У испанцев был иммунитет против печати благодаря старой вражде с маврами

<aij> Тогда как якобинцы восприняли военный смысл, скры­тый в печати, присущую ей агрессию линейного уравнива­ния, англичане связали печать с производством и рынками. А в то время как англичане двигались от печати к ценооб­разованию в торговле, бухгалтерии и к разного рода спра­вочникам, испанцы извлекли из печати идею гигантизма и сверхчеловеческого усилия. Таким образом, испанцы со­вершенно упустили или проигнорировали прикладной, уравнивающий, гомогенизирующий смысл печатной техно­логии. У них отсутствует какая-либо склонность к установ­лению стандартов. Кастро пишет (р.620):

Они против стандартов вообще. Им свойственно не­что вроде личного сепаратизма... Если бы меня попроси­ли определить самую характерную черту жизни испан­цев, то это было бы что-то среднее между склонностью к инертности и готовностью взорваться в любой момент, что позволяет человеку раскрыться и понять, что же — будь это нечто незначительное или, напротив, ценное — скрыто в его душе, так, словно он сам устраивает для себя спектакль. Наглядным примером этого разительно­го контраста могут служить крестьянин и конкистадор. Это совершенная нечувствительность к политическим и социальным ситуациям, с одной стороны, и мятежи, конвульсии слепых масс народа, уничтожающих все на своем пути, с другой. Апатия к превращению природ­ных ресурсов в богатство и пользование общественным богатством как своим собственным. Архаические и ста­тические формы жизни и поспешное принятие совре­менных изобретений, сделанных в других странах. Так, электрический свет, печатная машинка, авторучка рас­пространились в Испании гораздо быстрее, чем во

Франции. Этот острейший контраст мы наблюдаем и в сфере выражения высших человеческих ценностей: в поэтической замкнутости Сан-Хуана де ла Круса и кви­етиста Мигеля ле Молиноса, с одной стороны, и в гнев­ных выпадах Кеведо и Гонгоры или в художественном преображении внешнего мира у Гойи, с другой.

Испанцы напрочь лишены какого-либо предубеждения против вещей и идей, которые приходят к ним извне: «В 1480 г. Фердинанд и Изабелла разрешили свободный им­порт иностранных книг». Однако позднее на них была на­ложена цензура, и Испания начала сворачивать свои связи с остальным миром. Кастро объясняет (р.664), каким обра­зом:

Поочередное расширение и сужение объективного мира в жизни испанцев подчинено драматическому ритму: они не склонны к производственной деятельно­сти, но в то же время и не согласны жить без промыш­ленности. В определенные моменты вылазки наружу, усилия вырваться за пределы собственной жизни... при­водили к проблемам, для которых не существует «нор­мальных» решений.

Возможно, наиболее впечатляющим следствием книго­печатания в эпоху Возрождения была военная кампания контрреформации, за которой стояли испанцы, такие как св. Игнатий Лойола. Его религиозный орден, первым воз­никший в эпоху книгопечатания, делал особый упор на ви­зуальной стороне религиозных упражнений, на усилении письменного обучения и военной гомогенности организа­ции. В своей «Апологии двух английских семинарий», на­писанной в 1581 г., кардинал Аллен так объясняет воинст­венность нового миссионерского рвения среди католиков: «Книги указали путь». Книга нашла отклик у испанцев как военизированное миссионерское предприятие, тогда как торговля и промышленность их не интересовали. По сло­вам Кастро (р.624), испанцы всегда враждебно относились к письменному слову:

Испанец стремится к системе справедливости, осно­ванной на ценностных суждениях, а не на твердых и де­дуцированных рациональным путем принципах. Не слу­чайно испанские иезуиты поддерживали казуистику, а

француз Паскаль находил ее извращенной и амораль­ной. Испанцев страшат и вызывают у них презрение именно писанные законы: «Я нашел двадцать статей против тебя и только одну за тебя», — говорит адвокат неудачливому подсудимому в «Рифмах из дворца» Пе­ро Лопеса де Айалы...

