Нашид. Наилучшие слова – слова произнесенные мечом.

 

Горы, регион Хадрамаут

Августа 1949 года

 

Григорий встал на ноги довольно быстро – мастерство местных знахарей дало о себе знать. Все-таки местная медицина, хоть и совсем не использующая достижения медицины цивилизованных стран, имела немалый опыт в лечении самых разных ранений и контузий, а Григорий был крепким, просоленным потом и пропыленным ветром казачиной, повидавшим немало. По истечении нескольких дней он уже не падал в обмороки, твердо стоял на ногах и попадал в цель из винтовки и из автомата. Головная боль иногда возвращалась, но это можно было терпеть, тем более что приступы были все слабее и слабее. Григорий отметил, что надо с этим завязывать... это была его третья или четвертая контузия, а обновлять раз за разом – дело совсем скверное. Хотя... не мы выбираем войну, а война выбирает нас...

Джасим несколько раз показывался в селении, мрачный как туча, но ничего не сказал и тем более ничего не сделал. Григорий был под покровительством его деда, его нельзя было убить, тем более что он бы гость. Бежать... да, он мог взять и уехать, он знал, куда надо идти, чтобы наняться на прииски. Но тогда он потеряет намус – уважение людей и главное – самоуважение, потому что намус объединяет эти два понятия. Он искренне не понимал, что он сделал такого, зарезав этих женщин, в горах всегда так поступали, чтобы не плодились враги. И он понимал, что русский, как мужчина и воин не сможет отступиться от сказанных им слов – пусть они и были сказаны в болезненном состоянии...

Оставалось ждать, как рассудит Аллах Всевышний...

В один из дней после налета на город Джасим спешил домой. Это был вечер, и отец послал его в дом, дабы принести необходимый сельскохозяйственный инструмент на поля: иначе бы он остался в полях и так и спал бы под звездами. Уже стемнело... был тот самый момент, когда солнце уже закатилось за горные кручи, ушло в сторону Адена, но луна еще не заняла его место, и Аллах не рассыпал по черному бархату неба бриллианты звезд. Спеша он не смотрел особо по сторонам, и, преодолевая подъем, не понял, что на нем кто-то есть, пока не столкнулся почти лицом к лицу...

Это был русский. И у него была палка, что-то вроде длинного шеста, который используют в горах пастухи, чтобы перепрыгивать небольшие трещины и провалы...

– Я хочу напомнить тебе о твоем обещании, – сказал русский. За то время, пока он был в горах, он сильно оброс бородой и стал похожий на одного из местных, из тех, кто не стрижет бороды. [424]

– О каком обещании, русский? – сказал Джасим, чтобы немного потянуть время.

– Ты не помнишь своих обещаний? Ты должен свести меня с теми, кто ищет справедливость в этих горах...

Джасим покачал головой:

– Ты болен и не можешь идти туда, русский

– Болен я или здоров, о том знает лишь Аллах Всевышний... К тому же, разве ты не знаешь о том, что шахидом на пути Аллаха становится и том, кто пал в сражении, и тот, кто упал с коня на пути к нему и сломал шею или умер от болезни.

Джасим испытал раздражение – от того, как русский свободно оперирует понятиями из ислама и побеждает его на его же поле...

– Ты не правоверный, русский. И ты не идешь по пути Аллаха. Поэтому и шахидом тебе, никогда не стать...

И с этими словами Джасим обогнул стоящего на тропе русского и исчез в сгущающейся темноте.

 

Но забыть свои слова и свое обещание Джасим не мог. И потому через три дня, он постучался в дверь дома знахаря, где приходил в себя Григорий.

У Григория были люди. Несколько казаков из наиболее опытных, в том числе и Петро Кательников. Обсуждали, что делать дальше – казаки, если действуют сами по себе, никогда не принимают решение кем-то единолично. В любой казачьей роте или полуроте есть небольшой коллективный орган принятия решений – Круг. В казачьих войсках есть хорошо известный Войсковой круг, но это орган скорее официальный, а те круги, которые собирают казаки в таких ситуациях как эта – имеют мало общего с официальным. Они обычно даже не выбираются, казаки знают, кто из них опытней и решительней остальных. И душой никто не кривит – неверное решение ведет на смерть.

Григорий молча посмотрел на Джасима, одетого по походному, с длинным посохом в руке и винтовкой за плечами. Ничего не сказав, вернулся назад, начал натягивать укороченные, десантного, а не казачьего образца полусапоги, которые обычно носил.

– Ты куда? – спросил Кательников.

– На кудыкину гору... – буркнул Григорий, – скоро вернусь.

– Вот так голос. Ты чего, атаман...

– Надо кое с кем встретиться. Не ходите за мной.

