Проблемы описания семантических граммем

Оставшаяся часть нашей книги будет посвящена описанию основных семантических фаммем языков мира. Разумеется, исчерпывающих све­дений на эту тему мы предложить не можем — и не только потому, что это потребовало бы многократного увеличения объема, но и потому, что до конца не ясны границы и состав этого класса значений, а также — что делает нашу задачу особенно трудной — даже и сама природа этого класса значений и принципы его внутренней организации.

Поэтому, прежде чем переходить к обзору основных семантических именных и глагольных фаммем, необходимо хотя бы бегло обсудить три фуппы принципиальных вопросов, связанных с методикой их описания.

Первая фуппа вопросов связана с природой фамматического зна­чения как такового: какие сущности стоят за обозначениями-ярлыками типа 'единственное число¹ или 'прошедшее время', чем граммемы отли­чаются от других морфологических значений и как следует их описывать в рамках морфологии. Эти вопросы частично уже обсуждались в Гл. 1, но некоторых проблем (например, проблемы инварианта фамматическо­го значения) мы там не касались вовсе.

Вторая фуппа вопросов связана с тем, как устроены семантические фаммемы в разных языках, возможно ли сравнение разных фамматиче-ских систем друг с другом и каковы должны быть принципы типологи­ческого описания фамматической семантики.

Наконец, третья фуппа вопросов касается тех проблем анализа лек­сики, которые оказываются неизбежными при анализе грамматики: это проблема влияния лексических и фамматических значений друг на друга и особенно — связи определенных классов фамматических значений с определенными классами лексем; в лингвистике эта проблема известна под традиционным названием проблемы «частей речи».

Все эти вопросы будут поочередно рассмотрены в настоящей главе.

Что такое значение граммемы

Во всех наших предыдущих рассуждениях мы апеллировали к поня­тию граммемы и фамматического значения так, как если бы это было нечто единое и легко выделимое. Такого рода упрощение при решении

8 Зак. 40

чисто морфологических задач неизбежно. Действительно, можно много рассуждать о том, что, например, за ярлыком 'настоящее время¹ скры­вается разнообразное (и часто совершенно несходное) содержание: так, настоящее время у глагольной формы идут в предложениях (1)-(5) соот­носится, вообще говоря, с совершенно разными временными отрезками, между которыми если и есть общее, то, по крайней мере» выявление этого общего требует нетривиальной лингвистической рефлексии:

(1) Смотри, по соседней улице опять идут танки [и 'сейчас'].

(2) Людям в вашем возрасте не идут малиновые галстуки [а 'всегда'].

(3) И вот вспоминаю: идут они, бывало, зимою в пальто нараспаш­ку... [rs 'в прошлом, но как бы на глазах говорящего*].

(4) Только опытный Сильвер догадался, что пираты идут не той доро­ гой [и 'в прошлом, но именно в то время, когда он об этом догадался¹ — ср.: ...что пираты шли не той дорогой к 'шли до того, как он догадался — может быть, даже много лет назад'].

(5) На этой картине художник изобразил, как три девушки идут в Библиотеку иностранной литературы ['сейчас'? 'всегда'? 'в прошлом'? — честно говоря, я не знаю, уважаемые читатели]^>>.

Тем не менее, мы каждый раз говорим о глагольной форме «на­стоящего времени», и во всех случаях, когда нас специально не инте­ресуют проблемы грамматической семантики (а, например, интересует проблема количества спряжений в русском языке), мы отождествляем идут в (1)-(5) как одну и ту же граммему (т. е. одну и ту же единицу плана содержания!), несмотря на то, что наличие общего содержания во всех ее употреблениях как раз проблематично. На это естественно возразить, что форма у этих употреблений общая: то, что объединя­ет в русском языке значения, условно определенные нами выше как 'сейчас*, 'всегда', 'как бы сейчас', 'одновременно* и т.д., и т.п., — это именно их единое формальное выражение, один и тот же грамматический показатель.

