Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Толстый Червяк, обладавший даром красноречия
Толстый Червяк, о котором мне, хочешь не хочешь, придётся рассказать, нигде не учился: даром красноречия он обладал от природы. И не говорите мне, что так не бывает, – очень даже бывает! Наградит природа по ошибке какого‑нибудь червяка таким даром – и потом уже ничего не попишешь. Разглагольствует червяк направо и налево, а восхищённые слушатели только уши развешивают – и сидят с развешенными ушами… Червяку же больше ничего и не надо: он жив, пока его слушают. А его всегда слушают: дар красноречия ценится высоко. Значит, он всегда и жив, этот червяк. Вот и наш Толстый Червяк был жив – даже жив и здоров. Потому что питался одними витаминами, а именно – яблоками. Он на яблоне жил – там же и был здоров. Причем очень здоров – здоровенный такой червяк! Но его редко видели: он на прогулки почти не выходил, а только сидел в яблоках и питался. Впрочем, сегодня Толстому Червяку пришлось выйти на прогулку: яблоко немыслимой величины, когда‑то висевшее на самой макушке яблони, было успешно доедено – и теперь на ветке красовался один черенок, к которому Толстым Червяком была приколота записка: «Съедено целиком 14 августа». И подпись стояла: «Толстый Червяк». Покончив с формальностями, Толстый Червяк облюбовал себе ещё яблоко, пожелтее, и, напевая походную песню, пополз к нему. – Минуточку! – остановило Толстого Червяка Жёлтое Яблоко, когда он уже приготовился заползать внутрь. – Вы куда это такой бодрый? – На пир, на пир, на пир! – пропел Толстый Червяк и остановился. – И чем же Вы пировать собрались? – поинтересовалось Жёлтое Яблоко. – Да вот, собрался Вами… – вяло уточнил Толстый Червяк, – если Вы, конечно, не против. – Покажите мне здесь на яблоне хоть одно яблоко, которое было бы не против того, чтобы Вы им пировали! – усмехнулось Жёлтое Яблоко, на всякий случай прикрываясь листочком. Прочие яблоки дружно рассмеялись. – Рано вы смеётесь… – предупредил Толстый Червяк. – В этом саду ведь ваша яблоня не единственная. В этом саду яблонь видимо‑невидимо! – Тут он прислушался. – Слышали? Яблоки ничего не слышали. А Толстый Червяк, оказывается, слышал, – и сказал: – Вот так вы и живёте… Живёте – и ничего не слышите! А между тем если бы вы прислушались, то услышали бы, как только что с соседней яблони полетело вниз одно прекрасное яблоко. Оно ударилось о ствол и раскололось вдребезги. Замечу с прискорбием: жизнь его прожита напрасно… Ибо лишь то яблоко, которое вылупилось из цветка, созрело и съедено, вправе сказать: «Жизнь моя прожита не напрасно!»
– Это мы и без Вас знаем, – ответило ему Жёлтое Яблоко, а прочие яблоки дружно закивали. – Но ведь если в яблоке завелся червяк, есть его уже не станут. Так что держитесь‑ка от меня подальше, господин хороший! Толстый Червяк тонко улыбнулся и – как будто бы даже охотно – отполз от Жёлтого Яблока на почтительное расстояние. А с этого почтительного расстояния сказал, продолжая тонко улыбаться: – Как узко Вы мыслите! Мыслить же надо широко. Каждое яблоко, которое вылупилось из цветка и созрело, должно быть съедено – так? Яблоки опять дружно закивали. – А кем оно будет съедено – это ведь, в сущности, неважно! – воскликнул Толстый Червяк. – Между тем как яблоко, только что сорвавшееся с соседней яблони, никогда уже не будет съедено никем. Оно погибло впустую. Подумайте о тех из вас, кого ждет такая же участь! Подумали? Яблоки подумали и загрустили: от такой участи никто из них не был застрахован. – А теперь подумайте о тех из вас, кого оставят на яблоне, потому что висят они слишком высоко. Подумали? Яблоки подумали и с ужасом посмотрели на те яблоки, которые действительно висели слишком высоко над землей. – А теперь подумайте о тех из вас, кого соберут и положат в ящики. В ящиках жарко и тесно. Некоторые из вас сгниют, так и не успев попасть на стол. Подумали? Яблоки подумали и совсем скисли: сгнить в ящике… что же в этом хорошего? – А теперь подумайте о тех из вас, о ком забудут и кто всю зиму пролежит на боку в холодном подвале, а потом сморщится и потеряет всю свою свежесть и сочность. Подумали? Яблоки подумали и пришли в отчаяние: нет ничего хуже, чем пролежать на боку в холодном подвале всю зиму… – И что же из всего этого следует? – торжественно провозгласил Толстый Червяк. Яблоки молчали: они не знали, что из этого следует. – А из этого следует, – помог им Толстый Червяк, – что я бы на вашем месте занял очередь ко мне на приём: я один могу гарантировать вам, что вы будете съедены немедленно и, значит, жизнь ваша будет прожита не напрасно. Посмотрите во‑о‑н на тот черенок, на котором приколота записка: «Съедено целиком 14 августа» – разве это не доказательство правоты моих слов? Однако… – тут он вздохнул на всю толщу своего организма… – всех я, конечно, принять не смогу: у меня ведь тоже время ограничено!