Кательников встал со своего места, глянул в окно.

– Атаман... ты здоровый, чи как? Тебя ж там зарежут.

– Иншалла...

– Тю... совсем спятил... – выразил свое мнение еще один из казаков, бровастый и бородатый Кузьма Степнов, отличный, почти уникальный пулеметчик, попадающий из Максима в стеклянную банку за версту и умеющий вести огонь накатом.[425]

Кательников схватил Велехова за руку.

– Ты чего, атаман. Опомнись...

– Выйдем.

– Здесь говори. С каких пор у тебя от казаков секреты.

– Да не от казаков... – Григорий показал глазами на стену. Там и жил знахарь, точнее – знахарка. И кому она может пересказать разговор, то одному шайтану известно...

Вышли втроем, Степнов с ними. Было уже совсем тепло, почти по-летнему. Для гор Хадрамаута это означает – выше тридцати в тени...

– Ты чего, атаман, с аллашниками говорить собрался? Да они тебя... на нас на всех приговор Шуры, забыл? [426]

– Да не с аллашниками. Про «Идарат» слыхали?

– Это эти... сицилисты что ли? Еще хлеще...

У казаков и «сицилистов», то есть членов социалистических партий, таких как эсеры или большевики – кровь была с 20-х. В те годы обе стороны буквально вели охоту друг за другом, доходило даже до взрывов у казацких казарм. Одни были «сатрапами царской власти», другие «бунтовщиками и мятежниками». До сих пор в крупных городах многие не подавали казакам руки, и если случался в обществе человек в казачьих чинах – вставали и уходили. Война к этому времени уже прекратилась... но горячая, а холодная – по-прежнему продолжалась. Две части общества – большая и малая – продолжали жить в одном государстве, смертельно ненавидя друг друга.

– Да какие тут сицилисты... – с досадой сказал Григорий, – ты вокруг глянь. Ну, какие тут к шайтану сицилисты?

– Какие... сицилисты везде есть.

– На него посмотри, – Григорий указал на молча стоящего в стороне Джасима, – какой из него сицилист?

– Так и те тоже сицилистами с рождения не были, – вступил в разговор Степнов, – по ниверситетам нахватались, револьвер купили и вперед. Это запросто.

– Там никому и тридцати лет. Щенята они. Справедливости хотят. Скажи много тут справедливости вокруг, а?

– Какая тут справедливость?

– То-то и оно. А они ее хотят. Надо с ними поговорить. Несправедливость – там, во дворце сидит. Скинуть ее, и можно что-то новое начать. Надо им это сказать. Не сказать, они против нас воевать будут. Нам это надо?

– Тю... будут они тебя слушать.

– Будут. Так, казаки, решайте. Если я атаман, так будьте добры слухать. Нет – так и долой, делайте выборы новые, пусть другой атаман будет. А я все равно пойду.

Кательников вздохнул:

– Один-то не ходи.

– Если всей сотней пойдет, так с ними брухнемся. Если один пойду, стрелять они не будут. Поверь моему слову...

Кательников – проводил взглядом атамана, наклонился к Степнову – у того от постоянной стрельбы был совсем худой слух.

– Давай за Митрием. Пусть следом дует.

 

– Долго идти-то?

Джасим, выносливый, крепкий как молодой бычок, коротко усмехнулся

– Как Аллах даст.

И, смутившись от того, что так ответил человеку, который вдвое старше его – пояснил

– Я сам не знаю. Они сигнал дадут. Я никогда не знаю, где они, мне говорят – иди там-то. А они сами нас найдут...

– Понял.

Григорий оценил – умно. Очень умно. Даже слишком умно для движения, которому всего несколько лет и которое зародилось в нищих горах некогда захудалой и никому не нужной провинции Османской империи. И ясно, что местные, такие методы измыслить не смогли, тут приложили руку матерые подпольщики.

Они шли по тропе, которую использовали лишь пастухи для перегона своих стад. Надвигалось лето...

 

Сигнал дали, когда они прошли больше десятка верст. Полсуток пути.

Сигнал был подан солнечным зайчиком, отразившимся от отполированной до блеска плоскости металлической коробки. Такие коробки были у каждого мужчины в этих местах без исключения, в них носили гашиш, кат, иногда сигареты, если у кого были на них деньги [427] или даже сами деньги. В оригинале это были металлические коробки из под британского чая высшего сорта, британские колонизаторы, попив чайку коробки выкидывали, а местные подбирали. Полировали до блеска и носили с собой, так у каждого было средство для подачи сигналов. Умно – в горах ни до кого не докричишься...

