Фаза инерции (золотая осень)

В начале этой фазы этническая система восстанавливается и вновь обретает устойчивость. Энергии в этот период меньше, чем в предыдущих фазах, но зато она вполне поддаётся координации со стороны власти. Что позволяет консолидировать этнос, навести порядок в стране и даже совершить рывок вперёд. В Древнем Риме это период с конца I века до н.э. по II век н.э. После окончания гражданских войн Рим начинает экспансию, богатеет и становится империей. В Западной Европе – это XVII – XX вв. – эпоха развития капитализма и ведения колониальных войн, в ходе которых цивилизованные европейцы ограбили полмира.

Инерционная фаза – это время стабильности, когда происходит быстрое развитие производства (техносферы), накапливаются материальные и культурные ценности, благоустраивается быт, растёт комфорт, повышается уровень жизни.

«Этнос жиреет и постепенно слабеет». Но происходит это так медленно, что современники эту нарастающую слабость не замечают. А если, некоторые и замечают, как, например, Шпенглер в «Закате Европы» (нач. XX в.), то это вызывает бурю негодования.

«В этой фазе мы наблюдаем торжество особей гармоничных – обывателей», – писал Гумилёв. Посредственность становится идеалом. Количество пассионариев небольшое, и оно постепенно снижается. Однако и субпассионарии уходят в тень. В фазе инерции появляется новый императив: «будь таким как я!». Это идеал среднего человека, которому следует подражать. В Риме это «золотая посредственность Августа». В Европе XIX века – «джентльмен-буржуа», в XX веке – зажиточный «массовый человек» из среднего класса.

Если в Европе на ранних стадиях этногенеза образцом для подражания был благородный рыцарь, который денег не копил, а всю добычу пропивал-прогуливал с друзьями («зачем копить – всё равно в ближайшей войне убьют, а если не в этой, так в следующей»). То в фазе инерции начинают доминировать люди буржуазного типа – аккуратные, трудолюбивые и «эмоционально пассивные» накопители денег. Можно называть таких людей шкурниками, кулаками, торгашами и т. д., но они – главные герои. «В это время, – писал Гумилёв, – риска уже избегают. Доходы помещают в банк. Внутренние войны заменяются голосованием в парламенте». Вместо вызова на дуэль на обидчика подают в суд. Внешние войны становятся делом военных, а не всего народа

С точки зрения социально-экономической – фаза инерции в Европе – это буржуазная фаза, с точки зрения культурологической – это эпоха «модерна»…

Немногочисленным идейным пассионариям в эту эпоху жить скучно и даже противно; они зачастую не находят себе применения в жизни и превращаются в «неуспешных» людей. У многих из них возникает вопрос: ради чего все было?! Об этом хорошо сказал великий русский мыслитель Константин Леонтьев: «Не ужасно ли и не обидно ли было думать, что … апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтоб французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы «индивидуально» и «коллективно» на развалинах этого прошлого величия?..»

Однако, «эта эпоха обывателю так нравится, – писал Гумилев, – что он придумал для неё почётное название «цивилизация», состояние, по его мнению, бесконечное»... Но конец рано или поздно наступает. История учит, что именно цивилизованные империи древности, («колоссы на глиняных ногах») распадаются с потрясающей лёгкостью, под напором малочисленных и «отсталых» варваров.

В цивилизованную эпоху, особенно ближе к её концу, усиливаются безнравственность и беззаконие. При предшествовавшем повышении пассионарности характерными чертами были суровость, твёрдость, требовательность, как к себе, так и к другим. «При снижении – характерно «человеколюбие», прощение слабостей, потом небрежение к долгу, потом преступления… Уровень нравственности этноса – такое же явление природного процесса этногенеза, как и хищническое истребление живой природы», – подчеркивал Гумилёв.

Нарастающее в этот период беззаконие вытекает из чрезмерной мягкости, «демократичности» закона, его постоянной изменяемости в угоду разжиревшему и обнаглевшему правящему слою и ориентированному на максимальное потребление «массовому человеку», который хочет жить в свое удовольствие.

Безнаказанность даёт «право на безобразие», которым широко пользуются субпассионарии. Это «право на безобразие», писал Гумилёв, переносится и на окружающую природу, которую безжалостно уничтожают. Именно в это время в Европе складывается «теория прогресса», согласно которой человек должен взять от природы как можно больше. Ведь она для того и создана, чтобы «царь природы» её покорял и эксплуатировал.