И яблоки в панике стали наперебой записываться к Толстому Червяку на приём. В конце концов записались все. Он же, прочесав яблоню снизу доверху, написал на каждом из плодов порядковый номер поедания и, покончив с формальностями, бодро сказал: – Ну, что успею – то успею. И пополз к Огромному Зеленому Яблоку, записавшемуся первым. Успеть ему, однако, удалось мало – ибо непосредственно при вползании в яблоко он сам был скушан пролетавшей мимо случайной птицей. Правда, после этого птице некоторое время пришлось растерянно посидеть на яблоне. – Впечатление такое, будто я съела какой‑то гвоздь, – пожаловалась она другой птице, тоже пролетавшей мимо. И впечатление это было, видимо, правильным, потому что Толстый Червяк явно переел яблок, а в яблоках на самом деле ужасно много железа…
СВЕЧНОЙ ОГАРОК
Весь новогодний праздник в доме жгли свечи: на то он и новогодний праздник, чтобы жечь свечи! Для этого в доме даже погасили лампы и лампочки: кто‑то сказал, будто электрический свет и пламя свечей друг с другом не сочетаются. Наверное, так оно и было: во всяком случае, сами по себе свечи выглядели просто волшебно! Их пламя было причудливым и мерцало… Весь дом погрузился во тьму, по которой словно золотые блёстки рассыпали: это огоньки свечей вспыхивали тут и там, преображая знакомые предметы в таинственные и загадочные. Покосившийся письменный стол казался приготовившимся к прыжку драконом, растрёпанная софа – разлёгшимся на полу чудовищем, а колченогий торшер с замысловатым абажуром – ведьмой на метле, собирающейся в полёт. Свечи горели‑горели, а потом погасли – и сразу вслед за этим один год сменился другим. – Здравствуй, новая жизнь! – громко сказал кто‑то, и все обрадовались. В новой жизни уже не было места свечам – повсюду включили мощные лампы дневного освещения. Они давали так много света, что он проникал в каждый уголок, – и в доме сразу же исчезло всё таинственное и загадочное. Приготовившийся к прыжку дракон так и не совершил своего прыжка, снова став покосившимся письменным столом. Разлёгшееся на полу чудовище больше никого не пугало: кого же испугает растрёпанная софа? Да и ведьма на метле не успела собраться в полёт, на глазах превратившись в колченогий торшер с замысловатым абажуром. Когда в доме окончательно забыли обо всём таинственном и загадочном, маленький Свечной Огарок, ещё во время новогоднего праздника укатившийся куда‑то, поднапрягся и, продвинувшись сантиметра на три по ковру, оказался на виду у всех. – И не скучно вам тут? – пискнул он в пространство. – У нас новая жизнь, – ответили ему, – и, конечно же, нам не скучно. – Извините, пожалуйста, – смутился Свечной Огарок и опять куда‑то укатился. А новая жизнь шла своим чередом. Лампы дневного освещения горели вовсю, больших праздников не намечалось, а про небольшие праздники к ночи уже и не помнили. За так и не совершившим прыжка драконом – покосившимся письменным столом – вели сложные расчёты, на давно уже не страшном разлёгшемся на полу чудовище – растрёпанной софе – отдыхали, глядя телевизор, а не успевшую собраться в полёт ведьму – колченогий торшер с замысловатым абажуром – использовали лишь для того, чтобы перед сном почитать при вечернем свете последние известия в газетах.
