Японские методы и дальневосточная политика союзников

 

Как уже можно было заметить, японцы по какой‑то непонятной причине уже на ранних стадиях операций решили, что приморские области – это сфера их особого интереса. Они с большим подозрением смотрели на войска и усилия других союзников, особенно британцев и американцев, и своими приказами намеренно старались исключить их из числа своих советников и по возможности из всех органов управления территориями, оставленными террористами. 27‑й батальон американской пехоты высадился во Владивостоке за несколько дней до боя под Духовским, и нам было обещано, что он поспешит вперед, чтобы принять участие в бою. Однако японцы, контролировавшие железную дорогу, сделали так, что американцы прибыли на день позже. Вместо того чтобы отправить вперед, их высадили в Свиягино, а потом снова посадили в поезд и повезли так, что они постоянно позади передовой линии японцев. Вдобавок японцы никогда не доверяли своим союзникам. Ни один приказ, отданный японской армии, никогда не передавался командующим союзников до того, как операция была завершена или дошла до такой стадии, когда они уже не могли принять в ней участие или предложить свои соображения.

Мы с капитаном Стефаном (позже майором) из чешской армии знали каждую дорогу и тропинку от Шмаковки до Свиягино и были уверены, что при должном внимании все силы противника на уссурийском фронте были бы разбиты и взяты в плен. Японцы никогда не стали бы консультироваться или информировать кого‑то из своих союзников о каком‑либо передвижении, пока оно не было предпринято. Их обращение с чешскими командирами граничило с невежливостью, в вагоны английских офицеров постоянно вторгались японские рядовые с наглыми вопросами о том, что мы делаем в Сибири и когда намерены возвращаться домой. Но наибольшее презрение они проявляли по отношению к русским людям. Этих несчастных они сбрасывали с железнодорожных платформ прикладами своих винтовок, не глядя, кто перед ними, мужчина или женщина, как будто имели дело с завоеванным племенем готтентотов. Я не понимал такого поведения со стороны наших восточных союзников и считал его лишь безответственным издевательством немногих отдельных солдат и офицеров. Позднее я обнаружил, что общая политика японской армии состоит в том, чтобы обращаться со всеми свысока. Эту варварскую науку они освоили в совершенстве.

Я приведу два примера, не самых выдающихся и не единичных, но о которых, без сомнения, останется официальная запись. Я стоял на платформе в Никольске, ожидая поезда. На станции собралась толпа русских, а рядом стоял японский караульный. Совершенно неожиданно этот человек бросился вперед и прикладом винтовки ударил русского офицера по спине. Удар был такой силы, что сбил офицера с ног, и от боли тот несколько минут катался по земле, в то время как японец, ухмыляясь, держал свой штык на караул. Несмотря на то что рядом стояло много людей, ни у одного русского не хватило мужества выстрелить в него, а я, не желая вмешиваться, ничего не предпринимал и только наблюдал за развитием событий. Минут через десять японский караульный повторил представление, но на этот раз жертвой стала хорошо одетая русская дама. Русские были так запуганы, что даже ее друзья побоялись помочь ей. Я вышел вперед, чтобы предложить помощь. Японец встал передо мной, однако, увидев мой револьвер, поднял штык, но продолжал посмеиваться, как будто удачно пошутил. Ситуация привлекла внимание нескольких английских солдат, и японец понял, что дело принимает серьезный оборот. Я проследовал в японскую штаб‑квартиру, располагавшуюся в соседнем вагоне, и сообщил о происшествии. Офицер, казалось, был изумлен, что я вступился на стороне обычных русских, которые, насколько ему известно, все большевики, и спросил, не причинил ли караульный вреда мне. Я ответил, что первый же японец, который в моем присутствии прикоснется к английскому офицеру или солдату, будет убит. Это, видимо, удивило японского офицера, который указал, что японцы находятся в Сибири в качестве оккупантов и вольны делать все, что им нравится. Мне пришлось объяснить ему, что японцы действуют в союзе с другими державами, включая Россию, что мы находимся здесь как друзья русского народа, а не как завоеватели. Он этого не знал или не мог понять. Я закончил разговор, предупредив, что, если он не прикажет своим караульным прекратить вести себя как дикари, их военная карьера на этом закончится. Позже я слышал, что эта беседа принесла пользу, хотя в случае с японскими войсками привело всего лишь к некоторому смягчению их поведения в отношении беззащитных русских.

