Символьная власть как квинтэссенция взаимодействия социально-культурных институтов

Осознание значимости символьных форм для регулирования социума не является достижением современности. Символьная власть, в предыдущие эпохи институционализированная в виде церкви, обладала монопольным правом создавать, интерпретировать и контролировать систему символов, описывающих реальность. Католическая церковь обладала огромной экономической властью и была единственным иерархическим трансграничным институтом средневековой Европы, обеспечивающим ее связность символьными средствами. Исключительно велика была и политическая власть Римского престола, основанная на дискурсе, что римский папа обладает не только верховной властью в церкви, но и высшим сюзеренитетом над королями Западной Римской империи.

В эпоху Нового времени главная роль в международных отношениях, ранее принадлежавшая монархам, перешла к национальным государствам, которые разрабатывали свои административные системы и закрепляли их в символических формах, не нуждаясь в легитимизации со стороны церкви. Капиталистически ориентированные социальные группы разрабатывали свои варианты описания социально-экономических и политических процессов. Активно развивались системы светского образования, ориентированного на естественнонаучные модели описания реальности, идеология и массовая коммуникация в привычной нам форме квазивзаимодействия, опосредованного печатными СМИ. Результатом этого бурного изменения социально-экономического и политического ландшафта Европы можно считать трансформацию властеотношений на основе технологии паноптизма и сосредоточение символьной власти в институтах культуры, образования, науки и СМК.

Современность, наследующая типологию властных отношений от предыдущих исторических эпох, тем не менее, позиционирует смысл взаимодействия социальных институтов как самоцель, независимую от условной конкретики (кадровый состав высшего государственного менеджмента, экономическая база и т.п.), а также национальных и культурных традиций. В известной степени такая модель властных отношений была заложена концепциями естественного права и общественного договора и на уровне рациональной политической культуры всегда официально доминирует над традиционными элементами социального взаимодействия. В современных геополитических дискуссиях подобный вектор позиционирования власти ассоциируется с либерализмом и оказывается своеобразной «образцовой» моделью построения западного общества. Вместе с тем, философско-антропологические, этнографические и культурологические исследования современности настаивают на необходимости сохранения аутентичных культурных и национальных традиций во всех сферах социальной жизни (К. Леви-Стросс, Л. Леви-Брюлль, Э.Морэн и т.п). Сама же концепция принципиальной образцовости европейского типа культуры и власти в действительности демонстрирует не «независимость» от идеологических и иных установок, а, напротив, их тесное переплетение.

Тема мировоззренческих установок европейской социальной жизни в западной исследовательской литературе впервые была затронута М. Вебером в работе «Протестантская этика и дух капитализма». Он открывает полемику следующим наблюдением: «При ознакомлении с профессиональной статистикой любой страны со смешанным вероисповедным составом населения неизменно обращает на себя внимание одно явление, неоднократно обсуждавшееся в католической печати и литературе и на католических съездах Германии. Мы имеем в виду несомненное преобладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей, а равно среди высших квалифицированных слоев рабочих, и прежде всего среди высшего технического и коммерческого персонала современных предприятий. Это находит свое отражение в статистических данных не только там, где различие вероисповеданий совпадает с национальными различиями и тем самым с различием в уровне культурного развития…; чем интенсивнее шел этот процесс, тем отчетливее конфессиональная статистика отражает упомянутое явление»[124].

В русской философской традиции значимость идеологических и, конкретно, религиозных установок была отмечена в известной работе И.В. Киреевского «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», а позже, в богословских работах В.Н. Лосского. Со стороны практической социологии и политологии в полемике эволюционизма и функционализма в 20-30-е годы ХХ в. феномен культурно-национальной структуры, сохраняющей определенный тип социальных отношений, был интерпретирован именно с точки зрения антропологии. Этот подход оказался исключительно позитивным, и структурный функционализм А.Р. Рэдклиффа-Брауна подчеркивает «интегрирующую роль символа и религии, а также роль ритуала в консолидации групповых ценностей»[125].

Особую остроту конфессионально-идеологические установки приобретают в контексте современных геополитических процессов. Как отмечает А.Г. Дугин в своей работе «Философия войны», рассмотрение двух ветвей протестантизма как породивших две различные парадигмы социально-экономической реальности, в которой британская парадигма обретает особое значение с выходом США в мировые лидеры, сегодня является необходимой составляющей геополитических исследований: «Мало-помалу инициативу Англии перенимает иное «дочернее» государство – США, которое изначально основано на принципах «протестантского фундаментализма» и мыслится его основателями как «пространство утопии», как «обетованная земля», где история должна окончится планетарным триумфом «10 потерянных колен». Эта мысль воплощена в американской концепции Manifest Destiny, которая видит «американскую нацию» как идеальную человеческую общность, являющуюся апофеозом мировой истории народов»[126].

В этом контексте привычные интерпретации символьной власти как лишь одного элемента системы социального взаимодействия должны дополняться учетом тонкостей конфессионально-идеологических аспектов общественных коммуникаций. По существу, в условиях информационной эпохи символьная составляющая власти становится одним из важнейших элементов упорядочения социальной системы, позволяющая аккумулировать все общественные силы.