В действительности, однако, единое формальное выражение грам­мемы — это такая же иллюзия, как единое семантическое содержа­ние у грамматического показателя. Так, в русском языке насчитывается по крайней мере два главных типа спряжения глаголов в презенсе, ко­торые различаются набором личных окончаний (ср.: ид-ут, молч~ат), но общее число типов спряжения (различающихся дополнительными

чередованиями в основе) — около десятка; кроме того, имеются нерегу­лярные глаголы (ср., например, личные окончания глаголов дать и есть); наконец, в русском языке выделяется и нулевая связка (Сильвер — ма­ трос), которой тоже приписывается значение настоящего времени. Что же объединяет между собой все эти разнородные единицы — от подвержен­ных морфонологическому варьированию алломорфов до нерегулярных показателей и нулевого элемента? Ответ очевиден: их... общее значение «настоящего времени», т.е. то самое, в эфемерности которого мы только что убедились.

Получается, что призрак содержательного единства граммемы дразнит лингвистов исключительно тогда, когда они пытаются описать ее фор­мальное выражение, а призрак формального единства граммемы является лингвистам только в той ситуации, когда они начинают задумываться о ее реальном содержании. На самом же деле, граммема — это вовсе не не­кое одно значение, выраженное некой одной формой (такая ситуация может мыслиться только как результат двойного упрощения картины, в очень общих рассуждениях о языке, к которым и нам приходилось прибегать в начальных главах); граммема — это, в первом приближении, некое множество значений. <?, которому особым образом соответствует множество форм ЗС Но для понимания природы грамматического зна­чения самым важным как раз и является уточнение механизма этого соответствия — механизма, который можно было бы назвать «двусто­ронним одно-многозначным соответствием» (англ, «one-to-all correspon­dence»). Поясним, что имеется в виду под этим несколько громоздким

термином.

Пусть множество значений²*, У? некой граммемы ^"состоит из зна­чений 'mi', 'яц'» *"*з', —, '"V; пусть также множество ^"показателей этой граммемы состоит из морфем f\, /2, /3 > • • - > Л • В этом случае оказывается, что каждому элементу из. ft могут соответствовать все эле­менты из З^и, наоборот, каждому элементу из Смогут соответствовать все элементы из. А. (Иначе говоря, о каком бы редком варианте значения граммемы ни шла речь, для его выражения равно доступны все мыслимые алломорфы соответствующего показателя; и о каком бы маргинальном показателе граммемы ни шла речь — пусть он даже встречается только у одной лексемы — все равно он будет выражать всю ту гамму значений, которая данной граммеме в данном языке свойственна.) Схематически

' Это употребление настоящего времени для описания изображаемой (или воображае­мой) действительности — на самом деле, одно из самых загадочных; лингвисты пока что смогли только придумать для него особый термин: «изобразительное настоящее». Каким бы очевидным ни казалось его присутствие в контекстах типа (5) говорящим по-русски, не во всех языках здесь будет именно настоящее время; впрочем, то же относится и к предыдущим контекстам.

²' Напомним, что и термин «значение» здесь употребляется достаточно условно: речь может идти о целиком синтаксических граммемах (типа граммем «согласуемого падежа» у прилагательных) или синтаксических употреблениях граммем (каковым является, по-видимому, выбор показателя ген. ел, в конструкциях типа четыре чай/шк-о); эта проблема обсуждалась подробно в Гл. I, §2. Не случайно лингвисты иногда предпочитают говорить не о значениях, а о «правилах выбора» граммем (часть из которых действительно апеллирует к семантике, а часть — нет); ср., например, рассуждения в [Поливанова 1983].

это соответствие можно изобразить так:

т

Таким образом, каждая граммема, с которой мы имеем дело в описа­нии языка, — это, в конечном счете, лишь сокращенное имя («этикет­ка», или «ярлык») для соответствия типа (6); граммема лишь называет (но не описывает!) ряд соотнесенных друг с другом форм и значений. Пользоваться такой этикеткой, конечно, удобно — говоря о правилах распределения алломорфов, не нужно каждый раз перечислять все зна­чения граммемы; рассуждая о значениях граммемы, допустимо отвлечься от правил выбора ее многочисленных показателей. Однако следует по­мнить, что наименования типа «настоящее время», «повелительное на­клонение», «дательный падеж» и т. п. являются результатом абстракции и не заменяют реального семантического описания граммемы.

