Судно ходило к Канину носу на проме­ры глубин. После возвращения «Пахтусова» с Канина носа судно было назначено в экспедицию в устье реки Оби.[150]

В июле 1919 г. мы ушли на пароходе в устье реки Оби. На судне нас было всего около тридцати человек. Командиром был мо­нархист барон Шельбкнехт. Мы долго находились в плавании. Режим льда ещё не был изучен. Наше судно с трудом продвигалось через ле­дяные поля Карского моря; шли от разводья к разводью. Матросы и мы были удивлены, что в Карском море вода сверху пресная на глубину 1,5 – 2,0 м, а внизу судна вода солёная, морская.

Нам посчастливилось. Мы убили белую медведицу и поймали двух медвежат. Медвежата очень быстро привыкли к повару судна. Но­чевали медвежата на кухне.

Устье реки Оби оказалось очень широким заливом, врезав­шимся в материк на несколько сот километров. Залив был настолько широк, что берегов не было видно. Но в заливе была пресная вода жёлтого цвета.

Наконец, мы приблизились к каравану обских судов и барж. Эти суда и баржи уже ожидали нас.[151] Очень далеко был виден, в виде узенькой полоски, низкий берег.

Нас довольно быстро погрузили. Груз был сливочное масло в небольших бочонках. На некоторых судах были рации, и от радистов стало известно, что в Англии проходят собрания рабочих с требовани­ем ухода английских войск из России. В связи с этим распространил­ся слух о том, что суда нашей флотилии пойдут за границу, не заходя в Архангельск. Вся команда была против ухода за границу. На случай мы подготовились к захвату винтовок и патронов, запас которых был на судне. Но надо было выяснить положение, на кого можно надеяться на судне. Я решил переговорить с механиком судна, офицером, кажется, по фамилии Власенко. Беседа у нас состоялась вполне откровенная. Я спросил, как думают поступить механик и штурманы, если наше судно пойдет за границу, не заходя в Архангельске, так как в связи с уходом англичан город могут занять рабочие и Красная Армия. Власенко мне ответил: «Мы этот вопрос обсудили со штурманами и решили: ес­ли судно командир попытается завернуть за границу, то командира арестовать, а судно завернуть в Архангельск. Мы все, кроме команди­ра, считаем, что настоящая власть в России - это Советская власть». Я сказал: «В этом деле можете рассчитывать на нас, вся команда за поворот в Архангельск».

Моряки на случай необходимости восстания в море пе­реговорили с моряками других судов. На всех судах моряки решили делать так же, как и мы.

Перед самым нашим уходом в обратный рейс по радиосообщениям в Архангельске всё было спокойно. Во время нашей стоянки с одного судна из Обской речной флотилии к нам, машинистам, обра­тился один машинист по фамилии Людкевич с просьбой перейти к нам на работу, так как ему нельзя было возвращаться обратно. У нас бы­ла свободна одна должность машиниста. Мы переговорили с механиком, всё уладили, и Людкевич перешёл к нам. Это был исключительный мас­тер. Он знал токарное дело, слесарное и прочие профессии, сам он был прямой внук польского графа Людкевича, но образование имел только четыре класса. Он смущался своего высокого происхождения и искренне иногда высказывался, почему ему марают паспорт графским происхождением. Правда, от деда он унаследовал аристократичес­кий большой нос.

Обратный рейс мы совершили по чистому Карскому морю. Нигде не задерживались. В Баренцевом море был шторм. При входе в горло Белого моря мы увидели морские пароходы, идущие из Архангельска. Погода была штормовая, но ясная, и мы видели английский флаг. С одного транспорта штормом оторвало плохо привязанный катер. Ка­тер был хорошо забран и не утонул. Наши матросы поймали этот катер, несмотря на сильный шторм. Шторм был настолько сильный, что наше судно было вынуждено остановиться на ночь под прикрытием неболь­шого островка у западного берега, горла Белого моря.

Моряки всех судов и рабочие Архангельска встретили уход англичан, как радостную весть, предвещающую скорый приход Совет­ской власти. Вместе с англичанами или немного позднее ушли и все интервенты. В крае остались одни белогвардейцы.             А белогвардейцев за серьёзных правителей и противников рабочие и моряки не считали. Главными врагами считались англичане. Уход англичан был похож на бегство. Они старались всё, что не могли взять, либо уничтожить, ли­бо испортить.

Белые ещё могли много натворить бед. Нас, моряков, особенно беспокоил уход за границу плавучих единиц. Это белые могли сделать под силой имеющегося у них оружия.