Это всего лишь типичный образец их поведения с простыми людьми. Однако ему есть одно оправдание – при определенных обстоятельствах они относятся ко всем одинаково. И если командир батальона был не совсем удачным объектом, по той простой причине, что, как правило, находился в окружении достаточного числа подчиненных, чтобы обеспечить себе уважение, то генерал без внушительного эскорта всегда становился предметом их пристального «внимания». Даже глава британской военной миссии не мог бы надеяться избежать самого оскорбительного поведения с их стороны. По стечению обстоятельств на мою часть возложили ответственность за телеграфную систему, что позволило мне лично получить в руки сообщение в адрес японской штаб‑квартиры относительно специального поезда, который приближался к станции. В сообщении говорилось следующее:

«Специальный поезд №… войдет в ваш сектор в… часов. В нем из Владивостока в Уфу направляется глава британской военной миссии, генерал… и его штаб для проведения важных переговоров с генералом Сыровым, командующим чешским корпусом и русскими силами. Будьте любезны обеспечить поезду „зеленый свет“ на всем протяжении пути». Обеспечили ли японцы «зеленый свет» на всем протяжении? Эти очень деятельные и занятные маленькие люди никогда не вели себя подобным образом, и их армия тому прекрасный пример. Они остановили поезд, и отряд солдат, вооруженных примкнутыми штыками, окружил его. Они оскорбили главу британской военной миссии, посадив его со всем штабом под арест, а затем учинили тщательный допрос, чтобы узнать, не являются ли они переодетыми германскими эмиссарами. Их наглость была настолько вопиющей и в то же время характерной для них, что, когда штаб и генерал сообщили мне о происшедшем, я какое‑то мгновение не знал, умру ли от ярости или от смеха.

Я приехал в Сибирь, слепо веря в достоинства этого, по общему признанию, замечательного народа. Я не преминул проинструктировать своих солдат, чтобы они отдавали честь каждому японскому офицеру и проявляли максимум вежливости в отношении каждого японского солдата, и они в точности выполняли мои указания. Но мое внимание привлек тот факт, что японские офицеры отвечали моим людям тем же лишь в очень редких случаях, а японские солдаты отдавали честь английскому офицеру еще реже. Гораздо вероятнее было увидеть на их лицах оскорбительную гримасу. Скажу абсолютно искренне, что я восхищаюсь тем, как хорошо японцы исполняют свой воинский долг, но невозможно не замечать их бессмысленное нарочитое высокомерие по отношению к тем, кто стремился поддерживать с ними мирные, дружеские отношения. К сожалению, правда, что они ошибочно считали Германию предназначенной править миром, и полагали, что в своем поведении должны следовать ее ужасающему примеру. Они совершенно открыто говорили, что являются немцами для Востока. Будем надеяться, что они правильно поняли уроки недавней истории.

За время своего пребывания в Приморье я ни разу не видел и не слышал ни об одном действии или приказе из японской штаб‑квартиры, который хотя бы в малейшей степени помог реорганизации управления в этой стране. Напротив, я находил множество примеров, убедивших меня, что Страна восходящего солнца была больше озабочена поддержанием беспорядка, как самого верного способа продвижения своих амбициозных планов.

На этом этапе другие союзники не имели собственной дальневосточной политики. Их главной целью было как можно дальше отогнать германо‑венгерские силы, которые под прикрытием большевизма проводили зловещую политику тевтонского проникновения. В то время большевизм на Дальнем Востоке был попыткой свести к системе действия разбойничьих китайских банд на монгольской границе. Объединившись и встав под начало германских и венгерских военнопленных, большевики превратились в замечательную военную силу для пресечения всех попыток навести порядок в России и восстановить Восточный фронт. До установления большевицкого режима эти китайские банды жили убийствами и грабежом, это была их работа, они торговали награбленным, хотя это считалось незаконным и иногда сурово каралось. Неудивительно, что они примкнули к крестовому походу Советов, когда те провозгласили воровство и убийство основой новой русской демократии. Поначалу это германско‑венгерско‑китайское объединение было обречено на успех. Китайцы легально и безопасно получали свою добычу, а немецкие военнопленные играли важную роль в защите своей родины и уничтожении ее врагов.

