Русская историография XIX – начала XX века

Н. Н. АЛЕВРАС

Русская историография XIX – начала XX века

Десять тем из лекций по истории исторической науки

Челябинск – 2012

От автора

Тема I. Введение в историографию

Что и как изучает современная историография

Представления об объекте и предметном пространстве историографии Понятие «историографический источник»

3. Историография и проблемы нарратологии (зарубежный опыт второй половины XX века изучения эволюции культуры историописания)

Что такое «историографический быт»: из опыта разработки понятия

Научные школы историков как проблема и предмет историографии.

6.Предметное поле историографии и понятие «историографический факт»

Тема II. Историческая наука России первой половины XIX века: становление профессионализма

Условия развития историографии: внутренняя социокультурная ситуация, система внешних научных и интеллектуальных влияний.

2. Становление системы университетского образования и профессионализация исторического знания.

3. Инфраструктура исторической науки: формирование исторических архивов, становление археографии и др. исторических дисциплин, исторические кружки и общества, зарождение исторической периодик и

Тема III. Консервативное направление в русской историографии первой половины XIX в.

 

Н.М. Карамзин и феномен «карамзинского консерватизма»

Исторические взгляды и научные труды М.П. Погодина, Н.Г. Устрялова

Тема IV. Образ русской истории в историософских размышлениях П.Я. Чаадаева и представителей славянофильской интеллектуальной культуры

 

П.Я. Чаадаев в поисках философии русской истории

2.Историософия славянофилов в контексте исторической мысли первой половины XIX в.

Тема V. Становление либеральной историографии: «критическое направление» первой трети XIX в.

 

Особенности становления либерального направления в контексте эпохи

Историки первой трети XIX века: краткие сведения из научных биографий

Научные взгляды, принципы, концептуальная версия русской истории Г. Эверса

М.Т. Каченовский: основные труды, научные идеи, представления о задачах современного ему исторического знания

М.Т. Каченовский в восприятии современников и в оценках историографии. Скептическая школа

Теоретико-методологические взгляды Н.А Полевого

Тема VI. Государственная школа в русской историографии

 

Историографическая ситуация: из истории изучения проблемы и особенности восприятия государственной школы в контексте современных схоларных исследований

Исторические условия и факторы возникновения государственной школы

Этапы истории государственной школы в контексте научной и общественно-политической жизни XIX в. Основные труды ее представителей

Концепция «государственников»: государство и его роль в русской истории

Государственная школа в системе научных коммуникаций XIX в.: внутришкольные отношения

Приложения

Приложение 1. Гари M. Гамбург. Изобретение (создание) «государственной школы» историков, 1840-1995 // Историография Российской Империи: профессия и историописание в многонациональном государстве. Под ред. Томаса Сандерса. Нью-Йорк, 1999 [1]. (Русский перевод – О.В. Богомазовой [2])

Приложение 2. Авторская ремарка на статью Г. Гамбурга о государственной школе

Тема VII. Николай Иванович Костомаров и Афанасий Прокофьевич Щапов: «народофильское» направление в историографии (40-70-е гг. XIX в.)

 

Исторические взгляды двух историков: общность их «народофильских» воззрений и методологических приоритетов

Николай Иванович Костомаров (1818-1885) в многообразии творческих замыслов: от этнокультурной истории к исторической портретистике

Тернистый путь Афанасия Прокофьевича Щапова (1831-1876): историк из народа в поисках версии народной истории

Приложение

Фрагмент из статьи Н.Н. Алеврас «Н.И.Костомаров на перекрестке эпох, культурных стилей и жанров: опыт исторической антропологии в изображении семейной истории Петра I» [3]

Библиографический список

От автора

 

Замысел подготовки курса лекций по историографии в качестве учебного пособия возник у автора этой книги довольно поздно, если иметь в виду, что мой первый учебно-преподавательский опыт данной дисциплины стал складываться в начале 1980-х гг. в стенах истфака Челябинского госуниверситета на кафедре истории дореволюционной России. Признаюсь, что довольно длительное время не складывалось ощущение необходимости и внутренней потребности, которые бы послужили основанием выступить с самостоятельным учебным проектом. Ситуация стала меняться на рубеже XX-XXI вв., когда российское общество переживало новый период своей политической и социокультурной идентификации. Как всегда бывает в переломные эпохи, прошлое страны стало предметом пристального внимания широких слоев населения, профессиональных ученых разных специальностей, писателей, журналистов, публицистов. Тиражи изданий на исторические темы достигали в тот период кульминационных высот.