Они свернули с тропы и тут же натолкнулись на двоих боевиков, поджидавших в засаде. Совсем молодые, похоже, и двадцати нет и для этого возраста вооружены просто отлично. В их годы в племенном ополчении пацаны рады, если получают свою первую, древнюю, еще дедовскую винтовку, а у этих на двоих был пистолет-пулемет «СТЭН» и автоматическая винтовка Токарева. Правда, не факт что последняя стреляет... она очень чувствительна к уходу, с этим сами казаки в свое время намучались. Но и «СТЭНа» хватит, чтобы перепилить их пополам...

Один из молодых – у него даже не было бороды, так, кустистая поросль на подбородке, что-то резко спросил на странном, каркающем языке и Джасим на этом же языке ответил. Велехов языка этого не знал совершенно, но явно не арабский, не похож ни на один из диалектов. Скорее это горский язык, распространенный восточнее этого места... казаки много слышали про него, но не нашли никого, кто бы смог их обучить хотя бы нескольким словам. А язык этот в основном распространен на британской территории. Вот и соображай... что к чему.

– Они говорят – оружие есть? – перевел Джасим.

– Есть, – ответил Велехов.

– Тогда отдай им. Тебе вернут, как ты будешь уходить. Это признак доброй воли...

– Если они требуют от меня в знак приветствия отдать мое оружие, – сказал Велехов, – то пусть взамен отдадут мне свое, ведь в шариате сказано: приветствуйте друг друга подобным.

Джасим нахмурился, но заговорил не с Велеховым, а с этими двумя. После пары минут переговоров на этом странном, отрывистом как автоматная очередь языке, эти двое отодвинулись с тропы, давая понять, что можно пройти.

 

Пещера. Неверный свет костра, танцующие блики на скальной породе стен. Костер поддерживается не деревом, оно используется только на растопку. В костре горят черные камни, горят хуже, чем дерево – но горят... [428]

У костра – в круг сгрудились человек десять. Все молодые... нет ни одного, кто был бы старше тридцати или кто явно бы выглядел как серьезный вожак. Некоторые даже бороду еще не смогли вырастить. Лет двадцать пять... некоторые к тридцати, но старше никого нет. Господи и это – «Идарат», которого все боятся?

Или это подстава?

Да нет, не подстава. Все отлично вооружены, просто на диво хорошо, не хуже правительственной армии. Почти у каждого на поясе вместо местного кинжала джамбия – современный пистолет, у некоторых даже в кобуре. У всех – у кого винтовки, у кого автоматы, «токаревок» – целых четыре. Автоматическая винтовка Токарева – с ней надо повозиться, это тебе не простая как кирпич «мосинка», но если освоишь, она немногим уступит ручному пулемету. Автоматы – разномастные «СТЭНЫ», два «ППД», как минимум у двоих – новые богемские десантные автоматы, которых и на рынке то нет. У контрабандистов купили, что ли. Ручные пулеметы – два «БРЭНа» и итальянская «Бреда» с питанием магазинами.

Откуда они взяли все это? Оружие на каждом из них стоит больше денег, чем они заработают в этих горах, целый год горбатясь на какого-нибудь феодала. Кто им дал все это, кто их снабжает?

Еще большее удивление вызывали подсумки на боку с запасными магазинами. Это уже признак регулярной армии. А это – откуда?

А откуда взял пистолет тот парень, который пытался убить его самого, но убил в результате своего отца? Кто ему дал пистолет?

Смотрят, кто враждебно, кто с интересом. Но последних все-таки большинство.

– Салам алейкум... – дал Велехов приветствие, которое принято на всем Востоке.

– Ва алейкум. Ва алейкум ас салам... – отозвались многие. Кто-то давал полный салам, а кто-то отвечал так, как было принято отвечать иноверцам.

Велехов молча ждал, пока кто-то заговорит. Кто заговорит – тот у них и амир.

– Садись ближе к костру, руси... – сказал круглолицый бородач, чья борода была коротко и довольно неаккуратно подстрижена (может, просто ножом обкорнал) – и вкуси с нами того, чем богат наш стол.

– Рахмат...

Велехов по-турецки уселся у костра, на правах гостя выбрав себе место. Спиной к скале, так чтобы сзади не подкрались. Ему протянули лепешку, с зеленью и свежим жареным мясом... так питались в Междуречье, а здесь – нет, хлеб ели отдельно, а мясо – отдельно. Понятно, откуда ноги у всего этого растут, но непонятно, кто это все так хорошо финансирует.

Перед тем как есть, Велехов перекрестился. «Идаратовцы» не обратили на это ни малейшего внимания.

Лепешка была вкусной, на настоящей муке. Он съел еще одну, а от третьей трижды отказался, показывая, что сыт.