Надо заметить, что такой «прогрессивный» подход к природе существовал и в древние времена, но поскольку доиндустриальная техника была намного слабее, большая часть испорченных ландшафтов успевала восстанавливаться. (Как это произошло после распада Римской империи.) Но природа – мстит. 15 тысяч лет назад, отмечал Гумилёв, на Земле почти не было пустынь, а теперь куда ни глянь – пустыня… Сегодня уже очевидно, что если все так пойдет и дальше, то «цивилизованный» человек сам себя закопает…

«Но самое плохое в фазе цивилизации, – писал Гумилёв, – это стимуляция противоестественных миграций, а точнее – переселение целых популяций из натуральных ландшафтов в антропогенные, т.е. в города». В них могут жить пришельцы из совсем непохожих стран. Поэтому, рано или поздно, мигранты начинают вытеснять аборигенов. Города теряют национальный облик, становятся полиэтничными.

Яркий пример – Рим, который в конце инерционной фазы представлял собой огромный город с многонациональным населением, среди которого коренных римлян почти не осталось. Жители древнего мегаполиса почти полностью оторвались от своих корней, т.е. от земли и родных этносов.

К концу II века в римском обществе начинают проявляться симптомы грядущего упадка. Быстро увеличивается число субпассионариев, которые не хотят работать, а хотят «хлеба и зрелищ». Государство идёт им на уступки – даёт хлеб и бесплатные зрелища… «В сытое время цивилизации, – писал Гумилёв, – для каждого найдётся крыша над головой, кусок хлеба и женщина». На этой почве нарастает социальная апатия, подскакивает уровень преступности, в первую очередь уличной (субпассионарной), становится очень популярной «древнейшая профессия» – проституция.

Характерный признак фазы цивилизации – снижение прироста населения. Замужние женщины в городах Римской империи не стремятся иметь детей. Они берегут фигуру и занимаются куда более важными делами – то есть собой… В моду входит гомосексуализм. Мужчины начинают делать маникюр, завивать волосы и подкрашивать глаза. Расслабленный римлянин периода поздней империи очень непохож на своего предка – сурового воина эпохи республики.

Еще один признак упадка Рима – постепенная деградация культуры, точнее – снижение качества произведений культуры и увеличение их количества. Шедевров в это время почти нет (а в конце – совсем нет), происходит тиражирование уже наработанного, – отмечал Гумилёв. В Римской империи II – IV вв. увеличивается производство статуй и фресок, но качество этих произведений искусства невысокое. Но главное – классическую культуру вытесняет массовая культура. Культурная жизнь сосредотачивается на зрелищах и спортивных состязаниях. Создаётся целая индустрия зрелищ, рассчитанная на вкусы субпассионарной толпы. Это кровавые представления в цирках, примитивно-пошлые постановки в театрах, пьяные празднества, перетекающие в массовые оргии.

Надо сказать, что развлекались поздние римляне довольно гнусно. Обжорство и пьянство вошло в норму. Например, на пирах объевшиеся гости проталкивали в глотку гусиное пёрышко, вызывали рвоту и, освободив желудок, опять начинали есть и пить – растягивали удовольствие. И такие пиры могли длиться неделями...

Разврат и половые извращения в это время становятся привычным делом. Коллективный секс уже никого не смущает. Зажиточные люди заводят себе гаремы не только из девочек, но и из мальчиков. Рабы в Риме дешевы, их навезли со всего света. От скуки над ними можно и поиздеваться. А если это надоест, можно пойти в цирк и посмотреть, как людей разрывают на куски дикие звери.

В эпоху «цивилизации» происходит постепенный упадок религии. В конце фазы инерции наступает пора безверия. Например, в Риме уже во II – III вв. н.э. в языческих богов уже никто не верил, хотя их статуи стояли на каждом углу. Языческая религия, писал Гумилёв, обретает роскошные формы, но утрачивает внутреннее содержание. На этой почве безверия расцветают разнообразные лжеучения и жизнеотрицающие концепции; появляется множество сект, в том числе, тоталитарных. Увеличивается число «антисистемных» людей не любящих окружающий мир. Свою злобу они переносят на общество и природу…

Начавшись так хорошо, фаза инерции кончается некрасиво. «В этой фазе, – писал Гумилёв, – этнос, как Антей теряет связь с почвой, т.е. с жизнью и наступает неизбежный упадок. Облик этого упадка обманчив. На него надета маска благополучия и процветания».

