Декабрьский заговор роялистов и большевиков

 

Срок правления диктатора – величина крайне неопределенная. Он издает приказы, но, если армейское начальство может уклониться от их выполнения, оно так и делает под тем или иным предлогом. В этом отношении русский характер очень специфичен. Он подчиняется только одному – силе. Патриотизм и дух гражданственности, как мы его понимаем, выражен довольно слабо. Каждый смотрит на приказ со своей личной точки зрения: «Как это отразится на мне?», и редко, если такое вообще бывает: «Как это отразится на моей стране?»

Удивительно, как много уже успел сделать Колчак, и все же казалось, что его карьера может закончиться в любой момент, несмотря на все предосторожности его друзей. А таких было немного. Ни один настоящий диктатор не может рассчитывать, что они у него будут. В России не будет много друзей у того, кто ставит общественные интересы выше личных.

Подготовка к наступлению на Пермь шла полным ходом, когда от генерала Дутова пришла депеша, в которой утверждалось: «Из‑за давления наших сил на их левый фланг большевицкие главари решили сделать то, что они называют „работой в тылу врага“. Семьдесят человек из числа лучших агитаторов и наиболее толковых агентов и офицеров просочились через наши ряды и теперь рассредоточились где‑то среди нас». Единственное, что мы могли сделать, – это ждать и следить, где это предательское движение себя обнаружит.

Тот факт, что Колчак высказался за проведение всеобщих выборов в Национальную ассамблею, которая должна принять решение о предстоящей форме правления в России, как только будет восстановлен порядок, полностью развеял мечты офицеров старой армии о быстром возврате к самодержавию. Его заявления против экстремистов любого толка объединили большевиков и сторонников царизма практически в один лагерь. Его интерес к английским традициям и институтам был хорошо известен; еще до революции он выступал как сторонник конституционализма. Приверженцы царизма надеялись, что принятие им верховной власти свидетельствует, что он отказался от своих демократических принципов, но постепенно его официальные заявления представителям британского правительства стали просачиваться наружу и сеять страх в рядах обеих групп сторонников абсолютизма. Лидеры большевиков никогда не скрывали своего трепета и ужаса перед демократией, как ее понимали в Англии, и заявляли, что скорее предпочтут возвращение к старому режиму, чем конституцию, подобную английской или американской. Следовательно, не существует реальной разницы в принципах большевиков и приверженцев старого режима, вопрос лишь в том, кому достанется власть. В тот момент они оставили этот пункт на потом и объединились, чтобы уничтожить человека, который был врагом и тех и других.

23 декабря около полуночи из русской штаб‑квартиры поступил сигнал тревоги. Со всех сторон послышались выстрелы, и, пока я одевался, в мой вагон ударила пуля. Всадники небольшими группами окружали Ставку без признаков какого‑либо приказа. Я провел смотр своего батальона на временных квартирах и велел личной охране проводить меня в штаб‑квартиру. Жаль, что с нами не было какого‑нибудь художника‑импрессиониста, чтобы запечатлеть нашу странную процессию. Когда моим людям выдали овчинные шубы, необходимые в этой холодной снежной стране, в этом был истинно английский стиль, потому что все они оказались черного цвета, что делало моих людей идеальной мишенью как днем, так и ночью. Их меховые шапки были темно‑коричневыми, хорошо узнаваемого нансеновского стиля, и при свете полумесяца их головы четко просматривались с расстояния 300 ярдов. У этой шапки острый конец, и ночью она напоминает маленькую митру. Так что в своих огромных меховых сапогах, темных остроконечных шапках и длинных черных шубах британские томми ничем не отличались от вереницы черных монахов, молчаливо двигавшихся вперед по ледяному снегу. Температура была такой, что, если легкий ветер нес в глаза капли воды, они тут же застывали в уголках глаз твердыми белыми кусочками льда. Выдыхаемый воздух замерзал, не успевая выйти из носа, и из каждой ноздри висели сосульки, порой длиной до 2 дюймов, которые снизу примерзали к усам. Брови, ресницы и торчащий мех, прилегавший к лицам мужчин, покрывались инеем и приобретали вид белых кружевных рюшей, какие можно видеть на бабушкиных чепцах.