Если бы Германия проиграла на Западном фронте, то благодаря этому противоестественному объединению она продолжила бы удерживать потенциальные богатства владений покойного царя и наверняка выиграла бы войну. Это и стало причиной нашего присутствия в Сибири, но не причиной для присутствия Японии.

 

Глава 6

Управление

 

Вскоре после событий, описанных в главе 4, я получил от генерала Отани приказ взять на себя командование железной дорогой и территорией в пятьдесят верст по обе стороны от нее, от Спасского до Уссурийска включительно. В мои обязанности входили охрана железной дороги, управление территорией и принятие всех мер, необходимых для поддержания свободного проезда по находящимся на данном участке линиям железнодорожных коммуникаций. Мне было предписано разместить свою штаб‑квартиру в Спасском и провести там все мероприятия по подготовке к зиме. Я постарался связаться с тем, что осталось от прежних русских властей, гражданских и военных, а также с новыми властями там, где таковые были созданы. К тому времени удалось многого добиться в отношении всего, что касалось удобства моих людей. Были построены новые дороги, а старые восстановлены, разбитые окна, ветхие стены и столярные изделия были либо заменены, либо отремонтированы. Электроприборы найдены и починены, и то, что прежде было унылым темным кирпичным строением, превратилось в хорошо освещенное здание, которое по ночам было ориентиром для ближайших окрестностей.

Кроме того, мы начали болезненный процесс восстановления разрушенной общественной структуры. Больше года в этих районах царила власть не закона, а силы, поэтому требовалось ликвидировать последствия множества прежних ошибок и личных обид. В сопровождении небольшой личной охраны я много ездил по ближним деревням и поселкам, ставил стол посреди улицы и с помощью приходского священника и местного старосты выслушивал и разрешал споры, как общественные, так и личные: от угроз и причинения вреда до присвоения и захвата хутора. Апелляции не допускались. Невозмутимые английские солдаты, стоявшие у меня за спиной с примкну‑тыми штыками, ставили мои решения выше любых сомнений. Одно или два дела по вопросам собственности я передал законному суду, но в каждом случае обе стороны возражали, заявляя, что предпочитают немедленное решение. Троих убийц я отправил в суд, который созвал сам под председательством одного старого русского офицера, но его так пугала перспектива приговорить их к казни, из страха, что они могли оказаться большевиками – это слово наводило ужас на всех, – что мне пришлось отправить их в другой район, чтобы сделать возможным законное решение. Рассказы о моих действиях так быстро распространились, что стало затруднительно, если вообще возможно, тщательно и эффективно разбираться с возрастающим день ото дня потоком истцов. Я начал понимать, почему в более цивилизованных обществах судебное производство делают таким дорогим. Русский крестьянин либо чрезвычайно склонен к сутяжничеству, либо ошибочно принял свободное английское здравомыслие, которое пришлось ему по вкусу, за свободную систему правосудия.

Мне было очень лестно слышать, что эти люди предпочитают, чтобы английский полковник разрешил их спор, чем отложить его для решения в русском суде. Это была самая интересная работа, которую мне пришлось выполнять в этой стране. Разбирательство даже самого простого дела позволяло мне увидеть изнутри многие русские институты, понять особенности которых иначе можно было, только потратив годы на изучение книг. Я узнал, чем отличаются права крестьянина от прав казачьего круга. Закон тайги давал знания сам по себе. А возможность наблюдать вблизи взаимоотношения родственников от самых высоких до самых низких слоев давала представление о русской семейной жизни со всем ее романтизмом, средневековыми ограничениями и грязной подноготной из насилия и суеверий. На самом деле я так увлекся этой работой, что мне было очень жаль оставлять ее из‑за более срочных и важных дел.

