На уроке каллиграфии красные рукава привносят благоухание при свете ночи

Принц смутно догадывался, каков будет ответ на его вопрос. Однако предположения совершенно не оправдались.

Помолчав немного, Хуа Чэн ответил:

— Прошу прощения.

Се Лянь озадаченно спросил:

— Что?

Он-то полагал, что если «храм Тысячи фонарей» — не какой-то розыгрыш, то наиболее подходящим кандидатом, связанным с этим храмом, является Хуа Чэн. И всё же, независимо от того, верны ли предположения принца, у Хуа Чэна не было причин просить у него прощения. Вместо ответа на свой вопрос Се Лянь получил пригласительный жест пройти куда-то, поэтому направился следом. Они прошли ещё немного, пока не повернули за угол, и тут взору Се Ляня открылся сияющий таинственным светом храм, в спокойном величии представший перед ними.

Принц невольно задержал дыхание.

Кругом царили переплетения иссиня-чёрного и киноварно-красного, как преобладающих цветов в архитектурном ансамбле Призрачных чертогов, однако в таком окружении великолепный храм, сияющий тысячами огней, ещё сильнее походил на островок царства бессмертных божеств.

Будто построенный из одного лишь света и ярких лучей, храм уместился в Призрачном городе, прямо посреди всевозможного демонического сброда, и подобный яркий контраст оставлял ещё более сильное потрясение, первый же взгляд на строение отпечатывался глубоко в памяти нестираемым воспоминанием. Лишь спустя долгое время Се Лянь смог заговорить:

— Это…

Они стояли напротив храма, взирая на него снизу вверх. Хуа Чэн, тоже слегка приподняв голову, произнёс:

— Пару дней назад праздновали Середину осени, и я подумал, что гэгэ, наверное, примет участие в той нелепой игре, которую они устраивают каждый год, вот и выдумал такой способ. Просто хотел, чтобы гэгэ немного повеселился на пиру, разогнал тоску.

— …

Его способ «разогнать тоску» неизбежно заставлял любого вытаращить глаза от удивления. Чтобы Се Лянь «немного повеселился», он выстроил целый храм, да ещё запустил в небо три тысячи фонарей негасимого света!

Хуа Чэн чуть опустил голову, оправил рукава и прибавил:

— Вообще-то я не хотел, чтобы ты узнал о нём, поскольку я построил храм для гэгэ самовольно, да ещё в столь беспорядочном месте… Надеюсь, гэгэ не останется на меня в обиде.

Се Лянь в спешке замотал головой. Оказывается, Хуа Чэн посчитал, что таким образом добавит ему хлопот, и потому не хотел, чтобы принц узнал о храме. Се Лянь прямо-таки не находился с ответом. Но в подобной ситуации благодарности прозвучали бы совершенно бессмысленно, поэтому принц немного привёл мысли в порядок, сделал глубокий вдох и занялся старательным созерцанием «храма Тысячи фонарей». Насладившись зрелищем, он повернулся к Хуа Чэну и произнёс:

— Храм поражает необыкновенной красотой и размахом, это истинный шедевр высокого мастерства, который не создашь за пару дней. Сань Лан, ты ведь не мог возвести его недавно?

Хуа Чэн улыбнулся:

— Конечно, нет. Гэгэ, ты верно заметил. Это место построено довольно давно, только никак не выпадало случая, чтобы оно пригодилось. Поэтому я всё время прятал его от лишних взоров и никому не позволял заходить внутрь. Должен поблагодарить гэгэ за то, что храму наконец нашлось применение и он увидел свет.

Его слова заставили Се Ляня вздохнуть с облегчением.

Ведь если храм построен уже давно, просто ему не находилось применения, значит, первоначально у него существовало иное назначение, а теперь он лишь удачно подвернулся для свершения замысла. Иначе, если бы Хуа Чэн действительно построил целый храм специально для принца, тот пришёл бы в ещё большее беспокойство. Разумеется, памятуя о характере Хуа Чэна, он вполне мог поступить подобным образом исключительно ради веселья. И хотя Се Ляня снедало любопытство, для чего же именно Хуа Чэн когда-то выстроил подобное здание, как небо и земля разнящееся с Призрачным городом, принц всё-таки сдержал порыв. Задавать слишком много вопросов — не слишком хорошая привычка. Ведь кто знает, а вдруг когда-нибудь спросишь о том, о чём спрашивать не следует?

Хуа Чэн предложил:

— Хочешь войти посмотреть?

Се Лянь охотно согласился:

— Конечно.

И они плечом к плечу неторопливо вошли в храм, ступая по вымощенному нефритом полу. Оглядев убранство просторного светлого зала, принц, впрочем, не увидел ни статуи божества, ни подушек, на которых последователи могли бы преклонить колени. Хуа Чэн произнёс:

— Последние штрихи делались в спешке, многие недочёты ещё предстоит исправить, прошу гэгэ отнестись снисходительно.

