III. Любезный гость. Дамоклов меч

 

Он вышел из тюрьмы в одну из пятниц под вечер, похудевший, подавленный шестимесячным заключением. Судебное следствие, одиночество, заседание суда – все это внушило ему болезненный страх. Ночью его преследовали страшные кошмары и призрак эшафота.

Под именем Анатоля Дюфора он нанял на вершине Монмартра маленькую комнату и жил случайными заработками. Однажды, когда он обедал в одном из маленьких трактиров своего квартала, какой‑то незнакомец сел против него. Это был человек лет около сорока, в сюртуке сомнительной чистоты. Он заказал себе обед и бутылку вина.

Когда вино было принесено, он налил стакан Дюфору и тихо сказал:

– За ваше здоровье, любезный Данегр!

Тот привскочил:

– Я? я!.. Вы ошиблись… Клянусь вам…

– В чем вы клянетесь? Что вы – не вы? Не лакей графини?

– Я вам говорю… меня зовут Дюфором…

Собеседник вынул из кармана карточку и протянул ему. Виктор прочитал: «Гримодан, отставной инспектор сыскной полиции. Делает справки и принимает секретные поручения». Он вздрогнул.

– Вы из полиции?

– Я больше в ней не состою, но занятие это мне понравилось, и я продолжаю работать за свой счет… Выгодно! Иногда выискиваются такие золотые дела, как ваше!

– Мое?

– Да, ваше. Это совершенно исключительное дело, если только вы пожелаете обратить на меня ваше внимание.

– А если я этого не сделаю?

– Это необходимо. Вы находитесь в таком положении, что не можете мне ни в чем отказать!

Виктор Данегр почувствовал смутное опасение. Он спросил:

– В чем дело?… Говорите!

– Хорошо. Вот в двух словах: я послан к вам от госпожи Сенклев, наследницы графини д’Андильо, чтобы потребовать от вас черную жемчужину.

– Черную жемчужину? Ее у меня нет!

– Она у вас.

– Если бы она была у меня, то я был бы убийца.

– Вы и есть убийца.

Данегр расхохотался:

– К счастью, мой милый друг, суд присяжных не был такого мнения. Единогласно, вы слышите, единогласно признали меня невиновным. А когда у нас, кроме сознания своей правоты, есть и уважение двенадцати честных людей…

Отставной сыщик схватил его за руку:

– Без лишних слов, приятель! Слушайте, за три недели до преступления вы украли у кухарки ключ от черной двери и заказали точно такой же у слесаря Утарда, на улице Оберкампф, номер двести сорок четыре.

– Неправда, неправда! – бормотал Виктор. – Никто не видел этого ключа… Вы лжете!

– А вот он! Затем должен вам сказать, что вы убили графиню ножом, купленным на рынке, – я укажу вам лавку, – в тот самый день, когда вы заказали ключ. Лезвие его треугольное, с желобком посредине. Вот он.

Виктор Данегр отшатнулся. Сыщик продолжал:

– На нем видны пятна ржавчины. Надо ли вам объяснять их происхождение?

– У вас есть ключ и нож… Превосходно, но кто может утверждать, что они принадлежат мне?

– Во‑первых, слесарь, а затем – приказчик, у которого вы покупали нож. Я уже немного освежил их память. Они будут очень рады видеть вас.

Данегр дрожал от страха. Тем не менее он попробовал представиться спокойным.

– Ну, что вы еще скажете? Это все ваши доказательства?

– Есть еще одно. После совершения преступления вы отправились прежней дорогой. Но по середине шкафной комнаты, вы, объятый ужасом, должны были, чтобы не упасть, прислониться к стене.

– Откуда вы это знаете? – спросил заикаясь Виктор.

– Откуда? Никому из этих господ судейских не могло прийти в голову зажечь свечку и осмотреть стены. Но если бы они это сделали, то они увидали бы на белой штукатурке очень слабое красное пятно, достаточно ясное, однако, для того, чтобы узнать в нем отпечаток наружной стороны вашего большого пальца, – совершенно мокрого от крови, – который вы приложили к стене. А вы ведь знаете, что в антропометрии это один из самых существенных признаков!

Виктор Данегр побледнел от испуга. Пот выступил у него на лбу. Глазами безумного смотрел он на этого странного человека, который говорил о его преступлении так, как будто он был его невидимым свидетелем. Побежденный, обессиленный, он опустил голову.

– Если я отдам вам жемчужину, – глухо сказал он, – сколько вы мне за это дадите?

– Ничего.

– Как?… Вы смеетесь!.. Я дам вам вещь, которая стоит тысячи, может быть, сотни тысяч, и ничего не получу?

– Нет, жизнь! И потом вы должны помнить, что эта жемчужина не имеет никакой цены. Вы не можете ее продать. Для чего же вам ее хранить?