Когда мы вошли в штаб‑квартиру русских, где толпились возбужденные офицеры и солдаты, моя охрана выстроилась по обе стороны вестибюля и без лишних слов, сняв винтовки, примкнула к ним штыки. Русские, которые даже теперь спорили, в какую сторону скатится ситуация, посмотрели на моих солдат и сразу же тоже построились. Колебаний больше не было. Английские солдаты завладели русской штаб‑квартирой, а репутация английских солдат в таких критических ситуациях, как эта, известна всему миру. Я расспросил начальника штаба генерала Лебедева в отношении приказов, отданных им для подавления мятежников, и спустился в вестибюль, где не обнаружил никого, кроме своих «монахов». Никто из тех, кого там не было, не поверил бы, что присутствие всего нескольких английских солдат в этот критический момент могло полностью изменить обстановку. Во время революций все законы и нормы охраны общества вырваны с корнем. Люди чувствуют себя как во время землетрясения, все ненадежно, каждый сомневается в своем соседе. Если те, кто готов поддержать власть, в нужный момент смогут увидеть, что есть хотя бы одна маленькая группа, вокруг которой можно сплотиться и которая, не боясь смерти, выполняет свой долг, опасность сразу отступает. Неуверенность исчезает, и все сразу же возвращается в норму. Мы вышли на улицу и увидели ровные ряды пехоты и кавалерии, выстроившиеся в линию под командованием офицеров, ждущих приказа.

Я проследовал по городу до резиденции Верховного правителя. По пути мы встречали отряды солдат и казаков, спешивших на свои позиции. Они смотрели на нас с подозрением, но, увидев меня в форме английского офицера, радостно выкрикивали своим командирам магическое слово «английский», пока это слово, как талисман, не прокатилось от одного караула к другому, с одной улицы на другую, и «английский» не стал паролем, поддерживавшим во всем городе закон и порядок. Мы беспрепятственно прошли к дому адмирала, пока у самого входа нас не остановили казаки и сербская охрана, ожидавшая приказа правителя. Вскоре пришло распоряжение пропустить нас. Адмирал был болен, тяжело болен воспалением легких, но держался браво, как всегда. Мои «монахи» выстроились в вестибюле так же, как в штаб‑квартире, и даже его личной сербской охране пришлось пробиваться через этих странно выглядевших визитеров. Я располагал требуемой информацией. Мятеж был очень серьезным, но я мог сообщить адмиралу, что приняты действенные меры для предотвращения любых случайностей. Я попросил разрешения уйти и получил его, но не раньше, чем моих людей накормят и дадут русской водки, которая, похоже, является единственным антидотом от мороза настоящей сибирской зимы. Вернувшись, я обнаружил, что известие об английских солдатах на улицах облетело весь город, и по телефону приходили многочисленные просьбы о защите. Я не стану называть имена, но этот факт показывает, каким удивительным образом повлияло на ситуацию присутствие всего нескольких британских солдат.

Мне было приказано не вмешиваться во внутренние дела России, но долг каждого командира – принимать все возможные меры для защиты своих подчиненных. Если бы я оставался на месте и ничего не предпринимал, пока все эти враги, большевики и приверженцы царизма захватывали город, то стал бы лакомым куском, который они могли бы съесть на досуге. Я должен был проявить себя достаточно рано, чтобы убедиться, что все это не будет направлено против меня. Получилось, что мы вышли из казарм как раз в тот момент, когда пришли новости о мятеже. Две роты 8‑го полка русской армии взбунтовались под руководством роялистов и большевиков. На другой стороне реки в Куломзино отряд большевиков взялся за оружие, чтобы разрушить мост через Иртыш, где проходила железнодорожная линия, по которой ходили наши бронепоезда с «Саффолка» и по которой осуществлялась связь с отрядами наших моряков в Уфе. Чехи (наши союзники), получившие такие же приказы, как я, узнав, что сторонники царизма тоже участвуют в заговоре, нарушили их план, сразу же выслав вперед отряд для защиты моста, который подоспел как раз вовремя. Если бы мы строго придерживались приказов, одному Господу известно, каким был бы результат. И британцам и чехам пришлось действовать по своему усмотрению, и хотя формально нарушили приказы, мы следовали политике своих стран и защитили свои войска.

