Логика пор-рояля как новый тип логики

 

В историко-логических и историко-философских текстах доста­точно часто - в той или иной форме — звучат вопросы о новизне и самостоятельности каких-то идей. Применительно к логике поиск ответов на эти вопросы всегда ориентирован на обсуждение проблем соотношения претендующей на новизну логики с логикой Аристоте­ля. При этом в реальном положении дел, как это отмечалось ранее, речь обычно идет о соотношении такой новой логики с очередным образом аристотелевской логики. В частности, такая постановка во­проса особенно распространена по отношению к логике Пор-Рояля и логике Канта — последняя нередко рассматривается как отрицающая аристотелевскую логику и развивающая логику Пор-Рояля.

Применительно к оценке взаимоотношений логики Аристотеля и логики Пор-Рояля [ Арно, Николь 1991], в свою очередь, преобладают высказывания типа следующих: «Поддерживая картезианскую мысль, авторы логики (Пор-Рояля. — И, Г.) прямо противостоят Аристотелю и схоластам...» [ Buroker 1996, р.XX]: «...логика янсенистов противопо­ставляла себя схоластике и недоброжелательно относилась к авторитету Аристотеля» [ Котарбинъский 1963, с.443]. Примеры подобных выска­зываний можно умножить. Вместе с тем можно найти и иную, как представляется, более адекватную реальному историческому развитию логики, точку зрения. Например, Р. К.Луканин замечает: «Традицион­ная формальная логика — не аристотелевское или какое-либо другое единое учение, а объединение отдельных элементов, заимствованных из логических систем различных исторических эпох и направлений. В ее возникновении сыграли свою роль аристотелевская логика, логические воззрения мегарцев... Свое окончательное завершение и оформление она получила в знаменитой логике Пор-Рояля, написанной картезиан­цами А. Арно и П. Николем» [ Луканин 1984, с. 7]. Однако такая позиция не является типичной, и она не вписывается в рамки доминирующего образа логики, который создавался как многовековой школьной тради­цией логики, так и формализованной логикой XX века. В этой традиции бьиа ориентация на трактовку логики как науки, которая не интересу­ется содержанием высказываний или рассуждений, а только их формой. В свою очередь, такая оценка опирается и на не совсем корректную трактовку логики Аристотеля. Однако даже если исходить из этого образа логики, то и в этом случае, на мой взгляд, нельзя говорить о жесткой, абсолютной оппозиции «Логики Пор-Рояля» Аристотелю.

Последовательный анализ текстов Пор-Рояля позволяет показать, с одной стороны, влияние уже сформировавшегося образа логики на любой анализ, с другой стороны — фактическую зависимость ана­лизируемого текста от существующего дискурса. Как это становится совершенно очевидным из анализа пор-роялевских текстов, «Логи­ка Пор-Рояля» ориентирована на обсуждение практики конкретных рассуждений в самых разных областях жизнедеятельности человека. В силу этого как раз и оказывается плодотворным именно дискурсный анализ. Непосредственное обращение к этому виду анализа, думаю, требует прояснение смысла самого понятия «дискурс». По происхо­ждению данное понятие связано с французским словом «discours», т. е. речь, по значению — с понятием текста, взятом в совокупности его прагматических, социокультурных, психологических и тому подобных факторов. Дискурс представляет собой «текст, взятый в событийном аспекте» (см.: [ Арутюнова 1990, с. 136-137]).

Как же выглядят пор-роялевские логические тексты «в событийном аспекте»?

Анализ логических текстов Пор-Рояля надо начинать не собствен­но с «Логики», а с «Грамматики» [ Арно, Лансло 1990]. В определенном смысле обе работы представляют собой единое целое, однако хроноло­гически «Грамматика» предшествует «Логике». «Грамматика» и «Логика» вместе создают единый дискурс. В «Прибавлении...» ко второму изда­нию «Грамматики» авторы текста специально замечают, что после пер­вого издания «Грамматики» вышла «Логика, или искусство мыслить», «...которая будучи основана на тех же принципах, может наилучшим образом послужить для прояснения и доказательства многих вопросов, являющихся предметом нашей Грамматики» [ Арно, Лансло 1990, с. 212].