Теперь силы союзников в Забайкалье выполнили свою задачу рассеять силы беззакония и достигли определенного прогресса в восстановлении управления. Но чтобы эта работа велась более сосредоточенно и приносила заметные результаты, она должна была подчиняться не союзному командованию, а другому центру, вокруг которого она могла бы консолидироваться и от которого можно было бы ждать руководства и поддержки. Сибирское правительство было сформировано из оставшихся представителей старого режима и наиболее ярких членов партии социалистов‑революционеров. Однако оно не пользовалось авторитетом, а его решения не всегда свидетельствовали о благоразумии. Эти важные люди почти ничего не сумели сделать, но даже они не могли существовать без руководителя, и вопрос заключался в том, как можно обеспечить им этого руководителя. Союзники взяли под контроль дальневосточные области, но, чтобы осуществить свои цели и расстроить планы Германии, требовалось быстро расширить зону их контроля до Урала, а если можно, то и дальше.

Блестящие успехи чехов на время привели силы террористов в замешательство, но одной мысли о том, чтобы получить в награду беззащитную богатую Россию, было достаточно, чтобы воодушевить их и придать им новых сил. Для того чтобы сделать помощь союзников эффективной, требовалось переместить их действия ближе к реальному центру конфликта, поэтому Екатеринбург и Омск казались единственно возможными центрами, подходящими для размещения сил и осуществления дальнейших шагов по реализации планов союзников. Справедливость этого предположения признавали все, однако в отношении того, каким путем это должно быть достигнуто, каждый имел свои взгляды.

Япония, твердо обосновавшаяся на земле столь желанных для нее приморских областей, без энтузиазма смотрела на предложение, что она должна оставить самый лакомый кусок ради того, чтобы снять напряжение на фронте, который ее не интересовал. Возможное падение Парижа под ударами Германии не имело для нее никакого значения по сравнению с американским контролем над Китайско‑Восточной железной дорогой или присутствием во Владивостоке.

Америка не до конца определилась в своем мнении, какая часть Дальнего Востока для нее наиболее ценна, но хотела быть дружелюбной ко всем и получить от этого максимум. Ее армии находились на Западном фронте, но ее глаза были устремлены на восточную часть Тихого океана. И в конце концов, не лучше ли оставаться там, где ты мог бы присматривать за другими?

Кто стал бы думать о том, чтобы перемещать войска с базы на 6 тысяч миль через полувраждебную страну? Смогут ли они преодолеть многочисленные трудности и опасности, которые непременно встретятся на этом пути? И если смогут, то кто даст гарантию, что их ждет доброжелательный прием? А если нет, то как можно будет избежать страшной катастрофы? Таковы были проблемы, которые требовалось разрешить, чтобы после принятия решения никогда не вспоминать о них.

Американцы и японцы были заняты другим и потому не заинтересованы. И хотя такое утверждение могло показаться обычным национальным шовинизмом, оставалась только одна сила, на которую могли полагаться умеренные русские из любой партии, сила, без которой ничего не могло произойти. Все глаза устремились в сторону старого доброго батальона «Несгибаемых», показавшего свой характер на суше и на море.

Русское общество было вырвано с корнем, и вся страна превратилась в огромные джунгли. Человеческая жизнь упала в цене, сделавшись фактически самым дешевым товаром. Если где‑то надо было создать центр, вокруг которого начнется восстановление порядка, то на начальном этапе он стал бы нуждаться в защите. Государственное управление не может функционировать, если насилие постоянно угрожает самому его существованию. Риск был огромен, большие военные силы вызвали бы подозрение, незначительные должны были опираться на что‑то еще, помимо одних штыков. Я сознавал степень опасности, но был уверен, что оно того стоит, поэтому принял задачу, которую судьбе было угодно возложить на меня.

Мы уже обосновались на зиму в Спасском, когда я получил необходимые приказы для переезда в Омск с припиской, что, прежде чем приступлю к их выполнению, мне следует приехать в штаб‑квартиру во Владивостоке для консультации с генералом Ноксом. Я попытался раздобыть у железнодорожных властей подходящий для этой поездки вагон для себя и своего штаба, но потерпел неудачу и закончил тем, что похитил вагон для скота. В этой штуковине мы добрались до Никольска, где наш вагон должны были прицепить к харбинскому экспрессу, но начальник станции – лучший тип русского чиновничества – решил, что не дело командующему и штабу самого надежного союзника ехать в таком вагоне. Он предоставил в мое распоряжение свой личный вагон с обещанием, что я верну его, когда найду – если смогу найти – другой. Мы прибыли во Владивосток и за четыре дня закончили все приготовления к переезду, получив устные и письменные предписания в отношении общей политики, которой следует придерживаться. Способы и меры, с помощью которых мне предстояло добираться на Урал, были полностью оставлены на мое усмотрение.