Се Лянь расплылся в улыбке:

— Ничего подобного. Мне кажется, всё очень хорошо, даже замечательно. И прекрасно, что нет ни статуи, ни подушек для преклонения. Лучше всего, если их и впредь не будет. Но только… почему же нет даже таблички с названием?

Принц ни в коем случае не желал, чтобы его вопрос прозвучал как упрёк. Всё дело лишь в том, что в храме даже на нескольких напольных нефритовых плитах, украшенных узорами трав и цветов, угадывались искусно выгравированные иероглифы «храм Тысячи фонарей», тогда как над главным входом место таблички с названием храма пустовало. Разумеется, спешка не могла послужить тому причиной, поэтому принцу и стало любопытно. Хуа Чэн с улыбкой ответил:

— Ничего не поделаешь. У меня здесь нет никого, кто мог бы изобразить табличку. Ты же видел эту толпу, найти среди них хоть одного, умеющего читать, уже большая удача. Может, у гэгэ есть излюбленный мастер каллиграфии? Я приглашу его, чтобы написал для тебя табличку. Или же, как по мне, наилучший способ — если гэгэ сам её изобразит, чтобы повесить над входом. Было бы просто замечательно.

С такими словами он указал на стол для подношений в главном зале, сделанный из нефрита, широкий и длинный. На нём в положенном порядке разместились подношения и курильница для благовоний, а также предусматривалось место для письменных принадлежностей², что придавало обстановке атмосферу учёности и сдержанности.

² Досл. — кисть, тушь, бумага и дощечка для растирания туши, «Четыре драгоценности» учёного мужа.

Они подошли к столу, и Се Лянь предложил:

— Может быть, всё же лучше Сань Лан поможет мне изобразить табличку?

Хуа Чэн в ответ слегка округлил глаза, будто никак не ожидал услышать от принца подобного предложения:

— Я?

— Ага.

Хуа Чэн указал на себя:

— Ты правда хочешь, чтобы я написал?

Се Лянь, что-то заподозрив, спросил:

— Сань Лан, неужели для тебя это затруднительно?

Хуа Чэн приподнял бровь:

— Вовсе не затруднительно, только…

Видя, что Се Лянь ждёт его ответа, он завёл руки за спину и, будто смиряясь с неизбежным, произнёс:

— Ладно. Но хочу предупредить, что из меня плохой каллиграф.

А вот это уже удивительно. Се Лянь поистине не мог представить, что Хуа Чэн хоть в чём-то плох, потому с улыбкой переспросил:

— О? В самом деле? Напишешь что-нибудь, чтобы я мог оценить?

Хуа Чэн повторил вопрос:

— Ты правда хочешь, чтобы я написал?

Се Лянь взял несколько листов белой бумаги, разложил на нефритовой столешнице и заботливо разгладил ладонью. Затем выбрал подходящую на его взгляд кисть из заячьей шерсти и вложил в руку Хуа Чэна:

— Прошу.

Увидев, что принц уже всё приготовил, Хуа Чэн произнёс:

— Ладно, так и быть. Но… только не смейся.

Се Лянь кивнул:

— Ну разумеется.

Таким образом, Хуа Чэн взял кисть и со всей серьёзностью принялся за работу. Се Лянь наблюдал со стороны, но чем дольше смотрел, тем более непредсказуемые перемены проявлялись на его лице.

Он на самом деле всей душой хотел сдержаться, но так и не смог. Хуа Чэн, вырисовывая на бумаге мазню, напоминающую бессмысленные росчерки слепого сумасшедшего, как бы предостерегая, и при этом шутя, произнёс:

— Гэгэ.

Се Лянь немедля принял серьёзный вид:

— Виноват.

Он и сам не хотел бы смеяться, но что поделать, ведь иероглифы, написанные Хуа Чэном, поистине вызывали неконтролируемый смех!!!

Самая безумная «дикая скоропись»³, которую приходилось когда-либо наблюдать Се Ляню, не шла ни в какое сравнение в дикости со стилем Хуа Чэна, который, кроме прочего, содержал в себе нотки дурного поветрия, бьющего прямо в лицо при одном взгляде на сей шедевр.

³ Дикая скоропись (куанцао) — разновидность стиля каллиграфического письма «цаошу», скорописи, когда кисть касается бумаги единожды и на протяжении всей фразы не отрывается, при этом иероглифы пишутся быстро и выходят плавными и размашистыми, хоть и не всегда узнаваемыми. Характерные черты куанцао — необузданность, спонтанность, импровизация, гротеск. Яркий представитель — танский каллиграф, Чжан Сюй.