– Есть люди, которые скупают… и когда‑нибудь, все равно за какую цену…

– Когда‑нибудь? Это будет слишком поздно.

– Почему?

– Потому что вас арестуют, но на этот раз уже вследствие улик, которые сообщу я.

Виктор схватил голову обеими руками и задумался. Затем он тихо спросил:

– Когда она вам нужна?

– Сегодня вечером, не позже как через час. Иначе я отправлю вот это письмо прокурору.

Данегр налил себе два стакана вина, выпил залпом один за другим и сказал, вставая:

– Заплатите по счету и пойдемте. Довольно с меня этого проклятого дела!

Наступила ночь. По внешним бульварам они направились к площади л’Этуаль. Они шли тихо. Виктор с согбенной спиной, усталый. В парке Монсо он остановился.

– Вот здесь, – сказал он глухим голосом и упал на скамейку. – Здесь… перед нами…

– Перед нами?

– Да, между двумя камнями.

– Между которыми? Вы колеблетесь? Ну хорошо, я буду вашим добрым гением. Сколько вам надо?

– Столько, сколько надо на билет в Америку.

– Хорошо. Так где же?

– Сосчитайте камни на правой стороне канавки. Она между двенадцатым и тринадцатым.

– В ручье?

– Да, у конца дорожки, на глубине приблизительно десять сантиметров. Если никто не видел, как я нагнулся и сунул ее туда, то она должна быть там.

Гримодан присел и своим перочинным ножом сделал в сыром песке маленькую ямку.

Жемчужина была там!

На следующий день в «Echo de France» появилась следующая заметка, перепечатанная всеми газетами:

 

«Со вчерашнего дня знаменитая черная жемчужина находится в руках Арсена Люпена, который отобрал ее у убийцы графини д’Андильо. В самом непродолжительном времени снимки с этой драгоценности будут выставлены в Лондоне, Петербурге, Калькутте, Буэнос‑Айресе и Нью‑Йорке. Арсен Люпен ждет предложений, которые будет угодно сделать его корреспондентам».

 

– Порок, очевидно, всегда наказывается, а добродетель всегда вознаграждается, – заключил Арсен Люпен, рассказав мне все подробности этого дела.

– И, очевидно, вы, под именем бывшего сыщика Гримодана, были избраны судьбой для того, чтобы отнять у преступника плоды его злодеяния?

– Именно! И признаюсь вам, что это приключение одно из тех, которыми я больше всех горжусь. Сорок минут, проведенных в комнате убитой графини, после того как я удостоверился в ее смерти, принадлежат к самым удивительным минутам моей жизни. В продолжение сорока минут, поставленный в самое безвыходное положение, я восстановил картину преступления и удостоверился в том, что преступником мог быть только кто‑нибудь из слуг графини. Я понял, что для того, чтобы получить жемчужину, надо арестовать слугу, и я оставил в спальне пуговицу от жилета. Но не следовало давать неопровержимых доказательств его виновности, и я поднял забытый на ковре нож, взял ключ, оставленный в замке, замкнул дверь двумя поворотами ключа и стер следы пальцев на стене шкафной комнаты. По‑моему, это одно из тех проявлений…

– Гения? – перебил я его.

– Да! Во всяком случае эти соображения не явились бы в голове всякого встречного. В одну минуту решить два главных условия задачи – арест и оправдание! Воспользоваться грозными средствами правосудия, чтобы совершенно сбить с толку мою жертву, привести преступника в такое состояние, что, выпущенный на волю, он неизбежно должен был попасться в западню, которую я ему устроил…

– Бедняга!

– Бедняга? Виктор Данегр? А вы не думаете о том, что он убийца? Было бы в высшей степени безнравственно, если бы жемчужина осталась у него. Достаточно и того, что преступник остался жив!

– И что черная жемчужина осталась у вас!

Здесь оканчиваются (надолго ли?) похождения Арсена Люпена. На некоторое время он скрылся с горизонта, очевидно, для того, чтобы подготовить новое таинственное дело, которое удивит весь мир.

 

 

Солнечные зайчики [5]

 

– Люпен, расскажите что‑нибудь.

– Да о чем? Вы и так знаете всю мою жизнь, – отозвался Люпен, подремывавший на диване у меня в кабинете.

– Никто ее не знает, – воскликнул я. – Вы публикуете в газетах письмо, из которого мы узнаем, что в одном деле вы замешаны, другое наладили… Но мы понятия не имеем ни о вашей истинной роли в этой истории, ни о ее подоплеке, ни о развязке драмы.

– Ба! Кому интересны эти сплетни?

– Неужели, по‑вашему, никого не интересуют пятьдесят тысяч франков, подаренные вами жене Никола Дюгриваля? Или таинственный способ, которым вы распутали загадку трех картин?

