Константин аристархович большаков

 

СЕГОДНЯШНЕЕ

 

Маме*

 

Кто-то нашёптывал шелестом мук

Целый вечер об израненном сыне,

В струнах тугих и заломленных рук

Небосвод колебался, бесшумный и синий.

 

Октябрьских сумерек, заплаканных трауром

Слеза по седому лицу сбегала,

А на гудящих рельсах с утра «ура»

Гремело в стеклянных ушах вокзалов.

 

Сердце изранил растущий топот

Где-то прошедших вдали эскадронов,

И наскоро рваные раны заштопать

Чугунным лязгом хотелось вагонам.

 

Костлявые пальцы в кровавом пожаре вот

Вырвутся молить: помогите, спасите,

Ведь короной кровавого зарева

Повисло суровое небо событий.

 

Тучи, как вены, налитые кровью,

Просочились сквозь пламя наружу,

И не могут проплакать про долю вдовью

В самые уши октябрьской стужи.

 

Октябрь 1916 г.

 

 

  МАКСИМИЛИАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ВОЛОШИН

 

МАТЕРИНСТВО

 

Мрак… Матерь… Смерть… созвучное единство…

Здесь рокот внутренних пещер,

там свист серпа в разрывах материнства:

из мрака — смерч, гуденье дрёмных сфер.

Из всех узлов и вязей жизни — узел

сыновности и материнства — он

теснее всех и туже напряжён:

дверь к бытию водитель жизни сузил.

Я узами твоих кровей томим,

а ты, о мать, — найду ль для чувства слово?

Ты каждый день меня рождаешь снова

и мучима рождением моим.

Кто нас связал и бросил в мир слепыми?

Какие судьбы нами расплелись?

Как неотступно требуешь ты: «Имя

своё скажи мне! кто ты? назовись».

Не помню имени… но знай: не весь я

рождён тобой, и есть иная часть,

и судеб золотые равновесья

блюдёт вершительная власть.

Свобода и любовь в душе неразделимы,

но нет любви, не налагавшей уз…

Тягло земли — двух смертных тел союз…

Как вихри мы сквозь вечности гонимы.

Кто возлюбил другого для себя,

плоть возжелав для плоти без возврата,

тому в свершении расплата:

чрез нас родятся те, кого, любя,

связали мы желаньем неотступным.

Двойным огнём ты очищалась, мать, —

свершая всё, что смела пожелать,

ты вознесла в слиянье целокупном

в себе самой возлюбленную плоть…

Но как прилив сменяется отливом,

так с этих пор твой каждый день Господь отметил огненным разрывом,

Дитя растёт, и в нём растет иной,

не женщиной рождённый, непокорный,

но связанный твоей тоской упорной —

твоею вязью родовой.

Я знаю, мать, твой каждый час — утрата.

Как ты во мне, так я в тебе распят.

И нет любви твоей награды и возврата,

затем, что в ней самой — награда и возврат!

 

8 июля 1917 г.

  НАТАЛЬЯ ВАСИЛЬЕВНА КРАНДИЕВСКАЯ

 

Маме моей

 

Сердцу каждому внятен

Смертный зов в октябре.

Без просвета, без пятен

Небо в белой коре.

 

Стынет зябкое поле,

И ни ветер, ни дождь

Не вспугнут уже боле

Воронье голых рощ.

 

Но не страшно, не больно...

Целый день средь дорог

Так протяжно и вольно

Смерть трубит в белый рог.

1913

 

ЭЛЛИС

 

В РАЙ

М. Цветаевой

 

На диван уселись дети,

ночь и стужа за окном,

и над ними, на портрете

мама спит последним сном.

 

Полумрак, но вдруг сквозь щелку

луч за дверью проблестел,

словно зажигают елку,

или Ангел пролетел.

 

"Ну куда же мы поедем?

Перед нами сто дорог,

и к каким еще соседям

нас помчит Единорог?

 

Что же снова мы затеем,

ночь чему мы посвятим:

к великанам иль пигмеям,

как бывало, полетим,

иль опять в стране фарфора

мы втроем очнемся вдруг,

иль добудем очень скоро

мы орех Каракатук?

 

Или с хохотом взовьемся

на воздушном корабле,

и оттуда посмеемся

надо всем, что на земле?

Иль в саду у Великана

меж гигантских мотыльков

мы услышим у фонтана

хор детей и плач цветов?"

 

Но устало смотрят глазки,

щечки вялы и бледны,

Ах, рассказаны все сказки!

Ах, разгаданы все сны!

 

"Ах, куда б в ночном тумане

ни умчал Единорог,

вновь на папином диване

мы проснёмся в должный срок.

 

Ты скажи Единорогу

и построже, Чародей,

чтоб направил он дорогу

в Рай, подальше от людей!

 

В милый Рай, где ни пылинки

в ясных, солнечных перстах,

в детских глазках ни слезинки,

и ни тучки в небесах!

 

В Рай, где Ангелы да дети,

где у всех одна хвала,

чтобы мама на портрете,

улыбаясь, ожила!"