Перевод Анастасии Бабичевой, Александра Уланова

Я не думал, что сны могут

зачахнуть, я так редко слышал, как

они пробуждаются. Трудно понять,

что они говорят и почему. Они исчезли

так быстро. Был один о поезде

в Стамбул, о том, как еще можно попасть

туда, где друзья больше не говорят

со мной. И где я больше не хочу быть.

Я боюсь снов. Они рвут на куски, или могут разорвать

эту жизнь и наши. Им негде скрыться

теперь, когда эти бизнес-центры наступают

на мечети как звездные воины в кино-

грезах. Теперь ты не можешь видеть сны,

как прежде. Вот ты, парень, вечно в своих

джинсах. Я хочу понять, но все эти здания

и эти парни кажутся гораздо старше,

чем есть. Нам подавай поновее, раз эти

в костюмах и со стволами.

О, второе я, их лжи

я не боюсь.

 

 

Leonard Schwartz

Леонард Шварц

Леонард Шварц (родился в 1963 году) – американский поэт, имеет философское образование, в настоящее время преподает в Эвергрин Колледж (штат Вашингтон), автор книг стихов Exiles: Ends (1990), Objects of Thought, Attempts at Speech (1990), Gnostic Blessing (1994), Words Before the Articulate: New and Selected Poems (1997), The Tower of Diverse Shores (2003), Ear and Ethos (2005), A Message Back and Other Furors (2008) и книги эссе The Flicker at the Edge of Things (1998).

 

 

ВООБРАЖАЕМЫЙ РИКША ДЛЯ ГЕРАКЛИТА ТЕМНОГО

Перевод Александра Уланова

Кто это, то, что плачет,

когда идет дождь

твоих глубиннейших мыслей,

 

Когда лезвия автоматического редактора

Прорезают зернистую линию,

и шуршат грезящие обрывки?

 

Быть может, эта линия притворится бесконечностью

но кто бы ты ни был,

ты - творение, работающее по частям,

 

Разбирающим,

Разделяющим

или пытающимся затупить лезвие.

 

Если все вещи обратятся в дым,

ноздри будут еще различать их.

Отличи тогда одну от другой

 

Эти фигуры фимиама, как они прорастают

лениво сквозь воздух

и потом исчезают из вида

 

Предприимчивость распространения

не точно становится противоположностью,

но распространяет свою предприимчивость на области

 

Неожиданного желания и насыщения

близкого неповиновения, чтобы иметь значение

точно так же, как живая древесина дает сок

 

Если расколота,

и дым мягко

сопротивляется своей задымленности.

 

 

*

Повсюду Перемена и Тишина

не отказывают себе в удовольствии

призрачного перетекания

 

И влюбляются в сокрытие,

чисто слуховое, переходящее

в воспринимаемый

 

Обычай плоти,

в котором тело отражено,

его внутренняя одновременность приостановилась в полумраке,

 

слишком легко принимаемом за номинальный хаос.

Словно выбор одной вещи порождает свидетельство

разнообразия необходимых противоборств,

 

Словно запись, что сделал ты для себя,

никогда не должна быть отредактирована

или разобрана для других глаз и ушей

 

Еще нельзя отрицать,

что Логос - большее, чем обычный закон,

тонкий, но беспорядочный, поскольку одно связано с другим

 

В одном логическом утверждении

и лица впитывают жар пламени,

перемену в огне, горящее море,

 

Штормовое облако на горизонте.

Удалено по определению?

Удар интуиции попадает в цель,

 

И личность коротко замкнута,

Понимание в начале произнесения

ободранной и нежной сердцевины дерева.

 

Так деревянные барабаны, в которые бьют на далеком острове,

есть острова рокота, когда они в твоих венах

или по-другому, переламывание веточки снаружи

 

Или плоты, отплывающие от тех островов

на грохот ритуальных барабанов,

как для торжественного пира,

 

Для которого поджигают ветки.

Иди вперед, притворяясь, что «хлам»

с которым ты работаешь, есть только хлам

 

Только продолжай делать из него

поздний ночной барк,

морские качества которого невозможно узнать

 

Продолжай разбивать предмет,

когда он передан из рук в руки,

говори, чтобы раскрыть то, что сказать.

 

*

Уснуть в золе

но проснуться в огне,

часть естественного хода

 

Вещей,

где вещи поняты

как Логос.

 

Нет возможности преодолеть

эту силу доказательств того или иного

она бы только вернулась вновь

 

И кроме того,

мало оснований,

что можно выбрать что-то еще.

