Лобби расы и домашнего насилия

 

Приоритеты, основанные на расе, не только скрывают проблему насилия, от которой страдают цветные женщины; определенные риторические стратегии, направленные на политизацию насилия в отношении женщин, также могут воспроизводить политическую маргинализацию цветных женщин. Стратегии повышения осведомленности о домашнем насилии, как правило, начинаются с цитирования общепринятого предположения о том, что избиение - это проблема, присущая семьям «других», а именно бедных семей и / или семей меньшинств. Затем стратегия фокусируется на уничтожении соломенного человека, подчеркивая, что супружеское насилие также имеет место в белых элитных сообществах. Некоторые авторитеты открыто отвергают 11 стереотипных мифов о женщинах, подвергшихся побоям "(Women and Violence Hearings, 1991, pt 2, p. 139). Некоторые комментаторы даже изменили идею о том, что избиение - это проблема не только бедных и меньшинств. сообщества, утверждая, что оно в равной степени затрагивает все расы и классы (Borgmann 1990). Это избиение происходит в семьях всех рас и всех классов, кажется, постоянная тема кампаний против жестокого обращения (Women and Violence Hearings, 1991 pt. 1, стр. 101; ч. 2, стр. 89, 139). Анекдоты и исследования от первого лица, например, последовательно утверждают, что избиение затрагивает расовые, этнические, экономические, образовательные и религиозные границы (Walker 1989, стр. 10 1-2; Straus, Gelles and Steinmetz1980, p. 31; Clark 1987, p. 182, n. 74). Бесчисленные истории от первого лица начинаются с утверждения вроде: «Я не должен был быть избитой женой. Вывод, конечно, заключается в том, что существует более вероятное видение избитого супруга, чья расовая или классовая принадлежность контрастирует с личностью говорящего, чтобы произвести иронию. Игра на контрасте между мифами о насилии и реальностью эффективно бросает вызов представлениям о существовании домашнего насилия в американском обществе.

 

Тем не менее, эта тактика - сложный бизнес, который может одновременно овеществлять и стирать «чужих» женщин как жертв домашнего насилия. С одной стороны, очевидно, что критика стереотипов, лежащих в основе доминирующих концепций домашнего насилия, является одновременно феминистской и антирасистской стратегией. Указывая на то, что насилие является универсальной проблемой, элиты лишаются ложной безопасности, в то время как неэлитные семьи получают повод не занимать чрезмерную оборонительную позицию. Более того, всем женщинам, подвергшимся побоям, может быть полезно знать, что они далеко не одиноки. Но, тем не менее, существует тонкая грань между развенчанием стереотипных представлений о том, что только бедные женщины или женщины из числа меньшинств подвергаются побоям, и отталкиванием их в сторону, чтобы сосредоточить внимание на жертвах, о которых основные политики и СМИ с большей вероятностью выразят озабоченность. Хотя маловероятно, что правозащитники намереваются использовать такую ​​чувствительность - и еще менее ясно, отражают ли положительные отзывы эту чувствительность - риторика и изображения женщин, подвергшихся побоям, произведенные правящими элитами, дают некоторые основания для беспокойства.

Иллюстрацией этой тревожной возможности является высказывание сенатора Дэвида Коэна в поддержку Закона о насилии в отношении женщин 1991 года.17 Сенатор Коэн заявил:

 

[Изнасилования и домашние нападения] не ограничиваются улицами наших внутренних городов или теми немногими широко разрекламированными случаями, о которых мы читаем в газетах или видим в вечерних новостях.... Преследуются наши матери, жены, дочери, сестры, друзья, соседи и коллеги18.

 

