Прасковья Сазонова уходит. Ланге вызывает дежурного кобзу.

ЛАНГЕ:

 

- Кобза, приводить сюда Куделину… Я сам говорийть с ней…

 

КОБЗА:

 

- Слушаюсь! (Разворачивается и убегает).

ЛАНГЕ

(ходит по кабинету и разговаривает сам с собой):

- Das ist so Sazonova… Wer könnte sich vorstellen, was sie zur Zusammenarbeit mit der SS bewegt hat… Ja-ah-ah… Oh, diese russischen Frauen… Und uns zivilisierten Europäern nie zu verstehen, wie diese Barbaren zwei völlig verschiedene Menschen haben können, um die besten Freundinnen zu sein? Einer ist stark wie Stahl, und der andere ist ein Bastard und der letzte Dreck… Oh, diese Barbaren.… (Вот так Сазонова… Кто бы мог даже представить, что подвигло ее к сотрудничеству с SS… Да-а-а… Ох, уж эти русские бабы… И никогда не понять нам, цивилизованным европейцам, как у этих варваров могут два совершенно разных человека быть лучшими подругами? Одна – крепкая, как сталь, а вторая – сволочь и последняя дрянь… Ох, уж эти варвары…).

 

Кобза постучал и открыл дверь кабинета. Перед собой он толкает искровавленное тело Марии Куделиной. Одежда вся изорвана, в грязи. Мария еле передвигается. Лонге показал на стул, на который Кобза посадил девушку. Не проронив ни одного слова, Лонге показал дежурному кивком головы, что бы тот вышел. Кобза кивнул в ответ и молча тихо закрыл за собой входную дверь.

 

 

ЛАНГЕ

(ставит второй стул рядом с Марией, садится):

 

- Мария, давайте говорить спокойно… Я предлагать Вам один отличный вариант... Вы же понимайт, что Ваша жизнь подходит свой логический конец… От нас Вам уже нет пути… Вы скоро умереть… А всего-то нужно сказать, Вы – партизанка? Или мы ошибаться?... Ведь Вы еще постараться понять одну очень важная вещь, Мария – ведь я в силах предложить Вам достойная смерть… Расстрел… А не позорный – через повешенье. Ну, что Вы сказать?... Вы молчать?...

 

МАРИЯ

(еле слышным голосом):

 

- Я – простая русская женщина…

 

ЛАНГЕ

(резко, вскочив со стула, кричит):

- Хвайтит!.. Я даю тебе еще один шанс подумайт! Еще один шанс!... Мы все знать о тебе и о твой прошлое! Я знайт, что ты и твой подруга по имени Тамра - есть связные в отряде Цветкова!.. И не врайт мне! Не врайт!... (Делает паузу. Обходит стол. Спокойным тоном продолжает). Хорошо. Я вижу, что Вы думать… Это есть хорошо… Когда решить дать ответ, звонить в звонок на столе… Я услышайт… А пока я выходить…

 

 

 

 

  

 

 

 

 

 

 

СЦЕНА VI. «СУДЬБА МАРИИ».

Прасковья Сазонова рассказывает Иришке о дальнейшей судьбе Марии Куделиной.

ИРИШКА:

 

- Баба Прося, так и что дальше? Когда немец вышел, Мария подумала и призналась в том, что она партизанка?

 

САЗОНОВА

(тяжело и медленно продолжила свой рассказ):

- Нет… Она так и просидела больше часа одна в своем бывшем кабинете… Ланге вернулся не один… С собой он привел Брусова и еще двух здоровяков-полицаев… Он велел им забрать Марьку и утащить обратно в сарай… Я наблюдала из-за угла конторы, как они тащили ее, вывернув несчастной руки… Но она не издала ни одного звука… Я вначале думала, что она уже мертва… Но когда полицаи затащили ее в сарай и приступили к дальнейшим пыткам, то Марька не выдержав боли закричала… Я подошла к сараю и решила посмотреть в дверную щелку, что они делают… И ужаснулась… Они выкручивали руки бедной Марьки… Хруст костей слышала даже я… Ее нечеловеческий крик стоит в моих ушах до сих пор…

 

ИРИШКА

(вытирая слезы):

 

- Какой ужас… Бедная Марька… Заживо ломать руки… Это даже осмыслить невозможно…

 

САЗОНОВА

(с одышкой в голосе):

 

- Но это было еще не все… До этого у нее на руках и ногах полицаи отрубили все пальцы… Но она продолжала твердить свое: «Я – простая русская женщина…»… Брусову было мало всего этого… Он велел своим извергам отрезать ей уши… Потом – губы… Потом они слесарными кусачками оторвали Марьке нос…

 

Иришка рыдает в голос.