Одновременно неизмеримо повысился накал критической рефлексии к опыту советской исторической науки и поднялся бум интереса к историко-научным достижениям зарубежных коллег. Начался интенсивный процесс теоретико-методологического переосмысления всего наследия отечественной исторической науки. Историографическое знание в этой ситуации в первую очередь требовало обновления, а учебный курс историографии становился важным инструментом не только профессиональной подготовки специалиста-историка, но и формирования его общественно-политической позиции. В результате начинает создаваться новый образ историографии как специальной области знания, имеющей свое теоретико-методологическое пространство. В стремлении преодолеть идеологические стереотипы и историографический эмпиризм, свойственные этой области знаний в советской науке, значительная часть ученых обращается к поискам новых подходов к интерпретации и пониманию явлений, происходивших в истории исторической науки. Историографы выступают активными разработчиками и потребителями инновационных субдисциплин: культурной истории, новой социальной истории, новой экономической истории, новой интеллектуальной истории и др. Творческая деятельность историка, его судьба в науке и культуре, система межличностных отношений ученых на поле науки, как главные объекты внимания историографии, органично связали ее с «антропологическим поворотом», который продолжает и в настоящее время определять вектор познания историографических явлений. Историография превращается в одну из активных гуманитарных дисциплин, ориентированных на разработку междисциплинарного подхода и междисциплинарных методов исследования.

На рубеже XIX-XX вв. особо значимыми для обновления историографического знания становятся процессы формирования историографических центров и школ в ряде российских университетов. В Москве, Петербурге, Томске, Омске, Казани, Ставрополе, Саратове, Нижнем Новгороде, Ростове-на-Дону, Екатеринбурге, Сыктывкаре, Ижевске, Петрозаводске, Чебоксарах, Челябинске и др. городах проходят историографические конференции, формируются научные издания историографического профиля. Эти процессы содействуют созданию широкого сообщества историков и историографов с явно выраженной тенденцией к поискам новых форм институциализации своей деятельности.

Создание Российского общества интеллектуальной истории (РОИИ) при Институте Всеобщей истории АН (1998) сыграло важную роль для консолидации научных сил в области разработок проблем интеллектуальной истории и историографии, как ее органичного элемента. Серия периодически организуемых обществом конференций и издание научного журнала-альманаха «Диалог со временем», деятельность возникших региональных отделений РОИИ стали своего рода «креплениями» для складывания сети научного общения и превращения РОИИ в контактную зону, комфортную для презентации творческих проектов и привлечения в сферу историографии молодых научных сил различных регионов страны. Развитие современных историографических исследований и институциональных процессов, происходящих внутри дисциплинарного поля истории исторической науки, утратило былую жесткую централизацию. Историография как сегмент исторической науки идейно и организационно переживает процесс диверсификации и саморазвития по модели «невидимого колледжа».

Русская историография XIX и начала XX столетий в этих новых условиях стала восприниматься как «золотой» и «серебряный» века в истории отечественной исторической науки, естественный ход развития которой был прерван общественно-политической драмой 1917 года, которую в истории исторической науки нельзя не воспринимать как культурную катастрофу. Наследие дореволюционных историков стало выходить из былого забвения. За два последних десятилетия историография обогатилась десятками монографий и сборников научных статей по различным проблемам истории исторической науки данного периода времени. Повышенный интерес к дореволюционной историографии объясним не только желанием «восстановить справедливость» и по достоинству оценить вклад российских ученых-историков в общий процесс познания прошлого, осуществляемого в рамках мировой и национальной науки. Самостоятельное значение имеет и тот факт, что с XIX века начинают закладываться черты исторической науки современного типа.

Рассматриваемый в учебном пособии период российской историографии представляет временн о й отрезок, органично вписывающийся в общеевропейский процесс становления профессиональной исторической науки. Именно в это время историческое знание, как в Европе, так и в России обрело собственную институциональную основу, представленную, в первую очередь, национальными университетскими системами высшего исторического образования. Университеты России через такой структурный элемент, как историко-филологические факультеты, не только выпускали специалистов-историков, но и становились основными центрами подготовки историков высшей квалификации посредством создания диссертационной системы, связанной с формированием иерархии ученых степеней, званий и должностей. Магистерская и докторская диссертации в российской университетской практике в этот период играют роль квалификационного инструмента карьерного движения университетского профессорско-преподавательского состава и являются, как правило, крупными монографическими научными исследованиями. Они во многом определяли научный статус и имидж ученого-историка.