Восстановление порядка стоило почти тысячи жизней, но беззаконные элементы, как наверху, так и внизу, получили урок, который едва ли смогут забыть. Это случилось в середине наступления на Пермь. И хотя мятеж никак не помог большевикам в достижении их цели, он сделал борьбу еще более жестокой.

 

Глава 14

Бомба из Парижа и ее эффект

 

Описанные выше инциденты уступили место событиям личного характера. Около 28 декабря прибыл штаб канадского контингента под командованием подполковника Морризи, и, как и следовало ожидать, немедленно были предложены революционные планы по распределению моего батальона по разным местам и некоторые другие мероприятия. Некоторые из этих мероприятий действительно были проведены, и в результате в настроении омского лагеря британцев стало ощущаться напряжение. По этой причине я предложил бригадному генералу Элмсли перевести мою штаб‑квартиру во Владивосток. К счастью, прибытие 5 января 1919 года 9‑го Гемпширского территориального батальона под командованием подполковника Джонсона улучшило положение дел для всех нас. Этот офицер сразу же оценил ситуацию и совместно с нашим высшим представителем сэром Чарльзом Элиотом предпринял такие шаги, что я предпочел забрать прошение о переводе своей штаб‑квартиры. Подполковник Джонсон стал надежным сторонником тех, кто держался истинно английской точки зрения, и то, что его батальон состоял из жителей моего графства, помогло сделать наши отношения удивительно сердечными. Позже генерал Элмсли ответил на мою просьбу отказом, так что все сложилось как нельзя лучше.

8 января состоялся парад в честь вручения генералу Стефанику ордена Почетного легиона, а главе британской военной миссии генерал‑майору Ноксу и мне ордена Военного креста. Это был настоящий сибирский день – минус 60, и за пять минут десять человек отморозили уши. Французский главнокомандующий союзными войсками генерал Жанен произвел вручение от имени Французской Республики и произнес несколько слов в адрес каждого из награжденных. От всех наших друзей я получил сердечные поздравления, которые согревали меня в течение всего дня. Я поблагодарил за эту великую честь полковника Пишона, принявшего от меня командование уссурийским фронтом, с которым мы какое‑то время действовали вместе. Уверен, что мой орден стал результатом его докладов обо мне, пока мы вели совместные действия в весьма затруднительных обстоятельствах.

Ближе к середине января британский верховный комиссар передал адмиралу Колчаку в высшей степени сочувственное сообщение британского правительства. На следующий же день французский верховный комиссар передал от правительства Франции аналогичное сообщение, отличавшееся лишь тем, что отчетливо намекало на возможность помощи и признания. Эти поздравления порадовали представителей союзников и придали им уверенности, несколько утраченной в последнее время, а русские власти почувствовали, что могут поднажать в работе по «воскрешению». В истории России начиналась новая страница великого возрождения. Ровно через четыре дня из Парижа пришла телеграмма, в которой говорилось, что Союзный совет заявил, что не может предоставить помощь или признать какую‑либо из воюющих сторон. Что разные партии и правительства, существующие в России, должны заключить перемирие и отправить своих представителей на турецкий Принцев остров вблизи Константинополя, чтобы достичь компромисса. Иными словами, что большевики должны быть признаны такой же легитимной стороной конфликта, с которой вполне можно обменяться рукопожатиями, сесть за стол переговоров и заключить соглашение о правильном способе ведения политики грабежей и убийств. Нет нужды говорить, что каждый британец испытал отвращение, а каждый истинный русский патриот был просто потрясен. Одним махом уничтожить все наши надежды! Мы чувствовали себя раздавленными не меньше, если не больше русских, потому что должны были защищать честь своих стран, а это казалось невозможным.

Негативная реакция в отношении европейских союзников была мгновенной и такой сильной, что какой‑то русский господин произнес оскорбительную речь в адрес офицеров союзников, когда те пили чай в известном ресторане, а публика не позволила охране, вызванной, чтобы его арестовать, выполнить приказ. Несомненно, что японцы воспользовались этими настроениями в своих интересах.