САЗОНОВА:

 

- Но она все так же твердит, как в бреду, свое: «Я – простая русская женщина…»… Истязания продолжались неделю… С утра до вечера Брусов со своими полицаями избивал и резал Марью, выбивая из нее всего лишь одно признание о том, что она партизанка… Но пытки не давали никакого результата… Тогда Брусов сам взял в руки немецкий офицерский кинжал и, сорвав с Марьки остатки тех лохмотьев, которые прикрывали лишь срам, взяв в свои грязные лапы ее белоснежную грудь одним махом отрезал ее… Потом взял вторую и сделал то же самое… С отрезанными грудями он вышел из сарая и со смехом бросил их соседской собаке, которая постоянно голодная крутилась всегда около немцев и полицаев…

 

ИРИШКА

(хлюпает носом, вытирает слезы):

 

- Баба Прося, а ты все это видела сама?

САЗОНОВА:

 

- Да, я видела все это своими глазами… Мне гадко говорить об этом, но я, Иришка, тогда радовалась, что такое происходит с Марькой... Это я считала своей местью за мою украденную любовь…И ходила к сараю каждый день, как на работу… Меня никто не видел… А я наблюдала все через расщелину в стене, между двух горбылей… Сарай-то старый уже был…

 

ИРИШКА:

 

- Ну, а дальше-то что с ней было?

 

САЗОНОВА:

 

- Дальше?... А дальше полицаи выкололи ей глаза, вырвали их из глазниц и отнесли Ланге, как доказательство… Сам он был брезгливым к таким делам, поэтому никогда не участвовал в пытках… Когда немец увидел раздавленные Марькины глаза в руках у Брусова, он уточнил о том, какие слова девушки прозвучали в ответ на все это… Брусов сказал, что за все время она громко кричала всего лишь три раза – когда резали пальцы, когда ломали кости рук и когда на живую отрезали груди… А вот про то, что говорила в это время, Брусов ответил, что она сыпала проклятия на их, полицаев, Ланге и лично Гитлера… Так же, из последних сил она пыталась крикнуть, что Красная армия все равно победит… Но это было больше похоже на шепот, чем на попытку прокричать…

 

ИРИШКА:

 

- А что Ланге?

 

САЗОНОВА:

 

- А Ланге – ничего… Он приказал Брусову сколотить березовый крест и распять на нем Марьку… А установить крест с Марькой на развилке, которая находилась между Хлебниками-Дальними и Разбойней… Это была граница фронта. По эту сторону находились немцы, а по ту сторону – 39-я армия генерала Масленникова и партизанский отряд Цветкова… Когда Марьку распяли, то крест погрузили на подводу и повезли к развилке… Приехав на развилку, полицаи выкопали яму под крест… И только хотели поднять Марьку на кресте, как Брусов остановил своих извергов, сказал им, что любое дело нужно доводить до конца... Он достал из ножен все тот же немецкий кинжал и полностью распорол нагой Марьке брюшину… Вытащил у нее из живота ребенка и бросил на снег, рядом с выкопанной ямой…

 

ИРИШКА

(плачет):

 

- Какой кошмар!... Какой ужас!... Ладно хоть после всего того, что произошло с Марькой она сама и ребенок были уже мертвыми, поэтому хотя бы последние муки, причиненные иудой Брусовым, им не пришлось пережить…

 

САЗОНОВА:

 

- Да нет… И Марька и ребенок были живыми… Мне рассказывал про это один из полицаев, который участвовал в этом… Он сказал, что Марька что-то пыталась сказать, но не могла, потому что у нее не было сил и губ… А ребенок шевелился на снегу... А потом замер… Замерз наверное…

 

ИРИШКА

(плачет):

- Господи… Баба Прося, что ж ты натворила?... Боженьки мои…

 

САЗОНОВА:

 

- Даже не говори, девка!... Наделала я таких дел, что впору вместе с Гитлером на одной чертовой сковороде жариться… Так это еще не все… Через пару часов на развилку вышла разведка Цветкова… Они откопали крест и сняли Марьку… Среди разведчиков был и гражданский муж мученицы – Никифор Плотников… Партизаны так и не могли понять по изуродованному телу, кто это. Пока Никифор не обнаружил недоношенный плод в снегу… И тут он понял, что перед ним на кресте была его Марька… Когда он склонился перед ней и зарыдал, она еще дышала… Она услышала его голос и ответила… Только после этого отдала Богу душу… Это уж потом говорили, что повезло ей в конце жизни – умерла на руках любимого мужчины, а не в сарае под пытками полицаев…

 

ИРИШКА

(подняла мокрые от слез глаза к верху):

- Ой… Надо же… Марьюшка… Хоть в конце жизни минуту счастья испытала – умерла на руках любимого…

 

САЗОНОВ:

 

- Да, уж… Хоть в последнюю минуту жизни поняла, что рядом с ней ее любимый… Я бы многое отдала за то, что бы умереть на руках любимого человека, а не корчиться и мучиться от болей уже четыре года…

 

ИРИШКА:

 

- Вот это, действительно, жизненная история…

 

САЗОНОВА:

- Погоди, девка, это еще не конец истории…

 

 

 

 

СЦЕНА VII. «СЫН».

Июль, 1962 года. Калининская область, Оленинский район, д.Хлебники-Дальние. Кабинет председателя колхоза «Заря коммунизма». За столом сидит председатель колхоза Сазонова Прасковья Николаевна и работает с документами.