Десантное судно «генерал Николаев»

Октября 1949 года

 

Когда в Адене началась племенная и религиозная бойня, все сразу пошло не так.

У Черноморского флота, который отвечал за этот регион и занимал крейсерскую стоянку в Аденском заливе, был план действий на случай чрезвычайной ситуации. Согласно этому плану, в случае религиозного мятежа или просто массовых беспорядков по любому поводу, силы флота занимают оборону в порту и любой ценой удерживают район Хормаксар, узкий перешеек между континентом и полуостровом Джебаль Шамсан, горой Шамсан, на котором находится большинство зданий русского военного министерства и министерства флота. Район Хормаксар, в самом узком месте его ширина составляет менее километра и не удержать его может только редкостный кретин. На полуостров по возможности эвакуируются русские и вообще все цивилизованные люди, они же при необходимости становятся резервом для удержания обороны по перешейку. После чего все спокойно ждут подхода главных сил флота, либо из Персидского залива, либор из Индийского океана, либо с баз в Палестине, либо с крейсерской стоянки в Ницце. И это, если с мятежом невозможно справиться имеющими силами: а они не такие и малые. Пусть в Адене не было расквартировано частей морской пехоты, там были команды торпедных катеров, эсминцев, крейсеров. Да и крейсеры – 256 главный калибр, многократно усилят мощь обороняющихся. Скорее речь шла не о том, как удержаться на перешейке, а о том, как отбиться, не начиная бомбардировку города главным калибром. Все-таки разрушенное надо восстанавливать и все это понимали.

Но в этот раз все с самого начала пошло не так. От испорченной как назло станции дальней связи – совсем не случайно испорченной – до неизвестных призраков, появляющихся то тут, то там и наносящих смертельно точные удары по выверенному плану оборону. И это не говоря о взрывах на крейсерской стоянке, после которых не осталось боеспособного главного калибра. Сочетание всех этих факторов привело к тому, что мятеж не удалось потушить сразу, и перестрелка на Федеральном совете переросла в беспорядки и расправы по всему городу. Это пытались подавить, но не удалось. А когда в город ворвались конники с гор Абьяна, племенное ополчение, до зубов вооруженное, обдолбанное наркотиками, стало и вовсе не до наведения порядка. Каждый думал, как спастись.

Но империя на, то и империя, чтобы не допускать подобного. Империи может проиграть дебют, но в целом не проигрывает. И уже через несколько дней после начала мятежа, траурно-черные дымы на горизонте возвестили о прибытии Первой оперативной эскадры Черноморского флота. Ударный авианосец «Исмаил», линейный корабль «Императрица Мария» два транспортно-десантных корабля, объединенная крейсерская эскадра, включающая в себя два тяжелых и пять легких крейсеров суда снабжения и обеспечения. Сил было достаточно, чтобы взять не только Аден, но и весь юг взбунтовавшейся племенной федерации. Первой целью была высадка и зачистка Адена – подобная операция уже проделывалась ранее...

 

– Р-р-равняйсь!

Едва слышное движение – головы повернуты влево.

– Смии-и-рна!

Четкий лязг кованых полусапог о палубу десантного судна, как разрыв артиллерийского снаряда. Вся рота, как единый организм все как на подбор. Не старше тридцати двух, каждый может пробежать тридцать километров с тридцатью килограммами экипировки и проплыть с теми же тридцатью килограммами три километра. Но есть надежда, что плавать в этот раз не придется. Все-таки, высадка организованно должна пройти, без эксцессов.

– Николаевцы – молодцы!

– Ура! – как один человек выдыхает строй.

Генерал Николаев, известный на Черном море человек. Именно он командовал высадкой здесь же, много лет назад. Тогда, полторы тысячи морских пехотинцев заняли за несколько дней город, разбив двадцать тысяч моджахедов, удерживавших его. В его честь названо транспортное судно, точнее, десантно-транспортное, которое везет сейчас их. Сейчас, им предстоит повторить подвиг более чем десятилетней давности.

– Бандиты и разные злоумышляющие, которых всегда было немало в Адене, подняли вооруженный мятеж! Они грабят, убивают, бесчинствуют! Наш приказ...

Внезапно по правому борту десантного корабля раздается глухой удар, а через секунду, еще один, намного сильнее. Такой, что кто-то, не удержавшись на ногах, падает и таких немало.

– Мина! Мина!

– Экипажу по боевому! Борьбе за живучесть – доложить повреждения!

– Крен один градус, нарастает! Принимаем воду!

 

Матросы тащат по палубе пожарные шланги. Из патрубков помп фонтанами хлещет вода.

– Помочь? – кто-то из морпехов бросается на помощь.

– Бог... поможет. Лодки... на воду, пока... ж... не гавкнулись...