 

Ночные странники, маги, вакханки,

Ленейские певцы Диониса, хранители мистерий...

Ничего не знающие о богах или героях, или кто они есть.

 

Так почему хранят

твою книгу в храме

Артемиды,

 

Почему темен твой язык,

чтобы не впускать профанов,

если в конце концов все должно стать

 

Всем остальным,

а все тайны -

прозрачными?

 

Благословивший противоречие

философ синтеза,

благословенное противоречие.

 

Так Сивилла бредящими устами,

бормоча о вещах безрадостных,

неприкрашенных, неподслащенных,

проникает голосом

через тысячу лет,

потому что бог в ней.

 

По сравнению с этим, легче постигнуть,

как огонь, сжигающий дерево,

есть дерево

 

И как вода, затопляющая мост,

может быть представлена мостом, но ничто

из этих тонкостей неважно сейчас, только скажи, Гераклит,

 

Кто это, то, что плачет,

как мы, разбросанные и объединяющиеся,

приближающиеся и удаляющиеся,

 

Что знает эта безрадостная Сивилла,

как ей позволено нарушать законы времени

и значения,

 

Кто влечет рикшу,

следуя за которым, я не чувствую себя

ни слугой, ни господином,

 

Но, может быть, той самой тележкой их столкновения,

непрочной колесницей из досок или, быть может, обломков,

на которой едет все остальное?

 

Чьи бредящие уста

призывают тебя к суеверию

и отступают после твоего внимательного взгляда?

 

 

* * *

Цирцея - это некоторый вид света.

 

Тело, тяжелое от сна, пробуждается гладким

на доброй стороне волшебницы.

 

И все снова становится необычным.

 

Так поток одушевлен

другими силами.

 

Невидимый ручей в реке

оживляет реку,

 

становясь рекой.

 

Так хранима в руках плоти и в клетке

плоти очищенная от земных губ

 

речь, многообразная, быстрая, отвесная,

как полет стрижей.

 

Из легкости слуха

поднимается бабочка мастерства.

 

Глазами задетую, задевающую предметы,

форму подталкивает локоть любимых мест.

 

Все священное - мост, чтоб различать берега.

 

 

КТО-ТО ЯБЛОЧНЫЙ

Перевод Анастасии Бабичевой, Юлии Плахоти, Александра Уланова

Может быть, изобразить вас как пылающий полдень?

Дурацкий альманах не предвещал янтарного дождя.

Ветер разорвал на куски чепуховые сводки радара,

Пока тайфун твоего языка стегал мои последние желания.

Так золото гордости солнца перехитрено запугивающими облаками,

каждым из наших арсеналов, стоящим нам нашей алхимии.

Да не затуманят облака мои помешанные колючки любви.

Да не станут мои глаза газом или вампирами;

да не будет хвалиться Ничто, что топит меня в Стиксе.

Едва различимый аромат из графина лет внушает, что там больше

слов, крокус пронзает варварскую классификацию.

Так долго, как рожковое дерево значит рожковое дерево, копт значит копт, бедуины

ведут нас далеко в перво-алкоголь где мы – единственный фермент.

 

альманах тайфун арсенал алхимия газ вампир графин крокус варвар рожковое дерево копт бедуин алкоголь

 

 

Joseph Donahue

Джозеф Донахью

Джозеф Донахью (родился в 1954 году, в Далласе, Техас) – американский поэт, критик и редактор. Многие годы жил в Нью-Йорке, в настоящее время живет и преподает в университете Дарема, Северная Каролина.

ВСПЫХИВАЮЩИЕ КАРТЫ

Перевод Галины Ермошиной

Тени

Вода бьет камень. Натиск жажды. Одно другому: остров, река. Откос, путаница, капля, всхлипывание, засасывание, удушье. Требование касается каждого. Связывает каждого. Раскручивает каждого. Наводнения разговаривают, огни унимаются. Разлом, Боль, Излечение, Рана, неразличимая тень донной белизны.

 

Бетон

Все - напряженная работа, трудовая панацея. Металл готов, решетка на месте, провода переплетены. Жар, вода, раздробленное ядро земли. Быстрый поток, мокрый камень. Который вскоре будет вверху: необработанный поток гравия. Пока огненные ложа не охладятся и формы не поднимутся: дом, гараж, аэропорт, тюрьма.