Открывается текст «Грамматики» обсуждением проблем, связанных с анализом букв, знаков письма, согласных, слогов, слов как звуков и т. п. Этому посвящена практически вся первая часть «Грамматики». Однако уже в первой части работы, в главе 6 «О новом способе, облегча-юшем обучение чтению на разных языках» обсуждается методические проблемы, связанные с изучением иностранных языков, т. е. сразу задается прагматический аспект общей и рациональной грамматики, выделяются прикладные аспекты грамматического анализа.

Вторая часть работы носит собственно логико-семантический ха­рактер, т. е. в ней «говорится, — как об этом предуведомляют ав­торы, — о причинах и началах, лежащих в основании разнообразных видов значения слов». Думаю, следует отметить, что авторов Пор-Рояля в качестве своих предшественников в области логико-семантического анализа, в частности, называл Н. Хомский. Во второй части «Граммати­ки» слова трактуются «как знаки для обозначения мыслей», проблемы суждений и умозаключений обсуждаются тоже в логико-семантичес­ком ключе. Именно в этой части работы проводятся различия между предметом мысли и формой мысли. При этом предмет мысли и форма мысли рассматриваются в качестве разных аспектов сознания. В рабо­те подчеркивается, что «основной формой мысли является суждение», но вместе с тем утверждается, что есть и иные формы мысли «такие, как желании, приказания, вопрос и прочие» [ Арно, Лансло 1990, с. 92-93]. Конечно, с точки зрения школьной логики, такая постановка вопро­са просто недопустима. Например, в учебниках даже начала XX века специально оговаривалось, что логика занимается только суждением. «Логика, — рассуждает И. Д. Городецкий, — не рассматривает вопро­сительных (где вы были?) предложений и предложений повелительных (дайте мне перо), так как мысли, высказанные этими предложениями, не могут считаться суждениями и не могут считаться знанием, кото­рое всегда состоит только из утверждений или отрицаний (выделено мною. — И. Г.)чего-нибудь о чем-нибудь, а не из вопросов, повелений или чего-нибудь неопределенного в этом роде» [ Городецкий 1916, с. 16]. Ту же мысль можно найти и у других авторов школьной логики, на­пример, у А. И. Введенского [ Введенский 1913], А. Гефлера [ Гефлер 1910], А. Светилина [ Светилин 1915].

Нетрадиционная трактовка форм мыслей не мешает авторам «Грам­матики» Hop-Рояля исследовать проблемы логической формы и во вполне классическом ключе формальной логики. Так, в «Грамматике» рассматриваются сложные суждения. Логические союзы, или логиче­ские постоянные трактуются «как операции нашего рассудка, посред­ством которых мы соединяем или разъединяем вещи, отрицаем нечто, рассматриваем что-либо абсолютно или же относительно некоторого условия» [ Арно, Лансло 1990, с. 202].

В тексте «Грамматики» постоянно переплетаются классический и неклассический, т. е. введенный непосредственно авторами рассма­триваемой концепции, анализ:

• выделяются разные, в том числе, нетрадиционные для школьной логики формы мысли и предлагается нетрадиционный семантический анализ суждений;

• дается вполне традиционная классификация понятий, но вместе с тем предлагается семантический анализ имен с учетом их коннота- тивных значений;

• рассматриваются падежи и их виды, артикли и местоимения, обсуждаются проблемы местоимения в прагматическом контексте ис­пользования языка, проблемы «употребления... [понятий] в обиходе» (см.: [ Арно, Лансло 1990, с. 100]);

• рассматриваются вопросы соотношения синтаксиса и семантики. При этом именно семантика представляется авторам «Грамматики» в качестве наиболее существенной части того, что мы назвали бы сегодня логико-лингвистическим анализом языка.