Обстановка оставалась такой же напряженной, когда 31 января я попросил адмирала Колчака о дополнительной встрече, чтобы представить ему своего коллегу и товарища полковника Джонсона и обсудить ситуацию. Адмирал прогуливался вдоль реки практически без сопровождения, но на виду у охраны его резиденции, стоявшей недалеко от берега. Он впервые вышел из дома после болезни и выглядел вполне здоровым. Естественно, что беседа вертелась вокруг заявления союзников в пользу большевиков и ситуации, которую оно создало в Омске. Точка зрения адмирала была простой: «Мы можем вести переговоры и заключать соглашения с любой партией и правительством, существующим в разных областях России, но с большевиками никакой компромисс, никакие рукопожатия невозможны. Мы не можем сесть за стол переговоров и говорить, как с равными, с теми, кто творит бесчинства и убивает русских людей. Никогда! Ни одно достойное правительство союзников, знакомое с фактами, не может этого ждать».

Я попросил его не воспринимать вопрос как решенный, в соответствии с телеграммой из Парижа, и выразил уверенность, что должны быть какие‑то моменты, связанные с таким решением, требующие дальнейших разъяснений. «Да! – сказал адмирал. – Должны быть какие‑то факты, нам неизвестные, в связи с которыми британское правительство советует нам заключить соглашение с большевиками, притом что оно продолжает направлять мне щедрые поставки для нужд русской армии». Я ушел очень довольный тем, что он сохраняет веру в дружбу Англии.

Была еще одна странность, о которой нужно упомянуть. Адмирал Колчак отмечал, что японцы по‑прежнему создавали ему массу проблем. Они не могли подступиться к нему лично, но «подбирались» к его офицерам, чьи обязанности требовали частых поездок на уральский фронт. Они делали заявления в том смысле, что единственное государство, способное помочь России, – это Япония. Другие армии устали от войны и требовали демобилизации, и потому не желали драться с большевиками. Если адмирала Колчака вынудить заключить разумное соглашение с Японией, ее армия за два месяца покончит с большевиками и восстановит монархию, о которой мечтают русские офицеры. Эта пропаганда достигла фронта и была воспринята фронтовыми генералами как нечто достаточно серьезное. Чтобы противостоять этой разрушительной пропаганде, адмирал предлагал лично съездить на фронт и разъяснить, что, будучи одной из стран Антанты, Япония не может реализовать такую программу. Я спросил его, откуда взялась эта пропаганда и кто ее инициатор. Он ответил: «Генерал Муто, двадцать шесть офицеров его штаба и их помощники из разведки активно работают здесь, в Омске, чтобы склонить русских на свою сторону». В конце беседы Верховный правитель сказал: «Я вовсе не жалуюсь на этих блестящих японских офицеров. Они всего лишь выполняют приказы своих политических и военных начальников, однако это сильно осложняет мою работу по восстановлению порядка».

Была еще одна причина для беспокойства. Русские офицеры, почти все до единого, монархисты, и все они похожи на детей в своей приверженности этому принципу. Кто‑то шепнет одному из них, что князь Кропоткин жив и его видели на границе с Россией. «О! – воскликнет он. – Значит, адмирал передаст власть Кропоткину сразу же, как услышит, что он жив!» На следующий день ему скажут, что князь вовсе не воин, и его энтузиазм тут же пропадет. Потом прибудут какие‑нибудь британские поставки, и он снова готов во всем полагаться на союзников. Еще через несколько дней выяснится, что правительство не признано другими державами, как ему хотелось, и он проклянет эти державы и сделается угрюм. Потом он услышит в ресторане, что Дмитрий Павлович скрывается в Сибири под видом крестьянина, и придет в такой же восторг, как пастухи при виде Вифлеемской звезды. Каждая возможная – или невозможная – персона в подлунном мире становится для него потенциальным спасителем отечества, но ему никогда не приходит в голову, что он и его товарищи сами могут спасти его. Русский офицер и вправду «просто прекрасный, большой, храбрый, любящий ребенок и ничего больше». Если бы «Путешествия Гулливера» были переведены на русский язык, они наверняка имели бы огромный успех. По сравнению с историями, ходившими в Омске и вообще в Сибири, сказки «Тысяча одной ночи» показались бы лишенным воображения пересказом обыденных событий.

Следующие два эпизода, взятые из моего дневника, относятся к тому же времени.