– Да, загадка была не из простых, – согласился Люпен. – Предлагаю для нее заглавие: «Подсказка тени».

– А ваши светские успехи! – продолжал я. – Похождения галантного Арсена! А тайна ваших благодеяний! Все эти случаи, на которые вы так часто мне намекали: «История обручального кольца», «Смерть рядом» и прочее! Люпен, решайтесь!

Люпен к этому времени уже успел прославиться, но главные его подвиги были еще впереди. Ему еще предстояли «Случай с иглой для шприца» и «813». Не помышляя о том, чтобы присвоить древние сокровища французских королей или похитить Европу из‑под носа у кайзера, он довольствовался менее дерзкими деяниями и более скромными доходами и растрачивал жизнь в каждодневных трудах, изо дня в день творя зло, так же как и добро, – от полноты души, из прихоти, подобно новому Дон Кихоту, движимому то жаждой развлечений, то состраданием.

Люпен хранил молчание, и я повторил:

– Прошу вас!

– Возьмите карандаш и лист бумаги, – к моему изумлению, откликнулся он.

Я поспешно повиновался, радостно предвкушая, как он продиктует мне наконец какую‑нибудь из своих историй, которые звучат в его изложении так вдохновенно и занимательно, а я вынужден, к прискорбию своему, портить их тяжеловесными пояснениями и скучными подробностями.

– Готовы? – спросил он.

– Готов.

– Пишите: восемь – один – одиннадцать – четырнадцать – четыре.

– Что?

– Пишите, говорю вам.

Он сидел на диване, не сводя глаз с отворенного окна, а пальцы его сворачивали папиросу из восточного табака.

– Пишите: девятнадцать – семнадцать – пятнадцать – двадцать девять – двадцать один – один, – продолжал он и, помолчав, добавил: – Три.

Потом, после новой паузы:

– Восемнадцать – четырнадцать – двенадцать.

Не сошел ли он с ума? Я вгляделся в него и постепенно заметил, что из глаз его за последние минуты исчезло выражение скуки, в них затеплилось внимание, и, устремленные в пространство, они, казалось, следили за каким‑то захватывающим зрелищем.

В то же время он диктовал, делая остановку после каждой цифры:

– Двадцать три – восемнадцать – четырнадцать – два – двадцать семь.

В окне виднелся только клочок голубого неба справа да фасад противоположного дома, старого особняка, ставни которого, как всегда, были затворены. Там не заметно было ничего необычного, ничего нового по сравнению с той картиной, которую я наблюдал много лет подряд…

– Девять – восемь – два – шесть – четыре – один – восемнадцать – двадцать шесть.

И вдруг я понял. Вернее, мне показалось, что я понял. Нельзя же ведь предположить, что Люпен, у которого под маской иронии таится столько рассудительности, станет тратить время на простое ребячество? И все же сомневаться не приходилось. Люпен в самом деле считал отражения солнечного луча, которые с перерывами вспыхивали на почерневшем фасаде старого дома, на уровне третьего этажа.

– Четырнадцать – пятнадцать – один – семнадцать – восемнадцать – тринадцать – четырнадцать – семнадцать – восемнадцать – девять.

Солнечный зайчик на несколько мгновений исчез, потом раз за разом через равные промежутки времени вновь заскользил по фасаду и вновь исчез. Я машинально подсчитал и выпалил:

– Девять…

– А, заметили? Ну‑ну! – усмехнулся Люпен.

Он подошел к окну и нагнулся, словно пытаясь точно установить, в каком направлении тянулся луч. Потом опять улегся на канапе и заявил:

– Теперь ваша очередь считать.

Я повиновался: казалось, этот несносный человек знает, чего хочет. Вдобавок мне и самому стало любопытно, что означает столь правильное чередование солнечных зайчиков на фасаде, напоминавшее сигналы маяка.

Наверное, источник этих лучей находился в доме, расположенном на нашей стороне улицы; косые солнечные лучи били в это время дня прямо мне в окна. Казалось, кто‑то все время открывает и закрывает оконную раму или, вернее, пускает для забавы зайчики с помощью карманного зеркальца.

– Какой‑нибудь малыш развлекается! – воскликнул я через секунду: порученное нелепое дело начинало раздражать меня своей нелепостью.

– Все равно продолжайте!

Я считал. Записывал цифры. А солнце по‑прежнему плясало передо мной с какой‑то воистину математической правильностью.

– Что дальше? – спросил Люпен, когда очередной перерыв затянулся.

– По‑моему, все кончилось. Уже несколько минут ничего.

Мы выждали, и поскольку сигналов больше не поступало, я шутливо заметил:

– Сдается, мы напрасно теряли время. Добыча‑то уж больно мала – несколько цифр на бумаге.