 

О фазе инерции в Западной Европе и США Гумилёв подробно не говорил, но очевидно, что там происходили те же самые процессы. В начале-середине фазы инерции (XVII – нач. XIX вв.) – стабилизация, экспансия, укрепление системы; затем, со второй половины ХIХ века, – прогрессирующий упадок. То, что Шпенглер описал в «Закате Европы». И то, что Достоевский назвал «дорогим кладбищем», на котором каждый камень говорит о «горячей минувшей жизни».

Признаки пассионарного упадка Запада – это безверие, безнравственность (утрата «души культуры» по Шпенглеру), культ денег, торжество «массового человека» и массовой культуры, «демократическое бессилие власти». Плюс к этому, в XX веке – тотальная урбанизация, массовые миграции, и вытеснение национального космополитическим. Но здесь, повторим, уже надо делать поправку на глобализацию (с XIX в.) и технический прогресс, ускоряющий многие процессы, например, процесс урбанизации.

Западная экономика в середине фазы инерции бурно развивается на рельсах промышленного капитализма. Европа превращается в «мастерскую мира», становится безусловным экономическим лидером, накапливает огромные материальные ценности. Однако с начала XX в. приоритеты меняются – экономика из национально-индустриальной превращается во все более интернациональную, спекулятивную и ростовщическую.

Гумилёв специально не рассматривал динамику экономического развития в различных фазах этногенеза, но очевидно, что в позднюю «цивилизованную» эпоху экономика «всеобщего благосостояния» – это не показатель расцвета, а напротив – показатель этнического упадка, т. е. начало конца. В это время сгорает тот жир, который копился веками. С точки зрения этнологии экономика всегда вторична, первичен природный процесс этногенеза, который порождает и разрушает вместе с народами и созданные ими экономики. (При этом, разумеется, в экономике тоже имеются свои колебания и циклы («понижательные», «повышательные» и пр.), но это вещи – недолговременные, т. е. с точки зрения Большой истории – поверхностные.)

Другое дело, что с момента появления первых земледельческих цивилизаций развитие техносферы шло своим путём – по нарастающей. Это общемировой процесс. Все суперэтносы, когда-либо создававшие культуры – начиная с Древнего Египта и Древнего Китая – вносили в общечеловеческую научно-техническую копилку что-то своё. Накопление происходило в течение многих тысячелетий, и, наконец, количество перешло в новое качество. Произошёл взрыв – научно-техническая революция XIX – XX вв. (от изобретения парового двигателя до компьютера). И тут важно подчеркнуть, что этот технологический скачок совпал по времени с фазой инерции в Европе. То есть самой благоприятной фазой для роста техносферы. Это придало дополнительный, мощный импульс развитию Западной цивилизации (и одновременно подтолкнуло процесс глобализации.) Очень много было построено, изобретено, открыто. Европейская культура, безусловно, достигла небывалого расцвета, далеко обогнав все остальные культуры (цивилизации). И казалось, что это – навсегда. На этой почве возникла модная до сих пор «теория догоняющих цивилизаций», согласно которой весь остальной мир должен следовать за Западом, копируя его образцы. И, надо согласиться, до поры до времени так оно и было, особенно если говорить о научно-технических заимствованиях. Но всему приходит конец. Уже сегодня наступает пора передавать эстафету другим, в первую очередь – Китаю, Индии, Исламскому миру…

 

Все люди ложь, и я – тож.

Народная пословица

Фаза обскурации (сумерки этноса)

Если в начале фазы инерции, по словам Гумилёва, преобладает эмоционально пассивный, но трудолюбивый обыватель, то в конце её на арену выходят субпассионарии – люди нетворческие, нетрудолюбивые, эмоционально и умственно неполноценные, но обладающие повышенными требованиями к жизни. Пассионарность снижается до критической точки: «Наступает фаза обскурации. В героические эпохи роста субпассионарии имеют мало шансов выжить. Они плохие солдаты, никакие рабочие, а путь преступности в строгие времена быстро приводит на эшафот». Но в мягкое время цивилизации при общем материальном изобилии «жизнелюбы-субпассионарии» начинают размножаться без ограничений. Получив большинство, они тут же создают новый императив: «Будь таким, как мы», т.е. аморальным, асоциальным эгоистом-потребителем, равнодушным ко всему, что выходит за рамки животных потребностей. О будущем такие люди не думают, живут одним днём.