Но каким тогда должно быть это семантическое описание? Вообще говоря, описание граммемы не должно, по всей вероятности, сильно отличаться от описания значений многозначной лексемы (к тому же, су­ществует много примеров таких единиц, у которых лексические значения свободно соседствуют с грамматическими, причем, как мы убедились ра­нее, границу между первыми и вторыми бывает не так просто провести — и в языке в целом, и тем более внутри одной лексемы). Все те проблемы (решенные, а по большей части нерешенные), которые в современной лингвистике связаны с описанием многозначной лексики, сохраняются и при переносе исследовательских интересов на грамматику. Посколь­ку детальное обсуждение этих проблем увело бы нас слишком далеко в область «чистой» семантики, мы ограничимся тем, что отметим лишь несколько положений, представляющихся нам принципиальными.

1.1. Проблема семантического инварианта граммемы

Необходимость выделения разных значений у многозначной лексе­мы, в общем, никогда всерьез не подвергалась сомнению: и теоретики, и тем более лексикографы-практики понимали, что, например, для лек­семы пробка совершенно необходимо отдельно зафиксировать как ее способность обозначать приспособление для закупорки бутылок так и, с другой стороны, ее способность обозначать предохранитель в электри­ческой сети, по форме отчасти сходный с предыдущим. (Можно сколь­ко угодно рассуждать о семантической общности этих двух значений, но факт остается фактом: для правильного владения русским языком та-

кую многозначность можно только запомнить — хотя, конечно, чем более «закономерными» и регулярными будут связи между двумя значениями, тем легче будет это запоминание.) Напротив, семантическое «дробле­ние» грамматических единиц по большей части встречало интуитивное сопротивление лингвистов — не только теоретиков, но даже многих де-скриптивистов-практиков. Не в последнюю очередь это сопротивление объясняется тем, что представление о граммеме как о единой сущности, которой соответствует единая форма, в известной степени навязыва­ется самим способом организации грамматики языка: когда лингвист думает о морфологии, ему не только можно, но и следует отвлечься от многозначности граммемы³¹. Тем не менее, это не означает, что о мно­гозначности граммемы можно вообще забыть — а между тем именно так во многих случаях и происходило: лингвисты как бы забывали, что их «множественное число» и «прошедшее время» — в каком-то смысле лишь придуманные ими условные сокращения.

Отсюда возникает очень популярная в лингвистике в 30-50-е гг. (и до сих пор имеющая сторонников) концепция инвариантного грамма­тического значения, которая, если суммировать ее в несколько упрощен­ном виде, сводится к тому, что имя граммемы — это и есть ее «языковое» значение, а все остальное является «контекстными» или «семантически­ми» эффектами и должно отражаться с помощью специальных правил, находящихся где-то за пределами собственно грамматического описания (реально такое утверждение обычно означало, что контекстные вари­анты — т. е. настоящие значения — граммемы просто игнорируются). Отягчающим обстоятельством для этой концепции послужила господ­ствовавшая в то время структуралистская теория значения. Дело в том, что большинство структуралистских теорий языка не очень охотно до­пускало в модель языка семантику (если иметь в виду современное пони­мание семантики как отражение свойств мира в языке). Согласно приня­тым в структурализме взглядам, значение элемента определялось не тем, с каким фрагментом реального мира он соотносится, а тем, с какими эле­ментами внутри языковой системы он взаимодействует; собственно, речь в этом случае шла даже не о значении, а о «значимости» (соссюровское «га/еиг»). Так, именно к «значимостям» фонем апеллирует классическое фонологическое описание (для которого существенны не сами по себе физические характеристики звуков, а именно те свойства фонем, кото­рые выявляются в противопоставлении другим фонемам); такая система

³⁾ Конечно, когда речь идет о грамматических свойствах многозначной лексемы, то различия в значениях можно тоже не принимать во внимание: с точки зрения, например, чередования беглой гласной с нулем или выбора алломорфа НОМ. МН, пробка во всех своих значениях — «одно и то же* слово. В некоторых семантических теориях даже существует специальный термин для таких «оболочек» многозначных лексем — вокабула (см., например, [Вардуль 1977: 202]; ср. также [Мельчук 1997: 346-347]); но никто не решался утверждать, что вокабулы — это и есть главная (или даже единственная) реальность лексикографии.