На горизонте серая линия берега, выпуклость бывшего вулкана. Дымы...

 

Лодки кое-как удается спустить на воду, благо, они нового образца, резиновые. [546] Баркасы скорее всего, спустить не удалось бы. С воды хорошо видно, как группа по борьбе за живучесть пытается выровнять десантное судно. Видно и то, насколько оно осело – тысячи полторы приняли, не меньше. Непонятно, что с техникой, как ее будут десантировать. Если без техники – будет совсем кисло.

Но делать нечего. Есть – как есть!

– Десант на борту!

Уши закладывает грохот реактивных бомбометов. Расходящиеся в стороны эсминцы пытаются уничтожить подводную лодку, торпедировавшую их. Похоже, все-таки не мина, а торпеда. А может – просто профилактика. Британская эскадра, где-то рядом, а база в британском Сомали – лихой человек вплавь доберется...

– Пулемет на нос! Команду на весла!

Это их взводный офицер, старший фельдфебель Симонов. А они – первый взвод разведроты 11-го полка морской пехоты Черноморского флота. На их нагрудных знаках – наконечник копья.

Споро разбирают весла. Весла короткие, широкие как лопаты. Если надо, они сумеют ими даже окопаться.

– Нава-а-а-лись!

Весла рвут воду. Толкают тяжелую, осевшую, перегруженную лодку вперед.

Солнце в дыму. Виден громадный утес – не утес, а гора, прикрывающая город. Виден дым – город горит...

– Резче! И-раз!

Задубевшие руки привычно наваливаются на весло. Винтовка больно трется о бок, напоминает о себе.

Как в мореходке. Только там вместо винтовки была большая фляга с водой...

Еще недавно его звали Женька. Евгений Павлович Федорцов, только он еще до такого обращения еще не дожил. Возрастом не вышел, потому что. Да и лицо совсем еще мальчишеское. И он родом из Севастополя.

Его отец, Павел Иванович Федорцов был капитаном 2-го ранга и командовал минными тральщиками, но Евгению, Женьке, это не нравилось. Тралить мины... что может быть скучнее. Это даже не бой с вражеским крейсером.

Так получилось, что они жили рядом с оранжереей. Оранжерею держал дядя Вова, одноногий угрюмый инвалид, еще с той, давней войны, ему оторвало ногу, когда брали Багдад, английским снарядом. Они часто лазали в оранжерею... рвали цветы, топтали... просто из вредности, большинство того, что делают мальчишки – они делают из вредности. Дядя Вова гонял их и нещадно ругался.

Но однажды Евгений, тогда еще Женька – попался.

Он думал, что дядя Вова, а его все боялись, вся местная шпана, его побьет, и был готов к этому. Но дядя Вова продержал его до вечера, а потом, когда пришел отец – сдал с рук на руки отцу. Отец выслушал, что они сделали, и сказал: «Будешь каждый день после уроков работать в оранжерее, пока не поймешь, как плохо ты поступал». Отец его никогда не порол, как некоторые отцы своих мальчишек, ни разу пальцем не прикоснулся.

После второго дня работы он вдруг неожиданно даже для себя самого, попросил дядю Вову рассказать про войну.

Дядя Вова оказался пластуном, и более того – снайпером. Эту искусству он учился в Месопотамии под британскими пулями, тогда метких стрелков было совсем немного. Ему оторвало ногу, когда он держал под огнем целый британский полк, выбивая офицеров, и британцы не нашли никакого другого решения, кроме как развернуть приданную им батарею, тратя драгоценный артиллерийский боезапас, которого и так было мало. Потом они пошли на прочесывание, но дядя Вова не дался им в руки, пережил прочесывание и с оторванной ногой выполз к своим. Именно за это у него был крайний из трех Георгиевских крестов.

С тех пор Женька забегал в оранжерею уже не потому, что отец заставил его отрабатывать причиненный цветам ущерб. Они наскоро заканчивали с прополкой, а потом вместе шли в домик дяди Вовы, его приобрели от казны увечному ветерану, и дядя Вова учил Женьку стрелять.

Дядя Вова вырезал из картона несколько силуэтов и в большом сарае устроил тир. Сначала Женька должен был просто поражать расставленные силуэты из обычной «воздушки», потом, силуэты начинали двигаться. Потом, надо было стрелять в открытую дверь сарая, из солнца в темноту.

Потом, для тренировок приспособили подходящий овраг. Женька должен был подкрасться к дяде Вове как можно ближе до наступления темноты, чтобы он не заметил. Как только дядя Вова видел его, кидал камешек. Камешек небольшой, но попадало все равно больно.

Во время первых учебных стрельб в учебном лагере морской пехоты под Феодосией, немолодой унтер, сняв мишень и посмотрев на нее через пенсне, спросил коротко: «Кто тренировал?» Женька сказал. Унтер сказал, что дальше можно не стрелять.