«Трудолюбие подвергается осмеянию, интеллектуалы вызывают ярость... Ценятся не способности, а их отсутствие, не твёрдые убеждения, а беспринципность», – писал Гумилёв. В искусстве идёт снижение стиля, наука сосредотачивается на технических изобретениях и благоустройстве быта. Оригинальные научные работы вытесняются компиляциями. В политической и общественной жизни узаконивается коррупция. «В армии солдаты держат в покорности офицеров и полководцев, угрожая им мятежами.… Всё продажно, никому нельзя верить, ни на кого нельзя положиться, и для того, чтобы властвовать, правитель должен применять тактику разбойничьего атамана: подозревать, выслеживать и убивать своих соратников».

Морально-нравственное разложение пронизывает все слои общества. Религиозное напряжение не просто снижается до нуля, оно зачастую переходит в отрицательную величину. Наряду с большинством, которое уже ни во что, кроме животных инстинктов не верит, появляется немало людей, которые начинают «молиться наоборот», то есть, поклоняться силам зла. Все переворачивается с ног на голову: верующие в Бога объявляются преступниками и обманщиками, а верующие во всякую нечисть провозглашаются праведниками и учителями. Традиционная религия, как языческая, так и монотеистическая, утрачивает свое влияние на людей и превращается в лучшем случае в культурный реликт, в худшем – объявляется сектантами «рассадником мракобесия» и врагом «свободы». Вместе с потерей религиозной веры резко возрастает уровень психических заболеваний и связанный с ними рост самоубийств. Жизнеотрицание правит бал …

По мере обострения духовно-нравственного кризиса в фазе обскурации происходит демографический спад. Семейная жизнь заменяется «свободной любовью» (или сожительством в «гражданском браке»). Растет количество абортов, увеличивается число брошенных детей. А те дети, которые имеют родителей зачастую не получают должной заботы и ласки. Ведь никто никому ничего не должен…

Последняя фаза этногенеза деструктивна. В конечном счете, от этноса остаются небольшие «периферийные субэтносы». Они либо прозябают как реликты, либо входят в состав других этносов на правах второсортных.

«Субпассионарии могут только паразитировать на жирном теле объевшегося за время цивилизации народа. Сами они не могут ни создать, ни сохранить. Они разъедают тело народа, как клетки раковой опухоли, но, победив, т.е., умертвив организм, они гибнут сами», – писал Гумилёв.

Так было в Древнем Риме в III – V вв. н. э. – от римлян даже реликта не осталось. Это не значит, что всё население исчезло физически, какая-то его часть сохранилась как поголовье. Но этноса как системы не стало...

За период с 235 по 285 гг. н. э. было убито 17 императоров. Простых людей, отмечал Гумилёв, убивали куда больше: «Инстинктивные реакции, раздражение, жадность, лень, не имея противовеса в утраченной пассионарности, сделали из римского войска скопище злодеев и предателей». Почти вся римская армия к началу III века оказалась укомплектована иноземцами. Римский этнос, потеряв пассионарность, перестал поставлять добровольных защитников родины. Император Диоклетиан, придя к власти в 285 году, понял, что только «отсталая» провинция может его спасти, и окружил себя войсками из иллирийских и фракийских горцев, ещё не потерявших боеспособности. «Он создал жёсткую систему бюрократии, потому что с полным основанием не доверял растленному обществу….Он использовал инерцию не этноса, ибо таковая иссякла, а культуры, созданной предыдущими поколениями. Но и он капитулировал перед силой вещей. В 305 году он отрёкся от власти и уехал домой в Иллирию.»

