Преступники с завышенным и заниженным самоконтролем

 

Одной из самых эвристических гипотез о происхождении насилия было объяснение, предложенное Эдвином Мегарджи (Megargee, 1966), который выделил в агрессивной популяции два полярных типа личности: лица с заниженным самоконтролем и лица с чрезмерным самоконтролем. Личность с заниженным самоконтролем имеет недостаточно механизмов, сдерживающих агрессивное поведение, и при наличии малейшего повода или провокации совершает агрессивные действия. Агрессия является для таких людей стереотипом поведения, который становится обычной реакцией, если они расстроены или рассержены.

И наоборот, личность с завышенным самоконтролем имеет хорошо развитые механизмы сдерживания агрессивного поведения и неукоснительно пользуется ими даже перед лицом провокации. Этот человек хорошо усвоил (или у него сформировался условный рефлекс) последствия агрессивного поведения (реальные, воображаемые или подразумеваемые). Человек с высоким самоконтролем – это социализированная или, возможно, сверхсоциализированная личность, которая с готовностью ассоциирует нарушения социальных нравов и правил, продиктованных другими людьми, с потенциальным и последствиями в виде наказания. Он даже чаще других твердит: «Если я нарушу правила, меня накажут». Вспоминая дихотомию Айзенка, мы могли бы утверждать, что интроверт во многом напоминает личность с высоким самоконтролем, тогда как экстраверт демонстрирует черты личности с низким самоконтролем.

Однако, по мнению Мегарджи, может случиться так, что в результате фрустрации или провокации даже обладающий высоким уровнем самоконтроля человек окажется выбит из колеи. Если такое происходит, то он может сорваться и повести себя агрессивно, возможно даже превосходя уровень агрессивности, демонстрируемый человеком с низким самоконтролем. Поэтому в соответствии с типологией, основанной на уровне самоконтроля, самые зверские и неожиданные убийства часто совершаются сдержанными, ограничивающими себя лицами. Также оказывается, что многочисленные массовые убийства семей совершаются членами семей, характеризуемыми высоким уровнем самоконтроля. Так, соседи, друзья и родственники были потрясены убийством, которое совершил «хороший, тихий, воспитанный мальчик»:

«В этот четверг, сразу после похорон трех девочек, 16‑летнему мальчику‑хористу, которого считали „чудо‑ребенком“, было предъявлено обвинение в том, что он заколол их до смерти.

Тела девочек были найдены в понедельник, лицом вниз в ручье в глухом лесу, примерно в четверти мили от домов.

По словам члена медицинской комиссии штата, у двух девочек было примерно по 40 ножевых ранений, а у третьей – восемь Смертоносным оружием, как полагают, был охотничий нож» (Тот Stuckey Associated Press release, October 14, 1977).

Чтобы эмпирически проверить гипотезу Мегарджи, Блэкберн (Blackburn, 1968) разделил группу опасных преступников на экстремально жестоких и умеренно жестоких. Экстремально жестокими (assaultive) считались те, кого обвиняли в убийстве, непредумышленном убийстве или в покушении на жизнь. Умеренно жестокими считались те преступники, которые намеренно нанесли своей жертве тяжкие телесные повреждения или пытались их нанести. По результатам личностного тестирования экстремально жестокие преступники оказались существенно более интровертированными, конформными, обладали более развитым самоконтролем и проявляли меньше недружелюбия, чем умеренно жестокие. Кроме того, их экстремально агрессивные действия происходили только в ответ на продолжительные или повторные провокации (реальные или воображаемые).

В другом исследовании (Tupin, Mahar and Smith, 1973) было установлено, что у осужденных убийц, имеющих за плечами опыт ряда насильственных преступлений, в детстве намного чаще случались приступы гиперактивности, драки, истерики и другие признаки, свойственные экстравертам, чем у сопоставимой группы убийц, не имеющих предшествующего криминального опыта. В других клинических исследованиях было установлено, что среди людей, совершивших «непредвиденные убийства» (не имевших на момент совершения убийства криминального опыта), встречались интроверты и лица, мучимые чувством неполноценности, одиночества и разочарования (например: Weiss, Lamberti and Blackburn, 1960; Blackburn, Weiss and Lamberti, 1960). Все эти признаки характерны для лиц с развитым самоконтролем.