Ещё через некоторое время застучали молотки, завизжали пилы, забурили буры… в доме началось Большое Строительство. Потолки взлетели к самому небу, стены раздвинулись до горизонта, путь из одной комнаты в другую стал занимать целую четверть часа. Новая жизнь несла с собой только радости. – Давно не было такого удачного года! – говорили вокруг. Однажды, посреди всеобщего счастья, снова выкатился откуда‑то Свечной Огарок и снова пискнул в пространство: – Вам все ещё не скучно? На его глупый вопрос даже не стали отвечать – настолько ничего общего не имел этот вопрос с совсем новой жизнью. И Свечной Огарок, по своему обыкновению, опять укатился куда‑то… никто не заметил куда. А в доме принялись менять всё подряд: так и не совершившего прыжка дракона – покосившийся письменный стол – отправили на свалку, давно никому не страшное чудовище – растрёпанную софу – спровадили на дачу, а не успевшую собраться в полёт ведьму – колченогий торшер с замысловатым абажуром – кажется, поставили в чулан… Бескрайнее пространство дома заполнили кожаной мебелью простой и удобной формы, на стены повесили картины, полные квадратов и треугольников, лампы дневного освещения заменили встроенными в потолок прожекторами, дававшими столько света, сколько требовалось в данное время суток… Новая жизнь радовала как никогда. И уж Бог знает как случилось, что попался кому‑то под руку молчаливый Свечной Огарок… Где удалось ему пережить все изменения в доме, так и осталось загадкой. Его покрутили в руках и хотели выбросить в мусоропровод, но неожиданно помедлили, поставили в дорогой подсвечник и зажгли. Пламя вспыхнуло так ярко, что встроенные в потолок прожекторы отключились один за другим, осознав полную свою ненадобность, – и дом погрузился в непроглядную мглу. Только крохотный огонёк свечи трепетал в бескрайнем пространстве, – то и дело мерцая и выхватывая из темноты прошлого покосившийся письменный стол, который казался приготовившимся к прыжку драконом, растрёпанную софу – похожую на разлёгшееся на полу чудовище, и колченогий торшер с замысловатым абажуром – ведьму на метле, собирающуюся в полёт…
– Вы только взгляните… – тихо сказал кто‑то, – как же она была прекрасна, наша старая жизнь! Как таинственна и как загадочна!… Но в последний раз вспыхнул огонек Свечного Огарка – и не стало никакого Свечного Огарка… только маленькая лужица воска вокруг дорогого подсвечника. Встроенные в потолок прожекторы, почуяв неладное, зажглись во всю мощь… и в их надёжном свете кожаная мебель отчётливо проступила простотой и удобством форм, картины на стенах снова охотно предъявили свои квадраты и треугольники всем желающим. Новая жизнь продолжалась…
ПОЗОЛОЧЕННАЯ РАМА
Ох, если бы Вы видели эту Позолоченную Раму! Она была такой огромной, что впору только во дворце каком‑нибудь вешать – так нет же, повесили в жилом, извините за выражение, помещении… Причём всё, что висело на стене до этого, сразу же, конечно, пришлось убрать: Позолоченная Рама заняла собой всю стену целиком. И, между прочим, стены даже еле хватило: будь стена на миллиметр короче, Позолоченная Рама не поместилась бы. – Слава Богу! – вздохнули все, когда она наконец поместилась и, между прочим, застонала при этом так, как если бы ей переломали все кости. – Ну, что же… – сказала Позолоченная Рама, выждав, пока домочадцы, налюбовавшись заключённой в ней картиной, разошлись по делам. – Посмотрим, посмотрим, что это я тут обрамляю! А обрамляла она один замечательный натюрморт. Хоть вы, конечно, знаете, что такое «натюрморт», рассказать о таком натюрморте всё‑таки стоит. На нём – как и вообще на картинах, которые называются «натюрморты», – не было, конечно, ни людей, ни природы… а были только овощи, фрукты и всякие вещи, но зато что это была за красота! Пара отменных золотых яблок в центре, с десяток изумительных мелких абрикосов, небрежно разбросанных по столу, три грациозные виноградные грозди, свисавших из небольшой фруктовой вазы на переднем плане… И ещё – мраморная голова какого‑то Великого Мыслителя, это уже на заднем плане, и стопка книг. А кроме того, стакан в золотом подстаканнике – и рядом с ним, на столе, золотая ложечка и маленькая ажурная тарелочка