Обсуждение проблем грамматики в пор-роялевском дискурсе не но­сит привычного формально-грамматического, если так можно сказать, характера. Арно и Лансло обсуждают, например, не просто проблемы местоимений, но и, как отмечалось ранее, идею — прагматическую по своему характеру — появления местоимений в обыденном языке. Такой дискурс позволяет им подойти к логико-семантическому ана­лизу суждений фактически с позиций различения явных и неявных предпосылок суждений. Так, с их точки зрения, любое простое сужде­ние может «заключать в себе, по крайней мере в логическом плане, несколько суждений». В качестве примера в тексте «Грамматики» при­водится следующее простое суждение: «Невидимый Бог создал видимый мир». Анализ неявных пресуппозиций представлен в работе следующим образом. Авторы отмечают, что при произнесении сформулированного суждения «в... сознании проходят три суждения, заключенные в этом предложении. Ибо я утверждаю: 1) что Бог невидим; 2) что он создал мир; 3) что мир видим. Из этих трех предложений второе является основным и главным, в то же время как первое и третье являются при­даточными (incidents), входящими в главное как его составные части; при этом первое предложение составляет часть субъекта, а последнее — часть атрибута этого предложения». Неявные предпосылки суждений авторы «Грамматики» трактуют как такие, которые «присутствуют лишь в нашем сознании» [ Арно, Лансло 1990, с. 130]. Вместе с тем, с точки зрения Арно и Лансло, анштиз неявных предпосылок анализируемого суждения необходим для понимания его смысла. Такое отношение к грамматике позволяет авторам давать «рациональные объяснения» логико-языковым явлениям с учетом того, как надо описывать «живой язык» [ там же. с. 14]]. Языковая практика исследуется в «Грамматике» Пор-Рояля в связи с анализом библейских, юридических, исторических, политических и обыденных текстов.

Логико-семантические и прагматические проблемы, обсуждение которых началось в «Грамматике», рассматриваются также и в «Логи­ке». Так, в «Логике» ссылка на «Грамматику» осуществляется, например, следующим образом: «То, что мы сказали здесь об именах и местоимени­ях, заимствовано из небольшой книги, вышедшей несколько лет назад под заглавием "Общая грамматика"; исключение составляет несколько вопросов, изложенных нами иначе» [ Арно, Николь 1991, с. 106]. Эта ссылка может означать и просто развитие идей, впервые сформулиро­ванных в «Грамматике», а затем развитых в «Логике», что, в частности, касается вопросов, связанных с развитием семантических проблем. Так, например, в «Логике» впервые, насколько это мне известно, столь подробно и последовательно рассматриваются проблемы синонимии и омонимии [ там же, с. 51-53], здесь же можно найти размышле­ния, которые идейно очень близки теории Рассела об определенных дескрипциях [ там же, с. 59-65].

Вместе с тем «Логика» Пор-Рояля в целом представляет собой яркий пример дискурса, в рамках которого:

• формирование замысла работы оказывается в некоторой степени случайным (возникает в процессе беседы с человеком, который хочет изучить логику) и в то же время социально обусловленным;

• отсутствие «особого уважения к логике» в момент рождения замысла — позиция, четко сформулированная в «Предуведомлении» к «Логике» — переходит затем в осознание важнейшей роли логики в любой форме деятельности;

• фактически случайное «развлечение», по схеме «в четыре-пять дней обучу молодого человека всему, что есть в логике полезного», при­водит к созданию самостоятельного логико-методологического учения.

Авторы «Логики» начинают свою работу с рассмотрения ряда фун­даментальных, с их точки зрения, вопросов для человека, приступаю­щего к изучению логики. Первый из них — это вопрос о соотношении разума, представителем которого как раз и является логика, и веры. В «Предуведомлении» проводится мысль о согласованности между со­бой веры и разума, о том, что отступление от одного влечет за собой отступление от другого. Второй вопрос — это вопрос о месте логики «на любом жизненном поприще». В «Первом рассуждении, в кото­ром раскрывается замысел этой новой "Логики"», проводится одна из важнейших мыслей всей работы о том, что именно «рассудитель­ность» заслуживает наибольшего уважения, ибо она важна не только в науках, «но также и в большинстве обсуждаемых людьми вопросов, и в большинстве их дел». Наконец, только в качестве третьего вопроса рассматривается вопрос о соотношении логики и специального научно-теоретического знания. Арно и Николь исходят из того, что без изучения логики «изучение умозрительных наук, включая геометрию, астроно­мию и физику, превращается в пустую забаву», но в то же время знание логики оказывается знанием не только теоретического поряд­ка, но и знанием, лежащим в основе морально-нравственных позиций и оценок. Для них знание конкретных наук без знания логики становит­ся всего лишь поводом «к нелепому тщеславию, часто сопутствующему бесплодным и бесполезным познаниям» [ Арно, Николь 1991, с. 7-8].