Окажись на месте Се Ляня истинные мастера каллиграфии, их бы так обдуло этим поветрием, что несчастные потеряли бы сознание и упали замертво, закатив глаза. Се Ляню пришлось очень долго всматриваться в написанное, чтобы наконец с огромным трудом разгадать его смысл. По нескольким каракулям, смутно напоминающим слова «море», «воды», «гора Ушань» и «облако», принц предположил, что Хуа Чэн написал стихотворные строки «Кто раз познал безбрежность моря, того иные воды уж не удивят. И никакие облака не назову я облаками, помимо тех, что над горой Ушань парят»⁴.

⁴ Начальные строки из стихотворения танского поэта, Юань Чжэня, «Думы в разлуке», посвящённое его любимой жене, которой не стало. Образно поэт сравнил любимую с морем и горой Ушань, после встречи с которыми все иные пейзажи кажутся блеклыми.

Подумав о том, что Хуа Чэн, Князь мира Демонов, которого страшатся и небожители, и вся нечистая сила, предстал ему с подобным выражением лица за таким занятием как написание иероглифов, Се Лянь столь сильно захотел рассмеяться, что ему судорогой свело мышцы живота в попытке сдержать смех. Он обеими руками взял работу кисти Хуа Чэна, которую тот завершил одним взмахом. Затем с усилием нацепил маску совершенного спокойствия и заключил:

— Хм. Весьма индивидуально. Самобытно. Присутствует «стиль».

Хуа Чэн положил кисть на подставку, сохраняя при этом подобающий вид, искоса взглянул на принца и с улыбкой спросил:

— Ты хотел сказать «безумие»⁵?

⁵ Слово «стиль» обозначается иероглифом «ветер», который является полным омофоном, а также составной частью иероглифа «безумие».

Се Лянь притворился, что не расслышал, продолжая со всей серьёзностью оценивать произведение:

— На самом деле, написать красиво несложно, гораздо труднее натренировать собственный «стиль». Произведение, написанное красиво, но при этом однообразно — обыкновенная посредственность. Сань Лан избрал отличное направление, схожее со стилем школ великих мастеров, размах его велик… — фраза могла бы завершиться так: «настолько, что рухнут горы и войска обернутся в бегство». Но что поделать, выдумывать хвалебные речи — занятие тоже не из лёгких. Хуа Чэн слушал принца, при этом всё выше поднимая бровь, затем с сомнением спросил:

— Серьёзно?

Се Лянь:

— Я когда-нибудь обманывал Сань Лана?

Хуа Чэн неторопливо возжёг несколько палочек благовоний в маленьком золочёном треножнике. По воздуху побежали струйки лёгкого дымка с ненавязчивым ароматом. Надев на себя маску совершенного безразличия, Хуа Чэн произнёс:

— Я бы очень хотел научиться писать красиво. Но у меня нет подходящего наставника. Существуют ли какие-то особые секреты постижения искусства каллиграфии?

С этим вопросом он обратился по адресу. Се Лянь задумчиво произнёс:

— В общем-то, никаких секретов нет, всё дело лишь… — поразмыслив, принц всё-таки решил, что одними словами ничего не объяснить, поэтому приблизился к столу, сам взялся за кисть и рядом со стихотворением, написанным на бумаге Хуа Чэном, единым порывом изобразил две конечные строки. Затем всмотрелся в них на мгновение и, улыбаясь, вздохнул:

— К своему стыду, у меня многие годы не было возможности практиковаться в каллиграфии, теперь мой навык совсем не тот, что прежде.

Хуа Чэн внимательно вгляделся в четыре строки стихотворения, две половины которого отличались стилем написания как небо и земля. Особенно надолго его взгляд задержался на строках, добавленных Се Лянем:

«Пройду сквозь заросли других цветов, не обернувшись, не интересна мне их красота. Подмогой в том мне твёрдость духа лишь наполовину, а остальное — ты, любовь моя».

Он всё смотрел и смотрел на получившееся стихотворение, перечитывая его вновь и вновь, будто бы не в силах оторваться. Затем наконец перевёл взгляд на принца:

— Изволишь обучить меня?

Се Лянь ответил:

— Не осмелюсь взять на себя роль наставника⁶.

⁶ Формальная фраза в ответ на просьбу обучить чему-либо, которая не означает отказ, лишь является намеренным принижением собственных способностей, как проявление скромности.

Так принц разъяснил Хуа Чэну основы базовых каллиграфических техник, а затем без утайки поведал о своих измышлениях во время обучения искусству каллиграфии в юности.

В воздухе разливался аромат струящегося дымка благовоний, мягко мерцали свечи, Се Лянь добросовестно вещал, а Хуа Чэн внимательно слушал. В просторном зале их неторопливая беседа звучала тихо и мягко, создавая такую же атмосферу вокруг. Спустя некоторое время Се Лянь спросил:

— Попробуешь ещё раз?