– Хвала Аллаху... – сказал бородач, – наш брат сказал, что ты хотел видеть нас и говорить с нами. Говори, мы слушаем тебя...

Велехов мысленно еще раз перекрестился. Если он правильно все рассчитал, он получит союзника. Если нет – живым отсюда не уйдет.

– Я не хочу говорить с вами. Я хочу спросить вас...

– Спросить? Так спроси.

– Вы говорите о несправедливости, но в то же время с ней не боретесь. Как это понимать? И как тогда смотреть на вас – как на лицемеров?

Бородач нахмурился:

– Мы не лицемеры, руси. Думай, что говоришь.

– А как иначе говорить о тех, кто говорит о несправедливости, но не делает ничего, чтобы устранить ее? Что вы сделали, чтобы устранить ее?

– Ты чужак, руси. И ты – казак. Угнетатель.

– Да, но я имею право говорить как человек, который видит со стороны. И разве ты ответил на мой вопрос?

Бородач мог сделать одно из двух. Выстрелить в него – или сдать позицию, начав оправдываться. И он выбрал второе. Все-таки те, кто по двадцать–тридцать лет еще не волки. Сколько бы крови на них не было.

– Разве ты не знаешь, что мы сделали только за последнее время?

Бородач коротко перечислил – кое-что из этого Велехов знал, но большей частью – нет. В число содеянного попала и страшная перестрелка прямо в Шук-Абдалле с группой британского спецназа 22САС.

Но Григорий только покачал головой:

– Все то, о чем ты мне рассказал, все это одно из двух. Или ты пополнял собственный карман, грабя и уподобляясь обычному бандиту. Или ты отбивался, когда на тебя нападали.

Бородач вскочил на ноги:

– Как ты смеешь судить нас, неверный!

Вскочил на ноги и Джасим, крикнув что-то о гостеприимстве, а вот Велехов остался сидеть. Во времена, когда он жил на Востоке и входил в тамошнее войско, он повидал всяких... бандитов, грабителей, налетчиков... всяких. И научился различать людей. Эти – были слабоваты. По любым меркам. Их единственное достоинство – то, что они верят. По-настоящему верят. И это же – их недостаток, один из многих. Потому что бандиты, что с междуречья, что с нагорья – за красивой вуалью веры, за громкими словами и помпезными клятвами, скрывают цинизм, звериную жестокость, лисью хитрость и четкое, кристально ясное понимание своих шкурных интересов, которые не имеют ничего общего с исламом, которых они держатся до последнего и от которых просто так не отступят. Семья, род, племя – вот что их интересует. Они всегда помогут своему, они всегда найдут оправдание кормящему их семьи грабежу и похищению людей: мол, ведем джихад. А эти... похоже, они ничуть не более зрелые, чем те, начитавшиеся книжек студенты...

Нет в них фундамента. Нет опоры на землю, какая есть у матерых бандитов и матерых политических террористов. Есть только гнетущее чувство несправедливости, порывистость юношества и кто-то беспредельно циничный и злобный за ними, кто вооружил их и готовит для какой-то цели. Для какой-то очень серьезной цели.

И потому Велехов остался сидеть, как это и подобает мужчине, воину, амиру, командиру сильного отряда.

– Я смею судить как человек, который собственными руками устранил несправедливость, разгромив тагута на вашей земле, и отняв то, что он собирал не по шариату.

– О чем ты говоришь, неверный?

Новости в горах распространялись в основном слухами, могли и не знать...

Быстро заговорил Джасим, свидетельствуя о том, что сам видел и в чем сам принимал участие. Бородач немного поостыл.

– Наш брат свидетельствует, что ты и в самом деле напал на дом тагута и проявил себя как мужчина и воин и умелый амир. Но разве это дает тебе право говорить, что мы грабители и из числа сидящих? [429] И разве ты не забрал те деньги, которые нашел в том доме? Так чем же ты лучше нас, неверный?

– Тем, что потратил эти деньги на покупку оружия.

Бородач усмехнулся:

– И мы немало тратим на это.

– На покупку оружия для того, чтобы атаковать дом тагута и навсегда избавить горы от этого нечестивого и гнусного правителя. Смерть Абу!

Наступила тишина.

– Смерть Абу! – с нажимом повторил Велехов. – Разве вы не этого хотите? Разве не это – справедливость для тех, чьи жизни под ним и тех, чьи жизни он успел отнять? Смерть нечестивцу, смерть подонку, поправшему человеческие и божьи законы! Смерть!

Бородач смутился. А вот остальные начали смотреть на него с интересом.

– Или ты не хочешь сражаться?

– В Шук-Абдалле много войска, – с сомнением сказал бородач, – и англизы.

– Сиди с сидящими!