Вне изучения логики, по Арно и Николю, невозможно сформи­ровать разумность в рассуждениях и, как результат, — в любых делах и поступках. Именно поэтому как раз и необходим учебник, который должен способствовать формированию разумности. Обучение логике, по замыслу авторов, позволит людям отличать истину от лжи и в то же время не позволит кому угодно «дурачить народ», особенно при усло­вии существования таких людей, которые «только того и ждут, чтобы их одурачили». В рамках такого дискурса, думаю, весьма современ­но и актуально звучит позиция, выраженная в учебнике по логике XVII века: «Эта неправильность ума порождает не только те заблуж­дения, которые проникают в науки. Она является причиной большей части ошибок, совершаемых нами в повседневной жизни: беспочвен­ных раздоров, безосновательных тяжб, скоропалительных решений, непродуманных начинаний». Источник же подобного положения дел, по Арно и Николю, редко заключается в чем-нибудь «помимо какой-нибудь погрешности или ошибки в суждении». Вот почему важнейшую задачу своего курса логики они как раз и видят в том, чтобы «исправить названный недостаток» [ Арно, Николь 1991, с. 9].

Обучение такому мастерству, с точки зрения авторов «Логики Пор-Рояля», невозможно проводить по образцам традиционных учебников, которые не учат людей умению вырабатывать и оценивать свои сужде­ния в ежедневной практической деятельности. Традиционные образцы из учебников по логике были, а зачастую остаются и сейчас ориентиро­ванными, в первую очередь, на проверку правильности выводов из име­ющихся посылок, т. е. на изучение формализованной и бессубъектной процедуры, в качестве которой выступала и выступает аристотелевская силлогистика.

Изменение отношения к задачам логики как науки и учебной дисциплины требовало от авторов «Логики Пор-Рояля» очень четкого выражения своего отношения к современным им учебникам по логике и к Аристотелю. На мой взгляд, эти две позиции в «Логике Пор-Роя­ля» не смешиваются. Отношение к Аристотелю выражается как явно, так и может быть реконструировано непосредственно по различным фрагментам текста учебника, однако в любом случае — это всегда отношение уважения. Отличает же новый учебник то, что уважение к Аристотелю в представленном дискурсе соединено с уважением и за­ботой о читателе, которому надо учиться критически мыслить, оцени­вать мысль как свою, так и других с тем, чтобы критерием оценки было только стремление к истине, а не просто признанный авторитет. По­этому в учебник подбирались примеры ошибок таким образом, чтобы эти примеры как бы выполняли две функции: свою собственную «быть примером» и «быть примером для формирования способности к кри­тическому мышлению», на основании которого можно распознавать ошибки как таковые.

В этом смысле фигура Аристотеля занимает особое место. Он, с одной стороны, принадлежит к числу столь знаменитых авторов, «что мы некоторым образом обязаны знать даже их оплошности». С другой стороны, по замыслу авторов учебника, «самый верный способ предостеречь от ошибки — показать, что от нее не уберегся даже такой великий ум», как Аристотель [ Арно, Николь 1991, с. 25]. Вместе с тем, в «Логике» показывается, что возможность выявления подобных ошибок появляется в том числе и в связи с развитием науки. Логика оказывается в этом смысле практической дисциплиной, которая оценивает правильность рассуждений не только по форме, но и в зависимости от содержания.

Так, в разделе, посвященном правилам определения через род и ви­довые отличия, как мы сказали бы теперь, авторы учебника пишут, что определение должно быть «отличительным», т. е. фактически речь идет о том, что должны быть четко выделены видовые отличия определяе­мого предмета. Для этого, как известно, надо знать не только правила определения, но и сам предмет. «Работу» этого правила Арно и Николь демонстрируют на примерах из астрономии и в связи с этим отмечают заблуждение Аристотеля, который считал, что кометы состоят из ис­парений Земли, что уже не соответствовало данным науки XVII века. Столь же неточными считают авторы из Пор-Рояля и аристотелев­ские определения сухого, влажного, теплого, и холодного [ там же, с. 167-168]. Для определения этих «нечетких идей» Арно и Николь использовали как новейшие для их времени достижения в области естествознания, так и философские представления, идущие от Декарта и Паската, а не от Аристотеля, т. е. речь шла в данном случае не просто о логике как таковой, а о логике в связи с развитием естествознания и философии.