Люпен, не вставая с дивана, снова подал голос:

– Не откажите в любезности, мой друг, замените каждую цифру соответствующей буквой алфавита: вместо единицы – А, вместо двойки – Б и так далее.

– Но это нелепость!

– Мало ли мы их совершаем в жизни! Одной больше, одной меньше…

Я смирился, принялся за эту дурацкую работу и выписал первые буквы: З – А – Л – О – Г…

– Слово! Получилось слово! – с изумлением закричал я.

– Продолжайте, друг мой.

Я продолжил, и следующие буквы сложились в другие слова, которые я по мере продвижения вперед отделял одно от другого. К величайшему моему удивлению, на бумаге сложилась целая фраза.

– Закончили? – осведомился Люпен.

– Закончил. Между прочим, тут не все в порядке с орфографией.

– Не обращайте внимания. Читайте не спеша.

И я прочел незавершенную фразу. Привожу ее здесь в том виде, в каком записал.

 

«Залог успэха в том, чтобы избегать опастности и нападенний, с огромной осторожностью противостаять вражеским силам и…»

 

Меня разобрал смех.

– Ну и ну! Вот нас и просветили! Согласитесь, Люпен, что не так уж много почерпнули мы из этих мудрых советов, сочиненных какой‑нибудь кухаркой.

Храня презрительное молчание, Люпен встал и схватил листок.

Позже я вспомнил, что в тот самый миг случайно скользнул взглядом по стенным часам. На них было восемнадцать минут шестого.

Тем временем Люпен стоял с листком в руках, и на его таком еще юном лице я, к своей радости, заметил ту мгновенную смену выражений, которая вводила в обман самых изощренных наблюдателей: в подвижности черт была его главная, самая надежная защита. По каким приметам прикажете узнавать лицо, которое умеет маскироваться даже без помощи грима, причем каждое мимолетное выражение его кажется самым естественным, обычным? Да, по каким? Ну, одну неизменную примету я все же знал: две морщинки, крест‑накрест пересекавшие лоб в минуты усиленной работы мысли. Вот и теперь я отчетливо увидел этот крошечный предательский крестик.

– Детские забавы! – прошептал Люпен, отложив бумагу.

Часы пробили половину шестого.

– Как! – воскликнул я. – Вы нашли разгадку? За двенадцать минут?

Он прошелся по комнате – вправо, потом влево, раскурил папиросу и сказал:

– Будьте любезны, позвоните барону Репстейну и предупредите, что в десять вечера я буду у него.

– Барону Репстейну? – переспросил я. – Мужу знаменитой баронессы?

– Да.

– Вы не шутите?

– Какие там шутки!

Совершенно сбитый с толку, не в силах ему противиться, я открыл телефонный справочник и снял трубку. Но тут Люпен, по‑прежнему не отводя глаз от листа бумаги, который он вновь взял со стола, остановил меня властным движением руки:

– Нет, погодите… Предупреждать его не стоит. У нас есть более срочное дело. Странная история! Она меня крайне интересует… Почему, скажите на милость, эта фраза не кончена? Почему эта фраза… – Он поспешно схватил трость и шляпу. – Пойдемте. Если я не ошибаюсь, здесь требуется быстрое решение, я полагаю, что не ошибаюсь.

– Вам что‑нибудь известно?

– Покамест ничего.

На лестнице он взял меня под руку и добавил:

– Я знаю то же, что и все. Барон Репстейн, финансист и спортсмен – его лошадь Этна выиграла в этом году дерби в Эпсоме, – так вот, барон Репстейн стал жертвой собственной жены: эта дама, славившаяся дивными белокурыми волосами, роскошными туалетами и расточительностью, две недели назад сбежала, прихватив сумму в три миллиона, похищенную у мужа, и целую коллекцию бриллиантов, жемчуга и прочих драгоценностей, доверенную ей принцессой де Берни, которая собиралась их продавать. Вот уже две недели за баронессой идет погоня во Франции и по всей Европе. Выйти на ее след легко: она швыряет золото и драгоценности направо и налево. То и дело преследователям кажется, что они ее настигли. Не далее как позавчера представитель нашей полиции, неподражаемый Ганимар, задержал в Бельгии, с большом отеле, некую путешественницу, против которой имелись самые неопровержимые улики. Когда навели справки, оказалось, что это известная дама полусвета Нелли Дарбель. Баронесса же неуловима. Со своей стороны, барон Репстейн посулил награду в сто тысяч франков тому, кто найдет его жену. Деньги хранятся у нотариуса. Кроме того, чтобы возместить принцессе де Берни ее потери, он только что продал одновременно скаковые конюшни, особняк на бульваре Осман и замок в Роканкуре.