– Не говори то, о чем пожалеешь! – окрысился бородач. – Ты не знаешь, о чем говоришь! Надо уведомить Центральный совет! Мы не имеем права ничего делать без решения Центрального совета! Ничего!

Ага, значит, есть и какой-то координирующий орган. И его название, явно не исламское...

– Уведоми сначала свою совесть, – Велехов чувствовал, что выигрывает и дожимал, – разве ты не встал для того, чтобы воевать за свой народ? Для кого ты все это делаешь?

– Неверный прав! – сказал кто-то, и это было промежуточной победой.

–... как ты будешь чувствовать себя, если мы пойдем и сделаем то, о чем ты лишь говоришь? Нет слов лучше тех, что произнесены мечом!

– Если хочешь идти – иди. И собаки разорвут твой труп и трупы твоих людей на рыночной площади Шук-Абдаллы! У Абу до пяти тысяч людей.

– Я взял крепость, в которой было сто с лишним человек силами двадцати. Сейчас у меня – не меньше двух тысяч.

– Так это был ты...

И Велехов... он заметил то, чему не было никакого объяснения... разумного, по крайней мере. Он заметил, как при упоминании о крепости – у бородача в глазах скользнуло что-то мимолетное... ненависть и страх. И объяснения этому не было – ведь речь шла об общих врагах, верно?

Но времени обдумывать – не было.

– Да, это был я. И мои слова получились весомее твоих, ибо были подкреплены силой меча. Когда я вошел на твою землю, у меня было двадцать человек. А сейчас – две тысячи.

Это был намек на то, что люди могут и переходить от одного военачальника к другому. К более удачливому – от менее удачливого.

– И будет больше, когда я объявлю о своих намерениях.

– Какие племена с тобой? – спросил бородач явно, чтобы выиграть время.

Велехов коротко перечислил.

– Но вы все знаете, что дело не в оружии, и не в численности армии, хотя и того и другого у меня достаточно, Слава Богу. Вы помните Пророка Мухаммеда, а мы помним Пророка Ису, так уж вышло. Но и ваш народ и мой согласны в одном: главное не сила, главное вера. Вера в правду. Мы идем в бой за правое дело. И ангелы с огненными мечами, будут с нами. Что ты им противопоставишь...

Бородач явно терялся. И те, кто был вместе с ним – уже рвались в бой. А военачальник не может идти против настроений своей армии, не рискуя проиграть и потерять все.

– Я не скажу тебе ни да, ни нет, – сказал бородач, – ты неверный, а мы не доверяем неверным. И не имеем дела с неверными. Но я скажу тебе свое решение до дня битвы.

– И сколько же ты приведешь?

– Много, – сказал бородач, – нас больше, чем ты думаешь?

– Хорошо, – сказал Велехов, – только поспеши. Не хватало еще, чтобы землю мусульман от угнетателей – освобождали неверные.

– Не говори то, о чем не знаешь, – сказал бородач, пытаясь оставить за собой последнее слово. Но оно осталось не за ним...

 

– Ты нажил себе врага, руси, – сказал Джасим, когда они шли в обратный путь, – Назим коварен и властолюбив.

– Давно он здесь?

– Какая тебе разница, руси?

– Большая. Так давно?

– Три года.

– Кто из вас его знает? Откуда он пришел?

– Из Адена. Его предки родом с гор, но они давно их покинули.

– И что он сделал такого, чтобы вы позволили властвовать над собой? Кроме того, что говорил слова?

Джасим нахмурился и ничего не ответил.

– Слова означают справедливость.

– Слова ничего не означают. Если нет действий. Думай своей головой. И думай о том, где позор, и где – слава...

 

 

6

 

Горы, регион Хадрамаут

Дорога

 

Вторую группу казаков и наемников, по размерам вдвое превосходящую первую возглавлял старший урядник Петро Кательников. Он вышел в строго противоположную сторону, нежели отряд Велехова и задача его была совсем другой.

Место, которое нужно было Кательникову, располагалось на стыке трех полунезависимых государств – Бейхана, Вахиди и султаната Верхнего Авлаки, и от этого места до границы с Британской Империей было не более сорока миль по прямой, что ровным счетом ничего не значило, потому что в горах сорок миль можно идти вечность.

Кательников разделил свой отряд на два, и один из них пустил одним из немногих существовавших здесь путей прямиком к месту, которое он наметил, а второй, в который включил всех снайперов и поставил над ними Слепцова, бросил по горах, легкими ногами на перехват. Они должны были перейти в княжество Вахиди и вернуться обратно... уже торговой тропой...

Слепцов, с двумя наиболее опытными казаками-снайперами поспел к месту даже раньше, чем они то планировали. И сейчас, расположив снайперов на склоне горы – он ждал караван.