Процесс профессионализации исторической науки в это время проявился и с другой – методологической – стороны ее развития. Историческое знание в течение XIX века переживало во всей европейской научной культуре трансформационный процесс. Его основной вектор был направлен на выработку таких эпистемологических принципов, которые бы вывели историю из «любительского», развлекательно-художественного, назидательного, политико-публицистического нарратива на уровень строгого знания, основанного на системе научных аргументов и теоретико-методологических обоснований. Наиболее выразительно и продуктивно это движение выглядело в западноевропейском философском, теоретико-методологическом и научно-исследовательском опыте. Но и в российской практике, особенно на рубеже XIX-XX вв. явно определилась эта же тенденция. Зачастую в современной историографии ее связывают с так называемым «кризисом исторической науки», природа которого кроется в теоретических и методологических исканиях русских историков. В соответствующих разделах учебного пособия эти сюжеты изложены в контексте развития западноевропейской научной мысли.

В связи со сказанным ясно, что русская историография XIX – начала XX вв., несмотря на произошедший 70-летний разрыв с заложенной в то время научной культурой, остается актуальным прологом современного исторического знания. Более того, процесс осмысления и переосмысления пути, пройденного дореволюционной историографией далек от завершения, а целый ряд идей, научных трудов историков, процессов, происходивших в «мире историков» данного периода, остаются еще вне пределов освоенного современной наукой научного пространства интересующего нас времени. Достаточно назвать некоторые, наиболее известные имена историков из той эпохи, чье творческое наследие до сегодняшнего дня выглядит актуально или вызывает дискуссионные вопросы относительно либо концептуальной, либо теоретико-методологической подоплеки их историко-научных воззрений. Н.М. Карамзин, М.Т. Каченовский, М.П. Погодин, Н.И. Костомаров, А.П. Щапов, С.М. Соловьев, К.Н. Бестужев-Рюмин, В.О. Ключевский, П.Н. Милюков, С.Ф. Платонов, А.С. Лаппо-Данилевский – это далеко не полная галерея ученых[4], представляющих цвет российской исторической науки. Но сколько еще «тайн» хранят их мысли и идеи для современного поколения историков, сколько еще предстоит сделать для понимания неповторимых узоров их творческих судеб и смысла тех коллективных научных усилий, которые содействовали появлению различных коммуникативных консолидаций в научном сообществе!

Создание и подготовка текстов лекций для публикации изначально не являлось самоцелью автора. Первым побудительным мотивом для компьютерного набора скопившихся рукописных материалов лекционного курса стало прагматическое желание привести в порядок свои разрозненные выписки из источников и литературы (а, заодно, и мысли!) для облегчения подготовки к занятиям со студентами. Эта работа, начатая в первые годы нового века, параллельно сопровождалась более углубленным вхождением автора в круг научных проблем историографии как специальной области знаний[5]. Сначала очень выборочно обрабатывался материал по наиболее, как тогда казалось, сложным и актуальным темам лекционного курса. Хотелось преподнести их в контексте тех проблем и новых подходов, которые были характерны для историографии конца XX-начала XXI столетий. Опыт первых публикаций из авторского курса по историографии, предназначавшихся для студенческой аудитории[6] и собственное дальнейшее погружение в различные научные проблемы историографического знания стали основой укрепления мысли о целесообразности публикации существенного и цельного по содержанию фрагмента лекционного курса. Немаловажным обстоятельством являлся факт появления новых учебников и пособий по историографии. Содержание некоторых из них становилось ориентиром для учебно-преподавательской деятельности; другие, несмотря на ряд несомненных достоинств, воспринимались критически, поскольку не учитывали, на мой взгляд, целого ряда новейших тенденций развития историографии как научной области знания[7].