с аккуратно надкушенным поджаристым сухариком! Одним словом, совершенное загляденье… – Такой потрясающей живописи тут ещё никогда не бывало! – произнесла Хрустальная Люстра, счастливая оттого, что ей выпала честь отражать в своих хрусталиках хотя бы некоторые из предметов, изображённых на картине. – Вы правы, – хриплым от волнения голосом ответил Старый Граммофон. – Теперь в этой комнате всегда будет праздник! Остальные молчали, восхищённо любуясь картиной. А о Позолоченной Раме не было сказано ни слова. Придирчиво осмотрев всё, что она обрамляла – до последней мелочи, – Позолоченная Рама тяжело вздохнула и сказала:
– Да‑а‑а… пожалуй, многовато мне приходится обрамлять. И кому только могло прийти в голову напичкать меня такими увесистыми предметами? Одна эта дурацкая голова Великого Мыслителя чего стоит… и книги, да ещё целая стопка! Надо же было додуматься – так перегрузить хрупкую раму! Ну, положим, хрупкой‑то Позолоченную Раму никак нельзя было назвать… Рама эта была дубовой, а стало быть, довольно тяжёлой. И очень помпезной! Она, в сущности, не так хорошо и подходила к заключённому в ней натюрморту, потому что отвлекала от него внимание… да ещё и сияла, как только что начищенный самовар! Только что ж тут поделаешь: все позолоченные рамы испокон веков убеждены в том, что это на них приходят смотреть зрители!… – Ну, начнём… – деловито сказала Позолоченная Рама – себе сказала: с ней ведь в комнате никто не разговаривал. – Пора приниматься за дело. Если я сама не облегчу свою участь – никто не поможет! И сразу после этих слов стопка книг полетела на пол, а на картине, рядом с мраморной головой Великого Мыслителя, образовалось пустое место. – Вот так‑то лучше! – крякнула Позолоченная Рама и распорядилась в пространство: – Уберите книги с пола! Впрочем, выполнить её приказ было некому: домочадцы, как сказано, давно разошлись по своим делам. – Что она себе позволяет? – в панике спросила Хрустальная Люстра, обращаясь к Старому Граммофону. Но тот в ответ только покачал своей едва державшейся трубой и послал Хрустальной Люстре взгляд, полный боли. – Теперь перейдём к этой дурацкой голове Великого Мыслителя, – решила Позолоченная Рама – и, напрягшись, выпихнула мраморную голову за свои пределы. Голова со страшным грохотом упала на пол и раскололась на части. А задний план картины почти совсем опустел. – Тут ещё шторка какая‑то пыльная! – Позолоченная Рама чихнула, обнаружив на заднем плане занавес из тёмно‑красного бархата. Понятное дело, занавес тоже полетел за пределы рамы и, падая на пол, накрыл стопку книг и осколки мраморной головы Великого Мыслителя. – Вот здорово получилось! – обрадовалась Позолоченная Рама. – Теперь хоть их там, внизу, не видно… – Остановитесь! – не выдержала Хрустальная Люстра, подрагивая всеми своими хрусталиками. Даже не удостоив её взглядом, Позолоченная Рама прикинула на глаз, не слишком ли много в ней фруктов, установила, что, пожалуй, всё‑таки слишком, и принялась выбрасывать один за другим… да так увлеклась, что скоро все фрукты оказались на полу – раскатившись в разные стороны. Теперь на картине были только небольшая ваза из‑под винограда, стакан в золотом подстаканнике, рядом золотая ложечка да ещё маленькая ажурная тарелочка, на которой беспокойно ёрзал аккуратно надкушенный поджаристый сухарик! – Оставлю одни золотые вещи, – присмотревшись ко всему этому, объявила Позолоченная Рама. – А сухарик, пожалуй, съем. Услышав такие ее слова, поджаристый сухарик сам пулей вылетел за пределы Позолоченной Рамы, а вслед за ним – ваза, стакан и тарелочка. Картина опустела: на ней уже не было ничего, кроме золотого подстаканника и золотой ложечки. – Ну, не красота ли? – сама себе сказала Позолоченная Рама и победоносно огляделась по сторонам. На неё смотрели с ужасом. …а вечером в доме держали семейный совет. Никто не мог понять, как получилось, что почти все изображённые на картине предметы выпали из рамы, однако решили, что для одного золотого подстаканника и для одной золотой ложечки эта Позолоченная Рама слишком велика. Её сняли со стены и, вынув остатки картины, отнесли на чердак. Там Позолоченная Рама стоит и до сих пор – совершенно пустая.