Караван, который он ждал, шел от побережья и принадлежал пирату по имени Шломо. Столь необычное для араба имя объяснялось тем, что арабом он и не был, а был самым настоящим евреем, правда, с сильно перемешанной кровью. [430] В отличие от своих предков, которые сильно потрепали нервы еще римским владыкам и грабили испанские галеоны у Кубы, этот вовремя понял, чем грозит морской разбой в эпоху авианосцев и поутих. Из честного морского разбойника он превратился в торговца, причем торговать предпочитал всем, чем торговать нельзя. Он торговал опиумом с цивилизованными странами, скупая тот, который выращивали в горах и часть из которого, отдавали правителю в качестве уплаты податей. Он торговал детьми – в горах рожают много и далеко не всех можно прокормить. Он торговал женщинами – собственно говоря, из-за него и появилось невиданное доселе в горах похищение женщин: их начали похищать только тогда, когда за них стали платить приличные деньги. Он торговал не только горянками – эмиры и шейхи могли заказать у него белую рабыню для себя или своих сыновей, это обходилось ничуть не дороже, чем платить большой выкуп за дочь знатного рода. Он имел контакты с зухерами – сетью еврейских похитителей людей, которая была раскинута от Малороссии до шумных рынков Бейрута и Багдада. [431] Так что имя Шломо было известно любому деловому человеку, что в порту Адена, что в любой рыбацкой деревушке, что на британской, территории, что на русской. Того, кто украл что-то у Шломо, можно было сразу отпевать.

Караван должен был встретиться с некоторым количеством гвардейцев и доверенных людей нечестивца Абу с тем, чтобы поменять кое-какие товары на опиум, кат и женщин. После чего стороны, довольные друг другом и совершенной сделкой, должны были разойтись восвояси.

Если бы не одно «но». Те люди, которых посылал на такие дела нечестивый Абу – много болтали. В том числе и в местах публичных.

 

Их уже ждали. Несколько человек, все с длинными бородами, двое из них – со странными косичками, в которые они заплели волосы. В небольшом отдалении виднелись мулы и вторая группа людей, караулящих их. Это погонщики, они тоже вооружены, но их задача: не допустить, чтобы осел или мул упал в пропасть с товаром.

Люди, ожидавшие их, были вооружены. Это были бандиты, но бандиты, имеющие деньги и хороший доступ к черному рынку оружия, в основном аденскому и африканскому, ближайший крупный порт и оружейный рынок находились в Могадишо, в Итальянском Сомали. Известная дыра, немало тайных и темных дел. Поэтому, вооружены они были хорошо: ручной пулемет Бреда, похожий на старый «Томпсон» из-за дополнительной передней рукоятки, полуавтоматические винтовки германского и итальянского образца, «Маузеры». У главаря на груди красовался короткоствольный пистолет-пулемет «Стар» с длинным, кривым магазином [432] и передней рукояткой.

Главаря на побережье знали и знали хорошо. Он был известен как Чако – бывший полицейский-дезертир из Британской гонконгской полиции. Жестокостью он превосходил любого горца.

Но и люди Абу были не подарок.

По невидимому сигналу они двинулись навстречу друг другу – по двое, с каждой стороны. Вообще-то, если считать честно, со сторон Абу было трое, но поскольку женщину нельзя считать за человека, надо сказать, что все-таки было двое. Вместе с Чако вперед пошел еще один пират, бандит и контрабандист по имени Рашид – турок, дезертир из русского флота, запутавшийся в карточный долгах и стремительно скатившийся вниз до висельника и бандита... или наоборот, быстро поднявшийся по криминальной иерархии, до не последнего человека самого Шломо.

– Ас саламу алейкум... – сказал Чако, когда они приблизились друг к другу и, и провел ладонями по небритым щекам. Он отрекся от веры отцов и сделал обрезание, но принял не ислам, а иудаизм, чтобы быть доверенным лицом Шломо.

– Ва алейкум... – коротко ответил Фахри, доверенный человек Абу. Он был мусульманином и не собирался отвечать полным приветствием иудею. [433]

– Как ты добрался, был ли легок твой путь?

– Хвала Господу...

Какому именно – не уточнялось. Впрочем, наверное, не было более интернационального братства, нежели братства криминальное...

– Что ты привез?

– Посмотри сам.

По знаку доверенного лица Абу солдат откинул покрывало с женщины, которую он привел «на пробу», конечно же, взяв самую красивую.

– Один взгляд скажет больше, чем тысячи слов.

Девушка и впрямь была хороша. Лет четырнадцати–пятнадцати – на Востоке это самый возраст для замужества, а в горах и подавно: из-за войн и усобиц многие не доживают и до двадцати пяти, а ведь надо и потомство дать! Нежная, смуглая кожа, совершенно фантастические желтые, даже янтарно-желтые, почти кошачьи глаза...