Авторы «Логики Пор-Рояля» пишут об изменчивой судьбе аристо­телевской логики и философии, о том, что у Аристотеля «можно найти все». Более того, даже по отношению к другим учебникам по логике авторы «Логики Пор-Рояля» настроены вполне лояльно, ибо они «ре­шили включить в эту книгу все, что содержится полезного в других сочинениях» {Арно, Николь 1991, с. 13]. Это означает, что в учебник вошли все традиционные разделы учебного курса логики, включая силлогистику. Знаменитые авторы из Пор-Рояля характеризуют само отрицание схоластики как «сужение умственного кругозора», потерю в развития «умственных способностей» [ там же, с. 13-15]. Вместе с тем дискурс учебника с опорой на анализ аристотелевских текстов формиру­ет способность мыслить самостоятельно. Авторы «Логики Пор-Рояля» считают, что нельзя соглашаться с любыми позициями и утверждени­ями только по принципу их принадлежности авторитетам, ибо «люди не могут долго терпеть подобного принуждения» [ там же, с. 28].

Новизна учебника «Логики Пор-Рояля» достигается за счет но­вого способа подачи учебного материала, появления новых разделов, например, связанных с семантическим анализом, новой компоновки материала, новых целевых установок, характеризующих задачи учеб­ного курса логики. Из учебника не были исключены даже те разделы традиционного материала, которые, с точки зрения авторов нового учебника, вряд ли могут принести какую-либо пользу, например, кате­гории и общие места. Просто в рамках нового дискурса читатель был заранее извещен о позиции авторов. Непосредственно были опущены только те рассуждения из традиционных учебников, где обсуждались вопросы о том, является ли логика наукой и проблемы универсалий, которые, с точки зрения Арно и Николя, не имеют практического значения. Однако при этом в учебник вошли в качестве примеров мате­риалы из физики, этики, астрономии и так далее. Это стало возможным потому, что с точки зрения авторов учебника, «логике принадлежит все, что ей служит» [ Арно, Николь 1991, с. 16].

Именно поэтому для демонстрации идей силлогистики (с очень последовательным и скрупулезным анализом как правил фигур сил­логизмов, так и общих правил) строятся такие примеры рассуждений, которые выражают позицию авторов в той области, которая привлека­ется для описания правил логики. Так, для иллюстрации идеи о том, что средний термин должен быть распределен хотя бы в одной из посылок и что из двух частных посылок нельзя сделать вывод, авторы приводят в качестве примера следующее умозаключение. «Если некоторые богатые — глупцы, и если всякий богатый почитаем, то существуют почитаемые глупцы».

Для того же, чтобы усилить идею, выраженную в силлогизме, авторы подкрепляют ее дополнительным рассуждением, вытекающим из правил логики, но имеющим определенное общественно-полити­ческое звучание. «Ибо те богатые, которые глупы, также почитаемы, поскольку все богатые почитаемы, и, следовательно, в этих глупых и почитаемых богатых качества "глупый" и "почитаемый" соединены» [ Арно, Николь 1991, с. 184]. Хотела бы еще раз подчеркнуть, что ни один пример из пор-роялевского учебника по логике не является случай­ным. Каждый из них призван продемонстрировать логическое правило, но в контексте конкретного, актуального для времени написания учеб­ника материала. При этом сам материал принадлежит разным научным, морально-этическим, политико-правовым и теологическим областям.

В свою очередь, если обобщить уже проведенный анализ, то ока­жется, что новизну своего учебного курса сами авторы «Логики Пор-Рояля» связывают с тем, что они предлагают учебник, в котором пред­ставлены новые разделы, имеющие специальный практический интерес', «не представляющие практического интереса разделы, как обращение предложений и доказательство правил фигур», и им подобные занимают в их тексте значительно меньше места, чем традиционно [ там же, с. 14]; «многие примеры... взяты из других наук», к числу которых принадле­жат: риторика, этика, физика, метафизика, геометрия [ там же, с. 20]; разнообразное содержание «придает учебнику живость».

Действительно, новизна пор-роялевского учебника по логике, как это видно из проведенного анализа, связана, кроме всего прочего, со способом представления логического материала. Объяснение при­чин, побудивших Арно и Николя излагать «искусство логики самым естественным и самым удобным способом», звучит очень современно и идейно напоминает аргументацию авторов учебников по неформаль­ной и практической логике нашего времени. Неэффективность иных курсов логики Арно и Николь обосновывают ссылкой на опыт изучения курса логики, ибо, как показывает опыт:

• «из тысячи молодых людей, изучающих логику, не наберется и десятка таких, кто спустя полгода после окончания курса вспомнит из нее хоть самую малость» [ там же, с. 20];

• в логике трактуются «предметы уже сами по себе весьма отвле­ченные и очень далекие от практических нужд» [ там же, с. 20];

• в учебниках пользуются «малоинтересными примерами, нигде больше не встречающимися» [ там же, с. 20];

• «от большинства примеров, к которым обычно прибегают, нет почти никакого проку: авторы руководств по логике выдумывают их сами» [ там же, с. 25];

• изучение предмета замыкается в пределах самого себя и для се­бя [ там же, с. 21].