В V веке немногочисленные, но пассионарные варвары добили умирающий Рим, который, надо заметить, агонизировал максимально возможный срок. Сказался мощный запас прочности, заложенный в героическую эпоху. А вот восточная часть Римской империи – Византия – не только сохранилась, но и просуществовала еще целую тысячу лет! Это произошло потому, подчеркивал Гумилёв, что её ядро составили пассионарные христиане, давшие начало новому, византийскому суперэтносу. Фаза подъёма в Византии почти совпала с фазой обскурации в Риме. «На Востоке варвары были отражены, а на Западе они просто заменили исчезнувших римских граждан…»

Тот же процесс обскурации происходил в Византии в XI – XII вв. и закончился падением Константинополя в 1204 году. Симптомы упадка тысячелетней православной империи были не новы – это нарастающая слабость центральной власти, засилье олигархов, антипатриотизм интеллигенции и переход экономики и финансов под контроль иностранцев (в основном итальянцев и евреев). И все это – на фоне нравственного разложения, снижения рождаемости и вытеснения коренного населения напористыми мигрантами.

В конце концов, после католической унии 1274 года византийцы потеряли свою самую главную ценность – Бога. А вместе с этим и смысл жизни. Потомки доблестных ромеев, как когда-то за тысячу лет до них эллины, просто «перестали хотеть жить»... Кто-то сошел с ума, кто-то покончил жизнь самоубийством, кто-то впал в тяжелую депрессию, большинство же предались языческим оргиям – разврату и беспросветному пьянству. Агония Византии продлилась до 1453 года, когда полумиллионный город, не имевший воли к защите, захватило войско турок-османов.

В связи с этим весьма показательным является следующий эпизод. Когда турки вошли в Константинополь, они обнаружили совершенно пустую государственную казну. В то же время у местных богачей-олигархов были найдены огромные богатства. Удивленный турецкий султан спросил пленных олигархов: «Почему вы не дали денег на оборону собственного города?». Те лукаво ответили: «Мы берегли их для тебя!». Турецкий султан был из фазы подъема, поэтому ему стало противно. Он приказал отрубить олигархам головы, а тела бросить собакам…

«Фаза обскурации ужасна тем, что она является серией резких изменений уровня пассионарности, хотя и незначительных к абсолютной величине. Адаптация при столь быстрых и качественных изменениях среды неизбежно запаздывает, и этнос гибнет как системная целостность», – подчеркивал Гумилёв. (Что-то похожее, добавим, происходит и в фазе надлома, но там пассионарность резко падает от максимальной величины до средней, поэтому в этой фазе всегда есть свет в конце туннеля…)

Таким образом, можно констатировать, что ослабление этноса и, как следствие, вытеснение его из своего жизненного пространства, явление отнюдь не социально-экономическое или политическое, но природное. Навечно закреплённых за каким-то народом территорий не бывает, как не бывает вечных этносов. Поэтому на вопрос «Кто виноват?», можно ответить словами Гумилёва: Никто не виноват. Так есть.

 

А теперь обратимся к Западной Европе и её продолжению – США. В какой фазе они сегодня находятся? В своём трактате «Этногенез и биосфера земли», написанном в 60-е годы ХХ века, Гумилёв отмечал, что «народы Европы… не настолько стары, чтобы впасть в состояние маразма», т.е., другими словами, фаза обскурации там ещё не наступила. Однако в одном из своих последних интервью ученый смотрит на современную Европу уже иначе: «Через 1200 лет даже обскурация кончается. А что – разве сейчас не обскурация наблюдается в Западной Европе? Она живёт за счёт накопленных богатств, которых у неё очень много. Пока их проест, это лет сто пройдёт. А за это время.…Впрочем, от прогноза пока воздержусь».

Больше о фазе обскурации в Европе Гумилёв ничего не говорил и не писал. Но у нас есть его метод и мы им воспользуемся.

Сегодня, в начале XXI века, уже очевидно, что западный суперэтнос вступил в последнюю фазу обскурации. (За исключением восточных немцев, южных итальянцев, ирландцев и немногих других.) Произошло это приблизительно в 70 – 90-х гг. ХХ века. Нет нужды вновь перечислять все проявления этой неприятной фазы в современной Западной Европе и США. Остановимся на самых ярких моментах. Это – прогрессирующий демографический спад, расстройство национальной идентичности, нашествие мигрантов и духовно-нравственный кризис западного общества.

При рассмотрении этих процессов, разумеется, необходимо делать поправку на глобализацию и ряд техногенных факторов, являющихся следствием бурного развития современной мегаполисной цивилизации.