ЛЕСТНИЧКА НАВЕРХ
Вы, конечно, знаете, чем измеряются лестницы – лестницы измеряются маршами. Это так части лестницы называются: допустим, идёт себе лестница и идёт – и вдруг ка‑а‑ак повернёт направо! Это значит, что вы промаршировали один марш и что теперь новый марш начинается. Потому и говорят: это двухмаршевая лестница, если лестница с поворотом. А бывают ещё трехмаршевые лестницы, четырёхмаршевые и так далее… но все они слишком длинные, и про них долго рассказывать. Я лучше расскажу вам про короткую Лестничку Наверх, которая и состояла‑то всего только из одного марша. Правда – в отличие от вас, которые теперь знают, чем лестницы измеряются, – сама Лестничка Наверх никогда не слышала о том, чем они измеряются… такая уж это была непросвещённая лестничка. Хоть она и состояла всего‑навсего из одного марша, а это, казалось бы, совсем легко запомнить! Лестничка Наверх вела в мансарду. Если вам неизвестно, что такое «мансарда», – это ничего: мансарды совсем не в каждом доме бывают. Они в старых домах бывают, да и то лишь иногда: мансарда – это такая пристроечка сверху на доме. Не второй этаж, а только пристроечка, где внутри комната с низким потолком… уютная весьма. Вот наша Лестничка Наверх туда и вела. Спросишь её, бывало: – Куда ведёшь, Лестничка Наверх? А она и отвечает: – В мансарду! Иногда даже смешно получалось: не все ведь знают, что мансарда – это такая пристроечка, и начинают думать, думать: куда же, дескать, эта Лестничка Наверх ведёт, в какие такие края неизвестные? И некоторые по ней подниматься даже боялись: кто её знает, ещё заведёт куда‑нибудь не туда! Но это они, кстати, зря: такая милая Лестничка Наверх, конечно, куда‑нибудь «не туда» завести не могла. Её, между прочим, даже всегда специально гостям представляли: – А тут, – говорили, – у нас лестничка наверх. Вот Лестничка Наверх и думала, что это имя у неё такое – Лестничка Наверх – и что имени этого вполне достаточно, чтобы с ней познакомиться. Но однажды она услышала, как какому‑то Старенькому Гостю говорят: – А тут у нас лестничка наверх. Не бойтесь, она недлинная: всего один марш. Лестничка Наверх, конечно, не поняла, при чём тут марш, и поспешила спросить: – Как это… один марш? Ей и объяснили, что лестницы измеряются маршами и что она, стало быть, одномаршевая. Лестничка Наверх сразу глубоко задумалась, а когда Старенький Гость стал подниматься по ней, сказала ему: – Извините, пожалуйста, дорогой Старенький Гость, но мне кажется, что я всё‑таки измеряюсь не маршами. – А чем же Вы измеряетесь? – даже остановился на полпути Старенький Гость: уж ему‑то было доподлинно известно, что все лестницы на свете измеряются маршами! – Пока ещё не знаю, чем… – призналась ему Лестничка Наверх. – Но точно не маршами. Марши… они для военных. И для тех, кто в походе. А я тут совсем ни при чём! – Вот тебе раз… – сказал Старенький Гость. – Как же по Вам тогда ходить? Маршировать‑то, получается, нельзя! – Да уж, – согласилась Лестничка Наверх, – лучше не маршировать… если Вы, конечно, не военный и не в походе. – Нет‑нет, я не военный и не в походе, – поспешил заверить её Старенький Гость. – Я мирный учитель литературы. Но Вы, дорогая Лестничка Наверх, всё‑таки сосредоточьтесь, пожалуйста, и решите, чем Вы измеряетесь, чтобы я знал, как по Вам дальше идти! Лестничка Наверх сосредоточилась изо всех сил и наконец решила: – Пусть все другие лестницы на свете измеряются маршами. А я буду измеряться вальсами. И поскольку я прямая, то есть без поворотов, можно сказать, что во мне один вальс. Я Одновальсовая Лестничка Наверх. Тут уж сосредоточиться пришлось Старенькому Гостю. – Маршировать‑то я хорошо умею, – размышлял он. – А когда‑то умел, конечно, и вальс танцевать, только это было очень давно… Даже не знаю, получится ли у меня теперь. – Конечно получится! – убеждённо сказала Одновальсовая Лестничка Наверх. – Когда идёшь по лестнице в один вальс, этот вальс сам собой получается. И у Старенького Гостя действительно сам собой получился вальс – правда, только один вальс, но больше от него и не требовалось. Зато в этом своем вальсе Старенький Гость мгновенно взлетел к самой мансарде – и там, в мансарде, его даже не узнали: настолько он за один вальс помолодел! С тех пор гости в доме не переводились. Ещё бы – кому же не хочется помолодеть за один вальс! И каждый, приходя в дом, первым делом спешил в мансарду, вальсируя по Одновальсовой Лестничке Наверх, а там… А там начиналась уже совсем другая жизнь, о которой надо писать уже совсем другую сказку.