 

Бар

Бутылки, подсвеченные. Зеркало в баре, галактическая панорама. Жидкий огонь ограничен, планетарное стекло, свет из ниоткуда. Ликующее сверкание, ледяной холм. Вторая земля. Тела цветут, текут. Холодный видеопульс. Пора каждого глотка начинается. Кора мозга, позвоночник, диаграмма, из этой глубины метеорная дуга.

 

Пустой офис

То, что задерживает уничтожение, ледяную волну, воздух, пену снега. Ни башня черного стекла, дальняя река. Ни офис смертного человека, руководителя. Ни последние его результаты, настенная фотография, лодка во Флориде, ни портрет его самого, здесь. Ни продавец своих ненавистей и общностей. Ни новая девушка, задержавшаяся до темноты. Ни сумерки. Ни возлюбленный, идущий к ней. Ни буря.

 

Улица

Каждый мечтает о другом. Та же самая ночь. То же самое мгновение ночи. В лабиринте другого каждый выкрикивает. Потерянное эхо криков. Эхо называют дневным светом. Коридоры. Мрак углубляется. На мгновение один слышит шаги бродящего другого. На мгновение мужчина и женщина промелькнули друг перед другом сквозь освещенный солнцем сад.

 

Домашний интерьер

Женщина, спокойная теперь, ее рука сжимает предплечье. Блестящая раковина, кровавая дорожка. Вне этой отдаленной комнаты свет угасает. Тахта, окно, спокойствие гостиной, опаловый горизонт, цветочный магазин внизу. Вечерняя алость и оранжевость. Пышные слои. Водокачка, ночь поднимается. Колечко, наручник, браслет. Сухость крови. Химический свет. Пыльная голубизна, река вдали, пылающее солнце за ней, золотая, истекающая красным точка. Винный след в искаженном свете. Ржавый разрез. Ни огня, ни лекарства.

 

Постер

Вулканический разлом. Краснозернистый белый песок. Свет на воде в тишине. Коза, привязанная к велосипеду. Развалюхи в зеленой гуще. Каменная решетка в лагуне бухты. Кристаллы. Густая грязь, где заблудилось животное. Океан уткнулся носом. Фигуры растянулись, или сплелись, или задумались. Каждое покрытое черепицей надгробие, упавшая шелуха. Красная крышка солнца, разделенная пополам горой.

 

Бомбовая паника

Какой горячий ветер. Какое торжествующее добро. Пустая офисная башня. Вспышка тревожных бригад. Эвакуационная мельница. Свободный от скуки, дотошной тщетности, ты тоже пассивно перемещаешься, потерянный для полдня. Монументальное очертание, черное стекло, банк, инвестор. Пустынная путаница, проясненная огнем. Пока еще бездымная. Пока еще бессмертная. Сезонное половодье с засухой. Сквозной бег забывчивости: падающий острый выступ или бесконечное ничто.

 

Постель больного

Ты где-то в другом месте, медленно составляешь эти тени, продумывая до конца черное сползание шерстяного одеяла, отдаленный гребень простыни на твоих ногах, тело, все меньше и меньше принадлежащее тебе, на расстоянии, спокойно пожирающее себя. Вентиляционная шахта, прохладная струя, эхо. Вверху сияющий зной, последнее дуновение цвета. Тень поднимается и удобно устраивается. Чьи сонные дни проходят, не поддающиеся описанию.

 

Вентиляционная шахта

Яркость над разнообразием, но никакое время года реально не настигнет. Ржавая лестница. Пустота камня. Акустическая могила голоса или разбитая бутылка. Звезда, планета, кирпич, страница: какой высокий огонь вырождается здесь. Парус грязного цвета. Пепельно окрашенный поток. Тени растянуты, все это выглядит как земляные города, существовавшие прежде. Наши тела - тени внутри башни-тени.

 

Конец недельной работы

Ни колонна, ни обряд, ни тайное пламя. Только невидимый пар растет. Склон и впадина. Молчание и жара. Почерневшее натяжение виноградной лозы. Листья наконец признали свой пепел. Только капля в пустыне, последний плач. И мысль об окончании приходит как подарок, как сырость в ночном воздухе.

 

Взлом

Порыв. Извержение сквозь комнаты. Мучительное произошло. Восторг вещества. Смазанный замок, успокоенный свет, пустые залы. Все сотрясено, опрокинуто, разорвано, разбито и запачкано. Некоторые вещи украдены. Все остальное разбросано.

 

Цитировать

Земля только что взломана. Бульдозер поднимает надгробия. Мошенничество или неудача более ранней эпохи. Индивидуальности без тел. Еврейский шрифт, элегантные памятники. Не могилы. Поиски какой-то записи о могиле. Но буквы разбужены. Имена живут.