Хуа Чэн согласно кивнул и взял кисть, затем старательно, по крайней мере, так казалось, написал несколько иероглифов. Се Лянь стоял рядом и наблюдал за процессом. Скрестив руки на груди и чуть склонив голову, он ответил:

— Уже немного интереснее. Только…

Только манера письма Хуа Чэна всё время казалась ему немного странной, но принц никак не мог понять, в чём дело. Он пару мгновений хмурился, затем вдруг заметил, что же именно не так. Хуа Чэн совершенно неправильно держал кисть.

Если держать кисть как попало, манера письма, разумеется, будет неверной!

Се Лянь, желая не то улыбнуться, не то расстроиться, подошёл ближе, без лишних раздумий протянул руку и исправил положение ладони Хуа Чэна:

— Ты неправильно держишь кисть, вот как надо…

Но уже в процессе исправления принц почувствовал, что совершает что-то не слишком подобающее. Они ведь не являлись взрослым наставником и юным учеником, и подобный жест, когда один направлял ладонь другого своей, неизбежно казался излишне интимным. Но раз уж принц уже приступил к делу, то явно не мог внезапно убрать ладонь, ведь подобная реакция стала бы, напротив, слишком нарочитой. Поэтому, секунду поколебавшись, Се Лянь всё-таки не отступил. Ведь если вспомнить, в тот раз в Призрачном игорном доме Хуа Чэн точно так же обучал принца бросать кости, положив ладони поверх его рук. И хотя Се Ляню казалось, что тогда он так ничему и не научился, а впоследствии его даже посетило смутное ощущение, что его просто обвели вокруг пальца, сейчас принц совершенно искренне пытался обучить Хуа Чэна. Поэтому мягко прикоснулся тёплой ладонью к ледяной руке, чуть сжал пальцы и принялся танцевать по бумаге, управляя движениями кисти.

— Вот так… — тихо произнёс он.

Се Лянь почувствовал, что кисть в руках Хуа Чэна вновь начинает бесноваться, поэтому приложил небольшое усилие, чтобы исправить положение. Однако не прошло и пары мгновений, когда дикий нрав вновь вырвался наружу, не подчиняясь контролю, и тогда принцу пришлось сжать ладонь ещё сильнее. Получившиеся в результате их совместного творчества иероглифы вышли кривыми и косыми, больно взглянуть. И чем дальше, тем сильнее Се Лянь чувствовал подвох. Не выдержав, принц пробормотал:

— Что…

Хуа Чэн издал тихий смешок, будто ознаменовав, что шалость удалась. Бумага была исписана беспорядочными кривыми линиями. Се Лянь беспомощно произнёс:

— Сань Лан… не надо так. Учись как следует и пиши старательно.

Хуа Чэн ответил:

— О.

С первого взгляда угадывалось его ложное старание. Се Лянь покачал головой, поистине не зная, что сказать.

Рука Хуа Чэна была холодной, но Се Ляню почему-то показалось, что он прикасается к раскалённому железу. Принц больше не осмелился прикладывать силу. В следующий миг взгляд Се Ляня нечаянно скользнул по краю стола, отчего тут же застыл.

В самом углу на нефритовой поверхности принц увидел одинокий маленький цветок.

 

 

Хитроумный план похищения нерождённого духа.

Се Лянь на мгновение замер. С давних воспоминаний, подобных запылённой картине, будто чуть смахнули пыль, но всё же отчётливо разглядеть их по-прежнему не удавалось. Принц отпустил ладонь Хуа Чэна, взял в руку цветок и погрузился в задумчивое молчание. Хуа Чэн тоже положил кисть и спросил, неторопливо растирая тушь на дощечке:

— Что-то не так?

— …

Се Лянь улыбнулся:

— Нет, ничего. Просто такие цветы мне всегда очень нравились, их аромат так освежает.

В храмах божествам нередко подносили цветы, но обыкновенно для подобных целей избирали целые букеты, поражающие разноцветием, либо изготавливали из бумаги бутоны, что не завянут вовек. Помолчав, Се Лянь спросил:

— Неужели «Собиратель цветов под кровавым дождём» получил своё прозвище именно из-за такого цветка?

Хуа Чэн улыбнулся:

— Гэгэ поистине обладает божественной проницательностью.

Так, смеясь и беседуя, они наконец совместными усилиями завершили каллиграфическое произведение, всё те же четыре стихотворные строки. Хуа Чэн взял получившуюся работу в руки, полюбовался немного, и, кажется, остался весьма удовлетворён:

— Хм, неплохо. Оформлю в свиток.

Услышав от него «неплохо», Се Лянь тихонько подавился. И сделал это снова после фразы «оформлю в свиток».

— Неужели ты правда намереваешься повесить это на стену?

Если бы уже покинувшие этот мир учителя Се Ляня увидели подобную картину, к которой принц приложил руку, наверное, от гнева превратились бы в ходячих мертвецов. Хуа Чэн, однако, с улыбкой ответил:

— Нет. Я сохраню его лично для себя и никому не позволю смотреть.