МАЛЕНЬКОЕ СКВЕРНОЕ СЛОВО
Если кому‑то говорят: «Не сквернословьте, пожалуйста!», – значит, этот кто‑то произнёс слово, которое нельзя произносить. Есть в мире такие слова, которые нельзя произносить. Они называются «скверные». Правда, вряд ли нам ответят на вопрос, почему их нельзя произносить. А раз так – не будем спрашивать… не очень‑то и хочется! Между прочим, тут самое странное вот что… Все знают: скверные слова нельзя произносить, а нет‑нет возьмут да и произнесут. Как‑то так получается… многие даже говорят, будто само собой получается! Дескать, живёшь себе – и совсем не хочешь произнести скверное слово, а хочешь произносить только хорошие и прекрасные слова – и даже произносишь их всё время… Но вдруг – на тебе: само собой произносится скверное слово! Прямо хоть плачь… Так, во всяком случае, было рассказано одному Маленькому Скверному Слову – так оно это и запомнило. А когда запомнило, то сразу же дало себе обещание: никогда и ни за что не произноситься. Кстати, Маленькое Скверное Слово не знало, что оно означает. Пыталось выяснить, да все только опускали глаза и говорили: «Мы тебе это когда‑нибудь потом объясним». А потом всегда забывали… Время от времени – слыша, как произносятся другие слова, – Маленькое Скверное Слово задумывалось: «А интересно всё‑таки, как оно бывает – про‑из‑но‑сить‑ся? Вот повезло же некоторым словам! Особенно «да» и «нет»: подумать только, тоже ведь совсем коротенькие, а не скверные… Они на каждом шагу произносятся – без конца только их слышишь… Иногда даже дважды подряд: «да‑да» – или «нет‑нет». А то и трижды: «нет, нет и ещё раз нет!» – это обычно очень громко говорится. А меня и один раз произнести нельзя, даже и тихо нельзя – язык отсохнет!» Как это – «язык отсохнет», Маленькое Скверное Слово, конечно, тоже не знало – просто когда‑то услышало, что Одна Мама сказала Одному Сыну, который почти уже начал произносить Маленькое Скверное Слово: «Смотри, язык отсохнет». И Один Сын сразу же прекратил произносить Маленькое Скверное Слово, и хоть рот уже было открыл, всё равно не произнёс. Само же Маленькое Скверное Слово и подавно не произнеслось: оно ведь себе обещание дало и обещание это держало. Тем более что неприятно, наверное, увидеть, как язык у кого‑то отсыхает!… – Тебя, что же, никогда‑никогда‑никогда не произносят? – с ужасом спрашивали Маленькое Скверное Слово другие слова. Маленькому Скверному Слову было стыдно сказать, что да, мол… никогда‑никогда‑никогда, – и оно начинало придумывать всякие неправдоподобные истории. – Нет, ну почему же… – например, отвечало оно. – Говорят, какой‑то человек даже специально ушел в пустыню, где никто не мог его видеть и слышать, с одной‑единственной целью – чтобы меня произнести… – И… что? – затаив дыхание, спрашивали другие слова. – Произнёс? – Неизвестно, – вздыхало Маленькое Скверное Слово. – Потому что из пустыни он не вернулся… – А что же с ним там случилось? – допытывались другие слова. – Да язык отсох! – как бы равнодушно отзывалось Маленькое Скверное Слово. – Кошмар какой! – в один голос восклицали другие слова и смотрели на Маленькое Скверное Слово осуждающе. Тогда ему самому становилось стыдно за свою только что придуманную историю… В общем, ужасная была жизнь у Маленького Скверного Слова – тут и говорить нечего. Время шло, а лучше не становилось – даже наоборот, становилось хуже. Потому что культура речи всё повышалась и повышалась. И повысилась настолько, что Маленькое Скверное Слово подумало: «Если она будет и дальше так повышаться – меня вообще скоро забудут. Потому что слово, которое не произносится, – забывается». И Маленькое Скверное Слово с горя решило отправиться в дальние края… на Восток. Для этого оно собрало рюкзачок и завело себе ботинки покрепче, потому что идти решило пешком: денег на билет в дальние края у него всё равно не было. А на следующее утро вышло из дома с твердым намерением – потеряться в дальних краях навсегда. Бес‑след‑но. Маленькое Скверное Слово шло и шло – не оборачиваясь назад и ни с кем не знакомясь по дороге: стыдно ведь представляться новым знакомым – я, мол, такое маленькое скверное слово, которое нельзя произносить, а то язык отсохнет! Все от тебя просто в разные стороны шарахаться начнут! Неизвестно, какой длины путь проделало Маленькое Скверное Слово, но однажды оно заметило, что совсем перестало понимать речь окружающих. «Как это удивительно! – подумало Маленькое Скверное Слово. – Раньше я всё понимало, а теперь совсем ничего не понимаю!…» Но не успело оно так подумать, как почувствовало, что произносят… его! Причём произносят громко и отчётливо, при всем честном народе, на главной площади какого‑то большого города. Маленькое Скверное Слово тут же зажмурилось: оно совсем не хотело видеть, как у того, кто его произнёс, отсыхает язык… зрелище не из приятных. Но, поскольку вокруг было тихо, глаза пришлось‑таки открыть. Всё оставалось как прежде – и язык явно ни у кого не отсох. Маленькое Скверное Слово осторожно огляделось и увидело, что стоит в толпе, в последних рядах, – и все, кто был рядом с ним, приподнимаются на цыпочки, силясь разглядеть происходящее у большого здания, где горит высокий огонь. А там некто, одетый во все золотое, всё громче и отчётливее стал повторять его – Маленькое Скверное Слово. Оказалось, что в местном языке оно вовсе не считалось скверным – даже наоборот! Оно было одним из имен Бога и произносилось только в особо торжественных случаях. – Ну и странно всё в этом мире, – сказало себе Маленькое Скверное Слово. И улыбнулось.