взглядов обычно называется «релятивизмом» (в отличие от противостоя­щего ему «субстанционализма»). Идеологию релятивизма структуралисты попытались перенести и в грамматику (наиболее известные опыты этого рода принадлежат Р. О. Якобсону: ср. [Якобсон 1932,1936 и др.}). В резуль­тате имена граммем стали называться «инвариантами» и представлять­ся — по аналогии с фонемами — в виде комбинации «дифференциальных признаков». Так, в описании русского глагола Р.О.Якобсон [1932, 1957] исходит из того, что все многообразие глагольных граммем складывается из противопоставления «маркированных» и «немаркированных» элемен­тов. Сходным образом Е. Курилович сводит все многообразие видо-временных значений английского глагола к комбинации двух бинар­ных и предельно абстрактных признаков (см. [Kurytowicz 1964: 24-27]); в результате формы типа has/had written оказываются «положительными», формы типа is/was writing — «отрицательными», формы типа writes/wrote — «нейтральными», а формы типа has/had been writing — «комплексными». Для логики структуралистского описания эта схема в высшей степени характерна: важно не то, что, например, форма is writing «сама по себе» может выражать длительность (это — одно из ее «значений», для теории не «интересных») — важно то, что она выражает в противопоставлении другим формам (т. е. ее «значимость»). Не ясно только, как из этих значимостей получить реальные значения — например, как приведенное описание позволяет установить, что одна из «нейтральных» форм исполь­зуется для описания постоянных свойств (ср. Не writes poems 'он пишет стихи' яз 'он поэт'), тогда как вторая может описывать завершенные однократные ситуации в прошлом (ср. he wrote а роет 'он написал стихо­творение')? Подобные возражения вызывало и «признаковое» описание русских падежей, предложенное Р.О.Якобсоном.

Критику структуралистского подхода не следует понимать так, что инварианта у граммемы не может быть в принципе. Разумеется, многозначные единицы часто сохраняют отчетливую общность между своими значениями. Но, во-первых, такого общего компонента у далеко разошедшихся значений может и не найтись, и, во-вторых, констатация этого общего отнюдь не заменяет описания отличий (которые, как правило, являются достаточно нетривиальными и не «вычисляются» автоматически из своей общей части). Неудовлетворенность, которую многие современные лингвисты ощущают от концепции инварианта, состоит не в том, что инвариант вводится в описание, а в том, что он остается единственной реальностью описания, т.е. имя граммемы начинает подменять саму граммему во всех ситуациях, а не только в тех, ради которых имя, собственно, и было придумано.

Подробнее о разных подходах к описанию грамматических значений можно прочесть в работах [Апресян 1980: 58-66 и 1985; Гловинская 1982; Wierzbicka 1980 и 1988; Janda 1993].

Структура значений граммемы

Сказанное выше о несводимости граммемы к называющей ее эти­кетке не следует также понимать и в том смысле, что в семантическом отношении граммема есть некий аморфный конгломерат слабо связан­ных друг с другом семантических элементов. В большинстве случаев значение граммемы (впрочем, так же, как и значение лексемы) образует структуру, в которой выделяются центральный и периферийный участ­ки, зоны стабильности и зоны наибольшей вариативности и т. п.; эту структуру удобно обозначать термином семантическая сеть. Рассуждая ниже о значениях граммем в языках мира, мы не можем¹, разумеет­ся, анализировать значения всех граммем во всей полноте (к тому же, такие описания для подавляющего большинства языков пока попросту отсутствуют); поэтому мы, следуя обычной лингвистической практике, будем отождествлять значение граммемы с некоторым наиболее важным фрагментом ее семантической сети. Такой фрагмент называется базовым значением граммемы; это значение является центральным сразу в не­скольких отношениях (так, оно максимально независимо от контекста, встречается чаще других значений; обычно оно также семантически про­ще других значений и предшествует им диахронически). Не всегда базовое значение у граммемы легко выделить; не всегда легко также выделить одно базовое значение; но мы в дальнейшем будем стремиться учитывать лишь наиболее ясные случаи.