Внезапно до них донеслись крики, раздавшиеся вдали снаружи:

— Пожар!

— Пожар!

— Дом Блаженства горит!

В храме Тысячи фонарей царила звенящая тишина, да к тому же оба, и Хуа Чэн, и Се Лянь, могли похвастаться слухом, превосходящим простых смертных. Они быстро переглянулись, и у Се Ляня вырвалось:

— Опять Дом Блаженства?

Уже после принцу показалось, что «опять» из его уст прозвучало несколько комично. Хуа Чэн без суеты и спешки свернул бумагу с каллиграфией и произнёс:

— Не стоит беспокоиться. Гэгэ, посиди пока здесь, а я скоро вернусь.

Но как же Се Лянь мог усидеть?

— Я пойду с тобой!

И принц второпях последовал за Хуа Чэном, про себя сокрушаясь: ну почему каждый его визит в Призрачный город знаменуется пожаром в Доме Блаженства? Вновь подтвердилась его слава злого духа, приносящего несчастья. И хотя на этот раз Се Лянь ни при чём, он уже по привычке стал испытывать угрызения совести. Когда они прибыли к Дому Блаженства, всю улицу перед зданием заполняли клубы дыма, а мелкие демоны и монстры шумно носились туда-сюда с вёдрами воды, заливая огонь. Увидев Хуа Чэна и Се Ляня, они завопили:

— Градоначальник! Вам не стоит беспокоиться! Пожар небольшой, уже почти всё потушили!

Хуа Чэн остался бесстрастен, Се Лянь же тем не менее облегчённо выдохнул и мягко произнёс:

— Просто замечательно! Огромное вам всем спасибо за труды.

Даже простая благодарность стала бы для демонов неожиданностью, а услышав её от самого друга градоначальника, они тут же возрадовались и заголосили наперебой:

— Какие же это труды! Так, мелкие хлопоты!

— Это наш долг!

Тут Се Ляню показалось, что ему всё же не следовало благодарить демонов, ведь спасённые от пожара владения принадлежат вовсе не ему. Но раз Хуа Чэн сам не проронил ни слова, должно быть, ничего плохого принц не совершил, поэтому, устыдившись лишь про себя, больше не возвращался к этим мыслям. Они вошли в Дом Блаженства и осмотрели очаг пожара, которым, как и ожидалось, оказалась небольшая комнатка, расположенная в неприметном уголке. Не удивительно, что пожар так быстро потушили.

Однако, убедившись в данном факте, Се Лянь лишь сильнее насторожился и сказал Хуа Чэну:

— Поджигатель — не из тех невежд, бесстрашных настолько, чтобы творить подобное ради злой шутки. Но и по-настоящему сжигать что-либо он не собирался. Более вероятно, что таким образом отвлекли наше внимание, чтобы переключить его с чего-то другого.

Но от чего же именно их отвлекали в такой момент?

Как вдруг Се Ляня осенило:

— Дух нерождённого!

Когда они покинули Дом Блаженства и отошли довольно далеко, дух всё не переставал хныкать, да ещё плакал так пронзительно и время от времени звал «маму». Но теперь эти звуки стихли!

Они вновь вернулись в одну из пристроек снаружи главного зала Дома Блаженства. Сосуд с запечатанным в нём духом всё ещё находился на столике, где не глядя оставил его Хуа Чэн, выходя за порог. Но когда Се Лянь подошёл и взял сосуд в руки, то заметил, что вес изменился — ёмкость стала слишком лёгкой. А когда поднял крышку и заглянул внутрь, то убедился — внутри оказалось совершенно пусто!

Запертая в нём нечисть ни за что не смогла бы изнутри сломать печать. Се Лянь тут же заключил:

— Духа кто-то выпустил.

Хуа Чэн, однако, не выказал ни тени тревоги:

— Его выкрали. Этой твари досталось от моих бабочек, с такими серьёзными ранами дух не смог бы сбежать сам.

Се Лянь произнёс:

— В таком случае, всё намного проще. Сань Лан, в Доме Блаженства есть охрана, которая следит за всеми, кто входит и выходит? Возможно, они помогут нам отыскать подозрительного посетителя?

Хуа Чэн ответил:

— Нет.

— …

Се Лянь моргнул.

— Нет?

Хуа Чэн:

— Ага. И никогда не было.

Так вот почему в тот раз, когда принц сам незаметно пробрался в Дом Блаженства, он не встретил ни одного охранника. Се Лянь даже решил, что его не обнаружили, потому что он отлично затаился, но никак не мог ожидать, что охраны в самом деле не существует. Принц на миг удивлённо застыл.

— Ты настолько спокоен за безопасность Дома Блаженства?