ОДНОРАЗОВЫЙ СТАКАНЧИК
Стаканчик узнал, что он одноразовый, когда его подали какому‑то посетителю кафе. – У Вас нет одноразового стаканчика? – спросил Посетитель Кафе, и ему ответили: – Есть. И подали именно его, Стаканчик. – Я одноразовый!… – с ужасом подумал Одноразовый Стаканчик и чуть не разрыдался. Между прочим, услышав такое, поневоле разрыдаешься: сам‑то Одноразовый Стаканчик полагал, что в этом мире ожидает его долгая и верная служба – в него будут то и дело наливать всякие жидкости и выпивать из него всякие жидкости, а потом мыть его и ставить, например, в посудный шкаф, рядом с другими стаканами и стаканчиками, бокалами и бокальчиками, чашками и чашечками. А вон как выходит… Выходит, что если он и годен на что‑то, то только один раз. – И это – жизнь? – спросил себя Одноразовый Стаканчик и сам себе ответил: – Нет, никакая это не жизнь. Не жизнь, а сплошное отчаяние! Меня, значит, выбросят сразу после того, как выпьют из меня… выпьют – что? Тут он задумался. Может быть, если уж он одноразовый, из него выпьют что‑нибудь совершенно необычное? Хоть и один раз, зато чтоб навсегда запомнилось!… Например, какой‑нибудь этакий сок из этакого никому не известного фрукта с труднопроизносимым названием… а что, тогда ещё ничего! Тогда вполне можно сказать, что тебя использовали для торжественного случая… А может быть, вовсе и не сок из него выпьют – выпьют из него, скажем, волшебный напиток, который превратит пьющего в великана! И тогда все начнут спрашивать: – В какой, в какой, в какой же такой стаканчик был налит этот волшебный напиток? И им ответят: – Да вот в этот Одноразовый Стаканчик! А потом Одноразовый Стаканчик поставят под стеклянный колпак и будут хранить в музее, чтобы все, кто туда придёт, могли увидеть, в какой же именно стаканчик был налит знаменитый волшебный напиток! И все будут удивляться: – Смотрите‑ка… кто бы мог подумать, что волшебные напитки наливают в самые обыкновенные одноразовые стаканчики! «Наверное, так и случится! – уверил себя Одноразовый Стаканчик. – Иначе всё несправедливо в этом мире». А его, между тем, уже поставили на столик кафе, поблизости от какого‑то совсем хилого и полуживого Цветка, задыхавшегося от жары. – Простите, пожалуйста, – обратился к Цветку Одноразовый Стаканчик, видя, что тот практически погибает, – Вы тоже одноразовый? – Я?! – возмутился Цветок. – Да Вы с ума сошли!… Я не только не одноразовый, но даже и не однолетний! Я многолетний и цвету каждый год – просто как заведённый. – А я вот… одноразовый, – признался Одноразовый Стаканчик. – Грустно, правда? – Грустно, – согласился Цветок. – Но я знавал таких: их тут миллионы прошли перед моими глазами – одноразовые тарелки, одноразовые ножи, одноразовые ложки, одноразовые вилки… И, конечно, одноразовые стаканчики. С большинством из них я так и не успел познакомиться – настолько быстро их выбрасывали. А тех, с кем успел… их я уже забыл: это всё были такие короткие знакомства! – Меня Вы не забудете, – пообещал Одноразовый Стаканчик. – В меня нальют волшебный напиток, который превращает обычного человека в великана… – Тут он смутился и добавил: – Или что‑то вроде… – Сколько работаю в этом кафе – ни разу не слышал о том, что бы здесь подавали такие напитки, – усомнился Цветок. – Их и не подают, – заверил его Одноразовый Стаканчик. – Подадут один раз – и всё. – Он, наверное, ужасно дорогой, такой напиток… – задумчиво сказал Цветок. – Хотел бы я, чтобы и на меня капнули капельку… тогда бы я стал баобабом! Одноразовый Стаканчик не понял, зачем цветку становиться баобабом, но смолчал. И как раз в этот момент в него начали что‑то наливать: это была бесцветная жидкость, очень прозрачная… и она – о, ужас! – довольно сильно напоминала воду. – Кажется, я ошибся, – прошептал Одноразовый Стаканчик, обращаясь к Цветку. – Вам придется забыть меня, как и прочие одноразовые стаканчики в Вашей жизни. Тут Посетитель Кафе залпом осушил Одноразовый Стаканчик и воскликнул: – Волшебный напиток! – Волшебный? – переспросил Цветок – и, так и не дождавшись превращения Посетителя Кафе в великана, добавил: – Это же обыкновенная вода! – Обыкновенная вода и есть волшебный напиток, – ответил Посетитель Кафе, а потом налил в Одноразовый Стаканчик ещё воды – и снова залпом осушил его. А потом ещё. И ещё. И ещё… – Я не знаю точно, сколько именно порций волшебного напитка выпил он из Одноразового Стаканчика, но говорят, что это был необыкновенно жаркий день!
