Анализ перевода Брюсова 25 оды I книги Горация

В примечаниях к переводу Брюсова 25 оды I книги Горация с условным названием «К Лидии» стоит дата «5 апреля 1914» и в скобках приписано: «в один день с переводом оды I,5». Этот факт весьма интересен, так как свидетельствует о том, что плотность переводимых им произведений в то время была очень велика. Впервые этот перевод был опубликован в «Опытах по строфике» 1914 года. Данная ода написана в оригинале Сапфической строфой, состоящей из трёх Сапфических стихов и одного адония, которая встречается ещё в одах I,2,10,12,20,22,30,32,38, II,2,4,6,8,10,16, III,8,11,14,18, 20,22,27, IV,2,6,11, в юбилейном гимне.

Частотность её употребления поэтом говорит о том, что она является универсальной, то есть подходит для любой темы. В.Г. Борухович и многие другие исследователи творчества поэта отмечают, что это излюбленный ритм Горация, а М.Л. Гаспаров в статье «Гораций, или Золото середины» даёт пояснение: «В Сапфической строфе восходящий и нисходящий ритмы чередуются: в первом полустишии ритм нисходящий, во втором - восходящий. Так - в первых трёх стихах; четвёртый же стих короткий, заключительный, и ритм в нём - только нисходящий. Таким образом, здесь строгого равновесия ритма нет, нисходящий ритм преобладает над восходящим, и строфа звучит спокойно и важно». Из последних слов видно, что Гораций использует эту строфу для медитативной лирики, спокойно и медленно рассуждая на ту или иную тему.

В этом смысле перевод Брюсова достаточно близок к оригиналу на всех уровнях. Прежде всего, он сохранил структуру оды, то есть 5 четверостиший, и её графическое изображение: катрен состоит из трёх длинных строк и четвёртой короткой (в 2-3 слова). Количество предложений переводчик увеличил лишь на одно, разделив тем самым три последних строфы. Эмоциональную окраску также передал точно: по цели высказывания выделяется одно вопросительное предложение, включённое в прямую речь, и два (у Брюсова три) повествовательных.

Метрический строй перевода совпадает с оригиналом. Для этого Брюсов оставляет исконное ударение в слове «Фракийский» («Thracio») на первом (третьем от конца) слоге, что по-русски звучит весьма экзотично. А Семёнов-Тян-Шанский, к примеру, исключает из своего варианта это определение, относящееся к слову «ветер». Так нам становится понятно, что для Брюсова важно в переводе сохранить античный колорит. И ему удаётся достичь максимальной близости с древней эпохой точной передачей ритма. По словам Гаспарова, «ритм горациевских строф - это как бы музыкальный фон поэзии Горация; а на этом фоне развёртывается чеканный узор горациевских фраз». Перевод Брюсова полностью подтверждает эту мысль.

В стихах Горация очень важна вольная, затруднённая расстановка слов, дающая поэтическому языку напряжённость фразы, и Брюсов при переводе всегда следовал этому правилу. Поэтому мы и находим в его варианте инверсию, связанную с особенностью латинского языка, где определение стоит после определяемого слова: «юноши лихие» («iuvenis... protervi»), «старуха бедная» («anus... levis»). Так как в латинском языке свободный порядок слов, сохраняемый Брюсовым, в его переводе встречаются такие словосочетания: «трясут юноши» («quatiunt iuvenes»), «любит дверца» («amat ianua»). И если для Горация инверсия, которую он широко использовал, является нейтральной, то для русской поэзии её активное употребление не приближает нас к античному миру, а отдаляет от подлинника. Это вновь говорит о стремлении Брюсова к наибольшей экзотичности своего перевода.

Можно выделить и ещё один известный приём - анжамбман, то есть перенос фразы, придающий «стиху специфическую напряжённость». Мы встречаем его во второй строке второй строфы: «Петли» - «cardines» (со значением «петли»). Следовательно, Брюсов не просто по местоположению и ударному слогу скопировал этот единственный в оде перенос, но и точно перевёл. К тому же переводчик чётко передаёт и динамику стихотворения, насыщая его глагольными формами, которые часто переводятся дословно. Их количество различно: если в первой строфе у Горация пять и у Брюсова шесть глагольных форм, то в последней строфе всего по две. В связи с этим наблюдается спад динамики и напряжения к концу стихотворения. Таким образом, переводчик сохранил и традиционную горациевскую композицию.

Далее необходимо рассмотреть, как в переводе переданы образы данной оды. М.Л. Гаспаров пишет, что при взгляде на образы стихов Горация сразу привлекает внимание их «удивительная вещественность, конкретность, наглядность». В первой строфе встречается самый яркий вещественный образ: «amatque ianua limen, quae priors multum facilis movebat cardines». Перевод по словарю выглядит так: «и любит дверь порог, которая прежде часто легко двигала петли». А у Брюсова «и любит дверца порог свой, лёгкие в былом чьи скрипели часто петли». Речь идёт о том, что раньше дверь часто открывалась для гостей, а теперь находится в покое - никто не приходит.