Все это плюс непосредственная деятельность в качестве прак­тикующих педагогов как раз и вынуждают, несмотря на первичную и внешнюю случайность замысла, Арно и Николя разработать свой собственный курс логики. Это — практическая логика, которую они рассматривают в качестве органона любой другой науки. Однако, ду­маю, можно говорить и о том, что идея канона тоже присутствует в пор-роялевском дискурсе. Как же она представлена?

Пор-Рояль вошел в историю культуры тремя основными работами. Это — уже рассматривавшиеся «Грамматика общая и рациональная Пор-Рояля», «Логика, или Искусство мыслить» Антуана Арно и Пьера Николя, а также «Мысли» Блеза Паскаля (см.: [ Паскаль 1994а]). Вза­имовлияние всех четырех авторов друг на друга — факт истории, не вызывающий сомнений, более того, в «Логике Пор-Рояля» говорит­ся об этом прямо. Паскаль, чьи идеи вошли в «Логику Пор-Рояля», говорит о формальной логике как геометрии духа. В этом контексте, как представляется, логика как раз и могла бы выполнять функции канона. Кроме того, роль канона во Франции этого периода в целом и непосредственно, в том числе в круге Пор-Рояля, играло религиоз­ное знание. Канонические функции во Франции XVII века выполнял и язык, предписывавшей, как надо говорить. Однако это «как» принад­лежало лишь элите, имеющей возможность получать соответствующее образование. Языковой канон оказывался значимым, в том числе, и как показатель жесткой социальной дифференциации, будучи сам в то же время социально зависимым. Язык был показателем принадлежности к определенной социальной группе, от владения языком оказывалась зависимой карьера и т. д. Пор-Рояль всвоей лингвистической деятель­ности менял устоявшийся языковой канон.

Можно говорить о том, что происходили постепенные изменения в представлениях о логике, понятой как канон. Однако непосредственно шаг по трактовке логики в качестве канона сделает уже Кант. Именно он впервые жестко разведет логику как канон и органон, и в этом смысле логику формальную и логику практическую.

Если «погрузить» логику Пор-Рояля в философский контекст, то окажется, что этот контекст задается рядом мыслителей: Августином, Янсением, Декартом, Паскалем, идеи каждого из которых преломля­лись в едином интеллектуальном пространстве. Несомненно, что это пространство было вполне рационально. Вместе с тем, это был осо­бый тип рациональности — «духовной рациональности» (термин взят из [ Фуко 1991, с. 284]). Знаменитая метафора Паскаля о человеке как о «мыслящем тростнике» [ Паскаль 1994, с. 77, фр. 10] остается просто метафорой, если ее рассматривать вне общего контекста Пор-Рояля и вне контекста «Мыслей» самого Паскаля.

Для Паскаля «мысль... по природе своей есть нечто удивитель­ное и несравненное» [ там же, с. 78, фр. 13]. Вся сущность человека для него заключена в мысли. Без мысли, по Паскалю, человек неот­личим от камня или животного [ там же, с. 77, фр. 9], поэтому он считает, что и достоинство человека заключено в мысли. Более того, «человек создан для мышления... и весь долг его мыслить как следует, а порядок мысли начинать с себя, со своего Создателя и своего назна­чения» [ там же, с. 78, фр. 12]. В таком контексте приобретает особое значение логико-грамматический дискурс и необходимость получения систематического образования в этой области. Образование становит­ся элементом выполнения долга, ответственного отношения человека к самому себе, формой, создающей условия для самостоятельного мышления. «Доводы, до которых человек додумывается сам, убеждают обычно его больше, нежели те, которые пришли в голову другим» [ там же, с. 286, фр. 10]. Эти доводы должны быть выстроены, с точки зрения общей концепции Пор-Рояля, в соответствии с законами мысли, но и с простотой и естественностью, так, чтобы форма соответствовала содержанию [ там же, с. 287-287, фр. 16]. Логика должна научить тому, как «располагать мысли в правильной последовательности», а это уже идея из «Логики Пор-Рояля» [ Арно, Николь 1991, с. 306].