Чако приблизился, желая рассмотреть.

– Хороша...

Не сдержав себя и тем самым показав свою слабость, он протянул руку, грубые пальцы защемили кожу на щеке девушки, словно желая проверить, настоящая ли она. Девушка взвизгнула и вцепилась зубами, как смогла, но у тех, кто делал дела в этих горах, кожа была дубленая – не прокусишь.

Фахри шагнул вперед и цепко схватил Чако за руку.

– Ты не заплатил, а уже протягиваешь руку. Это нехорошо.

Чако с сожалением убрал руку, и солдат обратно накинул на девушку чадру.

– Сколько у тебя?

– Сегодня шесть... Нежных как пустынная роза, все девственные и только и ждут опытного наездника.

– Этого мало.

– Есть еще хаш. [434] Совсем свежий, этого года урожая...

– Сколько?

– Три тысячи истилей. [435]

Это было достаточно много. Конечно, не для них, тех, чьи руки простираются до Марселя, Константинополя, Неаполя, Бизерты, Танжера, то есть туда, где найдется немало желающих заплатить за золотой сон. С другой стороны, в прошлом году был большой урожай, цены упали, многие придерживали свой хаш до лучших времен и сейчас наверняка смешали свежий и хаш прошлогоднего урожая. А хаш не вино: со временем лучше он не становится...

В общем – есть повод поторговаться.

– Этого товара – достаточно у всех.

– Но только у нас ты можешь найти такой товар как эта роза... – сказал Фахри, – а мой господин не терпит неуважения.

– Неуважения? Мы не говорим про уважение. Наше уважение – деньги, которые мы платим. А твой товар прошлый раз был хуже некуда.

– Но и цена, которую ты за него уплатил, была намного ниже, чем она есть на рынке. Всякий товар имеет свою цену, и разве ты узнал нашу чтобы судить о товаре.

– И сколько ты хочешь?

– По полтора британских соверена за истиль.

– Фа. Да столько он не стоит и в Багдаде.

– Это хороший товар. Самого свежего урожая.

– Свежего? Дай попробовать.

– Ты уже оценил красоту живого товара, кто сказал, что неживой хуже. К тому же я до сих пор не видел денег...

Чака с недовольным видом кивнул:

– Рашид... принеси мешок.

Здесь, как и в стародавние времена, а во времена царицы Савской здесь торговали рабами, благовониями и благородными смолами, килограмм которых стоил тогда дороже килограмма золота – не признавали бумажных денег, они считались несерьезными. Деньги признавали только металлические и переносили их либо в кожаных кошелях у пояса либо в больших мешках из кожи или из желчного пузыря животных обшитого грубой тканью. Именно такой мешок и требовал принести представитель самого опасного пирата регионе.

Тяжело отдыхиваясь, жители побережья плохо чувствовали себя в горах из-за сухого и разреженного воздуха, Рашид принес мешок. Тяжело плюхнул его на землю, мешок солидно и негромко звякнул. Кроме того у пиратов был еще товар, заказанный Абу прошлый раз и цену на него устанавливали они. Но с ним разберутся потом.

– Наш товар хорош всегда... отрекламировал Чако.

Фахри одарил посланца прибрежных пиратов мрачным взглядом и присел, чтобы проверить деньги. У него даже был пузырек с кислотой, он учился у англизов и знал, как проверять золото на его подлинность.

В этот момент – началась стрельба...

Солдат прибывших вместе с Фахри было больше, чем пиратов раза в полтора и первый удар пришелся по ним. Выстрелов четких, хлестких как удар кнута слышно не было, вместо них были какие-то глухие, незвучные хлопки. Но попадала прислуга у выставленного на станок пулемета, и сам пулемет приказал долго жить: пуля высекла искру из ствольной коробки.

– Стреляют! – во весь голос крикнул кто-то.

Фахри сидел на корточках, а Чако стоял и Чако в отличие от Фахри имел пятнадцатилетний опыт выживания в волчьей стае. Он не устраивал засады, но что делать не сомневался, ни доли секунды и как только Фахри поднял голову, в лицо ему смотрел дульный срез автомата. Потом из него вырвалось ослепительно-белое пламя, и оно разом заполонило весь мир.

Рашид с куда меньшим опытом, чем у Чако выхватил пистолет, но солдат схватился за него, и отвел ствол в сторону. Выстрел ушел куда-то вдаль, в сторону сгрудившихся ослов, а в следующую секунду Чако пристрелил и солдата.

– Мешок!