Одна из главных тем Кастро — колебания испанской истории между письменным Западом и устным мавритан­ским Востоком. «Даже Сервантес не раз с благосклонно­стью отзывается о справедливости мавританских поряд­ков, несмотря на свое долгое пребывание в плену в Алжи­ре». Именно мавры привили испанцам иммунитет против визуальной квантификации, присущей письменной куль­туре. Испанский пример особенно ценен для изучения раз­личных сторон печатной технологии, которые проявляются там, где она сталкивается с весьма своеобразными культу­рами. Испанская привычка жить на гребне страсти напо­минает о России, где, в отличие от Японии, влияние печат­ной технологии не привело к становлению потребительски ориентированного общества. В устной России отношение к технологии носит характер страсти, что также может по­мешать им воспользоваться плодами распространения пи­сьменной грамотности.

В книге «Сервантес сквозь века» (р.136-178) есть изящ­ное эссе Кастро «Воплощение в "Дон Кихоте"», в котором автор приводит следующее наблюдение: «Озабоченность вопросом, как чтение влияет на жизнь читателей, харак­терна именно для Испании». Этот факт является главной темой «Дон Кихота» и не только:

Влияние книг (религиозных или светских) на жизнь читателя — постоянная тема в переписке шестнадцато­го века. Юность Игнатия Лойолы прошла под знаком рыцарских романов, к которым «он испытывал сильную тягу и любил их читать. Но случай вложил в его руки «Жизнь Христа» и «Flos Sanctorum»²²². Чтение этих книг не только доставило ему удовольствие, но и заста­вило измениться его сердце. Он был охвачен желанием подражать тому, о чем он читал, и воплотить это в

222 ц_{вет СВЯТЫ}х (лат.). — Прим. пер.

жизнь. Поскольку он все еще колебался между земным и небесным, в нем скрывались два человека: тот, кем он был раньше, и тот, кем этот великий человек стал впо­следствии: «"И тогда на него сошли высший свет и муд­рость, которые Наш Господь вселил в его душу"» (р.163).

Пытаясь объяснить эту специфически испанскую под­верженность влиянию литературы, Кастро отмечает (р.161): «Отношение к книге как к живому, одушевленному существу, с которым можно говорить, спорить, свойственно восточному типу мышления...» И возможно, именно этой восточной чувствительностью к форме, которая постепенно сходила на нет в алфавитной культуре, объясняется осо­бенность испанского отношения к книгопечатанию: «...но своеобразие Испании шестнадцатого века заключалось в том внимании, которое здесь уделялось влиянию печатного слова на читателей; отношение к книге как к собеседнику заставляло забывать даже об ошибках и литературных изъянах самих книг» (р.164).

Таким образом, книгопечатание интересовало испанцев именно как средство коммуникации, ведущее к формиро­ванию нового соотношения между чувствами и новой формой сознания. Касальдуэро в книге «Сервантес сквозь века» (р.63) поясняет: «Рыцарь и оруженосец не противо­стоят и не дополняют друг друга. Они суть проявления од­ной и той же природы, но только в разных пропорциях. И когда делается попытка сопоставить эти различные про­порции путем перевода их на язык пластики, возникает комический эффект». В той же книге (р.248), в главе «Апокрифический Дон Кихот», Стивен Гилман, имея в ви­ду специфически испанское отношение к печатному слову, указывает, что авторство в Испании не имело существен­ного значения: «Читатель важнее, чем писатель». Но отсю­да еще очень далеко до идеи «чего хочет публика», ибо речь здесь идет скорее о языковой среде как своего рода акционерном обществе, чем о читателе как частном потре­бителе. Р.Ф.Джонс отметил такую же ситуацию в Англии начала шестнадцатого века:

Цель литературы видели в усовершенствовании и украшении родного языка. Иными словами, литература считалась орудием языка, а не наоборот. Писателей це-