На следующий день он сдал фельдфебелю постель, шкафчик и отправился в Балаклаву. Там квартировал полк, в который его направляли. Почти сразу его зачислили в отдельную роту разведки, на должность снайпера-разведчика. Ему почти ничему не надо было учиться – все, что он должен был знать, он уже знал...

 

С берега стреляют. Это уже видно по то и дело вспарывающим водную гладь белым фонтанчикам – попадания от пуль. Стреляют бестолково, но чем ближе к берегу, тем гуще будет огонь, тем больше вероятность попадания...

– Нава-а-лись! На пулемете, короткими, по выявленным целям – огонь!

Главное – не думать. Ни о чем не думать. Вообще. Думать только о том, что будет, когда ты окопаешься на берегу...

За спиной открывают огонь средним калибром прикрывающие высадку крейсера. Средний калибр, это на флоте, для пехоты 107-мм – это калибр танка или самоходки. Попадет, не обрадуешься. Крейсера дают жару, командиры не пожалели боезапаса и на зенитках, несмотря на то, что где-то неподалеку англичане. Спаренные и счетверенные «Эрликоны» расцвечивают небо над головой паутиной алых трасс. Снаряды проносятся с фырчанием и ложатся в цель, огонь по ним стихает. В их лодке, слава Богу, потерь нет, в других... дай Бог, чтобы не было.

Бьют и в ответ. Средний калибр... снаряды проносятся со странным фырчанием... но низко сидящие в воде лодки им не достать...

Надо бы оглянуться, посмотреть, как вышла вторая волна, они будут уже на плавающих бронемашинах и легких танках. Но суеверная примета гласит, что тот, кто обернется, обратится в камень. Потому – лучше не надо.

– Нава-лись! Давай, салаги, давай! Близко берег! – орет фельдфебель, подбадривая их.

Нашел салаг...

Коротко постукивает пулемет. Аслан, их пулеметчик, оскалившись по-волчьи, бьет короткими по вспышкам, это его почерк, который у пулеметчиков бывает так же, как и у снайперов. Три коротких, и тут же – еще три.

– Молодец! Молодец!

Крик перекрывает свист мины, столб разрыва – встает совсем рядом...

 

Он пришел в себя от того, что кто-то толкал его под бок. Толкал – надо сказать больно...

– Э... э... – доносило эхо.

Голова болела, и думать ни о чем не хотелось. Что-то тянуло на дно...

– Ай... ай... ай...

Солнце светило просто беспощадно. Оно не светило – оно обжигало.

– Ай... ай... ай...

Глаза не открывались, почему-то болели.

Он что, ослеп?

Он приказал себе открыть глаза, и они открылись. Просто их слепило коркой из морской соли и крови...

Как потом окажется, осколок прошел вскользь и лишь стесал кожу. А морская вода продезинфицировала рану и стянула кожу, остановив кровотечение. Миллиметр два и смертельное ранение превратилось в контузию.

Прибой выносил их на самый берег, они прицепились к сорванному непонятно откуда понтону и так выгребали. С берега били пулеметы...

Он забил ногами и вдруг, нога нащупала дно.

– Федор...

Его так звали офицеры части – Федор. Офицер был незнакомым... или знакомым?

– Держи!

Он принял винтовку – обычную, пехотную, и тут понял, что потерял свою. Почему-то это – привело его в чувство больше всего. Гнев и стыд – морской пехотинец не может потерять винтовку, тогда он не морской пехотинец.

Приливные волны накатывались на берег, бурые от крови, вынося тела тех, кому сегодня не повезло...

Он передернул затвор... патрон выпал и булькнул в воду. Есть! Только бы газоотвод не подвел! Переведя винтовку на одиночные, он утвердился на дне и прицелился по вспышкам.

Винтовка толкнула в плечо, и он обрадовался тому, что старый друг не подвел его больше, чем тому, что увидел в прицеле. А в прицеле погас тот самый огонек, по которому он бил. Может, тот, кто стрелял, решил переместиться в другое место. А может – ему уже все пофигу. Бог знает.

Только Бог далеко. Бог отсюда в миллиарде километров. Нет Бога. Есть только смерть, с уханьем машущая косой...

Им сказали, что на полуострове – свои, чужих там быть не может. Но «свои» – встретили их шквальным огнем.

Бах! Бах!

Еще один огонек погас.

Ш-ш-ш... Ш-ш-ш-ш...

А вот это уже пытаются нащупать его.

Нырнув под воду, держа винтовку на вытянутых, он попытался сменить позицию. Наткнулся в воде на что-то, с ужасом понял – человеческое тело. Черный бушлат. Отхаркивая воду, выбросился на поверхность.