Рашид знал, что отвечает за мешок, и если вернется без него, его свяжут, посадят в большой котел и сварят заживо. Он схватил тяжеленный мешок, но прилетевшая неизвестно откуда пуля ударила его в бок со свирепостью носорога и он пошатнувшись, упал под непосильным грузом.

Чако хотел схватить девушку – она ему приглянулась, но поймал лишь воздух. А в следующую секунду засвистели пули, казалось со всех сторон, и он понял, что надо бежать. Сделав прыжок с места, он широким, волчьим скоком метнулся в сторону уже открывших огонь пиратов, но по ноге как молотком ударило, и он покатился вниз, с пологого, но коварного склона.

 

Солдат было больше, но подготовлены они были намного хуже, чем пираты, вынужденные постоянно грызться за свой кусок. Да и оружие их, в основном обычные «Энфильды» и «Мосины» – не сравнить с автоматическим, купленным на черном рынке оружием пиратов. Но снайперы, ни одна из сторон даже не видела их, перенесли огонь с солдат на пиратов, меткими выстрелами выбивая одного за другим.

Пираты сопротивлялись недолго и бросились бежать. В конце концов, они не были связаны ни долгом, ни присягой и не собирались ввязываться в жестокий и почти безнадежный бой. Преподанный урок был достаточным для того, чтобы они приняли решение – бежать.

В отличие от пиратов люди Абу знали, что бросив товар и вернувшись без него, они обрекают себя на жестокую казнь (пираты своих проштрафившихся сотоварищей всего лишь «ставили на счетчик»). Им надо было вернуться или с товаром, или с деньгами или и с тем и с другим. Они пытались занять оборону, но снайперы выбивали их одного за другим. Пока не выбили всех...

 

 

7 

 

Горы, регион Хадрамаут

Недалеко от Шук Абдаллы

Августа 1949 года

 

Русские дали достойный ответ на его выпад, причем быстрее, чем он ожидал, намного быстрее. Ответ русских стоил ему сразу троих британцев – Джека Бормана, Стива Балчера и Ала Мак-Лауда. Первый, сын лондонского мясника вместо того, чтобы унаследовать мясную лавку, отправился в армию, повидать мир, потом попал в морскую пехоту, а уже из нее в 21-й полк САС. Второй – сын шахтера из Уэльса, тоже захотел увидеть что-то, кроме пропитанных угольной пылью городков – дорога привела его, в конце концов, в 22-й полк. Третий – шотландец, выходец из 4-го полка коммандос, элитной горнострелковой части, организационно теперь входящего в Горную бригаду лорда Ловатта. Он здесь был в роли местного советника и поехал, дабы присмотреть возможные пункты размещения горных аутпостов. Все они оказались под его началом в этих диких горах на краю света и погибли в одной из мелких схваток бесконечной тайной войны. Только сейчас они поднимали тосты и смеялись – первый удачный выход, разгромили караван русских. И вот они уже сами ждут своей очереди в отправке на Родину.

Надо сказать, русские перехитрили его. Он ждал активных действий в Шук-Абдалле, а они ударили вдали от города. По-видимому, британцы стали жертвами случайно, но это ровным счетом ничего не меняло.

Это было серьезнее чем, кажется. Любой настоящий авторитет командира основывается на том, что каждый солдат, находящийся под его началом знает: вы будете в порядке с этим офицером. Да, будут стычки. Да, будут царапины, которые только украшают настоящего мужчину. Да, если не повезет, вы будете ранены. Но вы не погибнете. Этот офицер не сделает глупости, не даст вам погибнуть. Если же под твоим началом гибнут люди, вне зависимости от того, насколько вы в этом виновны, люди не будут вам доверять.

Погиб и губернатор этой мухафазы. Его не оказалось дома – с небольшим отрядом он отъехал, дабы провести какие-то переговоры... возможно, что выманили нарочно. Вернувшись, он понял, что произошло, и с тем же отрядом бросился по следу налетчиков. На тропе, а они уходили, не путая следы, небольшой отряд ожидали три с-мины... [436]

Почти одновременно с этим, небольшой отряд гвардейцев был разбит на границе трех княжеств. Сэр Роберт не знал об этом вообще ничего и узнал только тогда, когда по базару пошли слухи. Слухи, что пиратское сообщество в гневе на Бейхан и можно ждать всего, чего угодно.

Сэр Роберт пошел к Абу и вытряс из него правду. Теперь следовало ожидать больших неприятностей с бандитами.

И они начались, почти сразу же. Уже на седьмой день крупная банда напала на караван, везущий в город припасы – пшеницу и сорго. До этого бандиты не рисковали грабить такие караваны, рискуя вызвать гнев людей. Да и куда бандитам девать пшеницу и сорго?