«1 февраля 1919 года. Вчера ночью три большевиц‑ких лазутчика, переодетые русскими солдатами, проникли в офицерские квартиры 1‑го и 2‑го Сибирских полков. Первым свидетельством того, что происходит нечто из ряда вон выходящее, стала быстрая револьверная стрельба внутри. Караул схватил одного из фальшивых солдат, когда он попытался выбежать из здания. Меньше чем за две минуты лазутчики подстрелили пять офицеров, два из которых получили смертельные ранения в живот. Одного из лазутчиков застрелили насмерть, второго поймали, третьему удалось уйти. Пойманного били кнутом, и после сотого удара он выдал весь план заговора. После его признания было произведено более пятидесяти арестов, и в Омске снова стало тихо».

«3 февраля 1919 года. Из Владивостока только что прибыл лейтенант Мунро с подарками от дам Шанхая, Гонконга и Сингапура. У меня не хватает слов, чтобы описать чувства офицеров и солдат, когда в этом холодном недружелюбном климате они получили знаки любви и внимания от своих землячек. Такие акты женственности, хотя и являются результатом работы немногих, рождают прекрасные чувства ко всем представительницам женского пола. То, как самый простой томми смотрит на маленькую фланелевую мочалку, обшитую руками, не привычными к работе, и спрашивает, не могу ли я передать леди его благодарность, трогает до самого сердца».

«Я слышал новости о полном отсутствии субординации в канадских войсках, которые только что прибыли во Владивосток. Если этой информации можно доверять, то чем раньше их отправят назад, тем лучше. Здесь достаточно анархии и без того, чтобы британское правительство сваливало на нас еще. Я считаю большой ошибкой смешивать канадские и британские войска в одной бригаде. Британские солдаты, естественно, выполняют наши приказы, но если другие войска этого не делают, то британцам приходится одним делать всю работу. В результате складывается ситуация, когда более высокооплачиваемый солдат ничего не делает, а тот, кому платят меньше всех, делает всю работу. Даже в самый недогадливый сассек‑ский мозг быстро просочится мысль о том, что за дисциплину не платят. Только удивительное чувство порядка, присущее среднему англичанину, уберегло нас от превращения в англо‑канадский сброд, одинаково опасный как для большевиков, так и для русских. Мне говорят, что бригадный генерал Пикфорд делает все, что можно, для поддержания дисциплины в своих рядах, что его вынудили дать своим людям очень обременительные обещания, которые, раз уж были сделаны, должны быть выполнены. В любом случае, по общему признанию, самое правильное было бы отправить канадцев назад на их фермы и оставить немногих британцев, чтобы они продолжали тянуть дальше. Мы установили прекрасные отношения с русскими, которые было бы очень жаль портить».

 

Глава 15

И снова интриги

 

Пока лояльных русских офицеров убивали в их собственных постелях, происходили другие не менее важные события. Когда адмирал Колчак принял верховную власть, Директорию окружала партия офицеров‑монархистов, таких же буйных и попирающих законы, как сам Троцкий. Личные шифрованные сообщения ходили между этими офицерами так же свободно, как если бы они уже держали власть в своих руках. Первый намек на их замыслы, полученный Колчаком, дала шифровка, направленная генералом Ивановым‑Риновым генералу Белову, начальнику штаба генерала Болдырева, которая во многом раскрыла устремления этих людей и показала, что их цели носили исключительно личный характер. Я читал эти сообщения с огромным интересом, поскольку они давали мне прекрасную возможность увидеть внутренние пружины революции и заодно изучить характер среднего русского офицера. Генерал Антоновский из старой русской Военной академии, который участвовал в составлении Брест‑Литовского договора с немцами и был в одном шаге от того, чтобы стать начальником штаба адмирала. Все шло отлично, когда шифровка Иванова‑Ринова раскрыла всю интригу. Белова отправили на восток, а Антоновского на юг, и приверженцы самодержавия были сломлены.