Для граммемы русского настоящего времени базовым, по-видимо­му, окажется то значение, которое представлено в примере (1)⁴⁾; для граммемы русского множественного числа — значение множественности (проявляющееся, как известно, далеко не во всех употреблениях) и т. п. Грамматическая типология, таким образом, имеет дело преимущественно с «обедненными», «препарированными» граммемами естественных язы­ков (хотя по-прежнему с реальными граммемами, а не их именами), но это ограничение не принципиальное, так как при более глубоком исследовании проблемы все не-базовые значения граммемы тоже могут быть учтены.

Представляет большой интерес анализ структуры значений грамме­мы в диахроническом плане. Дело в том, что грамматическое значение не возникает «на пустом месте» — оно появляется у языковой единицы в результате процесса грамматикализации. В начальных разделах данной книги мы много говорили о том, какие последствия имеет грамматика­лизация (» морфологизация) в формальном отношении и как возникает переход от неграмматических значений к грамматическим. Сейчас мы

*) Подчеркнем, что базовое значение отнюдь не должно совпадать с инвариантом грамме­мы — если такой инвариант пытаться устанавливать; ср., например, инвариантное описание категории времени в русском языке, предложенное в [Перцов 1998).

хотели бы обратить внимание на то, что этот процесс не завершает­ся с приобретением единицей грамматического статуса (так же, как не завершается и процесс морфологизации после превращения, напри­мер, служебного слова в агглютинативный формант). Вновь возникшая («молодая») граммема, как правило, имеет относительно простую семан­тическую сеть; с течением времени ее семантическая сеть расширяется, связи между разными употреблениями ослабевают (и, в конце концов, могут вовсе исчезнуть: так возникают граммемы, лишенные инвариан­та), и, самое главное, среди употреблений граммемы увеличивается доля «синтаксических» и уменьшается доля «семантически мотивированных». Именно этот процесс мы наблюдали в развитии граммем согласователь­ного класса (от систем с четкой семантической доминантой — к системам с преимущественно морфо-синтаксическим разбиением лексики), падежа (от семантичных падежных систем к редуцированным синтаксическим системам) и залога (от преимущественно семантических показателей ак-тантной деривации — к показателям изменения коммуникативно-синтак­сической структуры предложения); аналогичные процессы (хотя, может быть, и в меньшей степени) свойственны и таким семантическим кате­гориям, как вид, число или наклонение. Для семантического анализа, таким образом, будут особенно трудны «старые» грамматические кате­гории с их разветвленной и фрагментированной семантической сетью и высоким удельным весом синтаксических правил употребления.

Замечание: Диахроническая грамматическая семантика и «теория граммати­ кализации». Интерес к тому, как формируются грамматические системы, при­вел к появлению «теории грамматикализации», получившей в последнее время большой резонанс. Сам термин грамматикализация был, по-видимому, введен в современный научный контекст Христианом Леманом [Lehmann 1982], но за­имствован из ранней (1912 г.) статьи А. Мейе «Эволюция грамматических форм» (ср. также [Kuiytowicz 1965]); более детальную разработку проблемы грамматика­лизации получили в многочисленных исследованиях Б. Хайне, а также Дж. Байби и ее школы (ср. прежде всего монографии [Heine/Reh I984; Heine et al. 1991; Heine 1993; Bybee et al. 1994]), сборник статей [Traugott/Heine (eds.) 1991], а так­же относительно менее оригинальные работы [Hopper/Traugott 1993] и сборник [Pagliuca (ed.) 1994]).

Грамматикализация понимается как совокупность различных процессов («эво­люционный континуум»), приводящих к утрате семантической сложности, праг­матической значимости, синтаксической свободы и фонетической субстанции произвольной языковой единицы; в частности, грамматикализация (в прото-типическом, так сказать, случае, который, по-видимому, прежде всего и имел в виду Мейе) предполагает превращение самостоятельной лексической единицы в (аффиксальный) «грамматический показатель». В рамках грамматикализации различаются, соответственно, фонетические (ассимиляция, редукция и т. п.), морфосинтаксические (аффиксация, клитизация и т. п.) и «функциональные» (т.е. семантические) процессы (например, «десемантизация», т.е. утрата части слишком «конкретных» семантических компонентов). Эти процессы действуют

параллельно, но функциональные процессы, как правило, хронологически пред­шествуют остальным, а морфосинтаксические никогда не могут происходить под влиянием фонетических (обратное возможно). Существуют и другие, более тон­кие классификации грамматических процессов, учитывающие промежуточные и комплексные случаи.