Сенатор Коэн и его коллеги, поддерживающие закон, несомненно, считают, что они направляют внимание и ресурсы на всех женщин, ставших жертвами домашнего насилия. Несмотря на универсализирующую риторику «всех» женщин, они могли сопереживать женщинам, ставшим жертвами домашнего насилия, только не обращая внимания на тяжелое положение «других» женщин и узнавая собственные знакомые лица. Сила призыва защищать наших "матерей, жен, дочерей и сестер должна, на каком-то уровне, определяться его расовой и классовой спецификой. В конце концов, насилие всегда подвергалось чьей-либо матери, жене, дочери или сестре., даже когда жертву представляли чернокожим, латиноамериканцем или бедным. Дело здесь не в том, что Закон о насилии в отношении женщин является партикуляристским сам по себе, а в том, что, если сенаторы и другие политики сознательно не исследуют, почему насилие оставалось незначительным до тех пор, пока поскольку это понималось как проблема меньшинства, маловероятно, что цветные женщины будут в равной степени участвовать в распределении ресурсов и забот. Однако еще более маловероятно, что власть имущие будут вынуждены решать эту проблему. Пока попытки политизировать домашнее насилие сосредоточены на том, чтобы убедить элиты, что это не проблема «меньшинства», а их проблема, любое искреннее и чуткое внимание к опыту женщин из числа меньшинств, вероятно, будет по-прежнему рассматриваться как проблема опровергая движение.

 

В то время как заявление сенатора Коэна отражает застенчивую политическую презентацию домашнего насилия, эпизод программы CBS News 48 часов19 показывает, как похожие модели «других» небелых женщин также очевидны в журналистских отчетах о домашнем насилии. В программе представлены семь женщин, ставших жертвами насилия. Шесть были опрошены довольно подробно вместе с членами их семей, друзьями, сторонниками и даже недоброжелателями. Зритель узнал кое-что об этих женщинах, поскольку каждая из них была очеловечена, рассказывая свои истории. Однако седьмая женщина, единственная небелая, так и не попала в поле зрения. Она оставалась буквально неузнаваемой на протяжении всего сегмента, сначала представленная фотографиями, показывающими ее сильно избитое лицо, а затем показанная с измененным в электронном виде лицом на видеозаписи слушания, на котором она была вынуждена давать показания. Другие изображения, связанные с этой женщиной, включали кадры залитой кровью комнаты и пропитанных кровью подушек. Ее бойфренд был в наручниках, а камера увеличила крупный план его окровавленных кроссовок. Из всех представлений в серии ее презентация была самой наглядной и безличной. Общий смысл сегмента, «показывающего» эту женщину, заключался в том, что избиение не могло бы перерасти в убийство, если бы избитые женщины сотрудничали бы только с прокуратурой. Сосредоточившись на своей собственной повестке дня и не сумев выяснить, почему эта женщина не сотрудничала с прокурорами, программа приуменьшила значение этой женщины, хотя и тонко сообщая, что она несет ответственность за свою собственную виктимизацию.

 

В отличие от других женщин, которые, опять же, были белыми, у этой черной женщины не было ни имени, ни семьи, ни контекста. Зритель видит ее только как жертву и отказывающуюся сотрудничать. Она плачет, когда ей показывают фотографии. Она умоляет, чтобы ее не заставляли смотреть на залитую кровью комнату и ее изуродованное лицо. Программа не помогает зрителю разобраться в ее затруднительном положении. Возможные причины, по которым она не хотела давать показания - страх, любовь или, возможно, и то, и другое - никогда не называются. К большому сожалению, ей, в отличие от остальных шести женщин, нет эпилога. Хотя судьбы других женщин раскрываются в конце эпизода, мы ничего не узнаем о Черной женщине. Она, как и «другие», которых она представляет, просто предоставлена ​​самой себе и вскоре забыта. В этой серии представлен классический взгляд на патологического «другого»: зрители смотрят через тускло освещенное окно в ее жизнь; они видят насилие, которое она переживает, но не могут и не понимают, почему она остается. Коммуникация - да и сама рациональность - кажется практически невозможной. Жизнь «другого» продолжается как предсказуемо непостижимый сценарий и, таким образом, служит символическим фоном, на котором говорят более доступные и знакомые голоса.

Я предлагаю это описание, чтобы предположить, что символическое, объективизирующее, вуайеристское включение цветных женщин по крайней мере лишает силы, как и полное исключение. Попытки политизировать насилие в отношении женщин мало что сделают для решения проблемы чернокожих женщин и женщин из других меньшинств, если их образы будут сохранены просто для увеличения масштабов проблемы, а не для гуманизации их опыта. Точно так же антирасистская повестка дня не будет значительно продвинута путем принудительного подавления реальности избиения в общинах меньшинств. Как ясно показывает эпизод «48 часов», образы и стереотипы, которых мы боимся, легко доступны и часто используются способами, не способствующими глубокому пониманию природы домашнего насилия в сообществах меньшинств.