Тексты десяти тем, представленных в данном пособии, складывались в разное время. Они формировались с учетом преподавательского опыта распределения учебного материала между семинарскими и лекционными занятиями по историографии и сложившейся на кафедре практики ее преподавания. При этом мною не преследовалась цель создания некоего единого шаблона/стандарта для создания учебного текста и единообразного структурирования отобранных для пособия тем. Ведь творческая деятельность и судьба каждого историка, характер историко-научных сообществ и научных школ имеют уникальную природу. Поэтому историографические зарисовки в каждом из десяти предложенных тематических узлов создавались на основе отдельного «лекала» с учетом авторского понимания смысла и специфики тех или иных историографических феноменов и процессов.

Пособие снабжено отдельным рекомендательным списком литературы по предложенным темам, в который вошли, с точки зрения автора, наиболее значимые и доступные для обучающейся аудитории историографические источники и труды. Текст пособия, кроме того, сопровождается постраничными ссылками на достаточный объем библиографической информации по историографии, которую можно воспринимать в качестве рекомендуемой дополнительной литературы. Наличие подстрочника в учебном пособии присутствует из принципиальных соображений, поскольку, на мой взгляд, это не только расширяет историографический кругозор, но и закрепляет в сознании молодого поколения историков-профессионалов навыки и академическую культуру восприятия научных текстов.

Учебное пособие выросло из опыта работы со студенческой аудиторией, которая вошла теперь в историю российского образования под названием «специалитет». С учетом формирования двухступенчатой системы высшего образования и в соответствии с учебно-образовательными стандартами материал учебного курса по истории исторической науки в современной преподавательской практике существенно сокращен и адаптирован для новой категории – студентов-бакалавров. Представленные в данном пособии учебные тексты могут быть рекомендованы в качестве учебной и научной информации не только для историков-бакалавров, но и для историков-магистрантов и аспирантов, а также для всех интересующихся вопросами истории исторической науки.

 

 

Н.Н. Алеврас

Январь-август 2011 г.

 

Интеллектуальной культуры

 

Приложения

Приложение 1. Гари M. Гамбург. Изобретение (создание) «государственной школы» историков, 1840-1995 // Историография Российской Империи: профессия и историописание в многонациональном государстве. Под ред. Томаса Сандерса. Нью-Йорк, 1999 [350]. (Русский перевод – О.В. Богомазовой)

Приложение 2. Авторская ремарка на статью Г. Гамбурга о государственной школе

 

 

 

Приложение 1

Гари M. Гамбург. Изобретение«государственной школы» историков, 1840-1995 // Историография Российской Империи: профессия и историописание в многонациональном государстве. Под ред. Томаса Сандерса. Нью-Йорк, 1999 [432]. (Русский перевод – О.В. Богомазовой [433])

Не так давно В.А. Китаев, известный историк, изучающий российскую общественную мысль, утверждал, что в свете бесспорно «ведущей роли государства» в современной российской истории, постсоветские ученые должны переоценить вклад «государственной школы» историографии в российское национальное самосознание. До конца 1980-х, писал он, советские специалисты по историографии рассматривали государственную школу с желчной позиции марксизма, который требовал признать «решающее отклонение методологического и концептуального багажа российской исторической науки второй половины девятнадцатого столетия». Однако драматические события перестройки М.С. Горбачева привели к отклонению марксизма в пользу «нового синтеза» российской истории. Современные историки, ищущие свои корни, «открыто возвращаются к идеям государственной школы или спонтанно стремятся к ним». При этих обстоятельствах, заключал Китаев, созрела ситуация («время было готово») для новой, положительной оценки государственной школы.

Симпатия Китаева к государственной школе историков – часть более широкого образца продолжающейся национальной переориентации, в которой граждане России постсоветского периода «реабилитируют» имперское прошлое и открывают вновь их прежде скрытые культурные связи и сходства с империей. Такое явление может внушать оптимизм, поскольку оно вносит элемент самокритики в историческое понимание, но при этом таит в себе опасность. Поиск прошлого «годного к употреблению», как предупреждал Бернард Левис в другом контексте, легко может привести от спасения исторической памяти к ее улучшению, от восстановления прошлого – к изобретению его.

Эта глава начинается рассмотрением использования термина «государственная школа» как аналитического аппарата в советской, постсоветской, и западной науке. Еще недавно утверждалось, что прозвище «государственная школа» историографии, как и другой вариант ее названия «юридическая школа», был изобретен противниками предполагаемых нами участников школы, чтобы дискредитировать их; что государственная школа никогда не существовала, в том смысле, что она была описана другими историками; и поэтому от термина «государственная школа» нужно отказаться в пользу более соответствующих концепций. Короче говоря, глава демонстрирует, что мы нуждаемся не в новой, позитивной переоценке государственной школы, но в скептическом пересмотре и соответствии самого термина.