Для процесса грамматикализации характерны эволюционные циклы (или «спирали»), когда один и тот же функциональный элемент (например, глагол «ид­ти») на разных этапах истории языка постоянно подвергается грамматикализации, заменяя своего исчезнувшего к тому времени предшественника. Существенно, что грамматикализация представляет собой однонаправленный процесс, хотя из это­го правила бывают исключения; еще более существенно, что грамматикализация происходит не произвольным образом, а в соответствии с определенными семан­тическими моделями, которые называются «пути», или «каналы» грамматикализа­ции. Тем самым, теория грамматикализации может обладать определенной объяс­нительной силой: зная только синхронное состояние произвольной грамматичес­кой системы, исследователь может выдвигать правдоподобные гипотезы как о про­исхождении тех или иных ее элементов, так и об их возможной эволюции (этот аспект теории грамматикализации был особенно убедительно развит в работах школы Байби, а также — в несколько иной перспективе — в работах Т. Гивона⁵*).

Требования к типологическому описанию граммем

Задача, которую нам предстоит решить ниже — это задача грамма­ тической типологии, т. е. сравнение грамматических значений (точнее, как мы условились считать, сравнение базовых употреблений граммем) в языках мира.

Такое сравнение возможно, если, как и всякое сравнение, оно исхо­дит из того, что у сравниваемых элементов, наряду с различиями, есть и нетривиальная общая часть. Эту вполне очевидную истину можно было бы и не повторять, если бы в области грамматической семантики она действительна была бы очевидна. Сравнимы ли разные грамматические системы между собой — вопрос, на который лингвисты продолжают да­вать противоположные ответы. Действительно, структуралистская логика опоры на внутрисистемные «значимости» не только не ставит вопрос о сравнимости языков, но и не нуждается в таком сравнении. Если каждый языковой элемент — это то, чем он отличается от других эле­ментов в данной системе, то сравнивать его с элементом другой системы невозможно. Можно ли сопоставить «комплексные» или «нейтральные»

⁵' Согласно гипотезе Т. Гивона, развитие естественных языков происходит в направ­лении «формализации» прагматических противопоставлений средствами синтаксических механизмов и дальнейшей «морфологизации» синтаксических категорий, после чего цикл «прагматика => синтаксис => морфология» может повториться. Известны две лаконичные формулы Гивона, отражающие соответственно оба названных этапа: «сегодняшняя морфо­логия — это вчерашний синтаксис» и «то, что говорящие делают чаше, они кодируют более эксплицитно» (см. [Givon 1979| и другие работы этого автора).

английские формы Куриловича с какими-либо глагольными формами другого языка? В рамках того метаязыка, на котором они описаны, это сделать нельзя.

Напомним, что сходная проблема вставала и в фонологии. Фоноло­гические описания двух разных языков, вообще говоря, несопоставимы: два физически тождественных звука могут иметь совершенно разное фонологическое описание в разных системах, и наоборот, тождественно характеризуемые фонемы двух разных языков могут иметь различную фи­зическую реализацию. Чтобы сравнение звуковых систем стало возможно, для них следовало бы найти общий знаменатель, т. е. то, чем обладают все звуки во всех языках мира. Это общее и есть их физическая субстанция, которая остается за пределами ортодоксального структуралистского ана­лиза, но которая является единственной возможной точкой отсчета для анализа типологического. Типология по определению субстанциональна.

Субстанция, на которую опирается грамматическая типология — это субстанция семантическая. Типологическое исследование граммем долж­но исходить из того, что естественные языки обладают единой семантиче­ской субстанцией (универсальным, взаимопереводимым семантическим содержанием); в качестве рабочего инструмента для описания такой субстанции используется тот или иной метаязык для записи значений (это может быть определенным образом препарированное подмножество естественного языка или же язык, содержащий искусственные элемен­ты — данный выбор зависит от той семантической теории, в рамках которой работает исследователь; ср. обсуждение данных проблем в Части первой, Гл. 2, 1.1). Значения грамматических показателей в общем слу­чае неэлементарны, но сравнение грамматических показателей разных языков позволяет обнаружить в их составе более простые повторяю­щиеся семантические элементы («грамматические атомы» типа 'данная ситуация предшествует некоторой другой ситуации', 'говорящий поло­жительно оценивает данную ситуацию' и т. п.); множество таких атомов (определенным образом структурированное) составляет «Универсальный грамматический набор* — пространство смыслов, из которого каждый язык выбирает некоторую часть для выражения средствами своей грам­матической системы.