1 февраля мой офицер связи сообщил мне, что, пока он ждал в коридоре штаб‑квартиры, из комнаты генерала Лебедева вышел генерал Белов. Чуть позже из другой комнаты вышел генерал Антоновский, а потом к ним внезапно присоединился некий казачий генерал очень свирепого вида. Я понимал, что это сулит недоброе, и предупредил молодого адъютанта Колчака. Вскоре после этого мне сообщили, что была предпринята попытка заменить бутафорскую охрану резиденции Верховного правителя на настоящую. В ту ночь я оставался на прямой связи с полковником Джонсоном до 12:30 и выяснил, что линия прослушивалась русской штаб‑квартирой. Генералу Ноксу удалось узнать об этом и принять определенные меры, в результате чего я отправил своего офицера в русскую штаб‑квартиру с предписанием сообщить генералу Лебедеву, что нас беспокоит безопасность Верховного правителя. Что, если ему будет причинен какой‑нибудь вред, мы будем считать Лебедева ответственным за то, что он своевременно не поставил нас в известность об опасности. Более того, если сторонники царизма среди офицеров думают, что они могут убить адмирала Колчака и провозгласить абсолютную монархию без согласия русского народа, то они ошибаются. А если кто‑нибудь, будь то верхи или низы, попытается свергнуть существующее правительство и снова бросить Россию в пучину насилия и анархии, британские военные будут поступать с ним как с врагом. Генерал Лебедев ответил, что в данный момент ему не известно о какой‑либо серьезной опасности, угрожающей адмиралу Колчаку, но он благодарит полковника Уорда за предложенную помощь в защите правительства, если такая необходимость возникнет.

Заговорщики сразу же разбежались, однако самые коварные продолжили плести сеть интриг, сеющих в русском обществе нескончаемые беспорядки. Мы понимали, что существуют контрреволюционные элементы неподконтрольные чиновникам администрации Колчака, но действующие с их согласия. Во время революций неожиданные выступления даже небольших групп могут быстро создать угрозу всей государственной структуре. Мы с полковником Джонсоном были согласны в том, что необходимо сконцентрировать наши силы и, обратившись к русским властям с этим вопросом, еще больше способствовать деморализации тех, кто участвовал в заговоре. Мы утверждали, что имеем в виду только нашу собственную безопасность, но заговорщики нам не поверили. Я знал, что поезд адмирала уже несколько дней стоял наготове, чтобы везти его на фронт. 3 февраля в Омск пришло сообщение, что из Иркутска выехала важная японская миссия (о которой я упоминал раньше), направлявшаяся к Верховному правителю. В то же самое время адъютант правителя сообщил мне, что 7 февраля в пять часов вечера адмирал отбывает на фронт.

Генерал Нокс беспокоился о том, чтобы не было никаких признаков ослабления нашей поддержки Омского правительства и что в случае беспорядков наши позиции надежны и безопасны. После консультаций мы решили предложить адмиралу на время поездки личную охрану из пятидесяти солдат и офицера Гемпширского полка. Предложение было принято и отправлено на утверждение начальнику штаба. Потом об этом сообщили генералу Жанену и французскому штабу. Они сразу же возразили, что чисто английская охрана ударит по престижу французов в глазах русских. Они согласились с тем, что охрана нужна обязательно, но она должна быть наполовину английской, наполовину французской, с чем немедленно согласились. В связи с этим мы уменьшили число наших солдат до двадцати пяти. Однако потом французский штаб указал на то, что у них нет войск в Омске и они не могут оставить свой штаб без единого человека. Самое большее, что они могут дать, – это девять дневальных. Из этого следовало, что охрана должна состоять из сорока одного английского и девяти французских солдат. Это потребовало совершенно умопомрачительных переговоров: первое предложение было убийственно для французского престижа, второе, казалось, грозило уничтожить всю Францию! По правде сказать, Франция слишком красивая и галантная страна, чтобы ее представлял такой штаб. Но что было, то было. В результате в охрану адмирала включили по девять солдат и одному офицеру от каждой страны – всего двадцать человек.

В конце концов мы все‑таки добрались до дома. К назначенному времени отбытия адмирала на сцене вместе с русской и чешской охраной чудесным образом появился английский почетный караул. Но не было и не могло быть ни одного француза, хотя французский престиж остался на прежней высоте. Я привожу эти факты в самом дружелюбном свете, но с надеждой, что английские офицеры всегда будут знать, что, как бы мы ни улыбались странным трансформациям понятия «престиж» в понимании наших континентальных соседей, для них оно совершенно реально и при определенных обстоятельствах может иметь весьма причудливые проявления.