– Чего ныряешь, стреляй! – какой-то, то ли офицер, то ли унтер-офицер наградил его подзатыльником. И он начал стрелять.

Тук-тук-тук.

Винтовка отдает в плечо, посылая в цель пулю за пулей. И там тоже страшно. Там тоже гуляет смерть, собирая щедрую жатву. Они могут быть сильными у себя в горах.

Но они не сильнее морской пехоты.

Винтовка не отозвалась выстрелом, кончились патроны. Хорошо, что подсумок остался на нем, кожаный, морпеховский. Его просто так не сбросишь. Он выцарапал скользкий магазин, сбросил пустой, кое-как вставил. Передернул затвор, нажал... винтовка отозвалась выстрелом.

Прибой, а они наступали во время прилива, выносил на берег все новых и новых морпехов: живых и мертвых.

– Братва, вперед! – заорал кто-то

Они прошли метров десять и снова ткнулись, кто во что. Евгений спрятался за какой-то перевернутой лодкой, хрен знает, как она тут оказалась. Рядом приткнулся кто-то из братанов, он даже не посмотрел.

– Живой?

– Живой...

– Х...во тут, – отозвался братишка, – курить есть?

Евгений не курил. Снайперам запрещено курить, запах выдает.

– Нету...

– Х...во…

Разрыв где-то на берегу – пулемет замолкает. Еще один...

– Б... проснулись. Идем что ли?

Они добрались до береговой черты, и снова треск выстрелов, фонтанчики от пуль, они ткнулись где и как есть. Вот только они были уже не одни. Десантникам удалость спустить на воду часть техники...

– На вышке!

Впереди, справа была видна вышка, она господствовала над местностью. С нее работал пулемет...

Услышав за спиной рокот дизеля и шум, Федорцов едва успел откатиться в сторону. Легкий «ПТ-40» скребя гусеницами, выбирался на берег, перемалывая траками в крошево гнилые рыбацкие лодки и прибитые к берегу трупы. Несмотря на грохот боя, отчетливо был слышен хруст, от которого хотелось блевать...

– Прикрой! – заорал кто-то.

Треск выстрелов по всей линии, дал понять, что пороха у морпехов хоть немного, но все еще осталось...

Один из выживших офицеров под пулями снайперов добежал до танка, с трудом взобрался на широченный отстегиваемый понтон, забарабанил по люку рукоятью «Орла». На стук выглянул танкист, совсем ошалевший и без шлемофона.

– Исправный?! – заорал офицер. – С боекомплектом?!

– Ага... – танкист орал еще громче, они по жизни контуженные, – а чо это, а?

– Врубайся! Цели по фронту видишь?

Танкист посмотрел, ему было проще. У него даже люк откидывается вперед, превращаясь в щит. Это простые морпехи – в тельнике на пулеметы

– Ой, е...

– По вспышкам работай!

– А наших там точно нет?!

Офицер психанул:

– Работай, говорят... – дальше совсем нецензурно.

– Есть...

Офицер скатился с танка, залег прямо у гусениц...

 

Танк «ПТ-40», стоявший на вооружении морской пехоты был вооружен спаркой из 12,7-мм лицензионного «Браунинг-М3» и казнозарядного 82-мм миномета. Миномет мог стрелять как навесом, так и прямой наводкой, и если против бронетехники он играл только против легкой, то против живой силы страшнее, наверное, не было. Для ориентира танкист взял хорошо видимый отсюда маяк, с которого вел огонь пулемет. Первая мина пришлась под самое основание и пришлась, кстати, здание пошатнулось, подножье окуталось дымом. Внеся поправку, танкист перезарядился и выстрелил второй раз, весь верх башни окутался дымом, полыхнул вспышкой, полетели камни и еще что-то. Пулемет огонь прекратил...

На берег накатывалась все новая и новая техника. Легкие танки, трехосные амфибии-понтоны. В амфибиях должны были быть они, если бы удалось их спустить на воду.

Огонь прекратился почти сразу, мятежники... или кто тут есть, воевать с бронетехникой не собирались. Уцелевшие – отходили. Братва пряталась за броней, пыталась прийти в себя. Тащили раненых.

У танка фельдфебель со слипшимися от соленой воды и крови усами сосредоточенно бил младшего офицера с амфибии. Тот отмахивался и орал.

– Ну нельзя при крене три опускать аппарель, нельзя! Что мне корабль топить, что ли...

Прибой выносил на берег новых морских пехотинцев. Раненых, мертвых. Живых. Перед ними был огромный город. Город, в котором уже было убито не менее двадцати тысяч человек, как потом установит следствие, и который требовал новой крови...