Задача грамматической типологии — как описание состава и структу­ры Универсального грамматического набора, так и описание тех (далеко не случайных) комбинаций грамматических атомов, которые образуют смысл грамматических показателей конкретного языка. Первую часть этой задачи можно определить как «типологию значений», вторую — как «типологию систем». В рамках типологии значений внимание исследо­вателя направлено прежде всего на выявление инвентаря семантически близких атомов, образующих компактные «семантические зоны» и их более крупные объединения, или «домены» (например, зона кратности

ситуации, входящая в аспектуальный домен, или зона ирреальности, входящая в модальный домен)⁶¹.

В рамках типологии систем описанию подлежат два основных фено­мена: «совмещение значений» и «кумуляция значений» в одном грамма­тическом показателе. Совмещение значений есть, в первом приближении, просто более удобный термин для обозначения грамматической полисе­мии: один и тот же показатель может, как известно, в разных контекстах выражать разные грамматические атомы (или разные их комбинации); и как правило, грамматические показатели, используемые в конкрет­но-языковых системах, полисемичны. Из частых случаев совмещения значений можно указать, например, полисемию рефлексива и реци-прока, настоящего и будущего времени, дуратива (актуально длящейся ситуации) и хабитуалиса (ситуации, имеющей место регулярно и/или постоянно), и многие другие. Синхронно совмещаемые значения диа­хронически обычно возникают в определенной последовательности; как правило, они семантически близки и принадлежат к одной и той же се­мантической зоне внутри Универсального грамматического набора. Если эта их семантическая близость и вызывает соблазн говорить о некотором едином («инвариантном») значении у соответствующего грамматического показателя, то в любом случае рассуждения о правомерности или непра­вомерности такой трактовки не могут вестись в рамках концептуальной системы грамматической типологии.

Что касается кумуляции значений, то это явление несколько друго­го порядка. Оно имеет отношение к одновременному выражению двух (в общем случае, сколь угодно несходных) значений одним (морфологи­чески элементарным) грамматическим показателем; так, в языках мира хорошо известна кумуляция значений дуратива и прошедшего времени («имперфект»), значений залога и лица/числа подлежащего и т. п.; боль­шое количество случаев кумуляции характеризует, скорее» особенности морфологической типологии данной глагольной системы (т. е. ее флек­тивный характер), чем семантику используемых в ней грамматических показателей.

То, как именно и в каком объеме в языке будет использовано совме­щение и кумуляция универсальных грамматических атомов, составляет специфику его грамматической системы, идиосинкратическим образом преобразующей определенное подмножество Универсального граммати­ческого набора.

⁶' Основными глагольными доменами являются: аспектуальный, темпорально-таксис-ный, модальный, коммуникативно-залоговый и директивный (последний включает указа­ния о пространственной локализации ситуации и многочисленные метафорически связан­ные с ними значения). Граммемы, относящиеся к трем первым доменам, будут рассмотрены ниже, в Гя. 5 и Гл. 7. Термин «домен* используется в работах Т. Гивона; в отчасти сходном (хотя и более широком) значении употребляется термин «функционально-семантическое поле» в работах А. В. Бондарко и его школы (ср. [Бондарко (ред.) 1987 и др.)).

В нашем обзоре морфологически выражаемых граммем основное внимание будет сосредоточено, конечно, не на описании конкретных грамматических систем, а на описании самих универсальных значений.

