Ты лгала в постели, отдаваясь ему, в порыве страсти шепча нежные, лживые слова.

Ты довела ложь до абсурдной искренности.

И теперь наступил момент, когда ты скажешь ему правду, всего лишь один-единственный раз ты скажешь ему чистую правду. Она принесёт ему боль и ничего, кроме боли, возможно, очень сильной. Да, не обманывай себя. Боль будет всепоглощающей. Она проникнет в каждый уголок его души и оставит там рваную рану.

Но ты...

Ты больше не в силах лгать.

Момент испепеляющей, истребляющей истины наступил.

Но он мужчина. В конце концов, разбитые сердца склеиваются. Нужно только время. Склеится и его сердце. Он ещё молод, он будет ещё счастлив... с другой. Моя вина лишь в том, что я не сказала ему обо всём раньше.

Но платить мы будем оба.

Да, я не люблю его, но он никогда не был в моей жизни посторонним.

***

Неприятный холодок пробежал по спине Александра.

- Ты такая бледная. Вся дрожишь. И твои глаза, твои глаза. Лиля, что случилось. Ну, же говори, не молчи, Лиля,- треснутый голос мужа скрипел как несмазанная дверь.

И она сказала...

Голос её был почти спокоен.

- Ребёнок, которого я ношу под сердцем, он не твой. Отец - другой человек. И я люблю его, а он любит меня. Прости Александр. Я знаю тебе нелегко слышать это.

Лилия запнулась...

Слова падали на Александра, словно снаряды на мирный город, превращая школы, больницы, сады в месиво, состоящее из бетона и смерти. Словно кто-то в радостном восторге подставил к его груди дуло автомата и выпустил все пули до одной, так, что в дыру можно было очень просто увидеть окружающий мир, как в свёрнутый в трубку лист бумаги. Даже смешно.

Вам не смешно дорогой читатель, когда канатоходец срывается с каната и летит, почему-то так быстро приближаясь к манежу, к единственно возможному финалу. Вам не смешно, когда у вас желающего сесть отставляют стул и вы смешно, размахивая руками, падаете на пол. Вам не смешно, когда кто-нибудь ставит вам подножку и вы разбиваете в кровь нос. Неужели не смешно, когда падающего подталкивают.

Да, наверное, вы правы Александру не было смешно.

Лилия запнулась, но сейчас она любезно подтолкнёт своего мужа.

- Я никогда не любила тебя Саша. Все эти пять лет я пыталась, поверь мне, но ничего не получилось. А год назад произошло событие, которое перевернуло мою жизнь (и в честь этого ты решила перевернуть и растоптать жизнь Саши - зазвучало где-то глубоко в ней). Я встретила человека, которого горячо полюбила. И плодом этой любви является ребёнок. Я ухожу от тебя. Прости, если сможешь, что не сказала тебе раньше. Заставила страдать и поверить в то, что это твой ребёнок.

Всё просто! Как в дешёвой мелодраме.

Александр ничего не видел перед собой. Красная пелена застилала взор. Судорожный стон рвался наружу, но гас где-то в горле. Лицо его так исказилось от боли, что стало почти неузнаваемым. Очки сползли на нос, руки мертвой хваткой сжимали столешницу. А потом что-то там, в глубине так яростно, так гневно вскипело, взбурлило, поднялось в нём и одним махом выплеснулось наружу, диким, страшным криком очнувшегося от забытья зверя разорвало пространство.

Лицо Саши налилось кровью. Он разжал челюсти и выдавливал слова, как будто внутренности из гигантского жирного червя.

- Я люблю тебя, ты крупно заблуждаешься дорогая. Я ненавижу тебя. И ненависти моей не будет предела, и справедливость придёт в этот дом.

Лилия отшатнулась от Саши, как от сумасшедшего. В эту минуту он действительно был похож на безумца.

Глаза округлились и сверкали, желтоватыми зарницами озаряя горы гнева и злобы. Вспотевшее, красное лицо вдруг стало угловатым и невыносимо чужим, чужим и опасным.

- Я ненавижу тебя, - в иступлённой ярости продолжал Саша. - Ты коварная, лживая преступница. Ты разрушила не только свою жизнь, но и мою. Но я тебе не позволю построить на развалинах моей души новую жизнь. Начинай всё с самого начала, но помни об убийстве, которое ты совершила. "О, женщина, о тварь, как ты от скуки зла..." О, боже как был прав Шарль Бодлер.

"Тобою женщина, позор людского рода

Тобой животное, над гением глумясь

Величье низкое, божественная грязь"

- Грязь! Грязь! Ты ждала, ты столько ждала, чтобы сказать мне, что это не мой ребёнок. Ты ждала до последнего. О, Боже какое безрассудство с твоей стороны сказать мне это сейчас. Будь ты проклята! Ты любишь?! Так люби в страдании и пускай ребёнок этот родится в невыносимых муках, и чтобы ты каждую секунду видела моё лицо, лицо задушенного тобой висельника. Ты решила разыграть водевиль, дешёвую мелодрамку, я сделаю её более драматичной и трагичной.