 

Несмотря на два серьезно поврежденных десантных корабля, оба удалось удержать на плаву, даже ценой того, что с одного пришлось сбросить всю технику, больше половины которой не удержалось на воде и утонуло. Ближе к вечеру удалось окончательно закрепиться в районе пляжа «Русалка» и на плацдарме западнее порта. Но развить успех не удалось: поддержка была слабее, чем планировалось, а сопротивление – наоборот сильнее.

Позиции на дамбе оказались занятыми противником, что предполагали. Одну подавили с воздуха, потеряв штурмовик. Вторую, забросали минами с минометов, выведя корректировщиков на гребень. После очередного попадания мины в артиллерийском гнезде рванули боеприпасы.

Унтер-офицер Федорцов лежал на гребне взгорка рядом с каким-то зданием, основательно разрушенным в ходе дневного боя, и вел огонь по порту. Противоминная винтовка [547] калибра 12,7-мм, с всего лишь двухкратным оптическим прицелом, на тысяче восьмистах позволяла вести лишь беспокоящий огонь. Но хорошо, что нашел это, он никогда себе не простит того, что потерял свою, пристрелянную винтовку.

За спиной послышались шаги, и он положил руку на автомат. Оружия было достаточно, и своего и трофейного. Они собирали его даже в полосе прибоя...

– Федорцов?

– Так точно... Ложитесь...

Незнакомый офицер с капитанскими нашивками присел рядом, положил на землю ухоженную «мосинку» с цейссовским оптическим прицелом и длинной трубкой прибора Максима...

– Благодарю, господин офицер, но тут снайпер. Ложитесь...

– Обойдутся, – с высокомерием сказал офицер, – воюй...

– Откуда, господин капитан?

– Откуда... Чья она была, тому уже не понадобится... Воюй...

Федорцов ответить не успел, незнакомый капитан странно хлюпнул и начал валиться на бок. Федорцов успел лишь отшатнуться назад, чтобы не стать следующей целью. Он занял эту позицию только что и считал надежной...

– Снайпер!

Он перевернул капитана на спину. Капитан был мертв. Внизу слитно ухнула минометная батарея, трое – поднимались к нему от подножья.

– Стой! – заорал он. – Не подходи...

Братва остановилась.

– Ложись!

Он столкал им вниз тело офицера. Ногами.

– Простите, Ваше Благородие.

А винтовка пригодится. Спасибо, Ваше Благородие...

 

Снайпер работал не с порта, откуда-то ближе. Теперь он был в этом совершенно уверен.

Но откуда ближе, если между их позицией и портом – только вода?

Капитану помощь уже не требовалась. Помощь требовалась живым.

Где он может быть. Где? В любом случае – надо сменить позицию.

Он сполз чуть дальше по гребню и пополз. Здесь уже можно было пробежать, пригнувшись, но он полз, потому что не хотел больше передвигаться иным способом. Теперь – только ползком. Как говорил тот, кто учил его: врагу нельзя дать ни одного, ни единого шанса.

Надо подумать. Чутье подсказывало: снайпер где-то там, он засек противоминную винтовку, та дает сильную вспышку и звук, и ждет. Он знает, что самый главный его противник – другой снайпер. Он, Федорцов. Значит, он не успокоится, пока не уберет его.

Ползя, Федорцов наткнулся на труп. В форме, принятой для разведки, с сумкой на боку. Оружия рядом не было, куда делось – непонятно. И кто здесь погиб, как, почему его не унесли вниз тоже непонятно.

Он уже привык к смерти, поэтому лег рядом. Тому, кто мертв уже не поможешь, заботиться надо о живых. Но мертвый, у него можно позаимствовать оружие, патроны, провизию, в крайнем случае, использовать его тело как баррикаду. Пусть мертвый, но он еще послужит живым.

У мертвого были часы, но они ему были не нужны. Зато в подсумке он нашел три магазина с патронами к автоматической винтовке, подходящие к его снайперской и пачку печенья. Настоящего, сахарного печения, а не галет, какие выдают в армии. Он сорвал упаковку и сунул печенину в рот. Их вымочило соленой водой, оттого вкус был омерзительный, тошнотворный, но ему было все равно. Это была просто еда.

Где он может быть?

На обратном склоне? Они уже просмотрели его весь. Да, там достаточно мест для укрытия снайпера, но склон и просматривается и простреливается.

Тогда где? Через залив, в одном из домов? Это больше морской мили. Ни один снайпер в мире не сможет вести точный огонь с такого расстояния. Он может вести беспокоящий, тем более, если у него есть противоминная винтовка. Но тут винтовка была обычной, снайперской, такой, как у него. Чтобы вести огонь на морскую милю из оружия среднего калибра, нужен станковый пулемет. Из-за рассеивания – хоть в кого, но попадешь.

Неужели сзади?