– И деньги, вырученные от этой продажи, тут же от него уйдут. Завтра, если верить газетам, принцесса де Берни их получит. Не понимаю одного: какое отношение имеет вся история, которую вы так прекрасно резюмировали, к таинственным сигналам?

Люпен не удостоил меня ответом.

Мы прошли метров сто пятьдесят – двести по улице, на которой я жил, как вдруг он свернул с тротуара и принялся осматривать доходный дом, судя по всему построенный довольно давно и густонаселенный.

– По моим расчетам, – сказал Люпен, – сигналы исходили отсюда, скорее всего, из того окна – оно и сейчас отворено.

– На четвертом этаже?

– Да.

Он подошел к привратнице и спросил:

– Скажите, кто‑нибудь из ваших жильцов имеет отношение к барону Репстейну?

– Еще бы! Разумеется! – воскликнула добродушная женщина. – У нас живет славный господин Лаверну, секретарь и управляющий барона. Я у него веду хозяйство.

– Можно его повидать?

– Повидать? Он, бедняга, тяжело болен.

– Болен?

– Вот уже две недели. После происшествия с баронессой… На другой день он пришел домой в жару и слег.

– Но он встает!

– Почем мне знать!

– Неужто не знаете?

– Да нет, доктор велел никого к нему не пускать. Он забрал у меня ключ.

– Кто забрал?

– Доктор. Он приходит два‑три раза на дню и сам за ним ухаживает. Да он минут двадцать назад отсюда ушел… Такой старичок, бородатый, седой, в очках, совсем дряхлый… Куда же вы, сударь?

– К нему. Проводите меня, – бросил Люпен; он уже взбегал по лестнице. – Четвертый этаж, налево, не так ли?

– Но к нему нельзя, – причитала привратница, взбираясь следом. – И потом, у меня же нет ключа… Доктор ведь…

Так они добрались до четвертого этажа. На площадке Люпен извлек из кармана какой‑то инструмент и, не слушая возражений, вставил его в замок. Дверь почти сразу подалась. Мы вошли.

В конце небольшой темной комнатки виднелся свет, проникавший сквозь полуоткрытую дверь. Люпен бросился туда и на полдороге вскрикнул:

– Ах, черт, опоздали!

Привратница, словно в изнеможении, опустилась на колени.

Я тоже вошел в спальню и увидел полуголого человека, распростертого на ковре; руки и ноги у него были скрючены, лицо мертвенно‑бледное, исхудавшее настолько, что под кожей проступали кости черепа, в глазах застыл ужас, а рот скривился в пугающем оскале.

– Он мертв, – проговорил Люпен после беглого осмотра.

– Как! – вскричал я. – Следов же крови нет.

– Нет, есть, – возразил Люпен, указав мне на несколько красных капелек на груди мертвеца, под распахнутой сорочкой. – Смотрите: убийца одной рукой схватил его за горло, а другой уколол в сердце. Я говорю «уколол», потому что ранка почти незаметна. Вероятно, укол был сделан очень длинной иглой.

Он осмотрел пол вокруг. Ничто не привлекало его внимания – ничто, если не считать маленького карманного зеркальца, с помощью которого господин Лаверну пускал солнечные зайчики.

Привратница заохала и попыталась позвать на помощь, но внезапно Люпен набросился на нее:

– Замолчите! И слушайте. Созвать людей еще успеете… Слушайте меня и отвечайте. Это крайне важно. Кто‑нибудь из друзей господина Лаверну живет на вашей улице? Близкий друг? Направо по этой стороне улицы?

– Да.

– Господин Лаверну встречался с ним по вечерам в кафе и обменивался иллюстрированными журналами?

– Да.

– Его имя?

– Господин Дюлатр.

– Адрес?

– Дом девяносто два.

– И еще одно: давно к нему ходит этот старик доктор, о котором вы упомянули, – седобородый и в очках?

– Нет. Я его раньше не знала. Он пришел в тот самый вечер, как господин Лаверну заболел.

Не сказав больше ни слова, Люпен опять потащил меня за собой по улице, потом направо; вскоре мы миновали мою квартиру. Через четыре дома он остановился напротив девяносто второго номера – это был невысокий домишко с винной лавкой на первом этаже; хозяин ее покуривал на пороге. Люпен осведомился, дома ли господин Дюлатр.

– Господин Дюлатр ушел, – ответил виноторговец. – Этак с полчаса назад. Мне показалось, он чем‑то взволнован: остановил автомобиль и уехал, а это вовсе не в его привычках.

– Не знаете ли вы…

– Куда он так спешил? Ей‑богу, никакой тайны из этого он не делал, так что смело могу сказать. Он выкрикнул адрес довольно громко. «В префектуру полиции!» – так он сказал шоферу.