При таком подходе становится совершенно очевидным, что для дис­курса Пор-Рояля технические навыки по оперированию логическими формами оказываются вплетены в морально-этические и религиозные нормы, что «логическая техничность» превращается в «технику духов­ности» (термин Г. Майнбергера (см.: [ Mainberger 1998]), что это — та техника, которая решает проблемы совершенствования человека, его внутреннего мира. Таким образом оказывается, что для того, чтобы добиться внутреннего совершенства, измениться, стать лучше, образо­ваннее, добрее, необходимо освоить, в частности, логику и грамматику. Логика при таком подходе, с одной стороны, определяет онтологию того, что может быть названо духовностью, с другой стороны — сама становится элементом духовности и инструментом ее развития. В логике Пор-Рояля происходит не просто изменение философских предпосылок логики как таковой, создается иной, по отношению к предшествующим учебникам и концепциям логики образ логики.

В подобном дискурсе происходит взаимопереплетение идей, но та­ким образом, что «вытаскивание» любого элемента может привести к разрушению всей структуры. Причем, исследователь как на метауров-не, так и внутри становящегося дискурса просто не способен схватить все элементы системы, выстраивающиеся в зависимости от взаимодей­ствия множества научных, социальных, личностных и межличностных отношений. Так, например, с точки зрения классического антипсихо­логизма XX века, логику Пор-Рояля можно было бы упрекнуть в психо­логизме. «В логической системе Арно и Николь, — как это справедливо замечает А.Л.Субботин, —...вопросы логики не исключали психоло­гического подхода», в рамках пор-роялевской логической системы, свя­занной с умением усматривать истину, «логика не может не учитывать и психологические условия постижения истины» [ Субботин 1991, с. 400].

Однако совершенно очевидно, что без учета философских уста­новок Р. Декарта, Б. Паскаля этот дискурс даже невозможно просто обозначить. Точно так же глубину идей пор-роялевской философии не­возможно оценить вне философии Августина и идеологии янсенизма. Так, например, идея янсенизма о том, «что правильная направленность ума гораздо важнее той суммы умозрительных знаний, которые дают даже самые основательные науки» [ Субботин 1991, с. 403], является од­ной из важнейших идей логики и грамматики Пор-Рояля. Однако если непосредственных ссылок на Янсения, который был идеологом рели­гиозно-этического течения, осужденного официальным католицизмом XVII века, не могло быть, то, например, ссылки на Декарта есть не­посредственно в тексте «Логики». Идеи Декарта столь же очевидно «вычитываются», как, впрочем, и идеи Янсения, и вне прямых ссылок. Так, например, для того, чтобы «вычитать» идеи Декарта, кроме ссылок как таковых, достаточно просто сравнить основные «прави­ла для руководства ума» Декарта и четвертую часть «Логики» Арно и Николя, которая называется «О методе». В «Логике Пор-Рояля» ясно говорится о том, что большая часть рассуждений о проблемах анализа и синтеза «заимствована из рукописи покойного господина Декарта» [ Арно, Николь 1991, с. 306]. Четыре декартовские правила из «Рассуждения о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыс­кивать истину в науках» Арно и Николь рассматривают в качестве правил, которые помогают «уберечься от заблуждения» и «найти ис­тину — в той мере, в какой наш ум способен ее познать» [ там же, с. 312-313]. Основные идеи лравил Декарта в «Логике» представлены следующим образом:

1. «Никогда не принимать за истинное ничего, что не было бы для нас очевидным...

2. Делить всякое затруднение на столько частей, сколько их может быть и сколько требуется для его разрешения.

3. Располагая свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов наиболее простых и наиболее легких для познания...

4. Всюду делать перечни настолько полные и обзоры настолько все ­ охватывающие, чтобы мы могли быть уверены, что ничего не упустили» (курсив авторов) [ Арно, Николь 1991, с. 312-313].

«Логика Пор-Рояля» во многом также опирается на логическую теорию определения Паскаля, в частности, на его идеи, касающиеся различий между реальными и номинальными определениями, в со­временной терминологии, или на различия между определением имен и определением вещей — в пор-роялевской терминологии XVII века. Так, в определенном смысле эквивалентом номинальных определений являются определения имен, а эквивалентом реальных определений — определения вещей.