Нет, это полная чушь. Он видел, откуда прилетела пуля.

Тогда.

Возможно, он ведет огонь, прикрываясь затонувшими кораблями?

В принципе, может такое быть. Они затонули на якорной стоянке, мачты видны. Но с другой стороны – там уже должны быть передовые группы.

Слишком большой риск.

Он доел печенье. Рассовал по карманам обоймы, патроны он вынет позже, если будут нужны. Зацепил труп за ремень и с трудом пополз.

 

 

Позицию он подбирал долго. Показывался то тут, то там, он знал, что время реагирования этого снайпера около пяти секунд и дразнил его.

Затем – он подтащил труп к самому гребню. Положил винтовку так, чтобы пропустить ее подмышкой у трупа. Сдвинул ее вперед настолько, насколько это возможно. Привязал к спусковому крючку обрывок веревки. И, лежа сбоку, начал выдвигать эту конструкцию вперед, надеясь, что снайпер клюнет. Когда винтовка показалась над гребнем, он дернул за веревку

Выстрел раскатисто треснул, чтобы отразиться от склонов гор и от вод залива и затихнуть где-то вдали.

Выждав секунду – он потащил труп назад...

Два.

Три.

Четыре...

На пятой секунде труп дернулся от удара пули. Брызнуло...

Прямо в голову. Молодец.

Он резко дернул труп назад. Засунул палец прямо в рану, в склизкое, мягкое нутро того, что еще недавно было образом и подобием божьим. Ему надо было определить, под каким углом и откуда был сделан выстрел.

Пальцем – это сделать не получилось. Он вытащил шомпол из своего гнезда.

Справа внизу, под острым углом. Все-таки, где-то на обратном склоне холма.

Или – нет?

Он попытался представить себе обратный склон холма. Воронки от обстрела. Выломанные деревья. Развалины. Рай для снайпера.

Снайпера, который сейчас думает, что он, Федорцов – мертв.

Почему тогда ему кажется, что все не так. Почему ничего не дал минометный обстрел обратного склона холма? Почему снайпер продолжает работать, не боясь того, что будет разорван очередной миной. Почему не боится прочесывания?

Потому что он сможет быстро уйти – подсказал как, будто кто-то сверху.

Может быть. Но как именно – уйти?

Прикинуться своим? Надеть русскую форму? Нереально. Тот, кто будет обнаружен в русской форме, но на вражеской позиции, в лучшем случае будет препровожден в контрразведку для выяснения. В худшем – выяснят на месте и кончат. Снайперов нигде, никто, никогда не любит. Вряд ли пойманный подозрительный господин в русской форме сможет на хорошем русском объяснить, кто он, правильно назвать фамилии и звания офицеров.

Просочиться через линию прочесывания? Просто сбежать? Опасно – движение увидят и откроют огонь, при прочесывании все настороже, все только этого и ждут.

Как можно уйти быстро и с гарантией? Как бы ушел он сам?

Бросился бы в воду. Всех морских пехотинцев учат: вода это твой друг. Она укроет тебя... плавать не умеют очень и очень многие. Самые грозные сухопутные силы – беспомощны на воде. Да, он бросился бы в воду.

По воде нельзя преследовать. Вода не оставляет следов. В воду можно нырнуть... он сам может задерживать дыхание больше пяти минут.

А что если... что если снайпер находится в воде? В полосе прибоя?

С воды стрелять невозможно, не устойчива основа. Но если он в самом прибое... ему надо будет замаскировать винтовку. Ему надо будет сделать так, чтобы винтовка не касалась воды, чтобы в ствол не попала вода, чтобы при выстреле – не поднимался пар, не было волнения от пороховых газов. Это должен быть опытный, уже проделывавший подобное снайпер.

Как тот, кто захватил наши позиции и взорвал базу!

Он вскочил и бросился вниз...

 

Несколько пулеметных расчетов, подошедших к самому хребту, ждали сигнала.

Где-то за спиной, кто-то выстрелил из ракетницы, потом еще и еще. Белые фонари осветительных повисли в стремительно темнеющем небе, и пулеметные расчеты бросились на свои позиции. Им надо было занять позиции и открыть огонь практически одновременно, чтобы не дать снайперу бросить позицию и уйти под воду.

– По кромке воды! – орал Федорцов. Он был около одной из позиций и орал так, что его голос перекрывал даже грохот пулеметов. Семь пулеметов «Браунинг-ижевский» производили огневой налет, хлестали прибой, освобождаясь от лент, отплевываясь гильзами.

Ленты закончились, и пулеметчики отработанными движениями вставили новые...

 

Он должен был его видеть. Знать, какой он...