Хуа Чэн:

— Гэгэ, ты не обращал внимания на двери в Доме Блаженства?

Поразмыслив, Се Лянь ответил:

— Нет, не обращал. Неужели в них заключается какая-то особенность?

Хуа Чэн:

— Именно.

Он указал на вход, ведущий в пристройку:

— Если кто-то, кроме хозяина, без разрешения последнего, вознамерится вывести кого-то отсюда или унести что-либо, ему не принадлежащее, пусть даже самую мелкую вещицу, он не сможет открыть дверь и окажется здесь в ловушке.

Се Лянь припомнил, что в прошлый раз, передвигаясь по Дому Блаженства, открывая двери, он пользовался игральными костями, а в итоге сбежал, благодаря ветру, поднятому Повелителем Ветров, через сорванную крышу, а вовсе не через «дверь». Подобные действия отличались необузданной грубостью, и чем чаще Се Лянь о них вспоминал, тем больше чувствовал, что лучше этого не делать, вот и теперь немного устыдился. После недолгой паузы принц вновь спросил:

— Но что если, к примеру, Сань Лан, ты украдёшь у меня драгоценный артефакт и принесёшь в свой Дом Блаженства? Смогу ли я забрать отсюда эту вещь, будучи её первоначальным хозяином?

Хуа Чэн приподнял бровь:

— Разумеется, нет. То, что попало ко мне в руки, стало моим. Однако, гэгэ, не стоит возводить на меня напраслину, я никогда не стану красть твои артефакты.

Се Лянь мягко кашлянул:

— Конечно, я прекрасно это знаю, поэтому ведь и сказал «к примеру». К тому же… у меня и драгоценных артефактов нет, чтобы кто-то захотел их украсть…

Хуа Чэн, в меру пошутив и посмеявшись, продолжил:

— Поэтому унести что-то отсюда и при этом остаться незамеченным — невозможно. Разумеется, и охранники тогда не нужны.

Се Лянь первым делом подумал, что похититель духа нерождённого покинул комнату как-то иначе, не через двери. Но, оглядевшись по сторонам, обнаружил, что и крыша, и пол, и стены находятся в совершенно целостном состоянии, никаких следов разрушения. Невольно появилась ещё более невероятная догадка.

Неужели похититель вовсе не сбежал, а до сих пор находился здесь, прямо в этом зале?

И хотя в помещении совершенно негде было спрятаться, во всём мире имелось немало самых разнообразных способов сделаться невидимым чужому глазу. Возможно, похититель прямо сейчас где-то рядом с ними, незаметно наблюдает за каждым их шагом, каждым действием? Се Лянь с подозрением огляделся, пытаясь рассмотреть в воздухе малейшие искривления, однако и глаза, и интуиция сообщили ему, что здесь вовсе нет кого-то третьего, будь то демон или человек. Возможно, принц ошибся в своих размышлениях, и стоит искать в другом направлении? И тут Хуа Чэн с улыбкой произнёс, при том весьма уверенно:

— Гэгэ, нет нужды беспокоиться. У меня есть способ отыскать похитителя.

Се Лянь развернулся к нему, задумался на пару секунд, а потом его вдруг резко осенило.

Им оставалось спокойно ждать. Спустя некоторое время вдали послышался всё приближающийся разноголосый гул, огромная толпа всевозможной нечисти нахлынула тёмной волной, разлившейся вокруг пристройки с криками:

— Наш высокочтимый градоначальник, какие будут указания?!

В этой толпе насчитывалась как минимум тысяча демонов, и если бы Дом Блаженства вместе с окружающей территорией не оказался достаточно просторным, они бы точно сюда не поместились. Их привёл всё тот же подручный Хуа Чэна в маске, который обратился к нему:

— Градоначальник, все те, кто появлялся сегодня на улицах города, должны быть здесь. Мы заперли город, никому отсюда не сбежать.

Се Лянь, услышав уже знакомый голос молодого мужчины, не смог не задержать на нём взгляд. Толпа зашумела:

— Градоначальник, вы поймали того, кто устроил поджог?

— Я слышал, ещё и что-то украдено! Наверное, жизнь опостылела, захотел снова помереть!

— Каков наглец! Устроил пожар, да ещё и ограбил! Решил над головой бога Тайсуя землю копнуть¹? Градоначальник, и вы отпустите наглеца?!

¹ Обр. в знач. — полезть на рожон, потревожить кого-то сильного и могущественного. В древности, согласно мифическим и космологическим верованиям китайцев, гадатели указывали место, отмеченное божеством Тайсуем, связанным с планетой Юпитер. В таком месте запрещалось возводить постройки и раскапывать землю, в противном случае можно было навлечь на себя великие несчастья.