Ли, Зимбардо и Бертолф (Lee, Zimbardo and Bertholf, 1977) приводят данные ограниченного, но подходящего к данному случаю обследования небольшой группы из девятнадцати убийц. Десять из них были отнесены в разряд «непредвиденных убийц», поскольку в их биографии ранее не было зарегистрировано никаких других преступлений, тогда как девять оставшихся оценивались как закоренелые преступники, арестовывавшиеся ранее за насильственные действия. Обе группы были обследованы с помощью Стэнфордского опросника на выявление застенчивости (Stanford Shyness Survey) и Миннесотского многопрофильного личностного опросника (MMPI). По Стэнфордскому опроснику у восьми из десяти людей, совершивших непредвиденные убийства, была выявлена «застенчивость», тогда как среди девяти закоренелых преступников застенчивым оказался только один. Согласно результатам MMPI, в группе лиц, совершивших непредвиденные убийства, выявилась тенденция к значительно более сильному самоконтролю и пассивности, чем в группе закоренелых преступников, для которой характерной оказалась тенденция к недостаточному самоконтролю и большей самоуверенности.

Эти результаты вкупе с результатами других наблюдений привели исследователей к выводу, что люди, которые привыкли чрезмерно контролировать свое поведение, способны при несрабатывании «внутренних ограничителей» на более экстремальные насильственные действия, чем те, кто контролирует свое поведение не так строго.

В настоящее время собраны некоторые доказательства, позволяющие предполагать, что лица, совершающие преступления против личности, могут по своим качествам попадать в разные места континуума «низкий самоконтроль – высокий самоконтроль» с максимумами на полярных концах континуума. Можно выдвинуть гипотезу, что среди преступников с низким уровнем самоконтроля большую часть составят «привычные» преступники. Преступники с чрезмерным самоконтролем, которые обычно не имеют за плечами криминального опыта, чаше всего совершают лишь одно импульсивное преступление, но чрезвычайно тяжкое, возможно со смертельным исходом.

Однако факты, полученные в самое последнее время, говорят в пользу того, что и недостаток, и избыток самоконтроля так же часто встречаются среди людей, не совершавших насильственные преступления, как и в популяции преступников (Henderson, 1983). Этот может означать, что схема Мегарджи оказывается при объяснении различных типов насилия не настолько полезной, как первоначально ожидалось. Кроме того, параметр степени самоконтроля совсем не учитывает роли ситуационных параметров. Например, люди, которые ведут себя пассивно и неуверенно, чаще испытывают сильную фрустрацию и оказываются в различных ситуациях, в которых они ощущают угрозу, опасность и бессилие. Ли, Зимбардо и Бертолф (Lee, Zimbardo and Bertholf, 1977) пытались соотнести этот недостаток социальных и вербальных навыков с поведением «непредсказуемых убийц», которые обычно являются стеснительными людьми без навыков межличностного общения, необходимых для самоутверждения в социальных условиях. Тем не менее большинство стеснительных людей не станут совершать «непредвиденные убийства».

Когда людям не хватает навыков и стратегий, чтобы изменить по крайней мере некоторые из своих социальных ситуаций, это, как правило, порождает чувство беспомощности. Это чувство, в свою очередь, вызывает один из двух вариантов ответа: наступление (атака) или уход (изоляция). Реакция по типу ухода, как пишет Мартин Селигман (Seligman, 1975), часто называется реактивной депрессией или выученной беспомощностью. Человек чувствует, что ничего нельзя сделать, чтобы изменить это затруднительное положение, так зачем же беспокоиться? Подобным образом реагируют на жизненные обстоятельства нищие, опустившиеся люди, утратившие надежду на улучшение своей жизни.

С другой стороны, альтернатива заключается в том, чтобы напасть, наброситься в отчаянии, особенно если человек верит, что такая реакция может улучшить обстоятельства его жизни. Люди, совершившие «непредвиденные убийства», которые жили пассивно и кого всю жизнь третировали, возможно, прибегли к последней и решительной попытке изменить то, что с ними происходит. Их смертоносное насилие может быть шагом отчаяния, попыткой получить немедленный контроль над своей судьбой без учета последствий таких действий. В связи с этим можно было бы задать интересный вопрос: какой вариант ответа в безнадежных, по всей видимости, условиях является более адаптивным – оставаться в состоянии депрессии и безнадежности, покончить жизнь самоубийством или совершить какое‑либо насилие в отчаянной попытке изменить положение?