Стоящий за спиной танк громыхал своим «ДШК», заставляя морщиться и инстинктивно приседать. Пули летели в сторону другого берега, заставляя тех, кто может рискнуть и обстрелять русских, ведущих поисковую операцию. По кромке берега шарили с десяток фонарей: надо было найти тело, если оно, конечно, есть – до того, как его унесет прилив. Искать вызвались доброхоты, но их было достаточно. Этот снайпер наделал дел.

За танком курили, морщились, разгоняли дым ладонями офицеры.

Федорцов просто сидел на корточках у скалы и ждал.

И дождался.

Радостный крик известил его о том, что что-то нашли. Потом кто-то крикнул, – «брезент сюда», – и он понял, что нашли то, что искали...

Он должен был его видеть. Знать, какой он.

Офицеры говорили о формируемом конвое в город – первом со времен мятежа. На брезенте несколько дюжих нижних чинов тащили из прибоя тело. Затащили за танк.

– Тяжелый гад.

– Не ныть Дербец.

– Да я чего, Ваше Благородие. Крови гад попил.

Федорцов подошел ближе.

– Свет! Свет сюда... Свет, тудыть вас...

Из танка, из башни протянули свет.

Снайпер лежал на брезенте. Он не был похож на человека: черный костюм, судя по всему резиновый, какие-то водоросли, грязь, наверное, как маскировка. Рядом с ним, на брезенте – винтовка. Странная, с автоматным прикладом, короткая, обмотана какой-то дрянью, с утолщением на конце ствола – прибор Максима. Сама винтовка разбита пулей.

– У самого края нашли.

– Повезло...

Один из доброхотов перекрестился:

– Тю... черт. Как дьявол... ажник мороз по коже...

– Дьяволы не умирают, солдат.

– Довольно... пишите на результат.

Федорцов повернулся и пошел в темноту...

 

 

7 

 

Аден

День второй

Октября 1949 года

 

К середине второго дня «черным дьяволам», шайтан савдаа, как морских пехотинцев называли воюющие в городе боевики, удалось взять под контроль основную магистраль города – проспект Александра IV, вплоть до Дар-ас-Саада и деблокировать аэропорт. Началась высадка частей 66-й парашютно-десантной дивизии.

Федорцов довел свой личный счет до пятидесяти семи. Как бы все не повернулось, пятьдесят семь боевиков уже не уйдут в горы, чтобы ждать нового подходящего момента.

Сейчас он смотрел через прицел на танк, ползущий к перекрестку, с группой укрывающихся за ними морских пехотинцев, у одного из которых был ранцевый огнемет. По его прикидкам, их обязательно должны были атаковать, потому что если танк закрепится на перекрестке и начнет его простреливать, морские пехотинцы получат возможность продвинуться вперед больше чем на сто метров и оседлать перекресток. После чего снабжение боевиков, в немалом количестве засевших в домах, будет затруднено, и рано или поздно – они отступят.

Конечно, не так просто подбить танк. Но это настоящий танк. Настоящий танк – имеет пушку калибра 85-мм или 107-мм, и тяжелую броню. Танк морской пехоты имеет главным калибром миномет, калибра 82-мм и броню, борта которой держат только бронебойную пулю «трехлинейки». А все, что сверху – уже нет. И других танков уже тоже нет.

Было тяжело дышать. Несмотря на то, что в Адене почти нет дерева, все равно что-то горело. Тяжелый, черный, солярный дым. Аэропорт был справа, он его не видел, но видел алые трассы, несущиеся в сторону гор. Нормальной артиллерии тоже не было и для работы по целям на склонах гор использовали зенитки.

Хотя нет, нормальная была – на кораблях. Сейчас она молчала.

Как только танк попытаются подбить, он вступит в игру. И пополнит свой счет.

Он не испытывал ни ужаса от того, что делал, ни страха за свою жизнь. Он уже перерос все это. Значение теперь имел только счет, и те, кто сделал из севастопольского пацана машину для убийства, теперь расплачивались сполна...

Нападение началось как всегда неожиданно. Серая полоса дыма, вспышка! Танк остановился, он не загорелся, но не стрелял, и видно было, что поврежден. Из домов справа ударили выстрелы, прижимая морских пехотинцев.

Видно плохо.

Он увидел, как кто-то перебегает дорогу.

Этот пусть бежит. Этого он не тронет. Первого он никогда не трогает. И это не дань уважения его храбрости, все проще. Просто первым всегда пускают того, кто ниже всех в иерархии банды. Как приманку для возможного снайпера. Он уже выучил это и на приманку больше не ловится, ему надо, чтобы первый дал сигнал, что путь безопасен.

Платок. Похоже, сигнал дан.

А вот и второй. Тот, кто поверил, что путь безопасен. Бежит, выкладывается. Опрометчивое решение. Выстрел... и человек... хотя, какой человек, нет среди этих людей, падает у самого спасительного провала в стене.