— …

Конечно, сейчас толпа демонов имела в виду вовсе не Се Ляня, однако принц, поскольку в прошлый раз и устроил пожар, и выкрал пленника, и в конечном счёте действительно был отпущен Хуа Чэном, почувствовал себя так, словно в него вонзилось бессчётное множество стрел. Мучаясь ещё более сильными угрызениями совести, принц тихо кашлянул и украдкой глянул на Хуа Чэна. И надо же такому случиться, что Хуа Чэн как раз в ту же секунду с необъяснимым выражением лица посмотрел в сторону принца, и их взгляды на мгновение встретились, так что Се Ляню пришлось поспешно отвести глаза. Следом послышался бесстрастный голос Хуа Чэна:

— Тот, кто выкрал дух нерождённого, сейчас назовёт себя сам. Не тратьте моё время.

Потрясённые демоны загомонили:

— Он среди нас?

— Я-то думал, какой-то чужак…

— Кто это? Скорее выходи!

Спустя какое-то время волна потрясения понемногу улеглась, но никто так и не вышел из толпы. Хуа Чэн произнёс:

— Очень хорошо. А ты действительно смельчак. Мужчины налево, женщины направо. Построиться рядами.

Демонам приказ показался странным, но никто не посмел и в мыслях ослушаться Хуа Чэна, поэтому все немедля повиновались ему — быстро разделились на две большие группы. Слева грубо пыхтящей толпой сгрудились демоны-мужчины; а справа — женщины, почти каждая из которых зазывала очаровательной кокетливостью. Хуа Чэн и Се Лянь переглянулись и направились прямо к женской половине, бегло оглядывая по десять девушек за раз, подобно любованию цветами на скаку. Пройдя немного вдоль ряда демонесс, принц вдруг остановился возле одной из них. На женщине красовалось длинное платье, лицо она умастила толстым слоем пудры, поэтому выглядела пугающе белой, практически до неузнаваемости. И всё же столь броский кричащий макияж показался принцу знакомым. Се Лянь обратился к ней:

— Госпожа Лань Чан?

Женщина застыла, будто сама увидела привидение. И действительно, перед принцем стояла та самая демонесса, что в прошлый раз прицепилась к Се Ляню на улице, закатила перебранку с мясником-вепрем, а потом посмеялась над «бессилием» принца и растрезвонила об этом на весь Призрачный город. Лань Чан.

Когда первоначальное изумление отступило, женщина упёрла руки в боки и горделиво вскинула голову:

— Чего? Ты же сам сказал, что у тебя не стоит! Я тебя не оговаривала почём зря! Или что, решил отомстить и нажаловался градоначальнику, чтобы он меня проучил?

Все демонессы и оборотницы вокруг немного нервничали, но, услышав тираду Лань Чан, всё-таки тихонько захихикали. Хуа Чэн тоже подошёл к ним, и хотя неясно, что выражало его лицо, Лань Чан всё же его устрашилась и больше не осмелилась вставать в позу и грубить. Се Лянь мягко обратился к ней:

— Подобные шутки вы, госпожа, вправе шутить сколько вздумается, я вовсе не протестую. Однако… дух нерождённого навредил немалому количеству людей, он очень кровожаден, нельзя так просто выпускать его на волю. Поэтому всё-таки попрошу вас выдать его.

Даже сквозь толстый слой пудры нетрудно угадывалось, что лицо Лань Чан сделалось ещё бледнее. Она принялась отступать назад, но поскольку вокруг столпились другие демонессы, женщина не сделала и пары шагов, как оказалась схвачена сразу несколькими руками, которые отрезали ей путь к бегству. Единственное, что ей оставалось, это закричать:

— Я не знаю, о чём ты говоришь! Какой ещё дух нерождённого?

Се Лянь повторил:

— Прошу, отдайте его.

Лань Чан взвилась:

— Да что отдать? У меня ничего нет! Говоришь, я украла что-то из покоев градоначальника? Но всем известно что у градоначальника ничего украсть невозможно, ведь вынести не получится!

Толпа подтвердила: «Да, верно, это все знают», даже мясник-вепрь кричал вместе со всеми. Лань Чан добавила:

— В Доме Блаженства случился пожар ведь совсем недавно, а я всё это время стояла на улице и никуда не отлучалась. А если бы я что-то украла, то наверняка не успела бы спрятать, верно? — С такими словами она развела руки в стороны, показывая всем, что её ладони пусты. И даже приподняла юбку, чтобы доказать, что под ней ничего не спрятано.

Се Лянь однако произнёс:

— Девушка, в прошлую нашу встречу даже на холодном ветру вы не стесняли себя множеством одежд. Но сегодня, в столь прекрасную погоду, почему же вы, наоборот, надели длинное платье? Просто захотели сменить наряд или же желаете что-то скрыть?