 

Театр

Состояние волнения. Ветка струится, покрывается листьями в девичьих руках. Антигона говорит из потустороннего мира. Тростник неочищенный, недрогнувший, связанный в грубом холсте, его сила - одно с его ненавистью просьбы. Актриса - твоя подруга, Ты наблюдаешь, не подозревая, как ты ее любишь. Теперь она разбрасывает сор над телом этого мира. Теперь она торжествует в своей смерти. Гнев преображает ее. Ее слова цветут и плывут по течению.

 

Знаменитости

Час наступит. Ты будешь свободен. Безмолвный. Бестелесный. Первая вспышка последнего света. Внутри неизвестного, непонимающий. До тех пор эти распродажи, обслуживающий персонал, убийцы, законодатели, рок-звезды, доктора, актеры, астрологи, генералы, боги, модели, что ты знаешь о них, что ты знаешь о себе самом, будут неясно проступать сквозь беспредельное, но меньшее внутреннее. Их свобода осуждает тебя. Ты медлишь, пронося свои руки сквозь них. Нематериальные фигуры возвышенной жизни.

 

Скандал

Обстоятельство набирает силу. Темные факты накапливаются. Свидетельства дрожат и умирают. Когда-то близкий друг, теперь - отрезанный и потерянный. И, наконец, когда подходит неудача, газеты сообщают - комиссионер, бывший владелец такси и счетчиков на автостоянке, вонзает столовый нож в свое сердце.

 

Новости

Только спрятавшееся может жить. Только тайна бесконечна. Слово и образ, картинка и пейзаж, единичный звук и пиксель появляются только однажды. И рассказанное, прошептанное, написанное, воображенное, обнаруженное тоже потеряно, телесное и менее, чем телесное, окончательны только лица, лица в аду, лица, замороженные во льду нисходящего пути.

 

Родильная клиника

Женщины здесь обнаруживают болезни, обсуждают распродажи, врачей, результаты обследований, тревогу, диету, знамение, ужасы, говорят о таблетках, испорченных вещах, вирусных нашествиях, радости, наркотиках, землетрясениях, любви. Некоторые недолго задерживаются. Некоторые находятся под угрозой. Индивидуальное биение сердца. Мысль сжимается в теле. Тусклый глаз, золотой огонь. И список, переплетенное в кожу удивление, черная книга обычного рождения.

 

Магазин подарков

Золотая булавка напоминает впадину. Темнота, простор. Кратер в дождливом лесу. Случайный поток, наводнение, охватывающее стены. Рабочая ссылка. Решетка бус. Размеченные площадки далеких инвесторов. И чернорабочие, сотни, разбивающие, тащащие, день за днем, поколение за поколением, поднимаясь по веревочным лестницам, таща мешки грязи.

 

Бездомный

Поперек платформы, в стороне, вплотную к поезду. Подготовленный, конечности выровнены, как уложенная жертва аэропортовской резни. Покрывала цвета жирного гаражного пола. Все, кто проходит – не лучше, чем редакторы передовиц, те, кто заказал беспризорников, согнанных в загон, вычищенных, приведенных в порядок, выбритых, одетых и позирующих для журнала. Утренняя суета. Равнодушный ангел выводит заключение: они там, где они есть, так что ты можешь быть там, где ты есть. Холодный шепот: они оставлены там, где они есть, и ты оставлен там, где ты есть. Ветер пахнет мочой. Объедки в тени. Конюшня, зоопарк, оскверненный храм. И ботинки, яркие резиновые подошвы, выступающие из-под шерстяного одеяла - сандалии на ногах Гермеса, который путешествовал по галактикам, чтобы принести тебе послание, но был остановлен.

 

Использованные книги

Слова умерли и затвердели около прошлого, около рождения света в этом мире, старые страницы, сложенные звездные карты, чистые и таинственные, на тротуаре, на клочке шерстяного одеяла, спрятанные слова о солнце, где ад, где в начале, как сказал создатель, Бог разместил ад, пламя наших благовещений, наводняющее прохладную глубину этих улиц, высокого горящего дворца, каждый изгиб светлой тени души в мучении.

 

Урожай фруктов

Пятна урожая, ваша красота захватывает. Прохладная поляна в ярком свете. Богатство мира дневного света. Чернокожий раб тускнеет. Что это может быть. Не драгоценности, не камни. Эти предметы ты подобрал, съел, озадаченный, не удовлетворенный. Несколько шагов от твоей двери, ключ от дома в руке. Творение у твоих ног. Ты выглядишь неуверенно.

