Серо-зеленый громадный старик в кресле -- начальник. Его белый жилет на

Портрете удачно перекликается с серебряными волосами. (В этих портретах,

Которые писались прежде всего в назидательно-нравственных целях и где

Сходство с оригиналом соблюдалось со скрупулезной точностью, отдавалась дань

И искусству.) Длинная узкая рука старика покоилась на голове мальчика. На

Коленях, укутанных пледом, лежала книга. Но взгляд блуждал вдалеке. Старик

Видел то, что невидимо молодым. Его имя было указано на ромбовидной табличке

Внизу портрета -- наверняка его звали Паком, Парротен или Шеньо. Мне не

Пришло в голову подойти посмотреть: для своих близких, для этого мальчика,

Для самого себя он был просто Дед; если бы сейчас он счел, что настала

Минута объяснить внуку, сколь многогранен его будущий долг, он заговорил бы

о себе в третьем лице:

"Обещай деду быть умницей, дружок, и хорошо учиться в будущем году. Как

знать, может, на будущий год деда уже здесь не будет".

На склоне лет он на всех распространял свою снисходительную доброту.

Даже по отношению ко мне, если бы он мог меня видеть -- но он смотрел сквозь

Меня, -- он проявил бы терпимость: он подумал бы, что и у меня когда-то были

Дед и бабка. Он ничего не требовал, в этом возрасте уже нет желаний. Никаких

Желаний -- только чтобы при его появлении слегка понижали голоса, только

Чтобы, когда он проходит, в улыбках появлялся налет нежности и почтения,

только чтобы его невестка иногда говорила: "Отец неподражаем, он моложе всех

нас"; только чтобы он один способен был укрощать капризы внука, положив руки

ему на голову, а потом замечать: "Дед знает, как утолить это безутешное

горе"; только чтобы сын несколько раз в году являлся к нему просить совета

По некоторым щекотливым вопросам, -- словом, только чтобы он чувствовал себя

Умиротворенным, безмятежным, бесконечно мудрым. Рука старца едва касалась

Кудрей внука -- это было почти благословение. О чем он думал? О своем

Безукоризненном прошлом, которое давало ему право судить обо всем и во всем

Оставлять за собой последнее слово? Я был на днях недалек от истины: Опыт --

Это не просто последнее прибежище, заслон от смерти. Это также и право --

Право стариков.

Висящий на почетном месте генерал Обри со своей громадной саблей был

Начальником. Еще один начальник -- президент Эбер, тонкий эрудит, друг

Эмпетраза. У него было вытянутое симметричное лицо с бесконечным

Подбородком, под самой губой подчеркнутым эспаньолкой. Он слегка выдвинул

Вперед челюсть, будто тешась тем, что позволяет себе не вполне соглашаться с

Другими, смакуя свои принципиальные возражения, словно легкую отрыжку. Он

Задумался, держа в руке гусиное перо: он тоже расслаблялся, черт возьми,

Расслаблялся, кропая стишки. Но взгляд его был орлиным взглядом начальника.

Ну, а кто же тогда рядовые? Я находился в середине зала, все эти

Величавые взгляды были нацелены на меня. Я не был ни дедом, ни отцом, ни

Даже супругом. Я не голосовал, я платил какой-то жалкий налог -- я не мог

Похвалиться ни правами налогоплательщика, ни правами избирателя, ни даже

Скромным правом респектабельности, которое двадцать лет покорности

Обеспечивают чиновнику. Мое существование начало меня всерьез смущать. Уж не

Видимость ли я, и только?

"Ха! -- внезапно подумал я. -- Да ведь рядовой -- это я". При этой

Мысли я рассмеялся, совершенно беззлобно.

Упитанный пятидесятилетний господин вежливо ответил мне очаровательной

Улыбкой. Его Ренода написал с любовью; какими воздушными мазками вылепил он

Маленькие уши, мясистые, но аккуратные, и в особенности руки. Узкие, с

Гибкими пальцами: воистину руки ученого или артиста. Лицо было мне