СТРЕЛА, ПУЩЕННАЯ ИЗ ЛУКА
Ради этого стоило жить: ощущение медленно натягивающейся тетивы, короткое замешательство и – вперёд! Куда вперёд, зачем вперёд… ах, всё равно! Счастье было в том, чтобы лететь, звеня и пронзая плотный воздух, – лететь и ни о чём не думать. «Не думай ни о чём!» – подтолкнула надёжная рука, и Стрела‑Пущенная‑из‑Лука покинула тетиву. Только дело‑то в том, что никакая стрела не может лететь вечно. Короток путь стрелы – короток и ясен. Стрела должна поразить цель, а уж какая это цель – за стрелу заранее подумают. Например, маленький чёрный кружок в центре большого круга, заключающего в себе ещё и другие круги, поменьше. А что – достойная цель! Воткнуться прямо в центр – с аппетитным таким хрустом, и чтобы оперение на хвосте ещё секунду‑другую подрагивало: знай, дескать, наших! А потом оглядеться по сторонам, увидеть, что другие стрелы ой‑как‑далеко‑от‑тебя воткнулись, и – легко вздохнув – сказать: «Каждому своё!» Или вон тот фанерный болван… тоже хорошая цель. У него между подбородком и животом красный такой треугольник на левой стороне груди нарисован: прямо в треугольник этот и угодить. Пробить фанеру насквозь и высунуть остриё с другой стороны: «Здра‑а‑асьте, а вот и я, не ждали?» В воздухе‑то на размышления уже совсем никакого времени нет. Тут дело такое: думай‑не думай, а полетишь туда, куда направили – слишком надёжна рука и слишком крепка тетива! – Вы не видите, что ли, куда летите, Стрела‑Пущенная‑из‑Лука? – услышала она вдруг. Времени на разговоры у Стрелы‑Пущенной‑из‑Лука совсем не было, но оставлять вопрос без ответа ей тоже не хотелось, поэтому она на мгновение задержалась и сказала: – Куда направили, туда и лечу! – И куда же Вас направили? Этот вопрос поставил Стрелу‑Пущенную‑из‑Лука в тупик. Она не знала, куда её направили. Она забыла спросить… Да и не требовалось этого от неё – спрашивать! Требовалось лететь, звеня и пронзая плотный воздух, – лететь и ни о чем не думать. – А если Вы воткнётесь во что‑нибудь живое? Разговор затягивался – и Стрела‑Пущенная‑из‑Лука, решив положить ему конец, коротко ответила: – Это меня не касается. – Тогда посмотрите во‑о‑он на того Старого Воробья, сидящего на ветке. Через пару секунд Вы угодите прямо в него. Стрела‑Пущенная‑из‑Лука задержалась ещё на мгновение, чтобы посмотреть на Старого Воробья. Старый Воробей действительно сидел на ветке и читал книгу «О вкусной и здоровой пище». Угодить прямо в него Стреле‑Пущенной‑из‑Лука вовсе не улыбалось. – Может быть, всё ещё и обойдётся, – уклончиво сказала она. – Может быть, Старый Воробей в последний момент улетит. – Он читает книгу «О вкусной и здоровой пище», – напомнили Стреле‑Пущенной‑из‑Лука. – А когда он читает такие книги, то забывает обо всём на свете. Даже о том, что умеет летать. Все мы забываем о том, что умеем летать, когда дело касается вкусной и здоровой пищи. – Но я не могу изменить направления полёта! – воскликнула Стрела‑Пущенная‑из‑Лука. – Пусть этот Старый Воробей сам выбирает: или вкусная и здоровая пища, или жизнь! – К сожалению, слишком многие в такой ситуации выбирают вкусную и здоровую пищу. – Ну, что ж… – вздохнула Стрела‑Пущенная‑из‑Лука. – Тогда я ничем не могу ему помочь. Слишком поздно. До него уже один миллиметр!
|
|||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2017-01-24; просмотров: 194; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.117.81.240 (0.232 с.) |