I

Во время постсталинского советского периода термин «государственная школа» использовался, чтобы категоризировать пять ученых, активных с начала 1840-х к концу 1870-х-ранних 1880-х. Трое из этих ученых – К.Д. Кавелин, С.М. Соловьев, и Б.Н. Чичерин – расценивались как основатели школы. «Второе поколение» так называемых государственников – В.И. Сергеевич и А.Д. Градовский – сформировались в 1860-х и зарекомендовали себя с распространения исследовательской проблематики основателей, затем перейдя к включению истории местного самоуправления и проблемам сравнительной политической и юридической истории.

Согласно В.Е. Иллерицкому, советскому историографу, который обеспечил «каноническое» резюме интеллектуальных достижений государственной школы, все сторонники школы, признавали государство как «фундаментальный творческий элемент истории и ее движущую силу». Люди или нация (народ) были значимы только постольку, поскольку государство появилось органически из народной/национальной обстановки; взятый в изоляции от государства, народ был аморфной, в значительной степени недифференцированной массой, «инертной» исторической силой. Самая крайняя версия этой формулы предположительно принадлежала Чичерину, которого Иллерицкий обвинял в рассмотрении народа как творения государства.

Из основополагающего предположения о творческой роли государства в истории государственная школа, возможно, вывела два методологических заключения: а именно, то, что появление и развитие государства должны составить главный предмет российской исторической науки; и что историки, стремящиеся понять эволюцию государства, должны систематически изучать развитие частного, гражданского, и публичного права.

Еще более существенным было политическое заключение начальной гипотезы государственников. Согласно Иллерицкому, акцент на творческой силе государства неизбежно принудил членов государственной школы поддерживать российскую монархию, поскольку они видели в Романовых надежную защиту против революционных вызовов относительно права собственности в России. По расчетам Иллерицкого, государственная школа не была просто очередным этапом в развитии российской историографии, а являлась частью идеологически пагубного направления, союзничавшего с ненавистным ему монархическим движением, что должно было быть разоблачено и разрушено.

Опасность, исходящая от превознесения государства, с чем Иллерицкий боролся, была ощутима в отношении государственной школы к крепостничеству в России. Чтобы объяснить роль государства в создании и отмене крепостничества, члены государственной школы разрабатывали специфическую, но впоследствии очень влиятельную теорию «закрепощения и раскрепощения» общества. Согласно им, российское крепостничество было ужасным, но логичным последствием развития современного государства. Чтобы защитить Россию от иностранного вторжения, российское государство привязывало землевладельцев к правительственной службе, а российское крестьянство к земле; этими средствами государство создало военный и бюрократический аппарат, достаточно сильный, чтобы защитить нацию против внешних врагов. Без крепостничества, возможно, не выжили бы ни российское государство, ни российские люди. Таким образом, членство в государственной школе подразумевало не только академический интерес к государственной природе крепостного права, но и уверенность, что крепостничество на тот момент было исторически «закономерным», даже прогрессивным учреждением. Конечно, члены государственной школы также настаивали на отмене крепостного права, поскольку они видели возможную эмансипацию дворянства и крестьянства как логические, законные, и прогрессивные последствия перехода государства в современность. Как только государство достигло безопасности, которую оно искало, оно должно было освободить дворян от их обязательств государственной службы и крестьян от их привязанности к земле. Так как отмена крепостничества происходила сверху, юридическими средствами, а не снизу революционными средствами, главными последствиями освобождения 1861 года было сохранение несправедливых отношений собственности и укрепление монархии. Поэтому, согласно Иллерицкому, теория государственной школы «закрепощения и раскрепощения общества» была просто средством защиты классовых привилегий и существующего политического порядка.