Верховный правитель обменялся рукопожатиями с русскими, английскими и чешскими представителями, включая британского верховного комиссара сэра Чарльза Элиота и генерала Боуза, шефа британской военной миссии. Французский представитель опоздал. Когда церемония практически закончилась, французский офицер (рангом не выше капитана) протолкался вперед, решительно оттеснил британского верховного комиссара и генерала и встал впереди, спиной к ним, как будто они были просто сторонними наблюдателями, которым здесь нечего делать. В тот же вечер этот инцидент обсуждался группой русских и английских офицеров, и русский офицер самого высокого ранга заметил: «Среди всех стран, с которыми мне довелось иметь дело, у вас, англичан, самое странное представление о национальном престиже. Любой обычный русский, киргизский, татарский или монгольский офицер, увидев, как французский офицер отталкивает представителей и генералов другого государства, сразу же решит, что он делает это не от недостатка вежливости, о которой полмира не имеет понятия, а потому, что его нация более великая и могучая и не нуждается в том, чтобы считаться с другими, особенно если их представители сами позволяют, чтобы их так легко отталкивали в сторону».

У нас было много бесед о положении русского рабочего и о том, могут ли союзники что‑нибудь сделать, чтобы помочь ему. Британские офицеры предпринимали отчаянные попытки организовать и снабдить всем необходимым силы, способные ранней весной нанести большевикам смертельный удар. Генерал Нокс доблестно трудился и сделал для поддержания духа русского правительства больше, чем представители всех остальных союзников, вместе взятые. Если бы не его решимость и проницательность, нам лучше было бы остаться дома. Он ездил из Владивостока в Омск, из Омска во Владивосток, как будто путешествие длиной 5 тысяч миль – обычная поездка из Лондона в Бирмингем. Его сильной стороной было то, что, выбрав определенную линию поведения, он от нее не отступал, тогда как все вокруг него никогда не могли придерживаться собственных решений в течение продолжительного времени. Если хочешь, чтобы что‑то было сделано, сделай сам. Хорошо иметь союзников, когда сильный враг бьет тебя или их, тогда все просто, достаточно обычного инстинкта самосохранения, чтобы вы объединились для совместной защиты. Но стоит только опасности отступить и реву конфликта стихнуть вдали, как союзники становятся не способны ни на что иное, кроме того, чтобы шпионить друг за другом и вставлять друг другу палки в колеса. Не было никаких доказательств, что кто‑нибудь, кроме англичан, делает хоть что‑нибудь, чтобы облегчить путь новому русскому правительству, но благодаря своей энергии генерал Нокс собрал людей и резервы достаточные, чтобы оправдать веру в скорое осуществление его планов. Потом внезапно возникла еще одна зловещая тень, угрожавшая расстроить все наши расчеты, а именно очень своевременный бунт железнодорожных рабочих, призванный повредить наши линии коммуникаций и сделать невозможным передвижение войск и их снабжение.

 

Глава 16

Русский рабочий класс

 

Генерал Дутов, как я писал раньше, сообщил нам, что сквозь наши ряды проникли большевицкие агитаторы со своей коварной миссией, но прошли месяцы, а мы ничего не слышали об этих эмиссарах зла. Теперь, когда мы приближались к критической точке нашей работы в 1919 году, со всех сторон послышался ропот вполне определенного характера. Необходимые военные меры были приняты, но, с нашей английской точки зрения, одного подавления было недостаточно. В нашей стране нас учили, что рабочий класс – это становой хребет государства, и, когда труд рабочих оплачивается плохо, сердце государства заболевает. В России нет даже понятия о том, что такое рабочий класс. Самодержавие никогда не задумывалось о нем. Идея последнего царя о реформе труда сводилась к запрету водки, и он лишился жизни. Офицерское сословие, составляющее в России значительную часть населения, никогда не уделяло этому предмету ни одной минуты своего внимания. В своде законов России нет никакого общего закона о труде, и весь ужас в том, что те, кто называли себя лидерами русских рабочих, отказывались требовать принятия законов, защищавших их труд. Они считали, что «закон» – это последнее, о чем должен думать рабочий, лишенный самых элементарных прав, что единственный способ для рабочего получить права – это отменить любой «закон». Это они и сделали. Профессиональный рабочий лидер в России – это анархист и ничего больше, а в большевизме его взгляды осуществляются на практике.