Стоило ему сделать замечание, и демоны тоже заметили эту деталь. Ведь Лань Чан обычно одевалась крайне откровенно, и Се Лянь, сказав, что она «не стесняла себя множеством одежд», выразился довольно мягко. Ведь по улице женщина разгуливала чуть ли не с оголённой грудью. Сегодня же Лань Чан оделась в длинное платье, которое плотно скрыло от чужих взглядов и талию, и ноги, что и впрямь весьма странно. Кроме того, когда Хуа Чэн с Се Лянем прогуливались по Призрачному городу, среди толпы демонов, нахваливающих различные яства, никто не видел Лань Чан, которая обыкновенно обожала браниться на всю улицу, тем самым привлекая к себе внимание, а также активно распространять сплетни о том, что «это у него бессилие, дело вовсе не во мне». По толпе пробежали взволнованные обсуждения. Се Лянь неторопливо произнёс:

— Вы не забирали из Дома Блаженства ничего, что вам не принадлежит, лишь взяли часть самой себя. И дух нерождённого сейчас находится в вашем чреве!

Ведь если похититель не сбегал из Дома Блаженства каким-то иным способом, а также не спрятался внутри, в таком случае оставался только один вариант: этот человек вышел как положено, ни от кого не скрываясь, через главный вход.

Если бы дух принадлежал когда-то рождённому ребёнку, он сам бы в таком случае уже являлся отдельным человеком. Однако кто-то вырезал его из живота матери, когда ещё не подошёл срок ему появиться на свет, поэтому, если мать вернула его обратно в своё чрево, он, разумеется, считался её «собственностью». Нет, даже так — дух нерождённого сам по себе являлся её плотью и кровью, частью её самой. Всё-таки кровная связь матери и дитя крепче любой другой связи, и в данном случае они являлись единым целым, поэтому женщина смогла совершенно беспрепятственно, в целости и сохранности покинуть Дом Блаженства, пройдя через все двери на своём пути.

Поэтому дух нерождённого наверняка выкрала женщина, а именно — его родная мать. И если запереть все выходы из Призрачного города и поискать среди демонесс, которые появлялись на улицах до и после пожара, пропажа наверняка найдётся. Должно быть, Хуа Чэн подумал об этом в первую же секунду после того, как они оказались в пристройке.

Как вдруг Лань Чан громко взвизгнула и схватилась обеими руками за свой живот.

Се Лянь воскликнул:

— Госпожа?!

Лань Чан, побелев пуще любого мертвеца, не могла произнести ни слова. Внезапно её живот раздулся, будто его чем-то распирало изнутри: изначально плоский, он вдруг увеличился до состояния огромного мяча, и казалось, длинный подол её платья вот-вот треснет по швам, сквозь которые начал сочиться чёрный дымок!

Демонессы отпустили Лань Чан и попятились, а сама женщина, изо всех сил прижимая руки к животу, закричала со смесью страха и удивления в голосе:

— Не шуми!

Всё-таки дух нерождённого не усидел в её животе. Хуа Чэн спокойно произнёс:

— Гэгэ, отойди назад.

Се Лянь ответил:

— Всё в порядке!

Лицо Лань Чан исказилось болью, она повалилась на колени и завопила:

— Послушай маму! Послушай маму, ну же! Будь умницей, будь умницей, хорошо?!! Хватит капризничать!!!

Се Лянь обратился к ней:

— Госпожа Лань Чан, для начала советую вам его выпустить.

Но та замотала головой, будто в приступе безумия:

— Нет! Нет, нет! Я обязательно оставлю его в своей утробе и буду как следует взращивать, он больше не сбежит и не навредит никому! Градоначальник, умоляю вас, не забирайте моего сына. Я искала его несколько сотен лет! Не забирайте моего сына! Не отдавайте его этой шайке чиновников с Небес!!!

По всей видимости, в Призрачном городе все демоны давно знали, что Се Лянь — чиновник Небесных чертогов. Лань Чан взвизгнула, обхватила живот крепче и принялась кататься по земле — казалось, её живот больше не принадлежит ей и живёт собственной жизнью: то уменьшается, то раздувается, то мечется во все стороны, источая всё больше густого чёрного дыма. Наверняка зловредный дух нерождённого, вернувшись в чрево матери и посидев там некоторое время, восстановил силы и теперь вновь принялся безобразничать. Демонессы, что ненадолго разошлись в стороны, снова налетели, чтобы схватить женщину, только сил им на это явно не хватало, поэтому нечисть мужского пола с левой стороны бросилась на помощь с криками «Дайте-ка мы!» Воцарился совершеннейший беспорядок, и Се Лянь, крепко сжав кулаки, воскликнул:

— Госпожа Лань Чан! Плод в вашем чреве намного превосходит вас по силе, к тому же он может вас поранить, тогда как вы не найдёте в себе сил причинить ему вред. Вы абсолютно ничего не сможете с ним сделать! Рано или поздно он выпьет из вас все соки, а потом всё равно вырвется наружу! Скорее отпустите его!