В конце второй строфы встречается обращение к Лидии, причём в прямой речи. Это свидетельствует об уклонении от прямого обращения, то есть адресат данной оды выбран случайно, как и во многих других одах, где, по наблюдению К.П. Полонской, «многочисленные героини стихов Горация не индивидуализированы, мало конкретны». Несмотря на это, многие исследователи рассматривают Лидию как возлюбленную поэта. Например, С.М. Купич отмечает, что Гораций «предсказывает отвергнувшей его возлюбленной девушке муки преждевременной старости, когда она, лишённая прежней красоты и обаяния, но с ещё неугасшею потребностью любовных радостей, будет изнывать в неудовлетворённом томлении, возбуждая беспощадные в своей холодности насмешки молодых людей». А В.Г. Борухович пишет следующее: «В оде I,25 поэт описывает в мрачных красках будущее своей возлюбленной, предрекая ей жалкую участь: постарев, она будет тщетно взывать к проходящим мимо неё заносчивым блудникам, не в силах найти того, кто утолил бы её похоть». Такие выводы можно сделать на основе анализа образа автора.

В начале стихотворения автором всецело владеет «недоброе чувство злорадства», и во второй половине строфы находит некоторое разрешение, отчасти сменяясь резко-насмешливой иронией: «правда, юноши забывают тебя, но зато они не лишают тебя сладкого сна, а любовь осталась, любовь двери к порогу! Первоначальное чувство не остаётся цельным: смешливость, хотя бы и ироническая, безусловно, смягчает открытое чувство злости». Но уже к концу стихотворения Гораций возвышается от единичного факта до общего созерцания безрадостного старческого жребия в живом контрасте с веселящейся молодёжью и с некоторой долей деликатности заменяет в последней строфе образ «старухи» образом сухой («мёртвой») листвы, уносимой порывом холодного Эвра, образом, который, как считает С.М. Купич, усиливает элемент стихийности в этом стихотворении.

Интересна метафоричность в описании будущих страданий Лидии: «flagrans amor... saeviet circa iecur ulcerosum». По словарю Дворецкого мы переводим эту фразу так: «страстная любовь... будет неистовать вблизи уязвлённого сердца». А у Брюсова другой вариант: «ярая любовь... пусть раненую жжёт неотступно печень». Эти строки можно интерпретировать как описание ревности, которую в эпоху античности связывали с кипящей желчью, которая и жжёт печень. То, что Брюсов переводит этот отрывок дословно, подтверждает наши предыдущие выводы о его стремлении к отражению в переводе античного колорита, к знакомству читателей с традициями римлян.

Вся природа в этой оде оживает: например, «фракийский... голосит под новолунием ветер». А в двух последних строках («Мёртвые листы предавая Эвру, // Осени другу») олицетворяется Эвр - восточный ветер, как и листья (не успевшие ожить, но уже умершие). В связи с этими же примерами можно говорить и о конкретности образов - особенности творчества Горация: «Thracio vento» («Фракийский ветер») и «Euro» (восточный или юго-восточный ветер). Брюсов в переводе сохранил эти экзотические названия, привычные для читателей Горация, но никак не для современников (и тем более будущего поколения) переводчика.

В заключении стихотворения, то есть в последней строфе, наблюдается необычная именно в конце произведения афористичность, ведь обычно оды Горация обрываются на незначительных фразах. А в данном случае автор в финале делает вывод о том, «Что и плющ, и мирт лишь в красе зелёной // Ценит молодёжь», то есть мужчины предпочитают молодых девушек, а старых игнорируют и забывают. Об этом говорится метафорично, и перевод Брюсова в полной мере отражает авторскую мысль:

Пылкая плющом молодёжь зелёным

Тешится всегда, как и тёмным миртом,

Мёртвые листы предавая Эвру,

Осени другу.

Следует добавить, что в примечаниях Гиндина к сборнику «Зарубежная поэзия в переводах В.Я. Брюсова» мы находим несколько пояснений к переводу 25 оды I книги Горация: «перед нами окончательный вариант, в котором заметны усиление лексической экспрессии («в глухом тупике» вместо «в тёмном переулке») и стремление ещё точнее воспроизвести синтаксис оригинала». Таким образом, проанализировав перевод Брюсова, можно сделать вывод о том, что целью переводчика было как можно полнее и ярче передать античный колорит, экзотичность образов и в целом горациевские традиции, причём на всех уровнях стихотворения.