В начале XXI века прирост населения в большинстве западноевропейских стран и США (среди белых) имеет устойчивую отрицательную динамику. Уровень рождаемости там составляет в среднем 1.5 ребенка на семью, при необходимом для воспроизводства коэффициенте – 2.5. Западные женщины больше не хотят рожать. Почему? В России тоже наблюдается демографический спад, да ещё посильнее, чем в Европе (смертность гораздо выше). Но у нас налицо причины – это потеря высших смыслов, материальная неустроенность большинства населения, особенно молодежи, и страх перед будущим – от одной системы ушли, а к другой никак не придём. В инфернальные 1990-е годы наш народ перенёс «шоковую терапию» – как будто дубиной по голове ударили. Он ещё не опомнился, и до сих пор живет в состоянии вялотекущего стресса.

Но на Западе всё относительно благополучно. Что же им не хватает? А не хватает им пассионарности. Можно сказать, что сегодня на Западе не рожают по старости, а в России – по болезни.

В «отсталых», но высокопассионарных этносах семьи многодетные и крепкие. Системные связи (этнос-система) очень прочные, – как между членами семьи, так и между членами этноса. Как уже упоминалось, крепкие семейные связи – показатель здоровья и силы любого этноса. В слабопассионарных – всё наоборот. Сравните Западную Европу и США с Китаем, Индией и мусульманскими странами (с поправкой на фактор урбанизации). В Европе и, особенно, в США (среди белых) дружные многодетные семьи большая редкость, количество разводов и неполных семей огромно. В США наряду с матерями-одиночками все чаще стали появляться отцы-одиночки, а стариков-родителей там давно уже принято помещать в дома престарелых.

Пример материнского воспитания по-американски: пятнадцатилетний подросток украл у матери (не бедной) пять тысяч долларов и потратил всё на подружку. Мать, узнав об этом, подала на мальчика в суд. Большинство американцев одобрили её действия – она поступила по закону... Это на уровне семьи. На уровне этноса отчуждение между людьми ещё сильнее. На смену классическому западному индивидуализму идет прогрессирующая «атомизация индивидов».

Любимое занятие простых американцев – «стучать» на соседей. Если, например, кто-то поставил машину в неположенном месте, или учинил «насилие над домашним животным», или «нарушил права ребенка» – то жди, всегда найдутся добрые люди, которые позвонят в полицию. (В Древнем Риме в эпоху обскурации тоже очень любили доносить на ближних. Сначала писали огромное количество доносов на христиан, потом, когда христианство разрешили, писали на не христиан.)

Причина всех этих явлений в том, что в фазе обскурации системная целостность на уровне этноса рушится. Внутренние связи разрываются и члены этноса перестают чувствовать свое родство. Вместо принципа: «один за всех – все за одного!» начинает главенствовать принцип: «каждый сам за себя!», который в конце фазы обскурации сменяется принципом: «все против всех!»… Ну а начинается все с того, что в буржуазной фазе цивилизации люди говорят друг другу: «Это твои проблемы!».

С потерей пассионарности теряется материнский инстинкт. Меняется природа людей: происходит маскулинизация женщин и феминизация мужчин. Попросту говоря, женщины становятся всё более мужеподобными, а мужчины более женственными. Отсюда – расцвет однополой любви. Гумилёв подробно не пишет об этом характерном симптоме упадка, лишь вскользь упоминает о популярности однополой любви в позднеримскую эпоху. Но совершенно очевидно, что это явление напрямую связано с процессом этногенеза: в период обскурации число мутирующих особей в популяции возрастает.

В суровые высокопассионарные эпохи закон, церковь, общественное мнение, всегда и везде настроены против извращенцев. Их преследуют и наказывают. В «человеколюбивые», «либеральные» времена извращенцы, точнее менее радикальная их часть, размножаются без ограничений, плодя себе подобных. (Весьма характерно, что всякая либеральная революция первым делом освобождает гомосексуалистов от уголовного наказания. Так было после революции XVIII в. во Франции; так было после Февральской революции 1917 г., и переворота 1991 г. в России.) Когда гомосексуалистов и лесбиянок (в т. ч. латентных) в составе этноса становится значительно больше обычной нормы, они начинают бороться за свои права, и рано или поздно побеждают. После обретения «свободы» сексуальные меньшинства начинают навязывать свои «нетрадиционные» ценности всем остальным людям. Ведь спокойно, без эпатажа и демонстраций гомосексуалисты жить не могут. Это такое свойство психики.