Такова проблема, с которой нам пришлось столкнуться, имея в своем распоряжении всего несколько недель. Для русского рабочего это был социальный вопрос, для нас и социальный, и военный. В конце концов генерал Нокс попросил меня взяться за пропаганду мира на железной дороге, чтобы посмотреть, нельзя ли убедить рабочих не бросать работу, а, напротив, поработать как можно лучше ради восстановления порядка в своей стране. Я пришел к заключению, что, если можно сделать хоть что‑нибудь, чтобы придать русскому рабочему сознанию более правильный практичный характер, это стоит того, чтобы попытаться.

Вначале я столкнулся с одной трудностью: я был не в том положении, чтобы предлагать рабочим что‑то определенное в обмен на их добровольную помощь воюющей части русского общества в ее крестовом походе против анархии. Казалось безнадежным просить так много, не имея ничего, что можно предложить в ответ. Единственным человеком, который мог поручиться за правительство, был сам Верховный правитель, поэтому я написал ему следующее:

 

«Омск, Сибирь, 4 февраля 1919 года

Верховному правителю,

его высокопревосходительству адмиралу Колчаку.

Сэр, глава британской военной миссии в Сибири генерал‑майор Нокс просил меня предпринять поездку по железнодорожным мастерским Сибирской железной дороги, чтобы обратиться к рабочим и на правах представителя британских профсоюзов призвать их как можно лучше поработать на Российское государство во время проведения нынешних и будущих военных операций. А также не принимать участия в забастовочном движении и не чинить никаких препятствий транспортировке войск и их снабжению до окончания военных действий.

Я заметил генералу Ноксу, что хотя полностью согласен взять на себя эту миссию в отношении железнодорожных рабочих, боюсь, что она будет совершенно бесполезна, если я не смогу от имени русского правительства пообещать какого‑то улучшения их положения.

1. Например, мне сообщили, что некоторые железнодорожные и другие рабочие в течение многих недель, а в иных случаях месяцев, не получали никаких зарплат, на которые могли бы содержать себя и свои семьи. Если это правда, то невозможно ждать, что рабочие будут довольны, и было бы странно, чтобы они согласились работать так же хорошо, как обычно. Необходимо, чтобы я имел возможность пообещать, что подобные недостатки будут исправлены, и в будущем зарплата будет выплачиваться регулярно.

2. В России отсутствует множество элементов, которые в таких промышленных странах, как Англия, считаются необходимыми для поддержания спокойствия. Я допускаю, что при нынешнем тревожном положении в стране нельзя сделать что‑то существенное в плане проведения конструктивных реформ. Но было бы очень полезно, если бы я мог сказать рабочим от имени правительства России, что, как только порядок будет восстановлен, российское правительство сразу же примет законы для защиты и помощи русским рабочим и их организациям на железной дороге, аналогичные тем, которые уже с большой эффективностью работают в Англии.

Если бы я получил от вашего превосходительства что‑нибудь определенное в отношении этих двух пунктов, я уверен, что это бы очень помогло в работе по умиротворению рабочего класса в России, а также значительно усилило авторитет вашего превосходительства в сердцах русских людей.

Джон Уорд, подполковник, командующий 25‑м батальоном Миддлсекского полка».

 

«Омск, 5 февраля 1919 года

Подполковнику Джону Уорду, командующему 25‑м батальоном Миддлсекского полка.

Сэр, в ответ на ваше письмо от 4 февраля я хотел бы сообщить вам, что с большим удовлетворением узнал, что вы добровольно согласились взять на себя важную миссию в отношении наших железнодорожных рабочих и призвать их как можно лучше послужить России в этот критический момент ее существования.

Два вопроса, которые вы подняли в своем письме, не должны быть оставлены без скорейшего ответа, поэтому мне бы хотелось довести до вашего сведения следующее:

1. Настоятельная необходимость аккуратной и регулярной выплаты заработной платы рабочим является предметом моего личного внимания, и правительство уже приняло меры воздействия в этом отношении. Мы считаем, что железные дороги столь же важны, как и армия, и, как вы сами понимаете, наше правительство сделает все, что в его силах, чтобы улучшить угрожающую ситуацию, сложившуюся в этом вопросе.