Люпен тем временем тоже хотел остановить таксомотор, но тут же передумал, и я слышал, как он прошептал:

– Стоит ли? У него слишком большая фора…

Потом он спросил, не приходил ли кто‑нибудь к господину Дюлатру после его ухода.

– Как же! Как же! Пожилой господин в очках, с седой бородой. Он поднялся к господину Дюлатру, позвонил и ушел.

– Благодарю, сударь, – произнес Люпен и откланялся.

Ничего мне не объясняя, он медленно шел по улице, и вид у него был озабоченный. Вне всяких сомнений, задача представлялась ему весьма трудной; едва ли он хорошо ориентировался в этих потемках, хоть и держался вполне уверенно.

Впрочем, немного погодя он сам признался:

– Бывают случаи, когда требуется не столько анализ, сколько интуиция. А этим делом, черт побери, стоит заняться.

Мы дошли до Бульваров. Люпен заглянул в читальню и бесконечно долго рылся в газетах за последние две недели. Время от времени он бурчал себе под нос:

– Так… Так… Это, конечно, лишь гипотеза, но она проливает свет на все. А гипотеза, способная ответить на все вопросы, недалека и от истины.

Стемнело, мы поужинали в каком‑то ресторанчике; я видел, что лицо Люпена мало‑помалу проясняется. Жесты его становились все увереннее, он повеселел, оживился. Когда мы уходили и потом, по дороге к дому барона Репстейна, расположенному на бульваре Осман, куда повел меня мой друг, это уже был прежний Люпен – такой, каким он становился в ответственные минуты, когда принимал решение и устремлялся к победе.

Немного не доходя улицы Курсель, мы пошли медленнее. Барон Репстейн жил на правой стороне, между этой улицей и улицей Фобур‑Сент‑Оноре, в трехэтажном особняке, фасад которого, украшенный колоннами и кариатидами, был нам уже виден. Внезапно Люпен скомандовал:

– Стоп!

– В чем дело?

– Еще один довод в пользу моей гипотезы.

– Какой? Я ничего не вижу.

– Зато я вижу.

Он поднял воротник пальто, опустил поля мягкой шляпы и отчеканил:

– Черт побери! Поединок будет жестокий. Идите лучше домой, мой милый. Завтра я опишу вам свою экспедицию… если, конечно, она не будет стоить мне жизни.

– Как‑как?

– Что делать, опасность нешуточная. Во‑первых, мне грозит арест – это еще полбеды. Во‑вторых, смерть, это уже хуже! Но… – Он сдавил мне плечо: – Но есть и третья опасность: я могу прикарманить два миллиона. А стоит мне отхватить куш в два миллиона, и тогда уж будет видно, на что я способен. Спокойной ночи, милый друг, и если мы больше не увидимся…

Тут он продекламировал:

 

На кладбище иву посадите,

Чтоб она склонялась надо мной…[6]

 

Я поспешил удалиться. Три минуты спустя – продолжаю мое повествование, следуя тому, что рассказал мне Люпен на другой день, – три минуты спустя мой друг звонил у дверей особняка Репстейна.

– Господин барон у себя?

– Да, – ответил слуга, с удивлением разглядывая незваного гостя, – но в эти часы господин барон не принимает.

– Господину барону известно, что его управляющий господин Лаверну убит?

– Известно.

– В таком случае передайте господину барону, что я пришел по делу, связанному с этим убийством, и что нельзя терять ни минуты.

– Антуан, впустите, – раздался голос сверху.

Повинуясь столь категорическому приказу, слуга провел Люпена на второй этаж.

На пороге распахнутой двери ожидал человек, которого Люпен узнал, поскольку видел его фотографию в газетах: это был барон Репстейн, муж злополучной баронессы, владелец кобылы Этны, самой замечательной скаковой лошади в нынешнем сезоне.

Он был огромного роста, широкоплечий; чисто выбритое лицо его было приветливо, он даже слегка улыбался, но во взгляде читалась грусть. Одет он был весьма элегантно: коричневый бархатный жилет, в галстуке булавка с жемчужиной, стоившей, как отметил Люпен, немалых денег.

Барон провел посетителя в кабинет – просторную комнату с тремя окнами, уставленную книжными шкафами и шкафчиками, выкрашенными в зеленый цвет; тут же были огромный «американский» письменный стол и сейф. Едва они вошли, барон поспешил осведомиться:

– Вам что‑нибудь известно?

– Да, господин барон.

– Касательно убийства бедняги Лаверну?

– Да, господин барон, а также касательно госпожи баронессы.

– Неужели? Говорите же, умоляю вас…

Он придвинул стул. Люпен уселся и начал:

– Господин барон, положение очень серьезно. Я буду краток.

– К делу! К делу!