У меня уже сложилось очень высокое мнение о русском характере. Многого можно было добиться с помощью сочувствия и убеждения, но, если это не помогало, «большая палка» Петра Великого, используемая с осторожностью, оставалась единственным методом, надежно обеспечивавшим подчинение приказам. На обратном пути я на несколько дней застрял в Никольске. Сильные дожди затопили долины и болота, и большой стог сена, принесенный водой, налетев на временную опору моста, повредил его. Из‑за сена поток развернуло вспять, пока он не поднялся так высоко, что затопил около двух миль железной дороги, выведя ее из строя. Японцы не стали бы заниматься ремонтом и какое‑то время не давали бы русским шанса это сделать. Через майора Брауни мне удалось получить нужные приказы, чтобы время не пропало зря. По моим прикидкам, нужно было дней семь, чтобы начать переезд, но благодаря тому, что все вокруг торопились, уже через три дня мы начали свое путешествие длиной в 5 тысяч миль. Из Спасского мы уехали в Никольск, а потом повернули назад по Маньчжурской Китайско‑Восточной железной дороге. По приезде в Никольск нам сообщили, что за семь дней до нас французский Тонкинский батальон тоже получил приказ двигаться на запад, но они были еще не готовы, и не похоже, чтобы смогли подготовиться еще два‑три дня. Мы приехали во Владивосток и оттуда отправились на уссурийский фронт раньше французов и теперь снова опережали их на пути в сторону заходящего солнца.

Этой французской частью командовал майор Молли. Он и его офицеры были одними из лучших, но атмосфера Южного Китая лишила их части природной энергии. Он сообщил мне, что пункт их назначения находится на железной дороге вблизи границы с Северо‑Восточной Маньчжурией, и, сверившись со своими предписаниями, я угадал цель их переезда. При необходимости у меня, по крайней мере, была бы открытая граница. Кроме того, это показывало, что в данном предприятии политика Англии и Франции шла параллельно.

Первая часть путешествия на сотни миль пролегала через поля необработанной кукурузы. Вправо и влево, насколько хватало глаз, лежало огромное море заброшенной кукурузы, обреченной сгнить на земле сибирской зимой. Очевидное отсутствие рабочих рук и полное разрушение местного управления и коммуникаций вызывало острое желание восстановить и то и другое. Было очень печально день за днем смотреть на то, как пропадает еда, и вспоминать ограничения количества и рациона еды у тебя дома. Вдоль всей линии железной дороги тянулся нескончаемый поток беженцев разных рас и национальностей – несчастных, загнанных созданий, за плечами которых были жуткие истории грабежей болгар и жестокостей большевиков. В одном месте мои люди организовали завтрак для сибирских женщин и детей. Британские солдаты отказывались есть, пока не наедятся ребятишки. И как трогательно было уважение местных жителей к нашему флагу, когда они узнавали, что это флаг Англии! Я никогда не забуду некоторых сцен, показавших нам удивительное доверие борющихся народов мира к силе, гуманизму и чести нашей страны. Англичане должны ревностно оберегать это бесценное для всего мира достояние.

Миновав казавшиеся бесконечными возвышенности, мы выехали к горной цепи, служившей естественной границей между Китаем и Сибирью. Все дальше и дальше через горные ущелья и плодородные долины мы наконец выбрались на открытые широкие равнины Маньчжурии. Возможно, лучше всего было бы описать это как сочетание самых удивительных в мире ландшафтов. Довольно трудно держать вместе три огромных поезда, более чем из сорока вагонов каждый, на одной железнодорожной линии. Однако это надо было сделать прежде всего в целях безопасности. Следующую сложность представлял транспорт. Лошадей надо было поить, и если мы хотели, чтобы по приезде они были готовы к использованию, то поезд приходилось останавливать каждый четвертый день, чтобы животные могли размяться. Таким образом, чтобы путешествие прошло успешно, требовалось применить много хитростей и организационных усилий.