Отличительным признаком номинальных определений являются обороты типа: «будем называть», «будем считать». В «Логике» Пор-Рояля придается особое значение определениям имен, но при этом для Арно и Николя определение имени не только может вводить но­вое имя, но и выделять тот смысл, в котором это имя используется говорящим. Для иллюстрации своей позиции авторы «Логики Пор-Ро­яля» приводят следующий пример. «Например, если я хочу доказать, что наша душа бессмертна, то слово "душа'', будучи... неоднозначным, может внести в мои рассуждения путаницу. Чтобы этого избежать, я буду рассматривать слово "душа" так, как бы это был звук (при этом понятие "звук" в данном контексте используется как "знак идеи". — И. Г.), которому еще не придали никакого смысла, и стану применять его единственно к тому, что является в нас мыслящим начатом, пре­дупредив: Я называю душой то, что является в нас мыыящим началом. Это и есть определение имени, defmitio nomirus, которое геометры применяют с такой пользой; его нужно отличать от определения вещи, definitio rei» [ Арно, Николь 1991, с. 82]. А вот пример, который приводит Паскаль для объяснения сущности номинального определения в сво­ей работе «О геометрическом уме и об искусстве убеждать». Паскаль прямо говорит, что будет рассматривать такие дефиниции, которые логики называют номинальными. Их «пользу и назначение» он ви­дит в том, что они сокращают речь и придают имени однозначность. «Например: — пишет Паскаль, — если надо выделить в числах те, которые делятся на два, и чтобы постоянно не повторять это условие, ему дают имя таким образом: я называю четным всякое число, которое делится на два» [ Паскаль 19946, с. 436]. Паскаль призывает соблюдать следующие правила:

• действовать всегда методично;

• вначале ясно обозначать вещь, а затем давать ей имя;

• не злоупотреблять свободой при использовании имен;

• в качестве средства от ошибок при использовании дефиниций проводить мысленный эксперимент: «мысленно ставить определяю­щее на место определяемого» и проверять адекватность проведенной процедуры;

• «все определять и все доказывать»;

• помнить, что последнее требование «абсолютно недостижимо», ибо оно не распространяется на «первые термины» и аксиомы.

Из всего этого Паскаль делает вывод, что «необходимо придер­живаться середины и не определять вещей ясных и понятных всем и определять все остальное» [ там же, с. 436-437]. Вместе с тем он, как затем и «Логика Пор-Рояля», предостерегает против смешения номи­нальных и реальных определений. Если первые конвенциональны, то вторые — нет. Однако и первыми, и вторыми, считает Паскаль, «не­допустимо манипулировать», смешивая всякий порядок, ввергая всех в «неразрешимые противоречия» [ там же, с. 440].

Проблемы определения и у Паскаля, и у его последователей рас­сматриваются в общем дискурсе, заданном, в свою очередь, контекстом проведения процедуры доказательства и убеждения, которая должна быть корректной, соответствующей правилам и рациональной. Такие правила последовательно вводятся и уточняются Паскалем, а уже затем используются в «Логике Пор-Рояля». Особенность их подхода к проце­дуре доказательства заключается в том, что она, на мой взгляд, строится в рамках неформальной логики, в том смысле, что она отказывается от нахождения лишь в мире форм (форм мыслей) самих по себе, а исследует формы конкретных мыслей в конкретных контекстах их употребления. Именно поэтому Паскаль подчеркивает значение субъ­екта в процессе проведения процедуры доказательства.

Паскаль, говоря об искусстве доказательства и убеждения, специ­ально подчеркивает, что будет находиться в области рационального убеждения, но при этом он отмечает, что «всегда следует видеть того, кого убеждают; необходимо знать его ум и сердце, правила, которыми он руководствуется, и предметы, которые он любит» [ там же, с. 451].

Паскаль формулирует пять важнейших правил, которые необходи­мы для того, чтобы доказательства были убедительными и бесспорными:

1. «Не оставлять без дефиниций сколько-нибудь темных или дву­смысленных терминов».

2. «Использовать в дефинициях только совершенно известные или уже объясненные термины».

3. «Принимать в аксиомах только совершенно очевидные истины».

4. «Доказывать все предложения, используя при этом только ак­сиомы, очевидные сами по себе, или предложения, уже доказанные или принятые».

5. «Никогда не злоупотреблять двусмысленностью терминов, под­ставляя на их место мысленно дефиниции, их ограничивающие или объ­ясняющие» (см.: [ Паскаль 1994б, с. 454-455]).