– Ну что ж, господин барон, суть дела, без лишних слов, такова. Недавно Лаверну, находясь у себя в спальне, где его в течение двух недель держал взаперти врач, сумел – как бы это сформулировать? – передать при помощи сигналов, которые я частично записал, некоторые разоблачительные сведения, натолкнувшие меня на след этого дела. Лаверну был застигнут за этим занятием и убит.

– Но кем, кем убит?

– Врачом.

– Имя этого врача?

– Не знаю. Но, должно быть, его знает друг господина Лаверну, господин Дюлатр – тот, кому предназначалось сообщение, – он, вероятно, знает и точный смысл его: не дожидаясь конца, он остановил автомобиль и ринулся в полицию.

– Но почему, почему? И что за этим последовало?

– То, что ваш особняк, господин барон, окружен полицией. Под вашими окнами прогуливается двенадцать человек полицейских. Как только рассветет, они войдут к вам именем закона и задержат преступника.

– Вы хотите сказать, что убийца бедняги Лаверну прячется в моем особняке? Кто‑нибудь из слуг? Да нет, вы же говорили, что это врач!

– Хочу обратить ваше внимание, господин барон, что господин Дюлатр, торопясь в полицию, чтобы передать сообщение своего друга Лаверну, не знал, что над несчастным учинят расправу. У господина Дюлатра было на уме нечто иное…

– Что же?

– Благодаря Лаверну, ему стала известна тайна исчезновения госпожи баронессы.

– Неужели? Наконец‑то! Баронессу нашли? Где она? Где деньги, которые она у меня выманила?

Казалось, барон Репстейн был вне себя от волнения. Он встал и повелительным тоном произнес, обращаясь к Люпену:

– Договаривайте, сударь. Терпение мое истощено.

– Дело в том… – медленно, с запинкой ответил Люпен. – Короче, это трудно объяснить. Мы должны взглянуть на дело с противоположной точки зрения.

– Не понимаю вас.

– И все‑таки вам придется меня понять, господин барон. Известно, не правда ли – сошлюсь на газеты, – известно, что баронесса Репстейн была осведомлена обо всех ваших делах, что у нее была возможность открыть не только вот этот сейф, но и сейф в Лионском кредите, где хранились все ваши ценности.

– Да.

– И вот, две недели тому назад, вечером, пока вы были в клубе, баронесса Репстейн, которая еще раньше без вашего ведома успела обратить эти ценности в деньги, вышла отсюда с саквояжем, где были все ваши деньги, а также драгоценности принцессы де Берни. Не правда ли?

– Да.

– И с тех пор никто ее больше не видел?

– Никто.

– Ну что ж, на то была веская причина.

– Какая?

– Баронессу Репстейн убили.

– Убили? Баронессу? Вы не в своем уме!

– Да, убили, и, по всей видимости, в тот же вечер.

– Вы не в своем уме, повторяю вам! Каким образом ее могли убить, если погоня преследует ее буквально по пятам?

– Погоня преследует другую женщину.

– Кто эта женщина?

– Сообщница убийцы.

– А кто убийца?

– Тот, кто, зная, что Лаверну, в силу своего положения в этом доме, проник в тайну, две недели держал его взаперти, принуждал к молчанию, угрожал, запугивал; тот, кто, застигнув Лаверну, когда тот передавал сведения одному из друзей, хладнокровно устранил его, вонзив ему в сердце стилет.

– Значит, это врач?

– Да.

– Но кто этот врач? Кто этот злой гений, это исчадие ада, которое появляется и тут же исчезает, убивает под покровом тьмы и остается вне подозрений?

– Вы не догадываетесь?

– Нет.

– И вы хотели бы узнать правду?

– Еще бы! Но говорите же, говорите! Вы знаете, где он скрывается?

– Знаю.

– В этом особняке?

– Да.

– Полиция ищет именно его?

– Да.

– И я его знаю?

– Знаете.

– Кто это?

– Вы!

– Я?

И десяти минут не прошло с тех пор, как Люпен встретился с бароном, а поединок уже начался. Прозвучало обвинение – прямое, суровое, неумолимое.

– Вы, именно вы, – повторил Люпен, – нацепили очки и фальшивую бороду, согнулись в три погибели, как старик. О том, что это были вы, барон Репстейн, свидетельствует один неопровержимый довод, до которого никто не додумался: дело в том, что, если задумали и совершили это хитроумное преступление не вы, тайна оказывается необъяснимой. А если вы – преступник, если вы убили баронессу, чтобы избавиться от нее и вместе с другой женщиной поживиться миллионами, если вы убили своего управляющего, чтобы избавиться от бесспорного свидетеля – о, в таком случае объясняется все.