В газетах, которые мы получали из дома, много писали о «тайной руке», но наш опыт подобного характера был временами забавным, временами серьезным. Железная дорога находилась под совместным контролем русских, американцев и японцев, и вскоре стало ясно, что та или иная из этих сторон была недружелюбно настроена к нашему продвижению на запад. Возможно, это относилось ко всем, но доказательств этого у меня не было. Первым инцидентом стала остановка на четыре часа. Через два часа мимо нас прошел поезд, следовавший за нами, еще через два, когда мы провели несколько более энергичные расспросы по поводу причин задержки, нам простодушно сообщили, что начальник станции считает, что нам не стоит рисковать и ехать дальше. Мы поспешили проинформировать его об обратном и снова поехали вперед. Следующая остановка того же характера случилась на довольно большой станции примерно в двадцати часах от Харбина. Здесь начальник станции продержал нас семь часов. Я решил, что это предел. В конце концов он показал моему переводчику телеграмму, где его просили не давать нам ехать дальше. Она была не подписана, и, когда я потребовал, чтобы нам обеспечили проезд, он сказал, что у него нет локомотивов. Я видел два, стоявших поодаль, и успел выбежать на платформу как раз вовремя, чтобы не дать им исчезнуть. Пока начальник станции вел со мной переговоры, он велел отвести локомотивы. Я отдал своей охране приказ встать на путях с обоих концов станции и колоть штыком или стрелять в каждого, кто попытается забрать локомотивы. Потом я заставил диспетчера сказать мне, свободен ли путь, и пригрозил начальнику станции, что арестую его и отдам под трибунал в Харбине, если он не оповестит о моем намерении ехать в том направлении и не освободит путь. Я поставил на подножку солдата, вооруженного винтовкой с примкнутым штыком, чтобы машинист сидел на месте и не вздумал шутки шутить с поездом, и наше путешествие продолжилось. Мы провели все возможные расспросы, но никто не смог нам назвать никакой причины остановки, однако складывалось впечатление, что у администрации тех депо, которые позволили нам добраться так далеко, возникали какие‑то проблемы. С этого момента я больше не рисковал.

В Харбине нет ничего особенного. Это просто скопление домов более или менее китайского стиля, объединенных в три больших конгломерата, первые два из которых расположились недостаточно близко к цели, которой была развилка Китайско‑Восточной железной дороги. Союзный комитет тщательно подготовился к нашему приезду, и, когда в четыре часа пополудни мы подъехали к станции, на ней толпились представители всех дальневосточных наций, с которыми мы до сих пор встречались: мэр, китайский губернатор и все прочие важные персоны, и среди них британский консул мистер Слай. Но самым значительным из них был генерал Плешков, командующий местными силами, известными как «армия Хорвата». Были произнесены речи и ответ на них, за которым последовала самая поразительная интерпретация британского национального гимна в исполнении казачьего оркестра. Жемчужиной всего происходящего стали два прелестных букета, преподнесенных английскими дамами Харбина. Я никогда не чувствовал такой потребности перенять восточный обычай целовать всех дам, которым вы представлены, как в этот наилучший момент нашего путешествия. Это стало настоящим испытанием для моей сдержанности. Однако там присутствовали мужья этих дам, и все прошло спокойно, несмотря на то что некоторые плохие парни сделали фотографии для домашнего использования. Я обошел почетный караул, генерал Плешков сделал мне ответный комплимент, пока наш знаменитый оркестр играл то, что было названо самой прекрасной музыкой, которую слышали в Харбине с начала времен. В специально украшенной палатке на платформе подавали чай, и каждый солдат получил тот или иной подарок. А сам город предался бурным развлечениям, радуясь мысли, что наконец‑то на сцене появился один из союзников, демонстрируя слабый намек на то, что самая старая и надежная нация в Европе намеревается предпринять отчаянную попытку каким‑то волшебным способом навести порядок в этом хаосе. Офицеров развлекал британский консул, и параллельно велась подготовка к торжественному маршу через город, который должен был состояться на следующий день. Марш имел огромный успех и произвел неизгладимое впечатление на жителей.