Эта идеологическая тенденциозность, восстанавливающая портрет государственной школы, окрашивала советские трактовки историографии в конце 1980-х. Даже в длинном и теперь уже почтительном введении в соловьевскую «Историю России с древнейших времен» С.С. Дмитриева и И.Д. Ковальченко, изданную после 1988 года, замечалось, что «общее понятие о том, что развитие и последующее совершенствование социального организма происходили под опекой государства, очевидно неадекватно для изображения внутреннего курса исторического развития. Соловьев не видел реальных экономических, социальных, и других противоречий, связанных с генезисом и развитием капитализма в контексте задержки феодально-крепостных отношений». После падения Советской власти в конце 1991 г., российские историки прекратили их (к настоящему времени шаблонные) идеологические возражения государственной школе, но в целом сохранили унаследованное представление о действительных гипотезах школы. Обе «переоценки» Китаевым: государственной школы и Петербургского историка A.Л. Шапиро – внушительный обзор российской исторической науки, принявший без колебания интерпретацию Иллерицкого методики и методологии школы. Только А.Н. Медушевский и А.М. Дубровский подняли вопрос о предшествующих характеристиках работы школы, но при этом оба ученых продолжали использовать этот термин.

От советской историографии термин «государственная школа» (или вариант «юридическая школа») передался в общепринятое пользование западной науке. «Современная российская историография» Анатолия Мазура утверждала, что Кавелин и Чичерин верили в творческую силу государства и маргинальную роль обычных людей в истории; Мазур приписывал Соловьеву убеждение, что «история России – история ее правительства». Дж.Л. Блэк внес значимый нюанс в картину государственной школы, подчеркивая ее долги перед М.Н. Карамзиным и аморфность самой школы, но не оспаривая ее существование. За исключением Клауса Д. Гротузена, немецкие ученые следовали советским характеристикам государственной школы.

Таким образом, получается, что понятие «государственная» или «юридическая» школа историографии доминировало в российской исторической науке между 1840-ми и 1880-ми годами, и что основным направлением критики было превосходство российского государства над инертным народом, и это твердо установилось в не столь отдаленной советской, постсоветской, и западной науке. Несмотря на призыв Китаева к переоценке достижений государственной школы, идентификация Иллерицким школьного сообщества и его интеллектуальных изысканий остается неприкосновенной.

II

Само понятие «государственная школа» историографии спорно. Предполагаемые участники школы не описывали себя в качестве членов «государственной школы» или любой другой школы в этом значении. Конечно, у «первого поколения» государственников действительно были определенные общие моменты и взаимоотношения: их академическая связь с Московским Университетом; их участие в западническо – славянофильских дебатах и вообще их прозападная ориентация; их враждебность к крепостничеству; и их в основном промонархические чувства. В исторической работе их интересы иногда совпадали, особенно в середине 1840-х гг. Несмотря на совместный опыт и взаимное уважение, их прочтения российского исторического развития ни в коем случае не были идентичны и иногда приводили к острым столкновениям мнений, как мы увидим ниже. Кроме того, Чичерин и Кавелин чрезвычайно расходились в важных политических вопросах, таких как их отношение к Герцену, их реакция на студенческое движение 1861 г. и – что более всего важно для данной темы – в их отношении к централизованному государству. Эти различия были настолько глубоки, что в 1861 г. Кавелин разорвал все личные отношения с Чичериным и никогда не восстанавливал их. Учитывая диапазон и глубину проблем, разделявших Кавелина и Чичерина, аргумент Иллерицкого о «влиянии» со стороны Чичерина на его бывшего учителя Кавелина кажется неправдоподобным.

Притом, что так называемое «первое поколение» государственников не считало себя школой, то ни один не создал второго поколения. Действительно, первая главная книга Сергеевича подвергла критике теорию Соловьева о престолонаследии и, также, отклонила схему российского исторического развития Чичерина. Первая серьезная статья Градовского была длинным, весьма негативным обзором книги Чичерина «О народном представительстве» [1866], книги, обычно цитируемой, как одна из капитальных работ государственной школы. Таким образом, ни первое, ни второе поколение ученых не говорило о принадлежности к членам государственной школы, признавая существование самой школы. Если это понятие не было сформировано членами школы, что же было его истоком?

Понятие государственной школы, очевидно, развилось из трех составляющих. Во-первых, радикальные критики Соловьева, Кавелина и Чичерина выделяли этих трех ученых, как сторонников «новой исторической школы», занимающейся развитием российского государства. Оценка критиков, что «новая школа» была заинтересована в объяснении эволюции российских политических институтов, иногда сопровождалась обвинениями, что члены новой школы были сторонниками централизации. После весьма противоречивого нападения Чичерина на книгу Токвиля «Старый режим и Революция в 1858 г.», он стал магнитом для такой критики. Герцен назвал его «государственником», «теософом бюрократии». Бестужев-Рюмин называл Чичерина государственником и доктринером. Даже Кавелин обвинял Чичерина в преклонении «Новому Ваалу» – современному государству. В общем говоря, критики были менее заинтересованы ведущими гипотезами историописания Соловьева, Kaвелина, и Чичерина, чем их политической позицией, в свою очередь, принятой в соответствии с этими представлениями.