Барон, который с самого начала слушал, наклонившись к собеседнику, с судорожной жадностью ловя каждое слово, выпрямился и кинул на Люпена такой взгляд, словно собеседник его и впрямь был не в своем уме. Когда Люпен кончил говорить, барон отступил на два‑три шага, проглотил слова, которые готовы были сорваться у него с языка, и, подойдя к камину, позвонил.

Люпен и бровью не повел. Улыбаясь, он ждал.

Вошел слуга. Хозяин обратился к нему:

– Можете идти спать, Антуан. Я сам провожу этого господина.

– Погасить лампы?

– Оставьте свет в вестибюле.

Антуан удалился, и тут же барон, достав из ящика стола револьвер, вернулся к Люпену, положил оружие в карман и сказал совершенно спокойно:

– Простите, сударь, но я вынужден принять эту скромную меру предосторожности на случай, если окажется, что вы сумасшедший. Впрочем, едва ли это так. Нет, вы не сумасшедший. Но я не понимаю, с какой целью вы сюда явились, а обвинение, которое вы мне предъявили, настолько меня ошеломило, что хотелось бы знать, какие у вас на то основания.

В голосе его чувствовалось волнение, в печальных глазах блеснули слезы.

У Люпена мороз прошел по коже. Неужели он ошибся? Неужели его гипотеза, найденная интуитивно и покоящаяся на шатком основании незначительных фактов, оказалась неверна? Его внимание привлекла одна деталь: в вырезе жилета он заметил острие золотой булавки, которою был заколот галстук барона, и поразился необычайной длине этой булавки. Вдобавок она была трехгранная и напоминала миниатюрный кинжал, очень тонкий, очень изящный, но в опытных руках могущий причинить немало зла.

И тут Люпена осенило: эта булавка, украшенная великолепной жемчужиной, и есть то самое оружие, которое пронзило сердце несчастного господина Лаверну.

– Вы, господин барон, человек необычайно сильный, – выдохнул он.

Тот по‑прежнему хранил суровое молчание, словно не понимая Люпена и ожидая объяснений, на которые имел право. Несмотря ни на что, такая невозмутимость лишала Арсена Люпена уверенности в себе.

– Да, необычайно сильный: ясно как день, что, лишь повинуясь вашему приказу, баронесса продала ваши ценные бумаги и взяла у принцессы драгоценности под тем предлогом, что желает их купить. Ясно как день, что женщина, покинувшая ваш дом с саквояжем, была не жена ваша, а сообщница и, возможно, любовница; именно она отвлекла на себя погоню, которую ведет за ней по всей Европе наш доблестный Ганимар. По‑моему, это блистательная операция. Чем рискует эта женщина? Ведь ищут‑то баронессу! И с какой стати вместо баронессы станут искать другую, если вы посулили награду в сто тысяч франков тому, кто найдет баронессу? Сто тысяч франков, отданные на хранение нотариусу, – какая гениальная находка! Они ослепили полицию. Они отвели глаза самым проницательным людям. Человек, вверивший на хранение нотариусу сто тысяч франков, говорит правду. И все охотятся на баронессу! А тем временем вы преспокойно обстряпываете свои дела, продаете скаковую конюшню, дома и готовитесь к бегству. Боже, до чего забавно!

Барон слушал не перебивая. Он подошел вплотную к Люпену и спросил его все так же невозмутимо:

– Кто вы такой?

– Не все ли вам равно в нынешних обстоятельствах? – расхохотался Люпен. – Допустим, что я посланец рока и пришел из тьмы, чтобы вас погубить! – Он внезапно поднялся с места, схватил барона за плечо и отрывисто произнес: – Или чтобы спасти тебя, барон! Послушай! Три миллиона баронессы, почти все драгоценности, принадлежавшие принцессе, деньги, которые ты получил сегодня в уплату за конюшню и особняки, – все это здесь, у тебя в кармане или в этом сейфе. Все готово для бегства. Смотри‑ка, вон за той шторой виднеется какой‑то кожаный предмет – это твой чемодан. Документы у тебя в порядке. Нынче ночью ты мог бы покинуть нас по‑английски, не прощаясь. Нынче ночью, переодетый, неузнаваемый, приняв все меры предосторожности, ты мог бы уже встретиться со своей любовницей, ради которой совершил убийство, – с той самой Нелли Дарбель, которую задержал в Бельгии Ганимар. И вдруг одно‑единственное препятствие, которого ты не предусмотрел: отряд из двенадцати полицейских – они окружили твой дом, потому что Лаверну успел тебя разоблачить. Ты попался! Но я тебя спасу. Один телефонный звонок – и между тремя и четырьмя часами ночи два десятка моих друзей уничтожат препятствие, уберут с твоего пути полицию; тогда удирай без лишнего шума на все четыре стороны! И все это лишь при одном условии – сущий пустяк для тебя, говорить не о чем: раздели со мной поровну миллионы и драгоценности. Идет?