На следующий день в штаб‑квартире китайской администрации нами занимался китайский губернатор – очень вежливый пожилой джентльмен – и местный китайский генерал. Во время обеда присутствовавший тут же оркестр исполнил несколько известных по всему миру английских военных песен. Конечно, мы присоединились, как могут только англичане, и это оказалось настолько заразительным, что даже степенные мандарины расслабились и внесли свою лепту в общий шум. Странно было заметить сходство между важными китайцами и эгоцентричными англичанами. Важность первых действовала на вторых, и все становились не такими, какими были в реальности и не могли быть по отдельности. После нашей тяжелой работы и той дорогой цены, которую мы заплатили на Уссури, этот роскошный банкет стоил целого месяца отдыха. Не знаю, что думали китайцы на следующее утро, что касается меня, я помнил только доброту этого акта дружбы и теплоту всего произошедшего. Как странно, что среди этих самых настоящих китайцев мы чувствовали себя дома в гораздо большей степени, чем среди тех, с кем у нас, казалось бы, было намного больше общего.

Сразу же после отъезда из Харбина мы проехали по самому красивому мосту на всем пути до Омска. По нему проходила железная дорога через реку Сунгари, которая извивалась по огромным и пока еще хорошо обработанным равнинам Северной Маньчжурии. В мои намерения не входит описание других народов и земель, через которые мы проезжали. Но никакое исследование того переплетения и смешения совершенно разных рас в нечто иное, чем то, что мы определяем как китайцы, монголы, татары и русские, не было бы полным без путешествия по Сибири и Китайско‑Восточной железной дороге. То же замечание относится к их одежде, жилью и обычаям. Это наука само по себе, особенно если, как нам, приходится временами останавливаться, чтобы заключать сделки, договариваться о помощи и вступать в самое тесное общение с обычными людьми. Никто из них никогда не видел британского флага, лишь немногие имели какое‑то представление, где живут эти «английские», а один старый киргиз объяснял своим любопытным соплеменникам, что мы какое‑то странное племя, которое откололось от «американских» и уехало жить на большой остров посреди озер, куда никто не может до них добраться, разве что, рискуя жизнью, переплывет туда на большом деревянном плоту. Я подумал, как много перевернутой с ног на голову правды заключено в этом очаровательном описании, таком приятном, если не лестном, для нашего национального тщеславия.

После того как мы перевалили через Большой Хинган, равнины Монголии показались мне чудом. Если можете, представьте себе идеально ровную землю, по которой поезд скользит час за часом и день за днем. Все покрыто жесткой травой и зарослями чего‑то похожего на огромную ромашку или маргаритку. К тому времени, когда мы там проезжали, эти растения уже засохли, и страшный ветер, носившийся по равнине, ломал сухую траву под корень. Она падала, спутывалась и, оторвавшись от корня, катилась колесом по равнинам. Не нужно обладать богатым во‑обряжением, чтобы представить сотни тысяч этих круглых пучков сухой травы, перекатывающихся по огромным просторам. Какое увлекательное времяпровождение выбрать самый большой и ровный из тех, что показались на горизонте, и считать, сколько времени ему потребуется, чтобы докатиться до тебя. Подобные подсчеты убедили меня в том, что небольшая цветная бумажка, хорошо закрепленная на одном из таких объектов, может за двадцать четыре часа переместиться на 500 миль. Если вместо этого наблюдать за всеми вместе, создается впечатление, что земля быстро движется с запада на восток. Иногда на равнине появляется огромное стадо овец, способное покрыть половину Ратлендшира. Их пасут причудливо одетые монгольские татары на великолепных косматых лошадях, стремительно скачущие вокруг своих стад и охраняющие их от нападения волков, которыми кишит эта часть мира. Стоит описать, как они это делают. Волк очень хитрое животное, у которого есть множество способов нападения, и его, как зайца, трудно обнаружить. Но сама его хитрость часто гибельна для него. Волк ни в коем случае не позволит, чтобы над ним протянулась веревка с прикрепленными к ней маленькими цветными флажками, и сам добровольно никогда не приблизится к ней. Татарские пастухи едут шеренгой по равнине в том направлении, где пасутся их стада, привязав от лошади к лошади прочную веревку с цветными флажками. Так они хорошо охватывают все пространство, как траулер на море. Ни один волк не может ускользнуть от зоркого глаза татарина и подобраться близко к лошади, от которой высоко над землей тянется веревка, и ни один волк не позволит, чтобы эта веревка приблизилась к нему. Так что для пастухов это одновременно и спорт и польза. После того как овцы съедят траву в одном месте, все татарское племя перемещается дальше, и может показаться, что это движение вперед бесконечно. Однако на самом деле они двигаются по четко очерченному кругу на земле того племени, к которому принадлежат. Их женщины и дети путешествуют вместе с ними, они скачут на лошадях и охотятся наравне с мужчинами, свободные, как равнины, по которым они идут. Несмотря на общность интересов, мужчины, похоже, очень мало ценят своих женщин, разве что как своего рода общественных чернорабочих, которые переносят их лагерь с одного места на другое, готовят примитивную пищу и заботятся о мальчиках, которыми очень гордится все племя.