Вторая стадия в развитии понятия началась с публикации в 1886 г. статьи П.Н. Милюкова «Юридическая школа в российской историографии». Согласно Милюкову, юридическая школа (Соловьев, Кавелин, Чичерин, и Сергеевич) понимала историю, как процесс развития, анализируя этот процесс посредством изучения эволюции политико-юридических форм, и конструируя «схемы, объясняющие развитие этих форм, что было, в сущности, той же самой схемой». По мнению Милюкова, основное суждение, из которого проистекала юридическая школа, было «идеей происхождения государственных и частных юридических форм из патриархально-клановых отношений». Однако, Милюков признавал, что были острые различия, отличающие Чичерина и Сергеевича, с одной стороны, от Кавелина и Соловьева, с другой. Действительно, главной целью Милюкова было не менее чем убедить читателя, что члены юридической школы приняли общую интерпретацию задачи российской истории, в чем он потерпел неудачу – и тем самым подготовил основание к новой исторической методологии, которая объединит более полно историю общества, включая простых людей. Поэтому, он согласился с жалобой славянофилов, что Соловьев и Чичерин сводили их историю к одним только «формальностям» (то есть, к учреждениям и юридическим памятникам), игнорируя составляющие элементы общества. Заметим, что Милюков не использовал ярлык «государственная школа», потому что он знал, что такой термин не мог легко приспособиться к утверждению Чичерина и Сергеевича, что в Древней Руси не было никакой государственной собственности.

Третья стадия в развитии термина началась с поиска историками начала двадцатого столетия способа объяснить историографию девятнадцатого века через марксистские понятия классового интереса. В 1906 г. молодой марксист Б.И. Сыромятников утверждал, что и в Европе и в России, формирование этнических государств привело к «идеализации абсолютизма, государственной власти... как «создателя» истории и величия народов». По его мнению «государственная школа России» была просто местным случаем общего явления. Сыромятников предупреждал, что «культ нации и государства», построенный предшествующими историками, продвигался потому, что «в жизни народов важность политики уменьшилась по сравнению с проблемами социально-политического характера. Национально-государственная историческая теория с ее преувеличенным уважением к национализму, с ее верой в специфический характер национальной души и с ее исключительным интересом к политической истории, постепенно должна сойти со сцены». В своих примечаниях, Сыромятников ясно дал понять, что его ярость была направлена в основном против Соловьева, Градовского и Сергеевича.

После большевистской революции, в статьях и лекциях, написанных между 1923 и 1928 гг., М.Н. Покровский обсуждал вклад Чичерина, Соловьева, и Сергеевича в историографию. Однако, по различным причинам он не рассматривал Чичерина и Соловьева в качестве членов данной школы, и он подчеркнул, что Сергеевич, простой юрист, не был никаким историком вообще. Один из советских историков – Н.Л. Рубинштейн, еще прежде Иллерицкого, приводил доводы в пользу существования государственной школы, в которую он включал Кавелина и Чичерина. Однако, Рубинштейн поместил Соловьева в отдельную категорию. Он утверждал, что, в то время как идеалистическое мировоззрение и формальная схема исторического развития Соловьева были подобны таковым у Чичерина и Кавелина, соловьевская теория органического развития, его историзма, отличала его от так называемых «государственников».

Как предполагает история концепции «государственной школы», этот термин не использовался как самоназвание предполагаемыми членами школы, но был наложен на них другими. Сначала термин был предназначен главным образом как уничижительный ярлык. С введением понимания Милюкова «юридической школы» мы видим первую попытку профессионального историка обработки эвристической категории для понимания основных рассматриваемых вопросов. В советский период «государственная школа» была принята и как эвристическая категория и как уничижительный ярлык, описывающий тех главных историков, которые предшествовали Ключевскому. Все же до статьи Иллерицкого в 1959 г., советские историки не могли согласиться между собой, кто принадлежал государственной