Саша зло рассмеялся.

- Ты решила купить мои чувства за своё дурацкое, такое же лживое, как и ты вся, прости и спустить их в унитаз. "Александр, прости меня. Я заставила тебя страдать". Дешёвка. Вшивая дешёвка. Я прощаю тебя, но забыть, к сожалению, не могу.

Саша бросился вон из комнаты, но через минуту вернулся. Потрясённая, заплаканная Лилия не успела прийти в себя, как оказалась накрепко привязана к креслу. А всё тело пронзали первые интенсивные схватки. Стремительные роды начались.

* * *

Дальше события разворачивались с поразительной быстротой, их нетрудно предугадать...

* * *

Они вернулись...

* * *

Вадим сидел всё в том же кресле. Он не мог ни о чём думать. Голова трещала от сильнейших вспышек боли. Непомерным грузом навалилась, сковала всё тело усталость. Каждое движение давалось с трудом и ещё больше усиливало головную боль. Хотелось спрятаться, уйти от всего этого. Поверить в нереальность, иллюзорность происходящего. Отдаться слабости и забыть. Забыть навсегда, как страшный сон. Но нельзя. Он помнил слова Страсуда.

Перед ним лежал выбор... между... ребёнком - маленьким, беззащитным существом, ещё не появившемся на свет и... мужчиной, прожившим полжизни и находящемся сейчас на грани сумасшествия.

Но как он мог выбрать!!!

По истине странно и больно остаться в такую минуту наедине с самим собой. Сам чувствуешь себя маленьким мальчиком, который был наивно уверен в собственной защите и безопасности и вдруг обнаружил, что за порогом домашнего очага есть другой не такой светлый и добрый мир, а наоборот очень жестокий и так часто оставляющий нас один на один с самим собой и голосом, который неустанно предательски твердит одно и тоже: ты должен выбрать.

Их уже поджидает смерть. Оба они должны погибнуть в удушении. Один в висельнице, другой на пороге жизни, недолго мучаясь в асфиксии.

Есть только один шанс.

-Кому отдать, подарить его, - в истерическом бессилии кричали разум и душа Вадима.

- Окри! Страсуд! - взмолил он не своим голосом. - Я не могу сделать выбор. Они оба достойны жить. Неужели их нельзя спасти вместе, не разделяя, не отбирая надежду.

- Быстрее, - прошептал взволнованный голос Страсуда. - Время ускользает и от нас. Мы лишь проводники твоей воли. Быстрее иначе ты останешься один.

Вадим молчал, а секундная стрелка уже неумолимо, победно отсчитывала время.

Кто-то затуманил, исказил пространство, и заполнил до отказа его жуткими образами и звуками.

Невидящие глаза, невысокий стульчик, верёвочное кольцо, безумные крики роженицы.

Он стоял, а невидимый топор рассекал его на две части, вот он уже достиг груди, живота, ну, ну, последние взмахи. Маятник раскачивался, стрелки бежали с устрашающей быстротой. Сейчас, ещё мгновение и он спасёт их обоих.

Но он не успел.

Он стоял в центре комнаты и... смеялся, глядя на выпученные глаза, на багрово-синее лицо.

Глядя на немощное, бескостное тельце задушенного собственной пуповиной ребёнка.

Он смеялся ведь он не смог сделать выбор.

* * *

Из профессиональных дневников Зигмунда Кэтендорфа.

Обстоятельства дела я узнал позже, через несколько дней после поступления Вадима в стационар. Отчётливо помню нашу первую встречу. Нет, он не говорил, он бормотал, скулил, затравленно глядел по сторонам, метался по комнате, несмотря на приличную дозу транквилизаторов. Страх, граничивший с ужасом, был отражён во всём: в широко открытых, наполненных слезами глазах, в искажённом, замученном выражении лица, в хаотичных гротескных движениях днём и в скрюченной позе зародыша ночью. Я почему-то сразу посчитал неправильным усыплять его и фиксировать. К самоубийству он явно не стремился. А этот процесс борьбы со страхом был мне откровенно интересен. Заговорить со мной он был только через три дня, когда воспоминания несколько притупились, воображение отошло от ярких красок, и в сознание перестала поступать такая масса вредных патогенных раздражителей.

Он сидел напротив меня. Прятался от моих глаз, ёрзал по стулу как на иголках и не мог найти места своим рукам. Долгое время мы молчали. Чтобы как-то развеять царящее напряжение, я закурил и предложил сигарету Вадиму. Это как будто был эффективный шаг. Он жадно курил, за первой попросил вторую и, наконец, посмотрел на меня, а потом сказал, и сказал так, словно готовился к этим словам всю жизнь, и вот теперь это время наступило:

- Доктор, вы верите, что на Земле живут не только люди. Мне, кажется, ангелам и демонам тоже находится место здесь.