В лингвистике известно не так много попыток создания универсального ин­вентаря грамматических значений. Интерес к независимым от языкового выраже­ния, универсальным «понятийным категориям» (термин принадлежит О. Еспер­сену) в европейской традиции возник в рамках «лингвистического рационализма» XVII в. и в той или иной степени был свойствен и В. фон Гумбольдту, и младограм­матикам, и различным школам рубежа веков; но типологически содержательные обобщения стали появляться только в 40-50 гг. XX в. Ранние исследования в этой области ограничивались просто списками наиболее распространенных в языках мира значений (как в [Nida 1949: 166-169]; это одна из первых последователь­ных теорий «формальной» морфологии); позднее стали предлагаться и элементы классификации грамматических значений (часто на основе сравнительно марги­нальных теорий, не получивших распространения за пределами узкого круга лин­гвистов: такова, например, работа [Longacre 1983], основанная на разновидности «тагмемной теории» К. Пайка или работа [Pettier I974], опирающаяся на тради­ции школы Г. Гийома; у нас поиски в этом направлении велись с начала 40-х гг. и связаны с именами И. И. Мещанинова и С. Д. Кацнельсона). Несколько более популярна классификация грамматических категорий, предложенная нидерланд­ским типологом С. Диком в рамках его теории «функциональной грамматики» (см. прежде всего [Dik 1989]); в этом же ряду можно назвать и теорию «функци­онально-семантических полей», разрабатываемую (преимущественно на русском материале) А. В. Бондарко⁷*. Из более традиционных (но и более фрагментарных) построений такого рода заслуживает упоминания классификация грамматических значений Дж.Лайонза [Lyons 1977], а также С.Андерсона и С.Чанг—А.Тимбер-лейка [Anderson 1985b; Chung/Timberlake 1985].

Может быть, наиболее известная попытка универсальной классификации грамматических значений принадлежит Р. О. Якобсону [1957]; ее отличие состоит в том, что Р. О. Якобсон предложил аппарат для описания всех возможных зна­чений в языках мира. Именно этот аппарат положен в основу классификации морфологических значений у И. А. Мельчука [1998].

Классификация Якобсона основана на противопоставлении «собы­тия» (т. е. ситуации) и «участников события», с одной стороны, и проти­вопоставлении «факта сообщения» (т.е. речевой ситуации, участниками которой являются говорящий и адресат) и «сообщаемого факта», с другой стороны; грамматические категории различаются тем, характеристики ка­ких из элементов этой классификации они выражают (например, время глагола соотносит факт сообщения с сообщаемым фактом, и т. п.). Глав­ным теоретическим достижением Якобсона, бесспорно, стало понятие шифтера, т.е. языковой единицы, в значении которой содержится указа­ние либо на речевой акт, либо на участников речевого акта. Например,

^7> Идея о существовании ограниченного набора универсальных «когнитивных категорий» позднее высказывалась и в работах по когнитивной лингвистике; ср., например, ([Jacken-doff 1983 или Beard 1981 и 1995]) (где используется очень небольшой абстрактный инвентарь значений типа «падежных»).

категория времени является шифтерной (поскольку содержит отсылку к моменту речи); местоимение ты тоже является шифтерным (поскольку обозначает адресата речевого акта) и т. п. Революционность предложений Якобсона состояла в том, что в эпоху еще почти безраздельного господ­ства ортодоксального структуралистского подхода к языку как к «системе чистых отношений» (Ельмслев), замкнутой «в самой себе и для себя» (Соссюр), Якобсон объявил центральным объектом грамматики фигуры говорящего и слушающего. Это, в свою очередь, означало, что без таких внешних по отношению к языку параметров, как ситуация произнесения конкретных текстов, нельзя определить даже такие «чисто языковые» явления, как грамматические категории*'.

Полностью соглашаясь с предложениями Якобсона (которые сейчас кажутся даже самоочевидными), следует, однако, заметить, что класси­фикация грамматических категорий предполагает использование многих параметров, а отнюдь не только «коммуникативного» (несмотря на его важность); но разработка таких параметров целью Якобсона не являлась. Не предлагает таких параметров и И. А. Мельчук (дополнивший класси­фикацию Якобсона прежде всего противопоставлением семантических ~ синтаксических и словообразовательных ~ словоизменительных значе­ний и усиливший акцент на ее «исчисляющем» характере). Не случайно в «исчислении» И. А. Мельчука самый большой по объему класс называ­ется просто «словоизменительные категории, выражающие качественные характеристики», при том, что сами эти характеристики фактически задаются списком.