Сегодня на Западе мы наблюдаем настоящее наступление содомитов! Появился даже новый термин – «Евросодом». Во многих странах под давлением мощного «голубого лобби» во властных структурах уже приняты законы об однополых браках с правом усыновления детей. На этом фоне происходит распространение педофилии, и уже раздаются голоса о получении права заключать браки с несовершеннолетними детьми и легализации инцеста(!). Одновременно набирает силу движение «защиты детей от родителей», принимаются законы, согласно которым под предлогом зашиты «прав детей» можно легко изъять ребенка из любой нормальной семьи…

Параллельно со всем этим нарастает «феминизация» – движение мужеподобных женщин. Женщины подобного типа берут на себя функции мужчин. Они не хотят рожать, а хотят делать карьеру. Причем, сегодня им в этом помогает технический прогресс – физическая сила уже не главное. Если в старину надо было землю пахать, то сегодня можно заработать на жизнь, сидя за компьютером. Женщины идут служить в армию, в полицию, становятся управленцами, юристами. В конце концов, они начинают вытеснять мужчин из святая святых – политики – занимают посты министров и даже президентов. Ну зачем таким, с позволения сказать, женщинам мужчины?.. А начиналось всё, казалось бы, с пустяков – борьбы женщины за равные политические права с мужчинами, т.е. движения эмансипации в конце XIX – начале ХХ вв.

В фазе обскурации возникает дефицит на мужчин – в это время настоящих мужчин-пассионариев почти не остается, да и крепких середнячков-гармоничников на всех уже не хватает. Поэтому даже нормальные, нефеминизированные женщины, как существа от природы более выносливые, вынуждены взваливать на себя чисто мужские обязанности. При этом им остается только тосковать в ожидании «настоящего мужчины» и незаметно превращаться в рабочих лошадей. Таким образом, срабатывает этнический инстинкт самосохранения, точнее то, что от него осталось. Это, кстати, к вопросу о легендарных «временах матриархата»…

И здесь надо подчеркнуть, что все эти явления для данной деструктивной фазы этногенеза закономерны. Однако, заметим в скобках, ненормальным является то, что «нетрадиционные» ценности и стереотипы насильно навязываются другим, «нецивилизованным» народам, как общечеловеческие нормы, которым надо следовать. И в первую очередь это гомо-давление оказывается на представителей власти в «отсталых» странах. Например, как-то, два мэра-гомосексуалиста (парижский и берлинский) подвергли критики московского мэра Лужкова за то, что он, ретроград эдакий, не разрешает парад сексуальных меньшинств в Москве. Им и в голову не приходит, что для нас это ещё рановато. Даже в «продвинутой» Москве… Надо подождать лет двести.

Впрочем, все это для нас не ново. Так, например, в России на волне либерально-буржуазных реформ 1860-х – 70-х гг. вдруг возникает завезенный из Европы «женский вопрос». В результате «освобождение женщины» на нашей почве выливается с одной стороны в оправдание разврата (например, страдания об Анне Карениной), с другой, в отрицание всех традиционных общественных устоев. Как писал И. Щербина: «Теруань-де-Мерикуры / Школы женские открыли, / Чтоб оттуда наши дуры / В нигилистки выходили»… Вначале всегда страдает самое слабое звено.

Повторим, что между процессами, идущими в фазе обскурации и процессами в фазе надлома, довольно много общего. В этом одна из причин, почему мы с такой лёгкостью переняли от Запада многое из того, что вредит самому Западу. Как сказал один европейский культуролог: «Вы подключились не к западной цивилизации, а к западной канализации»…

 

Следующий признак фазы обскурации – интенсивные миграции. В последние десятилетия ХХ века и в начале XXI века Западную Европу буквально захлестнула волна мигрантов из стран Азии и Африки. Европа стремительно (в масштабах исторического времени) темнеет, коричневеет и желтеет. Срабатывает железный закон сохранения энергии... Те же процессы мы наблюдали и в Древнем мире, особенно в Римской империи и в Византии. Однако в наше время естественные для обскурации миграционные потоки ускоряются политикой глобализации, небывалым развитием средств транспорта и связи, а так же резким приростом населения в «отсталых» странах (пассионарный толчок XVIII в.).