 

 

John High

Джон Хай

Джон Хай (родился в 1957 году в Балтиморе) – американский поэт. Магистр литературы, окончил Университет Сан-Франциско и преподавал в нем. Автор нескольких стихотворных книг. Сборник стихов и прозы «Вдоль по ее бедру» издан на русском языке (1993, в переводах Нины Искренко). Лауреат нескольких литературных премий, стипендиат фонда Фулбрайта. Главный редактор издательства «Five Finger Press», соредактор антологии современной русской поэзии «Crossing Centuries: The New Generation in Russian Poetry» (2000). Переводил на английский стихи Нины Искренко, Алексея Парщикова, Ивана Жданова, Александра Еременко и др.

 

ДЕНЬ 6

Перевод Александра Уланова

Эти ярко раскрашенные лодки. Открытку из детства она сохранила, чтобы запомнить свою жизнь. Или ее место. Монастырь. Над холмами, с другой стороны лица Бога, отец говорил с ней, девочкой. Но его смерть потеряна, результат памяти пересмотрен. Это беспокоило ее. Странно. Отец, куда ушел мой голос? Она сказала ему, когда видела отца в последний раз? Это его сон, и ее сон пришел, но она не рассказала ему ничего. Не могла. Она смотрела на мускулы его лица, бездвижные глаза, насмешливую улыбку, когда поезд увозил их дальше в темноту. Что она действительно знала о нем, или она придумала себя для него, чтобы открыть эту историю? Его успехи, жесты, привычки, его слова и сны она записала в блокнот. Призрак или тень, золотые листья за дверью кафе у пруда. Потом лицо ее матери. Словно она чертила карту их мира на теле мужчины. Открытка, что она отправила самой себе с дачи. Мать и отец, стоящие у пруда. Она положила ее в его карман. Она написала: мое тело - карта их мира. Когда он проснулся, она показала шрамы, доказывающие это.

 

ДЕНЬ 11

Перевод Александра Уланова

Словно миф, что мы хотели рассказать. Полный чудес, уверенности, веры, даже чести, если ты позволишь мне говорить так. Я видел тебя в Константинополе, Риме, Вавилоне, твое лицо написано на белой подушке, твои ладони говорят, проходя через сухой воздух, безветренный зимний вечер. Способ, которым мы пытаемся возвратить любовь, простые путешественники, привезенные поездом. Место разрушения, отчаяния - после обычные звуки шагов вдоль речи. Стая ворон. Посмотри в их жалующиеся глаза. Серая цапля и аист на отмели? Все возвращается туда, где однажды началось. Движение назад и вперед во времени. Вот как я знаю тебя. Свежий след вдоль реки, который прекращается, чтобы стать рекой, потому что ты еще не видел этого. Ты здесь. Скоро мы проводим тебя туда. В это небо, где наши голоса получат убежище, войдут туда из снега. Потому что однажды это была река, а потом нет.

 

ДЕНЬ 34

Перевод Александра Уланова

Звук в темноте. Она слышала его утром. Как отлив утекает к голосу отца. Это оставило ее внезапно. Памяти больше нет. Она думала о карте дорог без улиц. Отец, поднимающийся с болью. Когда я жила там... она сказала. Кто знает, почему мы говорим о смерти. Не говори мне, что это не стоит беспокойства, все-таки. Сейчас она видит его ладонь. Верь мне. Я буду там завтра... Когда мы сойдем с поезда. Черновик в купе.

Этот священник хотел быть ее отцом, когда она умирает. Но он не мог снять боль.

Когда я была девочкой.

Страсть умерла прежде чем я, плакала она.

 

ДЕНЬ 53

Перевод Александра Уланова

История еще не закончилась, но так много печали вложено в остаток. Поиск спелых зеленых яблок. Идущие этой дорогой. Идущие в солнце. Для кого он мог стать. Вспоминать ее, да. Даже когда очень устала: прекрасна. Куда он пойдет? В начале было слово... Слишком много лошадей на дороге ночью. Слово стало плотью? Или падали желтые листья. Две шины лежат в сорняках. Идущие в солнце. Видишь следы к востоку, поворотную точку и дальше. Ее ладонь уходит туда.

Ветряная мельница.

Мальчик машет позади мельницы.

Это могло случиться так.

 

«фруктовое мороженое и бензин» # 10