День за днем мы ехали по этой безликой пустыне, где каждая остановка была отмечена несколькими осинами вперемежку с несколькими другими деревьями, которые были очень похожи на груду пепла. Зимние дома людей здесь представляют собой очень странные деревянные строения квадратной формы с одной комнатой и плоской крышей, состоящей из земли толщиной примерно 2 фута. Зимой ее засыпает снегом, и весь дом делается похож на снежный холм, который можно распознать только по дыму, выходящему из нескольких длинных щелей, оставленных открытыми под карнизом в той стороне, что считается передней частью дома. Эти щели играют двоякую роль, заменяя дымоходы и одновременно поддерживая чистым от снега место, где обитатели входят и выходят. От своих стад они либо избавляются еще до начала зимы, либо держат их в покрытых травой землянках, которые зимой, когда их засыпает снегом, превращаются в огромные подземные пещеры, достаточно теплые, чтобы там могли жить и люди, и животные. В той, куда я заходил, держали две сотни красивых маленьких жеребят, в других похожих держали коз, овец и птицу, и животным было вполне уютно. Вход освещался причудливой старой пастушьей лампой, мало чем отличавшейся от тех, что я видел в детстве в Гемпшире. Всю ночь вход охраняли собаки и устроившийся в укромном закутке пастух с ружьем такого типа, от которого давно отказались в Европе. В таких условиях эти люди живут по полгода, но они компенсируют себе эту подземную жизнь в апреле, когда начинают выгонять свои стада на пастбища, первым делом позволяя им объедать свое убежище.

Ближе к краю этой равнины нам начали попадаться песчаные дюны с каменистыми выступами, очень похожие на те, что можно увидеть на побережье нашей страны. Мы ехали мимо них день за днем, пока не увидели огромные холмистые поля песка, поросшего лесом. Должно быть, понадобились тысячи лет бурь и ураганов, чтобы придать песку эти причудливые пирамидальные формы. Но даже сейчас они не прочны, временами дерево падает, обнажая песок. Ветер поднимает его в воздух и, закрутив в огромный водоворот, уносит прочь, чтобы потом бросить на землю в какой‑нибудь долине, засыпая доверху сосны и серебристые березы, а иногда уничтожая целый лес. Удивительно, но, проехав сотни миль по краю этого огромного песчаного плато, мы не увидели ни одного ручейка или речушки, которые текли бы в его сторону, хотя дальше на равнине нам попадались следы рек. Закат среди этих песчаных холмов совершенно чарующий. Когда лучи низкого солнца падают на эти конические образования, создается впечатление, что это огромное скопление человеческих жилищ с высокими фронтонами у самых больших строений. Однако на самом деле, насколько мы могли видеть, на всем протяжении этого песчаного моря нет никакого человеческого жилья, хотя люди совершенно спокойно живут вокруг кратеров вулканов и в других столь же опасных местах. Ужас, рожденный легендами о человеческих страданиях, связанных с историей этих песков, так силен, что в свое время смутил даже бесстрашных татар. Пески, когда они приходят в движение, достаточно опасны сами по себе, но эти песчаные холмы в стократ страшней, когда путник, оказавшийся среди них, понимает, что обратной дороги нет. То же самое относится к шайкам разбойников и тварям, населяющим мрачные легенды этих монгольских песков.