Распад галактики Гутенберга был

Теоретически зафиксирован в 1905 г.

с открытием искривленного пространства,

Но на практике уже двумя поколениями

Раньше она начала рушиться под натиском

Телеграфа

ео> Уитекер отмечает (р.98), что пространство Ньютона и Гассенди было «в том, что касается геометрии, евклидовым пространством»: «Оно было бесконечным, гомогенным и со­вершенно лишенным каких-либо отличительных черт, — каждая точка похожа на все остальные...». Ранее мы уже пытались пояснить, как эта фикция гомогенности и одно­родной непрерывности была связана с появлением фонети­ческого письма и, особенно, с его печатной формой. По сло­вам Уитекера, с точки зрения физики ньютоновское про­странство представляло собой «пустоту, в которую были помещены все вещи». Но даже для Ньютона гравитацион­ное поле было несовместимым с нейтральным пространст­вом. «Действительно, уже вскоре после Ньютона ученые столкнулись с этой трудностью и, отталкиваясь от понятия пространства как простого ничто, лишенного каких-либо свойств, кроме как быть вместилищем для вещей, они при­шли к необходимости наполнить его эфиром, который предназначался для того, чтобы объяснить действие элект­рических, магнитных и гравитационных сил, а также рас­пространение света» (р.98, 99).

Другим, вероятно, не менее впечатляющим свидетель­ством чисто визуального и однородного характера про­странства может служить знаменитая фраза Паскаля: «Le silense eternel des espaces infinis m'effraie»²⁶⁰. Следует за­думаться над тем, почему безмолвное пространство дол­жно внушать такой ужас, и это приводит нас к пониманию культурной революции в человеческой чувственности,

²⁶⁰ Меня ужасает вечное безмолвие этих бесконечных про­странств (фр.) (Паскаль Б. Мысли / Пер. Э.Линецкой. — СПб., 1995. — С.45). -— Прим. пер.

произведенной печатной книгой, которая выдвинула визу-альность на передний план.

Однако культура, отделившая визуальное восприятие от других чувств, не способна понять бессмысленность представления о пространстве как о нейтральном вмести­лище. Как говорит Уитекер (р.100), «в концепции Эйнштей­на пространство перестает быть только сценой, на которой разворачивается драма физики. Оно само становится од­ним из действующих лиц, поскольку гравитация, являю­щаяся физическим свойством, здесь полностью согласует­ся с кривизной, т.е. геометрическим свойством пространст­ва».

С признанием в 1905 г. искривленного пространства га­лактика Гутенберга официально распалась. Конец линей^ ной специализации и фиксированных точек зрения сделал неприемлемым знание, разделенное на множество облас­тей, при том что оно никогда не было нужным. Однако вследствие такого изоляционистского мышления наука превратилась в ведомственное учреждение, лишенное вся­кой связи с видением и мышлением, кроме косвенной, че­рез свои прикладные аспекты. В последнее время эта изо­ляционистская установка ослабла. И целью этой книги бы­ло объяснить то, как иллюзия разделенного на изолирован­ные области знания стала возможной в силу обособления визуального чувства под воздействием алфавита и книго­печатания. Впрочем, не стоит повторяться. Возможно, эта иллюзия была полезной, а может быть — вредной. Но не­понимание причинно-следственных связей, скрытых в на­ших технологиях, безусловно, не может привести ни к че­му хорошему.

Уже семнадцатый век незадолго до своего конца забил тревогу по поводу все возрастающего количества печатных книг. Первые надежды на великую реформу человеческих нравов благодаря книге сменились разочарованием. В 1680 г. Лейбниц писал:

Боюсь, мы еще долго будем пребывать в нашем тепе­решнем печальном состоянии путаницы и неразберихи, причем по нашей собственной вине. Я даже опасаюсь, что люди, бесплодно истощив любопытство и не до­ждавшись от наших исследований никаких ощутимых результатов для улучшения своего благополучия, по-

чувствуют отвращение к наукам и, придя в отчаяние, вновь впадут в варварство. И этому весьма способствует ужасающая масса книг, которая все продолжает расти. В конце концов этот беспорядок станет непреодолимым. Бесконечность числа авторов грозит им всем общей опасностью — забвением. Надежда на славу, воодушев­ляющая стольких людей в их трудах, вдруг угаснет, и быть автором станет позорным в такой же мере, в какой некогда это было почетным. В лучшем случае, писатели будут писать лишь небольшие книги, рассчитанные на кратковременный успех, которые будут служить только для того, чтобы ненадолго развеять скуку читателя, но вовсе не делу развития знания или чтобы заслужить признание потомков. Мне скажут, что, поскольку так многие люди пишут, невозможно, чтобы все их произве­дения были сохранены. Я с этим согласен и вовсе не осуждаю напрочь те небольшие модные книжки, кото­рые, подобно весенним цветам или осенним плодам, жи­вут не более года. Если они хорошо написаны, то могут заменить дельную беседу, и не просто разгонят скуку, но и послужат образованию ума и развитию речи. Часто их цель заключается в том, чтобы пробудить в человеке что-то хорошее, к чему стремлюсь и я, публикуя это не­большое произведение...²⁶¹

Лейбниц в данном случае видит в книге естественного наследника, а заодно и палача, схоластической философии, которая, однако, еще может вернуться. Книга как поднож­ка к славе и как машина бессмертия, по его мнению, нахо­дится теперь в величайшей опасности из-за «бесконечного числа авторов». Функцию большинства книг он видит в том, чтобы способствовать разговору, который «разгонит скуку» и «послужит образованию ума и развитию речи». Очевидно, что книга в то время еще далеко не стала глав­ной пружиной политики и общественной жизни. Она по-прежнему оставалась явлением на поверхности жизни, едва начавшим размывать традиционные очертания запад­ного общества. В то же время постоянная угроза возрожде­ния схоластики, идущей вразрез с новыми письменными и визуальными установками, порождает жалобу о том, что

²⁶¹ Selections, ed., Philip P. Wiener, pp.29-30.

устная схоластика — это слова, слова, слова. Лейбниц в ра­боте «Об искусстве открытия» пишет:

Среди схоластов существовал некий Жан Суисет, прозванный Калькулятором, работ которого я пока не сумел найти и видел только сочинения некоторых его учеников. Этот Суисет начал использовать математику в схоластических дискуссиях, но немногие люди сумели подражать ему, потому что им пришлось бы поменять метод диспута на метод расчетов и логики и благодаря одному росчерку пера удалось бы избежать многих

шумных споров

«Дунсиада» Поупа обвиняет печатную книгу