Первыми в 1950 – 60-х гг. широко открыли двери для мигрантов французы. Они надеялись, что арабы и негры со временем переделаются в настоящих европейцев и гармонично вольются в тело французской нации (у них с XIX в. считается, что нация – явление социально-политическое). К сожалению, французы не знали законов этногенеза. В результате либеральная политика «мультикультурности» потерпела крах. Стало ясно – выходцы из Азии и Африки никогда не растворятся среди европейцев. Скорее они сами «растворят» аборигенов Европы. Антифранцузские погромы, учиненные арабами и неграми в Париже осенью 2005 года, – это только начало. Сейчас во Франции десятая часть населения страны – мусульмане. А к 2025 году уже 30 % французского населения будет арабского происхождения! И это не считая других мигрантов. В Великобритании и Германии дела обстоят не лучше. В старых европейских столицах – Лондоне и Париже выходцы из негритяно-арабских стран составляют почти треть(!) населения.

В США, начиная с 1965 года, после принятия нового закона об иммиграции, доля европейских иммигрантов (которые всегда преобладали) резко сократилась в пользу иммигрантов из «развивающихся стран». За два последних десятилетия XX века в США въехало больше иммигрантов, чем за всю американскую историю! Большинство из них – выходцы из Латинской Америки и Азии. По оценкам американской миграционной службы, каждый год в США прибывает почти миллион легальных иммигрантов и почти полмиллиона незаконных, в основном латиноамериканцев.

Из теории Гумилёва мы знаем, что тесный контакт этнических групп разного суперэтнического происхождения грозит появлением химер. Сегодня уже очевидно, что США быстрыми темпами превращаются в конгломерат взаимоотталкивающихся некомплиментарных народов. То есть – в одну большую этническую химеру. А химеры, как мы помним, порождают антисистемы, которые продуцируют жизнеотрицающее мировоззрение. Примеров такого «продуцирования» достаточно – это многочисленные деструктивные секты, экстремистские (в т. ч. «экологические») организации, преступные группировки и лгбт-сообщества. Но самым ярким показателем массового «негативизма» в американском обществе является резкий скачок бытовой преступности и так называемого немотивированног о насилия (стрельба в школах и т. п.) «Немотивированного» – с медицинско-юридической точки зрения, но очень даже мотивированного с точки зрения этнологической.

Сегодня уже нет никаких сомнений в том, что мигранты и «негативщики» рано или поздно подточат дряхлеющее тело западного суперэтноса изнутри и разорвут его на множество частей. И в этом им помогут доморощенные субпассионарии, которых в западных мегаполисах, особенно в США, скопилось огромное множество. И которые, заметим, уже провели первую репетицию во время так называемых молодёжных революций конца 1960-х. годов. Ведь большинство «хиппи» были типичными субпассионариями – они протестовали не против «несправедливого буржуазного строя», а против строя как такового. То есть против элементарного порядка.

Отсюда вывод: Суперэтническая система старого Запада на наших глазах начинает трещать по швам.

Сегодняшняя «интеграция» мультикультурной Европы – это не признак силы, а напротив – признак слабости. Объединенная по сценарию глобализаторов современная Европа, – это слабые национальные государства и аморфная надстройка над ними – Европарламент и прочие структуры. Сложная, многообразная (и поэтому устойчивая) суперэтническая система старой христианской Европы уступает место упрощённой системе Нового Глобального Интернационала – Евросоюза. Это – одно политическое поле, жестко контролируемое США (т. е. «Фининтерном»), одна финансовая система (евро), один язык (английский), одна идеология (неолиберализм), одна масс-культура («американизированная»).

Из этого объективно нарастающего однообразия раньше выпадала более пассионарная Германия, отставшая на одну фазу. Однако, после двух страшных ударов, нанесённых ей в ХХ веке (1-я и 2-я мировые войны), пассионарное напряжение в немецком этносе заметно снизилось. (В связи с этим заметим, что глубинное противоречие между Германией и другими странами Западной Европы в XX в. заключалось не в каких-то исторических обидах или культурной непохожести, а в различных уровнях пассионарного напряжения. Германия просто не вписывалась в общий ряд, поэтому и вела себя «неадекватно».)