Один.

Из провала тянутся руки, кто-то пытается затащить упавшего внутрь. Он успевает передернуть затвор, и стреляет вновь. Это его тактика, он старался подстрелить ублюдка, когда тот был почти у самой цели. Кто-то попытается прийти на помощь, решит, что успеет... нет, не успеет. Еще один валится как подрубленный, и он видит, как слетает с простреленной головы чалма.

Два.

Еще один перебегает дорогу и падает за два шага до первого.

Три.

Морские пехотинцы, видимо поняв, что на их стороне снайпер – активизируются. Кто-то начинает стрелять из пулемета, кто-то пытается помочь танкистам.

Уже двое бегут через дорогу, один несет что-то, похожее на водопроводную трубу. Они уже знают, что это...

Базука.

Четыре.

Пятый пытается помочь тем, кто внутри затащить тело первого внутрь. Но так они только мешают друг другу. Тормозят действия друг друга.

Пять.

Шестой в стволе, последний дальше надо перезаряжать, причем по одному патрону – винтовка-то старого образца. Больше не надо, но свое он возьмет. И тут он видит удивительную картину. Из пролома выскакивает бандит и куда-то стреляет... но в то же время укрыться не пытается. У него винтовка... нет, кавалерийский карабин, и он дергает затвор и стреляет. Смертник видимо, обдолбанный...

Шесть...

Его доля в этой смертельной игре, ставкой в которой – являются жизни.

Из кармашка он достает по одному гладкие, блестящие патроны и дозаряжает винтовку. В желудке сосет от голода, но идти обратно не время, есть такое ощущение, что шансы еще будут. И он еще пополнит свой счет.

Интересно, почему они пытались так вытащить тело этого, первого. Может, это был амир? А впрочем... какая разница.

 

В этом хаосе, кровавом, безумном хаосе, уже погубившем тысячи душ, какой-то порядок еще существовал.

Несколько человек, один тащил на плече что-то навроде ковра, несколько – прикрывали его, добрались к северным пригородам Адена лишь к вечеру. У них был мотоцикл, но он сломался по дороге и последнюю ее часть, пришлось проделать пешком.

Это был район дорогих вилл. Безошибочно найдя нужную, они постучали в окованную железом дверь.

Дверь открылась. Из двери на них глянул толстый ствол дробовика.

– Нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед Пророк Его, – сказал тот, кто нес ковер

Боевик отступил в сторону.

Во дворике виллы был полный порядок. Справа в тени невысоких деревьев были расстелены модельные коврики, но их хозяев не было видно. Чуть дальше, у самой стены в мешке валялось самое разное золото, некоторые чистое, некоторое – с бурыми ошметками мяса. И его никто не брал. Здесь грабили, но воевали не за золото...

Боевики прошли в дом. Там, в комнате, в которой из обстановки был только ковер, молился пожилой, благообразный человек. Он молился в направлении Мекки, кибла [548] была нанесена на стене черным мазком угля.

Это был шейх – духовный лидер местной салафитской общины.

Боевики почтительно остановились, чтоб не мешать старику, совершающему намаз. Тот, кто нес на плече ковер, не снял его, хотя ноша была тяжела.

Наконец старик, а это был шейх Рашани, закончил намаз, повернулся к вошедшим:

– Какую ты принес весть, Рахман?

– Дурную, шейх... – сказал боевик.

– С нами не произойдет ничего, что не уготовано нам самим Аллахом, и если и произошло что дурное – значит, Аллах так пожелал.

– Омен.

– Скажи же мне свою весть.

Вместо ответа боевик наклонился, положил ковер. Резко катнул его, разворачивая, он покатился, и... перед шейхом оказалось тело. Тело молодого человека, правый глаз которого представлял собой кровавую язву. Удивительно, но оставшаяся часть его лица сохранилась, и был заметен контраст между уродством раны и тонкими, почти девичьими чертами лица молодого человека. Аллах, создавая его, щедро зачерпнул из мешка с красотой...

– Твой внук, уважаемый шейх, стал шахидом на пути Аллаха, – сказал боевик, – мы принесли тебе тело в знак уважения.

Шейх посмотрел на внука. Потом поднял бесстрастный взгляд на боевика.

– Как это произошло, Рахман?

– Снайпер. На главной улице. Это очень опытный снайпер, настоящий дьявол. Мы зовем его аль-Шайтан. Он не промахивается.

Шейх промолчал.

– Твой внук был очень храбрым. Он убил несколько неверных и сейчас наслаждается всеми благами, положенными шахидам в высших пределах рая.

– Почему же этот шайтан не спустился туда, куда ему и положено – в ад. А, Рахман? Почему ты нее принес мне и голову этого шайтана? Почему этот снайпер все еще жив?